Помоги проекту - поделись книгой:
Перед мысленным взором Шимаса встала картина совсем недавнего прошлого. Тогда отца тоже не было дома — его караван приближался к Лютеции. А сам юноша только что вернулся из путешествия к богатым рыбным полям далеко на закате, куда плавал с людьми с острова Брега. Месяцы, проведенные в море, прибавили ему мускулов на руках и плечах, научили, как жить и работать среди немногословных китобоев.
Матушка, увидев повзрослевшего сына, чуть печально улыбнулась и проговорила:
— Пора искать тебе невесту, малыш…
О невестах Шимас пока, конечно, думал меньше всего — вернувшись домой, он обнаружил, что верховых лошадей украли, стада овец угнали, а на двух старейших вассалов Масуда напали близ Бриньогана и убили их. Пока старший Абд-Алишер был дома, Фулкхерст трясся от страха у себя в замке: купец пообещал в случае чего повесить его за ноги на стене его же цитадели — высокой круглой башни в самом сердце владений. Такому обещанию верилось более чем легко — нередко почтенные негоцианты превращались в жестоких пиратов, не ведавших жалости, особенно к собственным врагам.
Однако в те дни, когда Масуд Абд-Алишер отправлялся в странствие, Шимас, как ни старался, не смог поднять людей против барона. Они были напуганы и осторожны: «Подождем, пока возвратится Абд-Алишер».
Когда же Фулкхерст, донельзя довольный своими «подвигами», явился в замок Варденран, Шимас с матерью встретили его в воротах — рядом с ними стояло четверо слуг с мечами и еще двое с луками наготове. О да, в тот миг семейство Абд-Алишер показалось барону слишком острым блюдом. В бессильной злобе он исходил криком, требуя уплаты дани и обещая сжечь замок вместе со всем, что скрывается за его высокими стенами.
— Приходи, когда хочешь, — гордо сказала тогда мать Шимаса. — Скоро Абд-Алишер будет здесь, уж он тебя приветит. Да и дань до последнего обола заплатит, уж поверь…
Барон тогда расхохотался:
— Ты думаешь, я не слышал того, что ведомо уже каждому глухому бродяге? Он убит в схватке с маврами у берегов Кипра!
Однако, к счастью, тогда это оказалось пустыми слухами. Вернувшийся Масуд смог найти и лошадей, и стада, а самого барона недурно проучил. Тогда Шимас впервые увидел обиталище барона.
Вот что юноша рассказывал об этом матери:
— Фулкхерст — человек хмурый и мрачный, а когда мы ступили в цитадель, лицо его потемнело от ярости, которую он не осмелился выразить открыто. Нас со всех сторон окружали его слуги, но он знал, что, слети с тетивы хоть одна стрела, люди Абд-Алишера сровняют его крепость с землей…
Масуд Абд-Алишер не любил дипломатических тонкостей. Он подошел к столу, за которым сидел Фулкхерст, и куском угля из очага грубо очертил на столешнице контур Бретани. Потом отметил на этой «карте» замок Фулкхерста — рядом с селением Планке, недалеко от моря у Сен-Мало.
Тем же угольком он провел линию с полудня на полночь через всю Бретань, через земли барона.
— Если ты осмелишься поднять руку на кого-нибудь к закату от этой линии, я вернусь и повешу тебя на стене твоего собственного замка.
Лицо Фулкхерста показалось бы любому застывшей маской гнева, смешанного со страхом. Но Абд-Алишер только этого и добивался — не просто разгневать барона, он хотел, чтобы при одном воспоминании тот трясся от страха.
Масуд перевернул стол, голыми руками отломал ножки и отшвырнул их прочь. Поднял столешницу с грубым рисунком и водрузил ее на полку над очагом.
— Пусть остается здесь, — сказал отец Шимаса. — Если я услышу, что ты велел ее снять, то вернусь повидаться с тобой. Ты понял?
Фулкхерст еле выдавил, не разжимая окаменевших челюстей:
— Понял.
С того дня каждый раз, возвращаясь из плавания, старший Абд-Алишер осведомлялся о столешнице, и каждый раз ему сообщали, что она на месте. Фулкхерст обречен был день за днем сидеть лицом к этой доске и глядеть на безмолвное напоминание о своих трусости и слабости, не в силах хоть что-то изменить.
Вся округа надеялась, что у Фулкхерста хватит ума больше не мечтать о Варденране. Однако, выходит, надежды эти оказались пустыми: глупый барон при первом же удобном случае поспешил отправиться со своей бандой на закат, дабы наверстать упущенное.
Свиток второй
Месть… Месть… Он должен умереть!..
Эти слова буквально выжигали душу Шимаса. Они не давали ему ни минуты покоя. Старший Абд-Алишер удивительно быстро смирился с потерей, пусть только внешне. Но его показное спокойствие еще более уверяло юношу в правильности его выбора — он просто обязан восстановить справедливость, обязан уничтожить барона, разорить его гнездо, испепелить даже саму память о нем.
И для этого надо набраться сил, надо стать многоликим мстителем, чтобы подобраться к властителю полуночной Арморики на расстояние удара мечом или кинжалом.
«Но для этого надо быть любым… Надо стать лекарем, поэтом, менестрелем, солдатом удачи, купцом, толмачом… И стать всеми этими людьми как можно скорее — пока в крови еще кипит жажда мщения, пока я не превратился ни в собственного отца, ни в дядю — спокойных, даже слишком, рассудительных, даже чрезмерно, пытающихся предугадать все и на как можно более длительное время, даже то, чего предугадать невозможно!»
Представить, с чего начать такое преображение, было затруднительно, да и спрашивать у старших совета Шимасу не хотелось. К счастью, арабским языком он владел хорошо — для простых разговоров. «Впрочем, — думал он, — вряд ли мне придется вести философские споры, так что моих познаний должно хватить…» Хотя тут юноша ошибался — ибо именно со встречи с философом и мудрецом начался его долгий путь в Арморику.
«Латынь… — продолжал размышлять юноша. — Если уж говорить об этом, латынью я владею превосходно. Там и здесь нахватался обрывков еще десятка языков или диалектов, портовых и базарных жаргонов. Большую часть я почерпнул в команде китобоев, состоявшей из уроженцев многих стран…»
Шимас все не мог выбрать школу себе по вкусу, но каждый вечер читал, пока не одолевал сон, творения аль-Фараби или Аристотеля и многому научился. Со времени появления в Кордове прошел едва месяц… Юноша не торопился обзаводиться знакомыми, но часто сиживал в одиночестве в одной из кофеен, которых становилось все больше в этом прекрасном городе.
Неспешно шло время. Шимас чувствовал, как утихает жар в крови, как жажда немедленного отмщения превращается в холодную ярость. Он был слишком юн и не слыхал еще мудрой фразы о том, что месть — из тех блюд, которые следует употреблять холодным. Однако ощущению такого холода радовался — ибо оно не мешало размышлять, выбирать и планировать.
Кофе сегодня был особенно хорош. Здесь, вдали от шумных городских кварталов, в маленькой кофейне, глядящей на Гвадалквивир, кофе варили отменный всегда. Но иногда он получался просто волшебным — и именно в такие дни Шимасу приходили в голову самые простые и верные решения. Вот и сейчас он понял, что оставаться в доме дяди больше не может — уют большого дома, постоянная забота о «малыше с полуночи» уже сыграли с ним злую шутку. Он стал ленив, перестал видеть опасность. Более того, он перестал ее искать, что было бы простительно для наследника богатых родителей, но не для мстителя, каковым ему еще только предстояло стать.
В размышлениях можно было провести весь день, или, во всяком случае, большую его часть. Быть может, так бы и случилось, если бы за спиной Шимаса не зазвучал голос его отца.
— Вот здесь, прекраснейшая, нас с тобой точно никто не найдет.
— Аллах великий, как же мне надоело прятаться от всего мира! Масуд, ну когда, наконец, я смогу пройти с тобой по улицам, не прячась под чаршафом?
— Потерпи, милая. Осталось всего две недели — истечет срок моего траура, и я смогу не только прогуляться с тобой по людной улице, но и ввести тебя в свой дом, как избранницу… Потерпи.
Женщина вздохнула.
— Да будет так…
Юноша понял, что парочка обосновалась прямо у него за спиной.
— Терпела же я почти три года… Ждала, когда ты вновь отправишься с торговым караваном и ненароком заглянешь в блистательную Кордову.
— Не надо так говорить, милая. Ты для меня стала единственной отрадой с того мига, как я тебя увидел. И каждый раз, направляя корабль на полудень, я с трепетом предвкушал миг нашей встречи. Не думал, что на старости лет обрету свою мечту, свою истинную, единственную любовь.
В тишине кофейни было преотлично слышно, как усмехнулась незнакомка.
— О да, конечно предвкушал. Точно так же, как и прикидывал, что ты скажешь жене, вернувшись. Чем оправдаешь свой скорый отъезд из ее жаждущих объятий…
— Девочка моя, не надо. Миранда была хорошей женой, мудрой матерью и отличным другом. Ей не повезло лишь в одном — я никогда не любил ее. Думал, что влюблен… Но вскоре понял, что обманулся, что душа по-прежнему пуста.
— Однако ты родил твоих детей. С женой, которую никогда не любил.
— У нас впереди годы, моя прекрасная. Наши дети станут нашей отрадой…
Женщина тяжело вздохнула.
— Боюсь, Масуд, что я не дождусь этого. Что-то в душе перегорело. Не знаю, захочу ли я становиться матерью твоих детей… Не знаю, захочу ли я становиться твоей женой.
— Не смей говорить так, милая! Ты моя судьба! Я добьюсь тебя, чего бы это мне ни стоило.
— Не надо, Масуд, не кричи. Я верю тебе, верю твоим чувствам. И говорю лишь о себе.
— Любимая, поверь, впереди годы счастья.
— Да будет так, — вновь повторила печальная незнакомка.
«Выходит, отец и защищал свой дом, и мечтал из него сбежать!.. Как же так? И почему мы, дети, этого не замечали?»
Шимас попытался вспомнить мгновения, когда отец возвращался из странствий. Но ни лжи, ни фальши в голосе почтенного Масуда разглядеть не мог — лишь чистая радость звучала в нем.
«Быть может, он радовался только нам?…»
Воспоминания увлекли Шимаса в те совсем недавние дни, когда мать встречала его, вернувшегося после первого рейда с китобоями. Милое лицо Миранды тогда было печальным, как печальным был и голос:
— Ты совсем взрослый, Шимас. Вскоре, как и отец, изберешь себе дорогу. Я молю Бога, чтобы вспоминал о родном доме хоть раз в год…
«Нет, мать вспоминала об отце лишь с любовью. Тосковала о нем, ждала его, считала дни, беспокоилась о том, чтобы штормы не настигли корабли вдалеке от берега…»
Чем дольше обо всем прошедшем думал Шимас, тем яснее понимал, что его дом, его детство были столь солнечными именно благодаря Миранде. Это любовь матери согревала его душу, это ей он обязан всем, чего сумел достичь за свои годы. А вот отца, как оказалось, юноша не знает совсем — уважал и любил он не подлинного Масуда, а лишь его отражение в глазах Миранды. И что теперь надо пытаться принять жизнь такой, как она есть.
Или
Разговор за спиной продолжался, но уже не интересовал Шимаса. Так могли бы беседовать совершенно незнакомые ему люди. Юноша же прикидывал достоинства и недостатки своего возможного будущего.
«Стать Шимасом из… скажем, Кадиса. Нет, не так. Беглым… О нет, порабощенным альбионцем, выходцем из… да, пусть будет из Арморики. Коварные пираты, прикрываясь личиной рыбаков, заманили мальчишку и приковали его к веслу, дабы продать на невольничьем рынке… Кадиса. Хитростью этому мальчишке удалось освободиться от оков. Буре он обязан тем, что стал рулевым. Еще одной буре — своим освобождением. Таким же невольникам, как он сам, обязан и богатством. Ибо мы… о да, мы продали галеру, на которой и были рабами…»
Шимас никогда не жаловался на свое воображение. Но сейчас оно воистину разыгралось не на шутку. Картина предстала перед ним и в красках, и в ощущениях, и в запахах… Вот он, прикованный к рулевому веслу, наблюдает, как стражники спустились вниз, под ахтердек, а потом выбрались обратно на палубу с кувшинами вина. И тут же принялись вытаскивать пробки зубами. Вот с немалым удивлением слышит, как они злословят по поводу неудачника-капитана, который и корабль-то смог привести на полудень только благодаря знаниям какого-то шелудивого щенка с далеких островов… Вот стражники начали наливаться вином. Вот болтовня стала стихать… Стихать вместе с пустеющими кувшинами вина. Для них наступило время лени, время отдыха. Они в порту, и судно стоит на якоре…
Теперь можно было подумать о том, как избавиться от веревки, привязывающей его к рулевому веслу… «Веревки? Аллах великий, но разве я не был прикован?… Нет, это веревка…»
Запахи кофе ушли, уютные подушки исчезли. Шимас почувствовал, что пытается пошевелиться на жесткой лавке у руля.
Путы, оказывается, имели слабину, хоть ничтожно малую, но все же, сжавшись до последней возможности, пригнув плечи и до предела сблизив локти, он получил хоть какую-то свободу действий. Пока часовые разговаривали, юноша шевелил пальцами и смог, наконец, дотянуться до узлов. К тому времени, как заснул второй сторож, у него уже были свободны руки. Опасаясь возвращения капитана, того самого, о котором столь пренебрежительно отзывались выпивохи-стражники, он быстро освободил лодыжки.
Рядом со спящим часовым Шимас увидел меч. Он осторожно поднялся на ноги. Загребной на левой банке («Его, думаю, должны были звать Селимом…») наблюдал за каждым шагом юноши, глаза его горели.
Прикинув расстояние до меча, Шимас сделал длинный мягкий шаг. И тут один из сторожей повернулся и глянул ему прямо в глаза. Удивленный смелостью юноши, он застыл на миг, а потом, когда начал вставать, тот ударил его ногой.
«О, конечно… Нам в Бретани давно известна драка, в которой ногами пользуются не меньше, чем руками. Удар мой был резким, точным, нога попала по руке пьяного стража, в которой тот сжимал плоский скимитар. Пьяный глупец не успел даже крикнуть — дамасская сталь вошла ему под ребра как в масло…»
Шимас откинулся на стену, ощутив в руках отлично сбалансированное лезвие. Шаг — и он почувствовал, как схватил меч, но тут увидел, что второй стражник уже тянется за ним. Отточенное как бритва лезвие скимитара взметнулось кверху, распоров ему одежду, и прошло сквозь подбородок пьянчуги. Тот свалился, силясь закричать, но тут же захлебнулся кровью.
Селим окрикнул юношу — на корме показался второй загребной, доверенный человек капитана. Еще не пришедший в себя от сна и спиртного, он неуклюже возился с луком и стрелой. Расстояние было слишком велико для прыжка. Шимас подбросил меч, перехватил клинок пальцами и метнул его, как дротик. Тем временем лук поднялся, стрела повернулась, но в тот миг, когда загребной готов был уже спустить тетиву, брошенный клинок достиг цели и глубоко вонзился в грудь.
Схватка была быстрой, безмолвной, почти бесшумной. Взглянув в сторону берега, Шимас не увидел в бухте ни одной лодки на плаву. Солнечный свет искрился на воде, но ничто не шевелилось. Спящий стражник оказался связан прежде, чем проснулся, а юноша бросился за инструментами к рундуку оружейника.
«Аллах великий, как, оказывается, в воображении легко избавиться от плена!..»
Ломом он сорвал замки на цепях Селима, и уже вместе они побежали расковывать брата Селима — Рыжего Марка. Рабы хватали их за одежду, просили освободить их, но первым должен был стать, конечно, Рыжий Марк.
«И не только потому, что Марк был братом Селима… И даже не потому, что мы с ним дружили, — самое главное, мне был необходим еще хоть один сильный человек рядом, чтобы удержать дисциплину, необходимую для нашего спасения! Когда же были освобождены Селим и Рыжий Марк, я понял, что надо делать».
Шимас едва не застонал — так свежи были «воспоминания» о недавнем спасении. Еще миг, и он бы стал рассматривать кисти рук, отыскивая следы от мокрых веревок. Да, сейчас он был там, на палубе галеры. Он спасался сам и спасал друзей.
Когда люди поднялись на палубу, Шимас взял Рыжего Марка за плечо:
— Я хочу, чтобы галера была вычищена и вымыта — вся, от носа до кормы.
— Что? — Высоченный исхудавший галл не поверил своим ушам. — Нам надо бежать!
— Посмотри на них! — закричал в ответ Шимас. — На себя посмотри! В таком виде вы только ступите на улицы Кадиса, и все сразу поймут, кто вы такие, и снова закуют вас в цепи. Слушай меня! Я знаю, что делать! Сначала мы приведем в порядок галеру, потом себя. Среди награбленного есть одежда, целые тюки одежды. Каждый из нас получит платье, каждый получит золото, а потом вы услышите, что я надумал… Но ни капли вина! Ничего не пить, кроме воды. Положитесь на меня!
Освободившиеся рабы выставили вахтенных — необходимо было в оба глаза следить за любой приближающейся лодкой. Люди работали быстро. Галеру тщательно убрали, а палубу дважды окатили водой, которую черпали из-за борта ведрами на веревках из сыромятной кожи.
Селим и Марк спустились в трюмы, чтобы подсчитать стоимость груза. Они едва успели подняться на палубу, когда показалась приближающаяся лодка — возвращался капитан. В один миг рабы вернулись на свои места у весел. Двое заняли место стражников. Судно стало свободным так быстро, что Шимас даже забеспокоился, — в самом деле, команда оказалась сбродом неотесанных чурбанов. Удивительно, как они вообще вспомнили, что надо сменить стражу. Возвращавшиеся полупьяные матросы думать забыли об осторожности…
Шимас пригубил остывший кофе и попытался рассмотреть картину, вставшую перед его мысленным взором. «Почему бы не разделить деньги и не позволить каждому идти своей дорогой? — думал он. — Кадисские мавры вряд ли отнесутся приветливо к беглым рабам и, скорее всего, помогут капитану отыскать и выловить нас по одному…»
И тут юноша вспомнил помощника капитана китобоя, с которым впервые вышел в море. «Мальчик, всегда сначала работай головой, а уже потом кулаками…» — любил повторять он.
Теперь надо было продать галеру… Продать так, чтобы отправить каждого раба домой в меру состоятельным человеком.
— Ты остаешься старшим, — сказал Шимас Рыжему Марку. — Селим сойдет со мной на берег. Если кто-то из команды вернется на борт, берите их в плен…
Теперь им нужен был нищий, но нищий не всякий.
Свиток третий
От яркой картины Шимаса отвлек девичий смех — слева от него юный повеса болтал с девчушкой, которая только что принесла ему дымящееся блюдо. За спиной же было тихо — и тогда юноша решился оглянуться. Никого. И отец, и его любимая исчезли.
Шимас подумал было, что ему все услышанное привиделось, как привиделось только что освобождение из рабства.
— Ну что ж, уважаемые. Пусть будет так. Только что я лишился семьи, освободился из рабства. Теперь мне осталось обрести… если не богатство, то хотя бы достаток.
«Глупец, — внутренний голос был едва слышен. — Но отчего ты решил, что лишился семьи? Твоя семья — это ты сам, твой дядя, не сделавший тебе ничего дурного, твои двоюродные братья и сестры. И даже отец… которому не повезло полюбить. Пусть ты сейчас зол на него, пусть считаешь его предателем. Но не торопись… Ибо твой век долог, а будущее более чем туманно…»
Странное ощущение даже не раздвоения, а растроения было столь пугающим, что Шимас замер. Пусть существуют двое: он — альбионец и он — беглый раб… Но есть же еще и мудрец, который дает не такие уж глупые советы…
— О нет. Это слишком!
«Дурачок… Вовсе не слишком. Не принимай решений, руководствуясь лишь движениями души. Дай себе время обдумать все увиденное и услышанное. Остынь. Ведь куда проще лицедействовать, чем наяву умирать от каждого удара судьбы… Сейчас тебе нужно лишь одно — отмщение. Вот и направь все силы на то, чтобы барон упокоился в самой зловонной луже твоей родины. А потом, вернувшись, реши, стоит ли отказываться от семьи лишь потому, что отец не скорбит ежесекундно вместе с тобой. Стоит ли называть его чужим человеком из-за того, что он любит и любим…»
— Но он же предал мою мать!
Поделиться книгой: