Исчезновение Аткинсонов

Эрик Браун

Исчезновение Аткинсонов

Уже несколько месяцев я не видел моего друга Шерлока Холмса: напряженно работая каждый в своей сфере деятельности, мы не находили времени для визитов вежливости и прочих светских условностей. Зайдя к нему в тот вечер, я лишь по случайности застал его дома.

— Ватсон! — воскликнул Холмс, когда миссис Хадсон провела меня в комнату. — Садитесь, друг мой. Надеюсь, вы не слишком тяжело переносите нынешние холода?

Я согрел руки у огня и расположился в предложенном кресле, а затем отпустил несколько замечаний насчет того, что в последние годы зимы стали суровее. Мой друг ударился в пространные рассуждения о метеорологии, климатологии и прочем в том же духе.

Налив себе бренди, я приготовился с приятностью скоротать вечер.

Между тем мой друг приводил все новые и новые примеры неприветливого климата, с каким ему доводилось сталкиваться во время своих путешествий. Я удвоил внимание: при всей нашей дружбе достойно сожаления, что Холмс редко считает нужным посвящать меня в детали происшествий, случавшихся с ним в ходе его странствий по Востоку и относящихся к периоду, который в записках о выдающейся карьере моего друга я назвал Великой Паузой.

В тот вечер он рассказывал о них весьма туманно, однако вдруг по какому-то случаю заметил:

— Конечно, мне довелось и самому столкнуться с муссоном. Это было, когда я отправился из Тибета южнее, на Цейлон, чтобы вновь встретиться со старым приятелем…

Я наклонился вперед, тотчас ухватившись за слово «вновь».

— Вы хотите сказать, Холмс, что посещали остров и до девяносто четвертого?

Осознав свою оплошность, мой друг с наигранным безразличием отмахнулся:

— Так, одно пустяковое дельце в городе Тринкомали в восемьдесят восьмом…

— Вы там вели самое настоящее расследование? — произнес я умоляюще. — Но почему вы никогда об этом не упоминали?

— Незначительное дело, Ватсон, к тому же совершенно неинтересное. И потом, я поклялся Королевской цейлонской чайной компании соблюдать полнейшую тайну. Ну так вот, что касается природы муссонных дождей…

И мой друг быстро перешел от тринкомалийского дела к азиатским тропическим ливням.

Ближе к полуночи я откланялся и в ближайшие несколько недель, занимаясь своими обычными делами, едва ли вспоминал об этом вечернем разговоре.

Я почти забыл об этой истории, когда месяц спустя зашел к моему другу и снова застал его дома. Он провел меня к камину и уговорил пропустить рюмочку бренди.

Спустя некоторое время он небрежно махнул рукой в сторону распечатанного письма, лежащего на столе возле его кресла.

— Помните, когда вы навещали меня в прошлый раз, я упоминал о небольшом деле в цейлонском Тринкомали и о том, что Королевская чайная компания запретила мне разглашать подробности?

Заинтригованный, я выпрямился в кресле:

— Конечно помню. И что же?

— Похоже, запрет больше не действует, Ватсон, — непринужденно сообщил Холмс. — Три недели назад я получил послание от моего тамошнего друга. Он пишет, что у компании настали трудные времена и она обанкротилась. Так что больше ничто не препятствует мне поведать вам эту историю.

Он принялся набивать трубку табаком, который хранил в потрепанной туфле: он всегда держал ее в укромном уголке рядом с креслом. Вскоре нас окутал едкий сизый дым; я отхлебнул бренди и весь обратился в слух, как происходило уже не раз, когда я представлял собой аудиторию, на которой мой друг упражнялся в ораторском искусстве.

— Помните необыкновенное дело «Глории Скотт», когда моя помощь потребовалась Виктору Тревору, моему университетскому приятелю?

— Безусловно, помню, — отозвался я. Это дело принадлежит к числу тех, которые я записал во время долгой заграничной отлучки Холмса.

— На много лет я потерял всякую связь с Тревором, однако в конце концов узнал через нашего общего друга, что он отправился на Цейлон в надежде устроиться там управляющим чайной плантацией или кем-то в этом роде. Но больше я о нем ничего не слышал… Ничего — до восемьдесят восьмого года, когда я получил от своего давнего друга письмо, составленное в таких выражениях, что мне стало ясно: ему требуется мое содействие. Он почти молил, чтобы я приехал на этот далекий остров, и даже приложил билеты на пароход Ост-Индской компании, туда и обратно. Более того, он пообещал оплатить все расходы, связанные с моим пребыванием на острове. Далее он вкратце обрисовывал дело, которое уже целых три месяца озадачивало и моего друга, и его нанимателей — Цейлонскую чайную компанию.

Я счел детали этой истории достаточно интригующими, а мольбы моего друга — достаточно убедительными, чтобы совершить плавание в эти тропические широты. В то время, Ватсон, меня не особенно отягощали какие-либо иные заботы. И вот вскоре после вашей женитьбы я привел дела в порядок, собрал вещи и отплыл к далеким берегам на «Царице Востока». В пути я всецело погрузился в изучение подробностей, которые Тревор поведал мне в своей несколько торопливой депеше.

Братья Аткинсон, Брюс и Уильям, цейлонские соседи Виктора Тревора, уехали из Англии лет за десять до описываемых событий и отправились на Восток, намереваясь сколотить состояние. Все это десятилетие они работали на Королевскую цейлонскую чайную компанию в самых разных местах острова, а последние два года управляли плантацией возле Тринкомали, на которой трудились около сотни туземных рабочих. Судя по всему, братьев, отличавшихся честностью и прямодушием, полюбили и цейлонцы, и собратья-плантаторы из числа европейских переселенцев, и другие предприниматели. Мой друг Виктор Тревор нередко навещал их на плантации. По его словам, они были душой тамошнего общества. Как часто случается в этой среде, ни тот ни другой так и не женился. Оба жили работой. Врагов у них не было.

Исчезли они столь же внезапно, сколь и таинственно. Видимо, это случилось ранним утром первого февраля: бой видел накануне вечером, как они возвращаются домой, но наутро их не там не оказалось. Вопреки своему обыкновению, в шесть часов они не явились к завтраку, а в семь не пришли на традиционный обход плантации. В девять утра об их отсутствии сообщили Тринкомалийской колониальной полиции, а мой друг Тревор узнал об этом исчезновении лишь к полудню. Он отправился на плантацию, а через несколько минут туда прибыл и полицейский сержант. Вместе они обыскали дом и сочли, что все в порядке, если не считать гостиной, где они обнаружили разбитую газовую лампу и перевернутый стол. Полицейский, который вел расследование, счел эти улики подозрительными, поскольку они свидетельствовали о драке и насилии. Но Тревор отметил, что стол стоял у открытого окна и ветер колыхал тяжелую штору. Вполне возможно, что именно этим обстоятельством и объяснялся беспорядок в комнате.

Они обыскали всю плантацию и даже прилегающие к ней участки, однако так никого и не нашли. Затем они опросили помощников управляющих, а также местных рабочих, но те сообщили, что не замечали ничего подозрительного или хотя бы просто заслуживающего внимания. С того самого дня, то есть с первого февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года, и до того дня, когда Тревор написал мне свое послание, о братьях Аткинсон не было ни слуху ни духу. Казалось, они в то утро вышли из дому и исчезли с лица земли.

Рассказ Тревора, конечно, отличался известной избирательностью и не позволял прийти к определенным выводам. Мне требовалось еще многое узнать о делах братьев, прежде чем я сумел бы составить мнение об этом случае. Когда «Царица Востока» пришвартовалась в Джаффне, мне уже не терпелось приступить к расследованию.

Виктор Тревор встретил меня на пристани, и мы отправились в его двуколке на юг, в Тринкомали. Прошедшие годы мало изменили моего университетского товарища. На протяжении всего пути мы рассказывали друг другу о том, чем занимались во время нашей разлуки. Мне предстояло жить собственно на плантации Аткинсонов, за которой Тревор надзирал в их отсутствие. Когда мы прибыли на место, час был уже поздний. Не успел я начать расспрашивать моего друга о подробностях дела, как он предложил отправиться на боковую, а уже утром обсудить причины, побудившие его вызвать меня сюда.

Рассвет в тех краях, Ватсон, являет собой настоящее чудо! На другое утро я поднялся рано и, выйдя на веранду, стал свидетелем быстрого превращения ночи в день. Земля окутана мраком, а в следующую минуту золотистый солнечный свет озаряет безбрежное ярко-зеленое море чайных кустов, и тени, залегшие в долинах, кажутся гуще. Мой друг уже встал, и мы позавтракали вместе с ним в столовой, за огромным дубовым столом. Нам подавали великолепную копченую селедку и яйца пашот.

— Видно, Аткинсоны любили играть в карты, — заметил я, указывая на столешницу. — В бридж, если не ошибаюсь.

— Как всегда, ваш дедуктивный метод на высоте, — отозвался Тревор. — Помните, как вы изумили моего отца при вашей первой встрече? А теперь, прошу вас, дайте объяснение.

— Нет ничего проще. Обратите внимание, в каких местах протерта полировка. Вот здесь лежали карты каждого из игроков, а две отметины меньшего размера — по обе стороны от того места в центре стола, где лежала колода: по окончании каждой партии ее поднимали.

— Замечательно.

— Далее. Три из четырех игроков — правши, а четвертый — нет. Это видно по бороздкам в том налете, которым лак покрылся от влажности: они глубже справа или слева от игрока. Вы левша, Виктор, и я делаю вывод, что вы частенько сидели тут в гостях за вистом.

— За прошедшую пару лет — дважды в неделю, Холмс, — сообщил он, покачивая головой.

— А еще я могу сделать вывод, что играли вы на деньги, пусть и совсем небольшие. Доказательство — эти царапины, здесь и тут.

При этих словах мой друг покраснел.

— Что ж, — не без гордости заявил он, — ставки лишь добавляют интереса игре, Холмс.

— Сам я не любитель азартных игр, — произнес я. — Научный анализ доказывает, что участник этой забавы никогда не выиграет и даже скорее всего в конце концов разорится, если не вмешаются случай и удача. А я никогда не верил в счастливый случай.

Мы окончили завтрак, и я попросил показать мне дом и выразил желание задать кое-какие вопросы старшему бою Аткинсонов и их экономке.

Виктор провел меня в гостиную, просторную комнату, откуда открывался великолепный вид на залитые солнцем террасные поля плантации. Над камином висел масляный портрет братьев — высокие мужчины лет тридцати пяти, с соломенными волосами, позировали с винтовками по обе стороны от поверженного тигра.

— Я ничего не трогал, здесь все как было в то утро, когда исчезли братья, — сообщил Тревор. — Обратите внимание на стол и газовую лампу.

Как он и упоминал в письме, перевернутый стол и разбитая лампа сами по себе еще ничего не значили. Ветер, колышущий штору в открытом окне, вполне мог причинить этот небольшой ущерб.

— В ночь их исчезновения двери были заперты? — спросил я.

— В этих краях такая предосторожность не в обычае, — заметил он. — Если доверяешь слугам, в ней нет никакой необходимости…

Мы прошли весь дом, комнату за комнатой, и за все это время я не обнаружил ничего необычного или примечательного. Наконец мы встали на веранде, созерцая изумрудные холмы имения.

— Скажите, Виктор, а братьям случалось уходить на прогулку или куда-то уезжать, не поставив в известность друзей и прислугу?

— Безусловно, нет. Интересы здешнего поместья они ставили превыше всего. Они вели дела чрезвычайно добросовестно и никуда бы не отправились, не сообщив кому-то из своих нанимателей. Дважды в год они плавали на неделю в Мадрас, чтобы навестить знакомых. На Рождество и полгода спустя, в конце июня.

— Значит, их февральское исчезновение никак не может означать поездку в Мадрас?

— Разумеется, нет! Мы проверили эту возможность, справившись в пароходной конторе в Тринкомали.

— А услугами какой компании братья пользовались, когда бывали в Индии?

— Компании «Мадрас лайн». В городе у них есть отделения.

— Может быть, я сам загляну к ним в ходе своих изысканий, — заметил я.

Из кухни вызвали старшего боя, и я принялся его расспрашивать. «Бой» означает «мальчик», но этот слуга оказался крошечным, высохшим, морщинистым тамилом сильно за пятьдесят. Он вежливо сообщил мне множество сведений, однако не сумел пролить свет на загадочное исчезновение своих хозяев. Я задал ему обычные в таких случаях вопросы, начиная с того, не заметил ли он той ночью чего-то необычного (нет, не заметил), и кончая тем, пользовались ли братья любовью и уважением окружающих (да, пользовались). Наконец я осведомился:

— А что, по-вашему, случилось с мастером Брюсом и мастером Уильямом?

Его глаза наполнились слезами, и он прошептал:

— Очень я боюсь за их жизнь, мистер Холмс.

— Вот как. Почему же?

Маленький тамил покачал головой.

— Их духи бродят по ночам, — сообщил он.

Я переглянулся с Тревором.

— Да? А почему вы так уверены в этом?

— Сам-то я их не видал и не слыхал, но кухонные мальчишки говорили, что по ночам их жалобные стоны доносились откуда-то с окрестных холмов. Их духи не оставят это поместье в покое, пока их врагов не предадут суду.

Несколько минут я обдумывал его слова, воображая себе всяческие темные дела под ярким солнцем этой экваториальной страны. Затем я отпустил старшего боя и повернулся к Тревору:

— Что вы об этом думаете, друг мой?

— Нечего и думать, Холмс! Чистой воды предрассудки и суеверия. На свете нет людей более подверженных таким фантазиям, чем исконные обитатели этого острова. Видимо, они просто услышали, как трубит слон, и поспешили сделать неверный вывод.

— А нельзя ли мне перемолвиться словом с экономкой?

Тревор сообщил мне, что девушка, которая служила у братьев перед тем, как они пропали, больше не работает в доме.

— Она беременна и вскоре после исчезновения братьев захворала. Уже три месяца не встает с постели. Живет она в хижине на краю поместья. На раннем сроке беременности, когда она впервые выказала признаки болезни, братья пригласили к ней врача. С тех пор он регулярно ее навещает. Если пожелаете, мы позже зайдем к ней и узнаем, есть ли ей что добавить к уже полученным вами сведениям. А теперь, может быть, я покажу вам имение, пока солнце не слишком высоко? Мне все равно надо провести утренний осмотр владений. Если вы соблаговолите ко мне присоединиться…

Мы сели в двуколку и затряслись по дороге, проложенной по красной земле поместья и покрытой глубокими рытвинами. Время от времени Тревор натягивал вожжи, заставляя лошадь остановиться, после чего слезал на землю и заводил с туземными работниками разговор, длившийся не одну минуту. За час до полудня, когда солнце припекало, словно небесная жаровня, Тревор остановил коляску у самой границы имения, спрыгнул вниз и бодрым шагом прошел через кусты, доходившие ему до колен, чтобы поговорить с работником, который склонился, осматривая почву. Тем временем я, несмотря на палящий зной, предпочел выбраться из-под полога коляски и размять ноги.

По пути я осмотрел некоторое количество чайных кустов. Я кое-что почерпнул из своих давних ботанических штудий и немного разбирался в этих растениях. В конце концов я подошел к Тревору, заинтересовавшись его непонятной для профанов беседой с работником. Они обсуждали состав и строение почвы. Улучив мгновение, я вмешался:

— А может ли это сказываться на состоянии флоры в здешних краях?

— Не знал, что вы еще и ботаник, Холмс, — заметил Тревор.

— За долгие годы благодаря чтению я кое-чего нахватался, — ответил я. — Если не ошибаюсь, эти растения поражены Elsinoe thaea — крапчатой паршой.

Управляющий кивнул:

— И не только на этом участке, Холмс. Половина кустов по всей плантации подхватили крапчатку. — Тревор указал на широкую полосу земли у границы плантации. — Восточные угодья в нынешнем сезоне не дадут урожая. Когда в феврале я принял на себя руководство, то сразу же распорядился закрыть всю эту территорию, запереть склады, где сушился собранный чай, и проследил, чтобы никто не приближался к этим полям, а не то разнесут паршу.

— Как вы думаете, Аткинсоны перед своим исчезновением уже знали об этом заболевании? — поинтересовался я.

Тревор некоторое время обдумывал мой вопрос.

— Такое возможно, Холмс. Даже вероятно. — Какое-то время он молчал и наконец спросил: — А что такое? Вы считаете, это может иметь отношение к делу?

— Об этом пока рано говорить, — заметил я. — Но это обстоятельство следует принять во внимание.

Пока мы стояли там, на склоне холма, нас успела окружить кучка любопытных работников. Они что-то залопотали по-сингальски, и Тревор, похоже, наконец рассердился и осадил их — тоже на их родном наречии. Они тут же пристыженно умолкли.

— Что они сказали? — осведомился я.

— Снова болтовня насчет потусторонних сил, — ответил Тревор. — Уверяют, будто полгода назад, сразу после того, как пропали Брюс и Уильям, они слышали завывания их духов, доносившиеся ночью с этого участка. Разумеется, полнейшая чепуха.

Распрощавшись с работниками, мы поехали на восток, в сторону города Тринкомали.

— Имение занимает больше пяти квадратных миль, — поведал мне Тревор. — На восточном краю, который граничит с городом, живут туземцы. Экономку Аткинсонов содержат в больничной хижине.

Вскоре мы приблизились к больнице, хотя столь оптимистичное наименование вряд ли подходило строению, наспех сколоченному из досок и брусьев. В сущности, это был сарай, где стояли четыре койки, лишь одна из которых оказалась занята. Врач, индиец лет восьмидесяти с лишним, провел нас к больной девушке — Анье Амала.

— Не больше двух минут, господа, — попросил он. — Бедняжка слишком слаба.

Девушка едва вышла из подросткового возраста. На ее хмуром лбу блестели капельки пота. Она наблюдала за нами с какой-то опаской, и я, садясь рядом с койкой, поспешил ее успокоить.

— Я только задам вам несколько простых вопросов, — начал я. — Это не отнимет много времени.

Затравленным взглядом она посмотрела сначала на доктора, затем на Тревора, а потом уже на меня. Кивнула, в смятении облизнула губы.

— Вы долго работали у братьев? — спросил я.

Почти неслышным шепотом она ответила:

— Я работала у Уильяма и Брюса почти два года, сэр. Они хорошо со мной обращались, они добрые хозяева. Я расстроилась очень-очень, когда они пропали.

— Работники в имении считают, что братья погибли, Анья. Что вы об этом думаете?

Она покачала головой, и от этого движения из-под ее тяжелых век по коричневым щекам потекли слезы.

— Я… я… нет, я и думать об этом не хочу!