Крым

И весь зал, повинуясь властной металлической силе голоса, зачарованно встал. Лемехов почувствовал, как из твердых перстов Патриарха в его лоб полилась горячая сила, слабо колыхнула его, и он на секунду забылся в пугающем предчувствии. И весь зал ощутил бестелесные волны патриаршего благословения, которое сулило Лемехову великую судьбу и делало их молодую партию судьбоносной.

Патриарх покинул съезд. Кортеж машин унесся в метельное поле.

Лемехов вышел на сцену, глядя в туманный зал, где множество людей, покинув цеха с самолетами, установками залпового огня, баллистическими ракетами и танками, ждали его слова. Это слово должно было взволновать души, пронзить сердца, превратить умудренных хозяйственников и осторожных технократов в его президентскую гвардию. В новую элиту России. В «сынов Отечества», жертвенных, верящих, беспощадных к врагам.

В первом ряду сидел Верхоустин. Его глаза, немыслимой синевы, вдохновляли Лемехова, облучали волшебным светом. Он молил, чтобы эта синева не погасла, побуждала к возвышенным проникновенным словам.

Лемехов вздохнул глубоко, до мгновенного перебоя сердца, и направил в зал рокочущую волну:

– Соратники, братья, вы – лучшие люди России. Творцы, открыватели, великие труженики, безупречные патриоты. Вы знаете тайны материи, секреты техники, законы человеческих отношений, благодаря которым собираются вместе тысячи людей и создаются самые сложные, неповторимые изделия – современное оружие. Вы чувствуете опасности, которые надвинулись на государство, будь то американские антиракеты, или боевые ледоколы НАТО, нацеленные в русскую Арктику, или вооруженные банды головорезов, сжигающих Сирию и метящих на русский Кавказ. Оружие, которое вы создаете, – святое, потому что в нем звенят мечи и доспехи наших святых полководцев Дмитрия Донского и Александра Невского. И эта святость озаряет ваши деяния.

Лемехов не помнил последовательность фраз, из которых должно было состоять выступление. Они рождались прямо на устах, словно прилетали к нему из лучистой синевы васильковых глаз. Верхоустин, синеокий суфлер, управлял его речью, подсказывал очередность мыслей и слов:

– Наша партия – это партия Большого проекта. Проекта, имя которому – «Россия». Имя которому – «Победа». Россия оторвется от унылого пустыря, куда ее сбросили недруги, и вновь взовьется на своих ослепительных крыльях. Мы будем строить небывалые заводы, на которых станут рождаться машины для космических поселений и межпланетных полетов. Мы откроем университеты, где новые науки в сочетании с новой философией и новой эстетикой укажут путь к небывалым открытиям. Мы создадим школы инженеров, конструирующих не только технические сооружения, но и саму мегамашину государства, конструирующих новое общество и нового человека. Мы запустим долгожданное развитие, тот русский вихрь, который захватит в свое движение весь народ, каждую душу живую. Создавая марсианские города, мы не упустим из виду самую глухую погибающую деревню с последним десятком жителей и вернем в эту деревню энергии жизни и творчества. Мы создадим новую русскую цивилизацию, которая, помимо невиданных технологий и управленческих открытий, родит небывалое искусство, восхитительные симфонии, картины и книги, где художники расскажут о новых героях, новых открывателях и подвижниках. И это будет искусство Русского Вихря, философия Русской Победы.

Лемехов видел туманное пространство зала с неразличимыми лицами. Перед ним из первого ряда сияли глаза той волшебной лазури, которая сияет в вершинах мартовских берез, или в бирюзовом кольце, или в ангельском хитоне рублевской «Троицы». Эта лазурь завораживала, восхищала, сулила блаженство. В ней рождались слова, которые подхватывал Лемехов, наполняя дыханием и жаром.

Он чувствовал, что душа его распахнулась, возвысилась. Напоминала пространство храма, гулкое, ждущее певучего звука, ждущее светоносного луча. Это чувство возникло, когда чела его коснулись твердые персты Патриарха. Словно благословение святейшего распечатало тайные объемы его души, и душа ждала откровения. Васильковые глаза направляли ему из зала послание, и он читал его, будто перед ним разворачивался свиток.

– Мы должны исцелить наш народ, который был ранен, пал, оказался в руках злых колдунов, и они дни и ночи вливают в него яды уныния, отраву отчаяния и неверия. Мы должны разбудить народ, который лежит в хрустальном гробе, как спящая царевна. Мы должны подойти к этой хрустальной гробнице и поцеловать царевну, чтобы она очнулась от сна. Так учит нас Пушкин, величайший русский волшебник, который не покидает нас в годины несчастий и каждый раз спасает от погибели. Злые колдуны превратили нас в жалких карликов, но Пушкин снова сделает нас великанами. Мы – партия Пушкина, партия великанов, партия Русской Победы.

Лемехов чувствовал, что в душе его просторно, как в храме, и ждал, когда влетит в окно серебряный луч, ослепительный голубь, животворный дух. Искал слова, которыми встретит полет ослепительной птицы. Искал в туманных рядах синие глаза Верхоустина.

Но глаза вдруг пропали. Синева погасла. Наступил мрак. Верхоустин опустил веки, и лучи померкли. Вместе с ними померкли слова. Больше не рождались на устах, а вместо слов уста издавали стоны и глухое мычание. Будто его оставил дар речи. Лемехова охватил ужас. Все рушилось. Падали стены храма, осыпался купол, подкашивались столпы. И он сам вместе с храмом проваливался в бездонную тьму. Он умирал, словно горло его сжали удавкой, и чей-то железный кулак смял его сердце. Он падал на сцене. Но вдруг зажглись голубые прожекторы. Лучи подхватили его, удержали, не дали упасть. Волшебная сила вернула ему дыханье и речь. На устах загудели, зазвенели слова:

– У России в самые страшные ее времена появлялись лидеры, осененные духом победы, этой ослепительной птицей русской историей. Такими лидерами были царь Иоанн Васильевич Грозный, император Петр Первый, генералиссимус Сталин. Я сказал вам о проекте «Россия» Но Россия не проект, это судьба. Моя судьба!

Он пошел со сцены, слепо хватая руками воздух, слыша за спиной грохот и возгласы зала.

Следом выступал директор северной верфи, с которой недавно сошла стратегическая подводная лодка. Он говорил, что партия «Победа» станет защищать интересы оружейников от нападок либеральных экономистов, требующих сократить военные расходы.

Выступал академик, работающий над ядерными зарядами малой мощности. Он приветствовал создание партии, которая внесет в политическую жизнь страны стратегическое мышление. Среди несведущих политиков станет отстаивать национальные интересы государства.

Именитый писатель, воспевший в свое время атомную триаду СССР, призвал к союзу технократов и художников. Он заметил, что для заявленного прорыва, для создания Русского вихря нужен великий лидер, под стать Иосифу Сталину. Лемехов, несомненно, является лидером подобного масштаба, и именно в нем нуждается сегодня Россия.

Писателю долго хлопали, а несколько юношей из молодежного крыла партии стали скандировать: «Лемехов, Лемехов!.. Президент, президент!» Но их быстро успокоили.

Когда отгремели речи и аплодисменты, была учреждена партия. Обнародован Политсовет. Единогласно Председателем партии был выбран Лемехов.

На сцену вышел второй человек в партии Черкизов и, сверкая глазами, объявил:

– Дорогие соратники, прежде чем мы отправимся на банкет и поднимем бокалы в честь нашего Председателя, приглашаю всех собраться у входа в наше замечательное здание, где вас ожидает сюрприз.

Все потянулись в вестибюль, выходя на морозный воздух, кто просто в костюме, кто накинув пальто и шапку.

Уже стемнело. Перед стеклянным крыльцом, в лучах прожекторов стоял танк. Огромный, литой, с тяжкой башней и громадной пушкой. На его броне алой краской было выведено слово «Победа». Тут же находились молодые активисты партии с ведерками краски и кисточками. Предлагали делегатам съезда поставить на броне свои подписи. Первым подписался Лемехов, за ним Черкизов. Все макали в ведерки кисти, карабкались на броню, тянулись к башне, покрывали ее письменами. Скоро весь танк – башня, пушка, корма – был покрыт беглыми росписями, и казалось, темно-зеленый танк был оплетен алыми побегами.

Механик-водитель окунулся в люк. Мотор взревел. Танк дернулся и в лучах прожекторов метнулся в открытое поле. Удалялся, окруженный сверкающими снежными бурунами. Нес в ночные снега огненную весть о грядущей Русской Победе. И там, в глухой темноте, куда он исчез, взметнулся разноцветный салют. В небе зажигались хрустальные люстры, распускались букеты цветов, полыхали светила и звезды. Лемехов, без шапки, жадно смотрел, вдыхая морозный воздух, в котором еще держался запах танкового топлива.

Глава 15

Персты Патриарха коснулись его чела и, казалось, растворили окно, в которое влетел сияющий дух. Тот, что однажды явился ему в ветвях заиндевелой сосны. Ждал все эти годы, когда душа взрастет, возмужает, обретет подобие храма. Чтобы влететь лучистой вспышкой, сверкающим голубем, лазурным лучом. Он чувствовал себя избранником, которому история доверила свое любимое детище – Русское государство. После великих потрясений оно поднималось из праха. Ему надлежало стать лидером и вождем, который поведет измученный и сокрушенный народ к великой Победе.

Лемехов продолжал свои нескончаемые труды. Ездил по заводам и полигонам. Собирал совещания военных, промышленников и ученых. Спорил с финансистами. Выслушивал доклады разведчиков о новейших американских разработках. Читал закрытые сводки о ходе боев под Дамаском. Но при этом ежесекундно чувствовал свое высокое предназначение, свое мессианство. Был преисполнен могущества и всеведения.

Он посетил испытательный полигон в подмосковных лесах. Окруженные соснами, среди тающих мартовских снегов стояли стенды, лаборатории, исследовательские установки, где подвергались наземным испытаниям космические аппараты лунного проекта. Здесь, на Земле, создавались условия, в которых надлежало работать ракетоносителям, лунным модулям, орбитальным станциям, солнечным батареям и дальнобойным лазерам.

В огромной стальной башне покоилась ракета. С одной стороны на ее корпус дышал раскаленный солнечный жар, а с другой – воздействовал космический холод. Мощные насосы откачали из башни воздух, обеспечивая абсолютный вакуум. Сотни ламп накаливания, имитируя солнце, направляли на ракету потоки жара. Криогенные установки создавали холод мертвого космоса.

Академики, главные конструкторы, директора заводов сопровождали Лемехова. Давали пояснения. Докладывали о готовности своих подразделений обеспечить синхронность проекта. Множество лабораторий и институтов, заводов и технических служб, военных частей и гражданских коллективов сводили воедино свои многолетние усилия, чтобы гигантский бивень ракеты, разрывая пространство, ушел в небеса. Повиснут на орбитах спутники и телескопы. Опустятся на Луну мощные лазеры. Встанут среди кратеров и мертвых долин жилые модули. Уйдут в лунные пустыни луноходы-разведчики.

– Восхищаюсь вашей работой, товарищи. – Лемехов обращался к ученым и инженерам, которые стояли на талых снегах перед стальной башней. – Мы понимаем, что «Лунный проект» не только переводит оборону России на новый качественный уровень. Не только совершает прорыв в космических и военных технологиях. Он переводит на новый уровень всю Россию. Возвращает ей космическое содержание. Очень важно, чтобы у нас получилось. Народ устал смотреть себе под ноги, боясь споткнуться. Пусть снова смотрит на звезды.

Лемехов говорил не языком технократа и начальствующего управленца. Он говорил языком избранника, которого освятил Патриарх. Языком национального предводителя, который управляет русским развитием. Строит победное государство.

Ему внимали. Заместитель Двулистиков торопливо писал в блокнот, словно ловил бесценные мысли.

Они вошли в корпус, где в герметических камерах, накаленные жаром светильников, охлажденные жидким азотом, находились элементы боевых лазеров. Электроника, стекла, кристаллы, миниатюрные атомные реакторы. Испытатели в белых халатах сидели у мониторов, перед пляшущими многоцветными импульсами.

– Хочу, чтобы мы отрешились от наших сиюминутных забот. «Лунный проект» возвращает государству способность стратегических действий. Этому проекту будут сопутствовать такие проекты, как «Арктика», «Дальний Восток». Проекты «Земля» и «Вода». Проекты восстановления русского генофонда. Мы снова превращаем Россию в огромную стройплощадку, на которую призовем весь народ, из русских городов и деревень, из кавказских аулов, из якутских стойбищ. Это не фантазии, так и будет. Люди, реализуя эти проекты, перестанут чувствовать свое одиночество. Обретут долгожданное «общее дело». Как обрели его мы с вами.

Лемехов говорил так, словно читал президентское послание в Георгиевском зале Кремля и на белых мраморных досках золотились имена героических полков, батарей, экипажей. Двулистиков бил авторучкой в блокнот, словно склевывал драгоценные зерна.

Под куполом в стальных боксах стояли луноходы, серебристые шестиосные колесницы с прозрачными кабинами и ажурными антеннами. Они станут карабкаться на лунные скалы, пробираться по дну безводных морей, оставляя на белой пыли клетчатые ленты следов.

– Не правда ли, эти экипажи так похожи на ту повозку, на которой Илья-пророк катался по небу? Мы с вами создаем космические машины и механизмы, осваиваем физический Космос. Но вместе с нами в космическую бесконечность стремятся поэты, философы и монахи. Каждая молитва, каждый стих – это выход в открытый Космос. В этом идеология партии «Победа», которую мы провозгласили на съезде. Два этих стремления, в физический и духовный Космос, сближаются и непременно сольются. Их единство наполнит нашу русскую жизнь космическим смыслом.

Лемехов говорил как идеолог, который предлагает стране «образ будущего». Видит в грядущем этот ослепительный образ. Дарит его народу. Возвращает народу мечту. Ту, за которой однажды двинулся русский народ, перенося ее из огня в огонь, из беды в беду. Мечту о божественной справедливости, нетленной красоте, бессмертной любви.

Они приблизились к бетонному сооружению, похожему на бочку, опоясанную железными обручами.

– Здесь, кажется, должен находиться разгонный блок? – спросил Лемехов. – Как идут испытания?

– Разгонный блок еще не доставлен на полигон, Евгений Константинович, – запинаясь, ответил Главный конструктор.

– Как не доставлен? По какой причине?

– Неполная готовность блока, Евгений Константинович. Завершается заводская сборка, – потупясь, ответил директор ракетного предприятия.

– Но вы же докладывали о завершении сборки, – глухо, раздражаясь, произнес Лемехов.

– Сборка почти закончена, Евгений Константинович. Но в главке нам отказали в композитных материалах. Это привело к задержке.

– Кто в главке отвечает за композиты? – Лемехов грозно обвел глазами собравшихся. В меховых шапках и теплых картузах, в шубах и долгополых пальто, чиновники, директора и конструкторы отводили глаза.

– Кто отвечает? – Лемехов сдерживал раздражение.

– Отвечает Саватеев, – откликнулся Двулистиков, указывая на того, кто повинен в срыве работ.

Это был тощий, с морщинистым лицом чиновник оборонного ведомства, в поношенной куртке, с неряшливым шарфом. На голове сидел меховой картуз с опущенными ушами, хотя было тепло. Большой крючковатый нос был в мелких склеротических метинах, а глаза из-под редких бровей смотрели затравленно. Его вид вызвал у Лемехова едкую неприязнь, которая побуждала сделать больно немолодому испуганному человеку.

– Почему вы сорвали поставку композитов и тем самым задержали изготовление разгонного блока?

– Я, Евгений Константинович… На головном предприятии… Список зарубежных закупок… – лепетал Саватеев, ежась под жестоким взглядом Лемехова.

А у того лишь усиливалось ядовитое раздражение.

– На Военно-промышленной комиссии вы гарантировали исполнение поставок. Значит, вы вводили в заблуждение руководство?

– Я не вводил, Евгений Константинович… Форс-мажор. Отсутствует строка финансирования…

Стариковская растерянность, дрожанье выцветших губ, растрепанный шарф, нелепые уши картуза доставляли Лемехову мучительное страдание, желание уязвить, сделать больно.

– Но вы понимаете, что своей бездарной позицией вы срываете грандиозный проект государства? Вы саботируете программу величайшей государственной важности. Вы кто? Саботажник? Враг? Или некомпетентный работник, что хуже любого врага?

Саватеев молчал, топтался. В его глазах были тоска и беспомощность. В них заблестели стариковские слезы. И вид этих слез вызвал у Лемехова мгновенное раскаяние, чувство вины, которое он заглушил вспышкой гнева:

– Дряблость, разболтанность! Непонимание момента! За такое раньше расстреливали! Избавлялись от предателей и разгильдяев. Поэтому побеждали. Если вы разучились работать, если состарились в своем безделье, уступите место другим! Есть молодые и сведущие!

Лемехов задыхался, чувствуя, как мутный гнев слепит глаза. Саватеев был ненавистен, мешал ему. Мешал своими плачущими глазами, дрожащими губами, вислым, с фиолетовыми метинами носом, нелепым картузом и неряшливым шарфом. Лемехов чувствовал свою власть над ним и хотел этой властью истребить Саватеева. Согнать с земли, устранить, как источник страдания, внушавший чувство вины. И чем сильнее было чувство вины, тем ненавистнее был Саватеев, тем жарче распалялся в Лемехове гнев.

– Вы бездельник и разгильдяй!

– Я не бездельник… Правительственные награды… – пробовал защититься Саватеев. Но этот слабый отпор лишь усилил гнев Лемехова. Словно прорвалась плотина в груди, и жаркая, слепая, обжигающая лава хлынула через горло, превращая речь в булькающий клекот:

– Пишите заявление об уходе! Здесь, немедленно!

– Не имеете права… Мои заслуги… Мои годы…

– Уходите с площадки!.. Немедленно!.. Вон!

Красная пелена затмила глаза. Лемехов ужасался своему слепому безумию и неумению справиться с ним. Словно в груди корчилось и скакало уродливое существо, выдувая сквозь горло хрипящий крик.

– Вон!.. Немедленно!..

Все, кто стоял, отводили глаза. А Лемехов, несчастный, не понимая, что с ним случилось, какое существо поселилось в нем, управляло его волей и разумом, повернулся и пошел прочь. Его горло болело, словно было набито толченым стеклом.

Глава 16

«Канцлер» Черкизов действовал блистательно, создавая из Лемехова образ национального лидера. Он учредил несколько сайтов, на которых размещал интервью Лемехова, его крылатые фразы, его шутки и глубокомысленные суждения. Постоянно вывешивал фотографии, на которых Лемехов выглядел доступным для общения, благодушным, сердечным. Вот на Масленицу он играет в снежки на фоне снежной крепости, и снежок, пущенный меткой рукой, разбивается о его плечо. Вот молится в храме, окруженный набожными женщинами, и старушка возжигает свечку от свечи Лемехова. С мастерком в руке закладывает камень в основание кардиологического центра.

Особенным успехом пользовалась фотография, где Лемехов стоит под крылом стратегического бомбардировщика «Белый лебедь», и над его головой пламенеет красная звезда. И другая фотография, где он танцует вальс со своей возлюбленной Ольгой, восхитительной красавицей, и та смотрит на него с обожанием.

Черкизов, непревзойденный мастер пиара, был неистощим на выдумки. Готовил поездку Лемехова в Волгоград, и там, среди тысячной толпы, Лемехов призовет вернуть городу героическое имя Сталина. Предлагал поехать в воюющую Сирию, бесстрашно побывать под огнем и на фоне пылающих развалин заявить о национальных интересах России.

Лемехов охотно отдавал себя в руки этого искусного скульптора, который лепил из него новый образ. Чувствовал, как меняется выражение лица, жесты, взгляд. Казалось, он превращается в памятник самому себе. Носит на своем природном теле пласты сияющего металла.

– Вам не кажется, Кирилл Анатольевич, что вы создаете «культ личности Лемехова»? – со смехом спросил он Черкизова.

– Партия, которую мы создаем, роль, которую вам предстоит играть в судьбах России, связаны с религиозным культом, с мессианством. А это влечет за собой ритуалы, над которыми нам еще предстоит поработать, – серьезно ответил Черкизов, и его жгучие глаза отливали золотом, как ягоды черной смородины.

Теперь Лемехов отправился на встречу с интеллигенцией, которую организовал Верхоустин.

– Вы должны собрать вокруг себя художников, писателей и артистов, – наставлял Верхоустин Лемехова. – Они должны почувствовать ваш магнетизм, вашу волю, которая строит новую Россию. Вы приглашаете их к сотрудничеству. Они своими талантами создадут образ новой эпохи. «Эпохи Лемехова». Каждому из них вы пообещаете славу и процветание.

Встреча проходила на теплоходе «Марк Шагал», на Москве-реке. У пристани на Воробьевых горах стоял нарядный корабль, а мимо, по туманной черной воде, плыли ленивые льдины.

– Скажу по правде, Евгений Константинович, мне трудно было заманить эту капризную публику. Но я дал понять, что они встречаются с будущим президентом России. Сделайте им заманчивые предложения. Обещайте каждому, что он станет придворным художником. Все они втайне хотели бы стать камер-юнкерами!

В ресторанном зале был накрыт стол, во главе которого восседал Лемехов. Подле него поместился Верхоустин, и далее, среди блеска стекла и фарфора, расселись именитые гости, представители творческой элиты. Официанты в черных сюртуках разливали напитки, раскладывали по тарелкам закуски. У каждого официанта на сюртуке красовался партийный значок – колокольня Ивана Великого, космическая ракета и алое слово «Победа».

– Господа, – Лемехов поднял бокал золотистого шабли, – для меня большая честь, что вы подарили мне свое время и собрались на этом ковчеге. Корабль готов отчалить и бесстрашно плыть среди льдов русской истории. По роду моих занятий я редко встречаюсь с мастерами искусств и, признаться, немного робею. Мы, технократы, говорим, что в наших лабораториях и на наших заводах способны сделать то, что не противоречит законам физики. Но вы, художники, ведаете законы духовного мира, нам недоступные. Способны творить реальность, в которой создаются не самолеты и корабли, а человеческие души, верования, представления о добре и зле. Когда начинают остывать алтари и меркнут лампады, вы выполняете задачу монахов и духовидцев. Благодаря вашим стихам, картинам и музыке народ продолжает общаться с Богом. Сейчас Россия, как птица, готова вспорхнуть с ветки, на которой она засиделась. Готова метнуться ввысь. Предстоят великие перемены, великие свершения. И они невозможны без вас. Отчуждению власти и интеллигенции будет положен конец. Мы соединимся и в этом единении обретем огромные силы. Вы дадите новым свершениям имя. Создадите образ новой эпохи. Вас я приглашаю к сотрудничеству, чтобы ваши таланты и откровения служили новой России.

Лемехов приподнял бокал, и в синих глазах Верхоустина нашел одобрение. Все сдержанно чокались, обменивались стеклянными перезвонами. За окнами ресторана туманилась черная река, плыли сумрачные льдины. «Лужники» казались летающей тарелкой, повисшей на аметистовых лучах.

– Хотел бы предоставить слово нашему выдающемуся стилисту Андрею Самцову. – Верхоустин взял на себя роль хозяина стола. Его взгляд был благосклонным и повелевающим. – Андрей умеет превращать свинообразных депутаток в изящных парижанок. Безвкусных телеведущих – в изысканных денди. Он слепил образы множества политиков, финансистов и шоуменов. И теперь готов предложить нам свои услуги.

Стилист Самцов отбросил с высокого лба склеенные лаком прядки. Рубашка апаш открывала смуглую грудь с тонкой татуировкой в виде трилистника. Хрупкие пальцы украшали два перстня – с черным и голубым камнями.

– Ваш облик, Евгений Константинович, не нуждается в серьезной реконструкции. Вы – несомненный лидер, и это видно по вашей походке, резким бровям, манере сжимать кулак во время публичных выступлений. Чего не скажешь о нынешнем президенте, который производит блеклое впечатление. Как, впрочем, все нынешние европейские политики, которых навсегда забываешь, стоит им покинуть свой пост. – Самцов улыбался пунцовыми губами, блестевшими от прозрачной помады. – Лидер должен иметь в своем облике деталь, которая ассоциируется с его исторической ролью. У Черчилля такой деталью была сигара. У Сталина – трубка. Усики Гитлера были эмблемой Германии в течение пятнадцати лет. Инвалидная коляска Рузвельта была столь же выразительна, как авианосцы, бомбардировщики и проект «Манхэттен». Что, если вам, Евгений Константинович, приобрести четки и не расставаться с ними во время дипломатических встреч, кремлевских приемов и пресс-конференций? Ваш тезис об алтарях и оборонных заводах объясняет появление четок в ваших руках. Пусть думают, что вы, президент, ведете счет баллистическим ракетам или вновь открытым русским монастырям.

Лемехов чокнулся со стилистом, с легкой усмешкой представляя себя в обществе мировых лидеров, которые завороженно смотрят на четки в руках президента России.

– Благодарю за экстравагантную идею, – произнес Верхоустин. – Теперь же пусть выскажется наш именитый архитектор Илья Виноград, чьи гениальные идеи воплощены в олимпийских стадионах, в помпезных дворцах Газпрома, в хрустальных кристаллах банков.

Архитектор Виноград имел коричневое лицо и горбатый нос индейца, седые, падающие до плеч волосы, острый кадык, тонувший в шелковом банте, желтые ястребиные глаза, которые, как у птицы, вдруг закрывались кожаной пленкой.

– Я откликнулся на ваше приглашение, – обратился он к Лемехову, – потому что нынешний президент ни разу не удостоил меня приглашением. Видимо, для него архитектура является чем-то второстепенным. Она позволит спроектировать еще одну виллу в Альпах, еще одну резиденцию в окрестностях Сочи. Он не понимает, что архитектура оформляет эпоху, создает внешнюю форму, в которой бьется дух живой истории. Архитектура – раковина, в которой живет моллюск общества. Все великие эпохи рождали свой стиль, будь то средневековая готика с Кельнским собором. Или ренессанс с собором Петра. Или петербургское барокко Екатерины с Зимним дворцом. Или русский ампир царя Александра с Адмиралтейством. Или конструктивизм Мельникова времен революции. Или сталинский стиль Жолтовского. Но что теперь? Мы живем в эпоху супермаркетов и развлекательных центров, этих стеклянных пузырей. В эпоху элитного жилья, фасадов, утыканных затейливыми башенками, декоративных колонок, нарядных арок. Эта архитектура мелких удовольствий, тайных похотей и жалких тщеславий. – Виноград закрыл кожаной пленкой рыжие глаза, нахохлился и стал еще больше похож на хищную птицу. Поднял веки, и глаза полыхнули золотом. – Я готов создать новый стиль, воплощающий новую эпоху. Эпоху алтарей и заводов. Стиль «Лемехов», если угодно. Когда вы станете президентом, сделайте мне заказ. Я построю завод, производящий космических роботов. Спроектирую университет, где станут преподавать космогонию и теологию. Консерваторию, где зазвучит космическая музыка. И церковь, где вспыхнет огненное православие. Эти четыре объекта положат начало новому стилю. «Стилю Лемехова». – Он умолк, задвигал острым кадыком, словно птица, проглатывающая добычу.

– Обещаю, вы получите этот заказ, – произнес Лемехов. – И еще одно строение. Музей русской истории на Луне. – Он протянул бокал, чокаясь с архитектором. Тот пил вино, закрыв ястребиные глаза, двигая кадыком на жилистой шее.

– Творческий разговор, господа. – Верхоустин поощрял выступавших, и Лемехов удивлялся его странной власти над этими самолюбивыми гордецами, для которых творческая свобода дороже денег. – А теперь уместно предложить слово нашему непревзойденному художнику Филиппу Распевцеву. Едва ли кто-нибудь из современной элиты прошел мимо мастерской живописца. Его портреты министров, депутатов, миллиардеров являются драгоценным свидетельством человеческой алчности, суетности, безмерной гордыни. Я знаю, что Филипп истосковался по истинным героям, портреты которых украсили бы галерею, подобную той, что блистает в Эрмитаже. «У русского царя в чертогах есть палата. Она не золотом, не серебром богата». Так писал Пушкин о галерее героев восемьсот двенадцатого года. Я прав, Филипп?

Филипп Распевцев был похож на старого камергера, утомленного долгим служением, интригами двора, капризами венценосного повелителя. Еще недавно Лемехов из тайного укрытия наблюдал встречу художника с президентом. Распевцев дарил картину Лабазову, где тот величаво смотрелся на фоне Медного всадника.

– Вы правы, я мечтаю о настоящих русских героях. И был бы безмерно счастлив, если бы вы, Евгений Константинович, несмотря на вашу огромную занятость, пожаловали ко мне в мастерскую. У вас лицо истинного русского лидера. Я бы с удовольствием написал ваш портрет. У вас в руках находились бы четки, на которых вы отсчитываете не только русские годы, но русские века. – Распевцев в знак почтения склонил породистую голову, и Лемехову была приятна лесть царедворца. Таинственное предначертание указало Лемехову путь, и он берет с собой в этот победный путь всех талантливых, деятельных, знаменитых. Они слагаются в его гвардию. Слетаются, как птенцы, в его гнездо. Тянутся на его свет, как стебли, истосковавшиеся по солнцу. Покидают прежнего неудачника. Хотят разделить его победоносную судьбу.

– Григорий Кулябин, – композитор, музыкой останавливающий светила. Его «Музыка звездных дождей» – шедевр XXI века. Его «Рыдающие камни» – плач о павшей империи. Его «Космический клавесин» – теория происхождения жизни, изложенная средствами музыки. Вам слово, господин Кулябин.

Верхоустин и этого гостя преподносил так, словно тот был изготовлен в волшебной мастерской и передавался Лемехову в дар, как драгоценное изделие. И возникало странное подозрение, что и он, Лемехов, был плод волшебных технологий, алхимических опытов и астрологических исчислений этого синеглазого чародея, бог весть зачем остановившего на Лемехове свой колдовской выбор.

Композитор был светловолос, с нервными губами, с внезапным подергиванием плеч. Шрам рассекал его лицо на две половины, и казалось, что одна половина страдает, а другая блаженствует. Это вызывало у Лемехова беспокойство, и он не знал, какой половине верить.

– Только музыка может предсказать будущее, – произнес композитор. – Но для этого нужно рассечь время и услышать звук распадающихся веков. – Кулябин умолк, и Лемехов подумал, что меч, рассекающий время, прошелся по лицу композитора.

– Ну а теперь я хотел бы предоставить слово нашему демиургу, кумиру художников, законодателю мод, литературному критику и выдающемуся культурологу Арсению Липкину. Его статей с трепетом ожидают литераторы. Его суждений страшатся самые модные художники. Ему надлежит создать теорию новой культуры, когда остановившаяся Россия, получив нового президента, метнется в будущее. Когда задышит новая, устрашающая и прекрасная реальность. Когда возникнут новые праведники и злодеи, новые драмы и трагедии, схватки света и тьмы. Битва Ясного Сокола русского неба и Черного Ворона русской бездны. Прошу вас, дорогой Арсений.

Липкин был тучный, с короткой шеей, оттопыренными губами, с колечками сальных волос, прилипших к бледному лбу. Когда услышал свое имя, громко задышал сквозь ноздри, зашлепал губами, замахал у лица рукой, словно отгонял невидимую муху: