Помоги проекту - поделись книгой:
В воде проплывали чудовищные, живые, но вялые, сонно пульсирующие создания, настолько же крупнее его, насколько меньше были псоглавцы — громадные, неуклюжие, округлые массы живой ткани, светло-серые по краям и темно-красные в середине. Они были многочисленнее прочих и порой мешали разглядеть остальных. Между ними вились и скользили ужасные твари: одни были больше его, другие меньше. Были там змеи, которые плыли, изгибая свое тело в воде. Некоторые внешне напоминали змей, но были скручены, как живые штопоры; они быстро крутили хвостами и разрезали воду с удивительной скоростью. Иные походили на бочки или шары, окруженные роем щупалец. Ими они прокладывали себе путь в толпе, а время от времени забрасывали извивающиеся змеевидные отростки назад и плыли, вращая ими, как винтами. Были и существа, напоминавшие удлиненные цилиндры; у некоторых имелись щупальца, и они перекатывались, точно бревна в реке; другие, лишенные конечностей, вяло и беспомощно, как исполинские красно-серые диски, тащились по течению. Мимо проплыли четыре сцепленных вместе круглых создания, после восемь, потом двенадцать. Все они, казалось, так или иначе пребывали в состоянии чрезвычайного возбуждения и тревоги.
Причина была очевидна. Туннель, откуда он приплыл, по-прежнему тысячами извергал песьеголовых существ; теперь он понял, зачем они здесь появились. Это была война — война на истребление. Они разъяренно бросались на процессию, расшвыривая и кусая всех, до кого были способны дотянуться. Временами сотни их одновременно атаковали одно из больших красно-серых существ, почти скрывая его своими шевелящимися телами; затем они быстро отскакивали и рассеивались, исчезая из глаз и оставляя клочки жертвы, которая только что была живой, колыхаться в воде. Проворные пловцы размером поменьше пытались скрыться, но пойманным приходилось плохо: мгновенный рывок, путаница щупалец, объятие жутких плавников, укус — и по воде плывет труп.
Затем в битву вступила грандиозная машина защиты и мести. Гигантское, громоздкое, пульсирующее существо, белое и полностью прозрачное, за исключением темного деятельного мозга, просвечивавшего сквозь мембраны, ужасное в своей медленной, безжалостной решимости, плыло вниз по течению. Оно было крупнее красно-серых созданий. Бесформенное, оно отражало всю иронию этого определения — ибо принимало все формы. Оно было длинным и бочкообразным; сжималось в сферу и раздувалось по бокам, а после сверху и снизу. Оно было то шаром, то диском, пирамидой, пентаэдром, многогранником. У него не было ни ног, ни щупалец, ни плавников; но из того или иного участка грузного, раздутого тела оно то и дело высовывало гибкие руки, которыми существо гребло или подтягивало себя вперед. Незадачливый захватчик, прикасавшийся к одной из них, едва успевал дернуться: белесая масса мгновенно ощетинивалась целым лесом рук. Они хватали, сдавливали и убивали противника, а после проталкивали мертвеца сквозь тонкие стенки внутрь тела, где животное переваривало добычу. Зияющий проем сразу затягивался, как раны у сражающихся ангелов Мильтона[5].
Первое белое чудовище плыло, сея смерть по пути; за ним последовало еще одно и тотчас вмешалось в битву; показались еще два, после три, потом десятки. Похоже, был подан какой-то сигнал, и армия собиралась теперь на защиту своей крепости.
Не помня себя от ужаса, он наблюдал мрачное зрелище, скрываясь за уступом, пока его не охватило острое чувство опасности. Но грозили ему вовсе не воины. Он зацепился хвостом и чуть покачивался в потоке, как вдруг ощутил прикосновение снизу, затем сверху. Мощное боковое течение вливалось в реку и увлекало его за собой. Пещера, в которой он прятался, захлопывалась, словно огромная пасть — как будто ею руководил скрытый за стенками разум. Он испуганно взмахнул хвостом, вырвался наружу и поплыл по течению, напрягая все силы. Стены пещеры сошлись — хорошо еще, что он вовремя бежал.
Течение уносило куски тел некогда живых существ, и повсюду метались, ныряли и кусались яростные черные захватчики. Они не обращали внимания ни на него, ни на созданий поменьше. Они расправлялись с большими красно-серыми существами, их в свою очередь проглатывали белые чудовища; всякая секунда отмечалась смертью новой жертвы, разорванной в клочья, и ужасной гибелью не менее половины ее убийц. Туннель мало-помалу расширялся, по сторонам виднелись устья боковых туннелей, но из каждого появлялись все новые пловцы, и толпа не редела.
Плывя посреди буйного сборища, он осознал, казалось, главную цель атаки. Ею являлись пещеры, усеивавшие стены туннеля. Одни были неподвижны, другие двигались. К зеву одной из последних подтолкнули большое красно-серое существо; стенки тут же сдвинулись, однако затем разошлись и выпустили существо, вялое и бесцветное, но живое; за ним потянулся в воде шлейф обломков стены, не выдержавшей давления. Так происходило снова и снова. Ни одно из больших существ не погибло — пещеры лишь сдавливали их. Эти мирные существа, как и громадные белые воины, видимо, давно познали на горьком опыте коварный нрав пещер и держались подальше от стен туннеля; но их песьеголовые враги словно искали смерти и стремились пробиться к пещерам. Иногда по двое, часто вчетвером или целой толпой они бросались в отверстия, но все было тщетно: даже объединив усилия, они не могли помешать действию механической утробы, и та выбрасывала их раздавленные тела в поток, к прочим останкам.
Вскоре обезумевшая толпа скрыла стены, но повсюду продолжалась страшная безмолвная война, пока не наступил миг, когда сражение прекратилось — каждому пришлось заботиться о себе. Они очутились в колоссальной пещере; поток разбился на поперечные течения, сталкивавшиеся друг с другом под звуки ритмичных раскатов грома. Воды переворачивали их, дрожащих, помятых, разбрасывали в стороны и швыряли друг на друга; мелкие создания сотнями гибли в давке. После все на мгновение затихло, и битва возобновилась. Мимо пролетели стены широкого туннеля. Затем они миновали лабиринт небольших пещер со странными стенками, поросшими спутанными губчатыми ветвями. Было нелегко уклоняться от сети ветвей. Они раздирали на куски больших серо-красных существ, тогда как белые гиганты продирались сквозь них только благодаря своей силе. Снова летящие мимо стены туннеля, еще одна обширная пещера, водовороты, ритмичный грохот и дикий полет в колоссальном туннеле, чьи стены выгибались одновременно с раскатами грома.
Гром стих в отдалении, хотя стены меньших туннелей, куда уходили, разделяясь, воды реки, продолжали подрагивать. Ниже по течению туннели снова ветвились, и чем уже они становились, тем медленнее несся поток. Наконец, в сплетении небольших, коротких проходов, захватчики — умевшие нападать и убивать и не в таких благоприятных условиях — вновь атаковали пещеры.
Итог был все тем же: пещеры давили их и выбрасывали наружу изуродованные тела. В этой местности число самоубийств значительно превысило количество жертв белых воинов. И однако, несмотря на огромную смертность, нападавшие все прибывали. Место погибшего занимали двое других; причина, как и прежде, скоро стала ясна — они размножались. Вот показалось одно из черных созданий — оно было длиннее своих собратьев и отличалось затрудненными движениями, как будто его сковывала большая округлая выпуклость посередине тела, делавшая существо похожим на проглотившую яйцо змею. Оно угодило в лапы белого чудовища; взметнулся рой длинных рук. После недолгой борьбы добыча распалась надвое; обе части ускользнули от удивленного воина и, извиваясь, поплыли прочь. Выпуклость превратилась при этом в голову задней части, и та немедленно вступила в сражение, щелкая челюстями и раздавая налево и направо укусы. Странное явление повторялось снова и снова.
Продолжалась и битва. Освещенный живыми лампами, на глазах у испуганных зрителей, жуткий карнавал кружился в непреходящей ярости. Менялись лишь декорации — то устья боковых туннелей, где шумела и пенилась река, придавая воинам новые силы, то сводчатые проходы, и снова водовороты, гром, губчатый лабиринт, мелькающие стены широких туннелей: там, в относительно стоячей воде, возобновлялась осада пещер. Час за часом продолжалось сражение, захватчики гибли сотнями, но число их увеличивалось в геометрической прогрессии, тысячи становились десятками тысяч, их живые и мертвые тела загромождали проходы, пока наконец в битве не произошел неизбежный перелом. Погибло белое чудовище.
На него, пресытившегося жертвами, истощенного и еле передвигавшегося, накинулись сотни врагов. Вскоре оно скрылось из виду под живым черным покровом, который пульсировал и содрогался в такт агонии. Высунулась рука — и сразу была откушена, после другая — напрасно! Чудовище теряло силы, а нападавшие впивались в него и вгрызались в его тело. Когда они дошли до жизненно важных органов, белесая масса превратилась в шар и перестала содрогаться. Враги отпрянули, изуродованный шар поплыл по течению, а захватчики, ободренные победой, с новым рвением и мужеством ринулись на другого врага. С ним они расправились не менее быстро.
Словно предвидя такое развитие событий и выполняя заранее задуманный маневр, белая армия покинула открытые места и выстроилась вдоль стен для защиты неподвижных пещер. Стражи не приближались к работающим челюстям прочих пещер, где в гарнизоне не было нужды; медленно дрейфуя в водных вихрях, они сражались, как могли — но лишь теряли силы и гибли. Тогда-то и случилось так, что наш осмотрительный зритель, который очутился на середине протока, попал в самую гущу черных захватчиков, а те не нашли ничего лучше, как напасть на него.
Так они и сделали. Все, кто были вокруг, вдруг впились зловещими челюстями в его плоть. Корчась от боли, он хлестал их в ответ хвостом с утроенной страхом силой, убивая по двое и по трое. Он отчаянно извивался, сбрасывая их с себя, но место упавших занимали новые. Он бросался из стороны в сторону, нырял, резко подскакивал, метался взад и вперед, сгибался почти вдвое, молниеносно распрямлялся и тотчас совершал обратный изгиб. Он знал, что сражается за свою жизнь. Порой он сжимал челюсти; на врага хватало одного укуса. Словно в тумане, он иногда замечал, что белые чудовища наблюдают за ним; но ни одно из них не пришло на помощь, а времени позвать их у него не было.
Он подумал, что сам стал средоточием войны — отовсюду на него бросались орды врагов, пытаясь вонзить в него зубы. Постепенно большие красно-серые существа, прочее мирное население и светящиеся животные были оттеснены в сторону, и он, в середине шевелящейся черной массы, в безумной ярости неодолимого страха, сражался теперь в одиночку, в полной темноте. Он не знал, сколько прошло времени, как далеко находился от стен, не понимал, куда течет нескончаемый поток. Но наконец — ему казалось, что миновала вечность — он смутно расслышал громыхающие раскаты. Бешеные течения и водовороты оторвали от него врагов, и он испытал мгновенное облегчение. Затем, все еще в темноте, он услышал, как бьются и распадаются на части тела, сталкиваясь со стенами и острыми выступами, повторный раскат грома и рев потока; он понял, что находится в большом туннеле. На миг вспыхнул живой факел, враги заметили его — и снова он стал сражаться, как гибнущий кит, медленно умирающий от боли и упадка сил, но все еще способный убивать и ужасный в своей агонии. В тот день он не считал скальпы; едва ли хоть одно из белых чудовищ в армии защитников могло похвастаться таким количеством убитых врагов. Волнующееся черное облако неустанно выплевывало мертвые тела, и живые карабкались по умершим.
Они рвали его плоть, а он все больше слабел; все еще в темноте, сражаясь, он пересек ветвящиеся проходы и оказался в новом лабиринте узких туннелей; промелькнули стены и бесстрастные белые стражи. На открытом пространстве он ощутил, что бороться больше не в силах. Враги навалились на него со всех сторон, и ему никак не удавалось стряхнуть их с себя. Тогда он прекратил сражаться; оцепенев от боли, раздавленный отчаянием, он ждал конца.
Но смерть все не приходила. Он изнемог и не почувствовал ни удивления, ни радости, когда враги внезапно отхлынули; но инстинкт самосохранения еще теплился в нем, и он поплыл к стене. Мелкие суетливые создания, занятые своими делами, не обратили на него никакого внимания. Дрожа от боли, он неосмотрительно протиснулся между двух белых стражей — один из них любезно подвинулся, освобождая проход — и уцепился за выступ. К счастью, стены пещеры остались недвижны.
— В бурю сгодится любая гавань, а, сосед? — заметил вежливый страж, оценив его потрепанный вид. — Ничего, скоро тебе станет лучше. Ты дрался как лев, вот что я тебе скажу!
Он не ответил, и дружелюбный часовой вернулся на свой сторожевой пост. Через несколько минут, однако, он пришел в себя и бросил взгляд на поток. В бой вступила новая армия, подкрепление все прибывало. Стена неподалеку от него разошлась громадной трещиной. Смятые, раздавленные пещеры вокруг яростно разевали пасти. Из трещины на половину ширины туннеля выдавалась колоссальная масса грубо-цилиндрической формы, состоящая из какого-то неизвестного вещества. Она была полой, и изнутри тысячами и сотнями тысяч выплывали солдаты вспомогательной армии. Черные захватчики в страхе бежали от них, спасая свою жизнь.
Прибывшие на поле боя солдаты в целом напоминали существ, которых преследовали, но были гораздо крупнее их и отчетливо делились на два вида. Оба имели светло-коричневый окрас; но в то время как одни обладали чрезмерно развитыми головами и челюстями и маленькими плавниками, у других дело обстояло ровно наоборот — маленькие головы и длинные мощные плавники. Они мчались за жертвами и хватали их вытянутыми щупальцами. Солдаты действовали безошибочно — никаких уловок, никаких ложных выпадов; жертвы даже не сопротивлялись. Стоило солдатам заметить врага, и он был обречен. Щупальца обвивали его и подтаскивали к смертоносным челюстям или влекли в гибельные объятия.
Наконец, когда приток солдат иссяк и туннель заполнился миллионами коричневых убийц, огромный пустотелый цилиндр медленно повернулся вокруг своей оси и втянулся в трещину в стене, которая тут же закрылась, обрушив в реку горы обломков. Хотя союзники высадились сравнительно далеко, в нижнем течении, война была практически завершена: белые часовые застыли у стен, а черных захватчиков, уносимых неодолимым потоком, охватила паника; все они пытались выплыть против течения, чтобы оказаться как можно дальше от врагов. Но вскоре из боковых туннелей хлынул авангард коричневой армии, и отступающие ринулись в противоположную сторону. За авангардом последовали тысячи солдат. Бойня возобновилась.
— Горяченькое дельце, а? — произнес дружелюбный сосед.
— Д…д…дда, полагаю, что так, — рассеянно ответил он. — Н… не знаю. Я в этом ничего не понимаю. Я никогда такого не видел. К чему все это? Что все это значит?
— Ничего особенного. В жизни всякое бывает. Правда, скажу честно, нам пришлось бы туго — да и тебе тоже — если бы не подоспело подкрепление.
— Но кто они? Что? Они похожи на сородичей и тем не менее убивают друг друга.
— Клянусь бессмертной тенью Дарвина! — воскликнул второй часовой, до сих пор хранивший молчание. — Где ты только воспитывался? Разве ты не знаешь, что вариации основного типа — смертельные враги родительского поголовья? Эти коричневые виды — стоюродные братья черных. Когда они расправятся с общими родственниками и начнут делить добычу, они истребят друг друга, и мы навсегда от них избавимся. Закон природы. Понятно?
— Д…д-да, я понимаю, конечно. Но почему черные напали на меня? И что им вообще нужно?
— Исполнить веление своей судьбы, я так думаю. У таких всегда в запасе какая-нибудь миссия. Мы называем их реформаторами. Они хотят навязать другим собственные привычки и представления. Иногда мы называем их экспансионистами, так как им нравится колонизировать земли, которые им не принадлежат. Они задумали пробраться через клетки в лимфатические туннели, а оттуда в головной и спинной мозг. Знаешь, чем это могло закончиться? Гидрофобией!
— Это еще что такое?
— Послушай, да ты глуп, как пробка!
— Ладно тебе, — добродушно сказал другой, — не смейся над ним. У него не было в жизни наших преимуществ. Видишь ли, приятель, мы получаем эти сведения прямо из мозга, который знает все и дает нам указания. Мы представляем собой белые кровяные тельца — фагоциты, как именуют нас ученые. Мы должны охранять кровеносные сосуды и убивать непрошеных пришельцев. Те красно-серые парни сами не могут о себе позаботиться, и мы обязаны их защищать. Понятно? Однако против этого вторжения мы оказались бессильны; поэтому понадобилась помощь извне. Ты, видать, попал сюда с первой волной — кажется, я тебя тогда приметил — сразу после укуса. Вторая волна пришла через шприц, впрыснувший вакцину. Случилось это как раз вовремя, и ты был спасен.
— Ничего не понимаю, — сказал наш ошеломленный приятель. — Укуса? Какого укуса? Я спокойно плавал, довольный жизнью, и вдруг раздался ужасный шум, а потом была огромная белая стена, а потом…
— Вот именно. Собачий зуб. Ты очутился в плохой компании, дружок, и правильно сделал, что держался от нее подальше. Первая свора — это микробы бешенства. Они еще недостаточно изучены, потому что они очень мелкие и мало в какой микроскоп удается их разглядеть. Но ученые сумели узнать, что колония давностью в несколько сотен поколений — они называют такую колонию культурой или сывороткой — смертельна для исходных микробов. Ее-то они и ввели и тем самым помогли нам. Пастер, как назло, умер, но старина Кох когда-нибудь откроет то, что нам давно известно — это всего лишь вариация основного типа.
— Кох! — поспешно и гордо вставил он. — Как же, я знаком с Кохом; мы встречались. И про микроскопы мне известно. Я ведь как-то побывал под микроскопом у Коха. Он открыл мое семейство и назвал нас запятовидными бациллами — спириллами азиатской холеры.
В немом ужасе часовые отодвинулись от него и принялись тихо совещаться. Проплывавшие мимо белые воины останавливались и присоединялись к собранию. Вскоре сотня или больше белых чудовищ окружили его тесным полукольцом.
— В чем дело? — он спросил нервно. — Что случилось? Что это вы затеяли? Я ничего не сделал, ведь так?
— Речь не о том, что ты сделал, незнакомец, — ответил его бывший друг, — или что намерены сделать мы. Речь идет о том, что сделаешь ты. Ты умрешь. Одного не пойму, как ты сумел пробраться через карантин?
— Что… почему… я не хочу умирать! Я ни в чем не провинился! Мне нужен только мир и покой, и еще место, не слишком темное и не слишком светлое, где я смог бы спокойно плавать. Я никому не мешаю. Отойдите от меня — слышите — оставьте меня!
Они не отвечали. Медленно и непреодолимо строй их начал сжиматься, надвигаясь на него. Он все еще издавал крики протеста, когда его втолкнули в ближайшую движущуюся пещеру. Стены сомкнулись, и его жизнь прервалась. Зев пещеры открылся и изверг его тело, ставшее теперь пятью бесформенными кусками плоти.
Так наш кроткий, осмотрительный, миролюбивый холерный микроб, который желал лишь спокойно и привольно плавать, не вмешиваясь в чужие дела, встретил жестокий конец, пав жертвой предрассудков и враждебного окружения.
Алексей Ачкасов. Путешествие эльфа[6]
Рис. П. Литвиненко
В самом укромном уголке богатого сада росли ландыши. Они были со всех сторон защищены лопухами и крапивой, потому что эту часть сада, как слишком отдаленную от барского дома, не чистили и не пололи, так что никто из людей не знал о существовании здесь прекрасных пахучих цветов. Но не только люди, даже бабочки редко забирались в такую глушь; да и остальные насекомые нечасто жаловали в эту Палестину: только муравьи, которые, как известно, ползают всюду и забираются даже в банки с вареньями, к великому ужасу хозяек, — только они посещали иногда эти «подлопушные» страны.
А между тем здесь было хорошо: уютно, прохладно… Тут росла какая-то крохотная травка с прелестными чуть видными голубыми цветками, и среди этой-то травки, как царь, возвышался благовонный кустик ландышей. А над ландышами наклонялись громадные лопухи, в солнечные дни защищавшие это место от жарких лучей и бросавшие зеленую тень на приютившиеся под их сводами скромные цветки. Лопухи составляли как бы своды залы, и по этой зале гулял каждую ночь маленький Эльф.
Это был крошечный цветочный дух, такой маленький, что его нельзя было бы рассмотреть даже в самые сильные микроскопы. Он жил в одном из ландышей, в благовонной чашечке цветка, питаясь чудным его ароматом. По ночам он вылетал из цветка и порхал под лопухами, никем не видимый, любуясь лунным светом и пугаясь всякого встречного муравья, который, разумеется, казался ему исполинским чудовищем.
Эльф думал, что нет ничего на свете, кроме лопухов, голубых цветков, ландышей да крапивы, окружавшей со всех сторон его подлопушное царство. И жил он так много лет, засыпая зимой в теплой постели из громадных ландышевых листьев (каждый лист казался ему целой страной!), — а на лето переселяясь, как на дачу, в чашечку ландыша… И думал он так прожить вечно в счастливом уединении от всего мира, никому не делая зла и ни от кого не терпя обиды…
Как-то раз сын хозяина этого сада, ребенок лет семи, воображая себя заблудившимся в каких-то таинственных лесах, попал в только что упомянутую чащу лопухов и крапивы. Заглянув случайно под один из лопухов, он увидел там ландыши, чему очень обрадовался, и тотчас принялся составлять из них букет. Сорвал он при этом и тот ландыш, в котором жил Эльф.
В этот момент Эльф спал сладким сном в своей чашечке, как вдруг его разбудил сильнейший толчок. Он инстинктивно схватился за одну из тычинок цветка и только благодаря этому не вывалился и не переломал себе ноги. Под его лопухи обыкновенно и ветер никогда не заглядывал, а теперь ужасный вихрь хлестал ему в лицо. Выглянув из чашечки, он с ужасом увидел, что его цветок находится в руках какого-то громадного животного, величина которого во много сот раз превосходит величину муравья. Это чудовище быстро бежало, размахивая цветами, среди которых сидел наш Эльф. Перепуганный Эльф тотчас же выпорхнул из цветка, — разумеется, никем не видимый.
Тяжелое чувство легло на сердце маленького Эльфа. «Где же правда», думал он: «где же справедливость? За что, за какие провинности этот злой человек отнял у меня мой дом? Нет, скажите мне, где же правда?»
И он полетел по саду отыскивать правду. Но нигде он не нашел ее. Не было ни одного растения, которое не преувеличивало бы своих заслуг. Роза кричала, что она красивее всех на свете, как будто бы не было на небе зари и радуги… Жасмин кричал, что он лучше всех цветов пахнет, как будто благоухание ландыша, бедного, убитого злым мальчишкой ландыша, в чем-нибудь уступало благовонию жасмина. Каждое дерево непременно считало себя полезнее, и крепче, и лучше всех других. Но это еще ничего, а были в саду даже ядовитые растения: злая волчья ягода только о том и говорила, что она хотела бы отравить собой какого-нибудь человека. Сонная одурь привлекала доверчивых детей своими похожими на вишни ягодами: они наедались ягод и умирали. Более честно поступал дурман, отталкивавший от себя детей неприятным запахом своих листьев и некрасивым видом своих колючих, несколько похожих на конский каштан плодов. Но беда тому, кто вздумает поесть находящихся в этом плоде семечек!
Да и мужиковатый, такой невинный на вид картофель оправдывал собой пословицу «В тихом омуте черти водятся»: его незрелые корневища и молодые побеги содержали в себе яд и потому были небезопасны для человека.
Еще больше неправды было в животных. Насекомыми беспощадно поедались растения, воробьи, ласточки и другие птицы клевали семена и насекомых, кошки пожирали птиц, собаки воровали еду у хозяев, волки имели злой умысел против принадлежавших человеку овец, коров и лошадей.
Но злее и несправедливее человека не было существа, по мнению Эльфа. Вся жизнь человека есть ведь сплошное умерщвление других существ: он беспрестанно убивает насекомых, топчет и косит травы, рубит деревья, ест плоды, стреляет птиц и зверей и питается их мясом. И что всего хуже — сплошь и рядом обижает даже своего брата-человека… Много видел зла Эльф за эти несколько дней, в продолжение которых он разыскивал по саду правду… Но правды не видел нигде, нигде…
Отчаяние овладело его маленьким сердцем, и он уже думал улететь на луну…
— Ты не знаешь, где живет правда? — спросил он у одуванчика.
— Я не знаю, — отвечал тот, — но когда я еще был крылатым семенем и летал по саду, я слышал, что есть тут в саду колдунья-ворона. Спроси у нее: она все, говорят, знает.
Полетел Эльф к вороне.
— Тетенька ворона, скажите мне, — вы, говорят, все знаете: где живет правда?
— Правда-то? — отвечает ему ворона. — Не знаю. Слышала я однажды, как один старый человек учит другого, молодого: «правда», говорил он, «должна быть у нас не только на языке, но и в сердце». А есть ли там эта правда на самом деле, или нет, — этого я не знаю.
Эти слова поразили Эльфа. Он никак не ожидал, чтобы где-нибудь у человека могла быть правда. Однако, не смея перечить тетеньке, он спросил ее только:
— А где это, тетенька, у человека язык?
— Язык-то? А вон, — ответила ворона, — бежит по саду мальчишка, тот самый, что сорвал твой ландыш: бежит он, разиня рот, и галок считает: влети ему в рот, там сейчас за зубами и сидит язык, сказывают.
Эльф так и сделал: в одно мгновенье ока влетел он в рот ребенка. Тот, конечно, этого и не заметил: ведь Эльф был во много раз меньше любой пылинки.
Влетевши в рот, Эльф тотчас стал исследовать язык ребенка: но никакой такой правды там не нашел; на нем была только слюна да остатки молока, которое мальчик пил незадолго перед этим.
— Ворона еще говорила, что правда — в сердце… Ну, пойдем, если так, в сердце, — сказал сам себе Эльф.
И, не зная дороги к сердцу, он пополз наугад вдоль по языку в направлении от зубов вглубь.
И вдруг провалился в какую-то пропасть. Пролетев немного кубарем вниз, он попал в жарко натопленную баню. На самом деле, это он изо рта попал в пищевод: так называется та трубка, по которой проглоченная пища проходит в желудок. То, что Эльф принял за баню, был желудок: тут, действительно, было около 40 градусов Цельсия. Здесь его начало вертеть во все стороны: это желудок совершал кругообразные движения с целью привести находящуюся в нем пищу в возможно большее соприкосновение с его стенками. Из стенок при этом всегда выделяется так называемый желудочный сок, в состав которого входит соляная кислота и особое вещество, называемое пепсином. Желудочный сок превращает белки, находящиеся почти во всякой пище, в растворимое состояние, при котором они могут всасываться в тело человека через стенки желудка и кишок. Кроме того, желудочный сок превращает обыкновенный сахар в виноградный. Что касается жира, то он становится способным всасываться под влиянием желчи, которая изготовляется в печени и изливается отсюда в двенадцатиперстную кишку, составляющую продолжение желудка. Крахмал сам по себе тоже не способен всасываться и превращается, отчасти под влиянием слюны, а главным образом под влиянием сока находящейся под желудком
Все эти превращения, претерпеваемые пищей в желудке и кишках и называемые
Там было не видно ни зги, но ведь Эльфы видят хорошо в темноте, и наш Эльф правильно определил цвет жидкости. Этот полученный из пищи сок так и называется по своему цвету «млечным».
Из желудка и кишок млечный сок всасывается тоненькими трубочками, которые затем соединяются в более крупные трубки, называемые
За одну такую заслонку зацепился Эльф и стал ждать, что будет дальше, с любопытством рассматривая текущую мимо него лимфу. Он скоро увидел, что лимфа состоит из жидкости и из крошечных белых телец. И вдруг Эльф видит, что одно из этих телец остановилось около него и начало его внимательно разглядывать.
— Где это я, дяденька? — обратился Эльф к этому тельцу с вопросом, не в силах будучи далее выносить на себе его внимательный взгляд.
— Вы, милостивый государь, — в лимфатической системе одного ребенка, — ответило тельце, — но как вы сюда попали и кто вы, этого, признаюсь, я не знаю. Пожалуйте ваш паспорт.
— Позвольте вам представиться, — заметил Эльф, — меня зовут Эльфом Ландышевым.
— Ах, очень приятно познакомиться, молодой человек, — ответило белое тельце, — позвольте вам с своей стороны представиться: я — Фагоцит Фагоцитович Фагоцитов, офицер армии Белых телец… Если не ошибаюсь, вы — из внешнего мира… Скажите, пожалуйста, если, конечно, не сочтете нескромным с моей стороны такой вопрос: что привело вас в нашу горячую и темную страну?
— С особенным удовольствием удовлетворю вашему желанию, любезнейший Фагоцит Фагоцитович, — ответил Эльф, — видите ли, я жил в чашечке скромного ландыша…
Но тут Эльф остановился и разинул рот от удивления, увидев, что Фагоцит Фагоцитович, который до сих пор внимательно слушал Эльфа, вдруг начал осматриваться по сторонам, как бы нюхая воздух, — потом ринулся на пробиравшегося мимо господина с чрезвычайно зловредной физиономией и проглотил его.
— Что это? — спросил Эльф, вне себя от изумления.
— Ничего-с, — спокойно возразил Фагоцит Фагоцитович, — это я проглотил микроба.
— Как вы говорите:
— Микроба, — повторил Фагоцит. — Но сначала, господин Эльф, расскажите вы мне вашу историю. Вы говорите, что жили в чашечке ландыша: зачем же вы ушли оттуда?
— А видите ли: мой ландыш сорвал злой мальчишка…
Эльф хотел было сказать и про то, что тот мальчишка — тот самый, в котором он теперь сидит, но вовремя спохватился и решил утаить от Фагоцита это обстоятельство. «Ведь кто его знает, — может быть, он рассердится и проглотит меня за это: ведь, как-никак, а этот Фагоцит составляет маленькую частичку самого мальчика». Так подумал Эльф.
— Обиженный, я улетел искать правду, — продолжал Эльф свой рассказ: — и для этой цели облетел весь сад… Но правды не нашел нигде… Я уже в отчаянии хотел лететь на луну, но, так как тетушка ворона объявила мне, что правда сидит в сердце человека, я вскочил в рот одного очень милого мальчика…
Поделиться книгой: