Вернись из полёта!

Когда она проходила мимо самолета, который приземлил­ся после боя, летчик окликнул ее:

— Мадемуазель! Постойте, мадемуазель лейтенант! Куда вы так спешите?

Лиля бросила быстрый взгляд в его сторону: это был Ку­лагин, который никогда не упускал момента, чтобы не задеть ее. Разгоряченный после схватки с «мессершмиттами», он ве­село и насмешливо смотрел на Лилю, принимая из рук техни­ка котелок с водой.

Лиля продолжала идти не отвечая. Всего несколько минут назад она видела, как он блестяще вогнал в землю фашиста, своего противника, и удивлялась его мастерству. Но разгова­ривать с ним в том тоне, который он выбрал, она не собира­лась. К тому же ей было некогда.

Кулагин наспех отпил несколько глотков и, отдав котелок технику, сказал вслед Лиле:

— Простите, вы, кажется, на КП? Догадываюсь — к Бате. Боюсь, он сейчас вежливо выпроводит вас. Только не вздумай­те пустить слезу — не терпит! Впрочем, разрешите вас прово­дить? Возможно, вам, как представительнице слабого пола, потребуется помощь...

Догнав Лилю, он зашагал с ней рядом, действительно со­бираясь сопровождать ее, но она резко остановилась и посмо­трела ему прямо в лицо. Чего он хочет от нее? Чтобы она от­вечала на его шуточки и кокетничала с ним? Или чтоб рассер­дилась и надерзила ему? Нет, сейчас она спокойно скажет, что у нее нет ни малейшего желания любезничать с ним да и во­обще с кем бы то ни было...

Но, увидев совсем близко его красивое смуглое лицо с ко­роткой полоской усиков над верхней губой и встретившись с ним взглядом, Лиля неожиданно для себя смутилась. Она чувствовала, что нравится Кулагину и что все его насмешки в ее адрес — это способ поближе познакомиться с ней, узнать ее лучше. Больше того, она вдруг поняла, что, несмотря на раз­дражение, которое он вызывал в ней, ей все-таки хочется нра­виться ему...

Нахмурившись, недовольная собой, она спросила:

— Кажется, вас зовут Кулагин?

— Совершенно верно, мадемуазель. Владимир Кулагин. Мама называет меня Вовочка... У вас прекрасная память. Впрочем, не только память — в вас все прекрасно, как сказал бы на моем месте поэт, и будь я поэтом...

— Вы хорошо дрались сейчас в воздухе, Кулагин. А на земле...

— Воздух — моя стихия! — воскликнул с нарочитым пафо­сом Кулагин,— Простите, я перебил вас.

— На земле вы мне совсем не нравитесь.

— Как это печально! Зато вы мне безумно нравитесь! И я не теряю надежды, что когда-нибудь вы обратите свой благо­склонный взор на покорного раба вашего. Если, конечно, Батя сейчас не отошлет вас вместе с вашей веселой подругой куда-нибудь в иные края... Это было бы ужасно!

Лиля презрительно дернула плечом и быстро зашагала дальше не оглядываясь.

— Желаю вам удачи! — крикнул ей вдогонку Кулагин.— Батя в отличном настроении! Советую воспользоваться этим незамедлительно!

Он еще некоторое время стоял и, сощурив от солнца глаза, задумчиво, без тени насмешки смотрел ей вслед, пока Ли­ля пересекала летное поле и видна была ее миниатюрная фигурка, перетянутая в тонкой талии широким кожаным ремнем.

 РОМАШКА, ЦВЕТОК ПОЛЕВОЙ

Лиля шла и старалась, уже в который раз, продумать свой разговор с командиром. Официальное обращение к нему с просьбой разрешить летать ей и Кате... Нет, это уже не годит­ся. Разговор по душам? Неизвестно, получится ли...

Убеждая себя, что нужно верить в хорошее, она представ­ляла, как войдет в землянку, как Баранов встретит ее радост­ной улыбкой... Ведь он только что сбил фашиста — конечно же, улыбкой! А если нет? Если скажет: «На вашу просьбу я уже ответил вам ясно и понятно — не разрешаю!» Тогда как быть?

Так ничего и не придумав, Лиля решила, что будет дейст­вовать в зависимости от обстоятельств.

Приблизившись к землянке, она остановилась. Чуть в сто­роне, в невысоком кустарнике, под деревцем, стоял столик с рацией, и чернобровая круглолицая связистка, сидя за столи­ком в наушниках, принимала сообщения с пункта наведе­ния истребителей. Рядом ходил заместитель командира полка Мартынюк и, посматривая на небо, время от времени говорил что-то в микрофон, который держал в руке. Он поддерживал связь с истребителями, улетевшими на задание.

— Я — «Сокол»! Я — «Сокол»! Время истекает. Возвра­щайтесь на базу. Прием!

Лиля козырнула Мартынюку, кивнула связистке, которая ответила ей одними глазами, и, убедившись, что командира полка здесь нет, толкнула дверь землянки.

— Разрешите?

Она задержалась на верхней ступеньке, быстро скользнув взглядом по комнате, чтобы оценить обстановку. Командир полка Баранов и штурман полка Куценко, сидя за столом друг против друга, курили и что-то оживленно обсуждали, пуская в воздух клубы дыма. Больше никого не было. Только в углу, забаррикадированный телефонами и рацией, работал ключом связист, передавая очередное донесение в штаб дивизии. На мгновение он поднял голову и, не переставая отстукивать клю­чом, взглянул на вошедшую Лилю.

До Лили донесся раскатистый басовитый смех Баранова, или Бати, как называли его в полку. Приободрившись, она подумала, что действительно у командира полка хорошее на­строение и, возможно, сегодня он не станет так упорствовать, как в прошлый раз. Момент был удобный, и если она не суме­ет им воспользоваться, то вряд ли в будущем можно будет что-либо исправить. Нужно действовать сейчас!

— Можно войти? — еще раз спросила Лиля.

Баранов повернул голову, увидел Лилю, и улыбка мгно­венно растаяла на его лице. Предстоял неприятный разговор, и настроение у Баранова сразу упало. Резким движением он бросил недокуренную папиросу в пепельницу и неохотно под­нялся навстречу Лиле:

— Да-да, входите, Литвяк!

Опять эта девчонка! Пришла проситься в бой... С тех пор как в полку появились летчицы, треволнений у него добави­лось. Сначала их было четверо, девушек, прибывших как по­полнение, но Баранов, обратившись выше, сумел добиться, чтобы двух сразу же перевели в другую часть. Собственно, он просил, чтобы забрали всех, но каким-то непонятным образом две летчицы, Литвяк и Буданова, обхитрили его и остались в полку. Как им удалось это сделать, он еще толком не разо­брался. Правда, подозревал, что просто они не выполнили при­каз, воспользовавшись суматохой и спешкой, когда после налета вражеских бомбардировщиков на аэродром полк соби­рался срочно перелететь на новое место базирования. Прове­рить было некогда, и Баранов махнул рукой, на некоторое время отложив это дело. Он пока не пускал девушек летать на боевые задания, надеясь, что скоро сумеет навсегда изба­виться от них.

Здесь, под Сталинградом, сложилась чрезвычайно тяже­лая обстановка. Уже одно то, что немцам удалось дойти до Волги, говорило о крайней серьезности положения на фронте. Враг рвался к городу. Ежедневно многие сотни немецких бом­бардировщиков совершали ночные налеты на город, бомбили оборонительные рубежи наших войск, переправы и другие важные объекты. Группа за группой истребители полка Ба­ранова по тревоге поднимались в воздух, чтобы встретить вра­га, навязать ему бой, рассеять плотный строй бомбардиров­щиков, не пустить их к городу. Любой ценой не пустить! Воз­душные бои следовали один за другим, летчиков в полку ста­новилось все меньше. Прибывали молодые, необстрелянные, но только немногим из них удавалось продержаться в полку срав­нительно продолжительное время. Обычно их сбивали в пер­вых же воздушных боях, и Баранов не успевал даже запом­нить фамилии молодых истребителей... Самолетов не хватало. Численное превосходство врага в авиации было бесспорным. А тут еще эти девчонки...

 Лиля, тоненькая, изящная, быстро перебирая ногами в мяг­ких хромовых сапожках, сбежала вниз по ступенькам и оста­новилась перед Барановым. Военная форма, тщательно по­догнанная по фигуре, сидела на ней безукоризненно: Лиля любила щегольнуть. Светлые волосы крупной волной падали из-под пилотки, сдвинутой слегка набок. За отворот пилотки была вложена большая ромашка.

Баранов удивленно уставился на девушку, словно видел ее впервые. Здесь, в мрачной накуренной землянке, она каза­лась существом неземным, нереальным и настолько не подхо­дила к обстановке, что Баранов вдруг подумал: стоит ему на мгновение закрыть глаза, а потом открыть — и все пропадет, девушка исчезнет... Но он хорошо знал: девушка есть, она стоит перед ним и сейчас опять потребует, чтобы ее взяли в бой. Что же ему делать? Разве может он пустить это хрупкое создание туда, где гибнут даже крепкие мужчины, закален­ные в боях асы...

Розовая от волнения, Лиля перевела дыхание и, взглянув Баранову прямо в лицо, не дожидаясь, когда он что-нибудь скажет, негромко, но твердо произнесла:

— Разрешите обратиться, товарищ командир полка!

— Да, я вас слушаю,— ответил Баранов, думая о том, как бы побыстрее кончить разговор.

— Я прошу вас разрешить мне летать.

Баранов готов был услышать эти слова, и ответ у него то­же был заранее приготовлен. Глядя на ромашку, безмятежно склонившую золотую головку в белом венчике, он медленно и раздельно, по-волжски окая, проговорил:

— Понимаете, Литвяк, дело в том, что в воздухе сейчас... жарко приходится. К тому же самолетов не хватает. Вам же все это известно.

Лиля внутренне напряглась, понимая, что Баранов по-прежнему неколебим и вряд ли ей удастся уговорить его. Гла­за ее заблестели, она покраснела еще больше и всем корпу­сом подалась вперед, как бы принимая бой.

— Я знаю. И все-таки хочу летать! Это же несправедливо...

Она хотела напомнить Баранову, что на ее самолете ле­тают другие летчики, но голос ее зазвенел, и она умолкла. Пе­редохнув, Лиля добавила, стараясь говорить спокойно:

— Мы обе убедительно просим вас, я и Буданова. Мы при­были сюда, чтобы воевать.

— Та-ак. Но...

Баранов не знал, как еще объяснить ей, и начинал сердить­ся, Еще раз посмотрев на ромашку, которая раздражала его, он не выдержал:

— А это что? На головном уборе!

Лиля, которая совсем забыла о цветке, притронулась к пи­лотке и слегка улыбнулась краешком губ, но цветок не выну­ла, бросая этим вызов Баранову.

— Ромашка,— тихо ответила она, невинно глядя на него блестящими синими глазами. — Цветок такой... полевой,

«Прогонит или нет? — подумала она. — Может быть, я на­прасно ему так? Нет, все равно не выну, пусть остается. При чем тут ромашка? Я ему о полетах, а он...»

Сегодня Лиля ни в чем не хотела уступать. Ей казалось, что если она уберет ромашку, то это будет означать, что она сдалась.

Смутившись, Баранов отвел взгляд в сторону. Черт возь­ми! В самом деле, зачем он об этой ромашке? Просто ему хочется к чему-то придраться, чтобы она обиделась и ушла, эта Литвяк, и больше не обращалась к нему со своими прось­бами. И зачем сердиться? Глупо... Ну прицепила цветок... Че­го же от нее ожидать? Ведь девчонка, самая обыкновенная девчонка! Сколько ей — двадцать, не больше... А хочет драть­ся с немцами! Да ее в первом же бою убьют!

— Ну вот что, Литвяк — сказал он тоном, не допускаю­щим никаких возражений, стараясь скрыть недовольство са­мим собой. — Я человек прямой. Скажу откровенно: я решил вторично послать рапорт в дивизию о том, чтобы вас обеих отозвали из полка. Уверен, что просьбу мою учтут. Полк бое­вой... Сами видите, как гибнут летчики один за другим. А вы развели тут кудряшки, ромашки! Не место здесь девушкам. И поставим на этом точку!

Сдвинув брови, Лиля быстро соображала, как быть даль­ше. Нет, нельзя допустить, чтобы он послал рапорт, нужно до­казать ему, убедить его, а то, чего доброго, и в самом деле отошлют из полка. Пока все обошлось — ей и Кате уда­лось остаться... Нет, нельзя сдавать позиции. Никак нельзя! И она смело бросилась в атаку:

— Товарищ командир полка, мы — летчики! Мы сами по­шли на фронт, понимаете? Никто нас сюда не тянул. Мы хо­тим, мы должны летать!

— Подождем ответа на рапорт,— упрямо произнес Бара­нов. — Я сегодня же подам! Можете идти, вы свободны, Лит­вяк.

Лиля не тронулась с места. Наоборот, оглянувшись, де­монстративно села на свободную табуретку рядом со штурма­ном, который, усмехаясь, с интересом слушал разговор, хотя и не вмешивался в него.

«Пусть! Пусть будет, что будет. Все равно теперь уже не­чего терять. Теперь — до конца, не отступать, не сдаваться. Ес­ли не добиться сейчас, то все пропало...»

— Буду сидеть здесь, пока не скажете, что разрешаете ле­тать! — объявила Лиля,

Баранов и штурман полка переглянулись.

— Вы упрямая девушка, но это вам не поможет... Кстати, ответьте: почему вы и Буданова не улетели вместе с остальны­ми летчицами? Ведь был же приказ, и вам его объявили.

Лиля опустила глаза. Этого вопроса она боялась больше всего. Если открыто сказать Баранову правду, он возмутится, и тогда вряд ли что-нибудь докажешь ему. Положение ослож­нится еще больше. Как же быть? Лиля постаралась придать лицу безразличное выражение, словно то, о чем спрашивал Баранов, было не так уж важно, и скучным, равнодушным го­лосом произнесла:

— А нам никто не сказал, чтобы сразу...

Но тут же осеклась и смешалась. Лгать Бате? Нет, она не могла, у нее не получалось... С ним можно только прямо и че­стно. С тяжелым вздохом она призналась:

— Ну, в общем, мы решили, что должны остаться. Друго­го выхода у нас не было.

— Должны? Как это понимать? — повысил голос Бара­нов. — Несмотря на приказ?

— Угу. Товарищ командир, все ведь ясно: мы хотим ле­тать. Нам трудно убедить вас... Ну почему вы не хотите пу­стить нас на задание? Разрешите слетать хоть один раз, и тогда...

— Опять вы за свое, Литвяк! Я вас спрашиваю об одном, а вы мне другое. — Баранову опять бросилась в глаза ромаш­ка, и он в сердцах воскликнул: — Послушайте, ну какой вы истребитель! Вы только посмотрите на себя! Вам в куклы иг­рать, а не в бой лететь...

У Лили дрогнули губы. Нет, этого от Бати она никак не ожидала... Глаза ее наполнились слезами, от обиды ей захо­телось горько заплакать, но в этом случае только подтверди­лись бы слова Баранова, и она заставила себя сдержаться. Что он знает о ней? Как он может так говорить, если ни разу не пустил ее в полет? Молча проглотив обиду, Лиля покрасне­ла до корней волос. Ей вдруг стало жаль себя, и, как она ни крепилась, все же слезинка, одна-единственная, предательски поползла по щеке. Опустив голову, Лиля быстро смахнула ее,

Почувствовав, что не следовало так говорить, Баранов сра­зу же пожалел об этом. Но вырвалось — не воротишь. И он, виновато кашлянув, произнес:

— С вами трудно говорить... Идите и успокойтесь, Лит­вяк!

— А вы знаете, товарищ командир, в какой день я роди­лась? — спросила вдруг Лиля.

— Н-нет. Но какое это имеет значение?

— Восемнадцатого августа! В день авиации!

Штурман Куценко, который был явно на Лилиной стороне, улыбнувшись, развел руками:

— Так у нее же на роду написано — быть летчиком! Какие же могут быть сомнения!

Но Баранов молчал, оставаясь серьезным и желая этим показать, что разговор окончен. В это время в землянку вошел невысокий крепкий летчик в шлемофоне.

Лиля узнала Соломатина, который сегодня летал на ее «тройке». На его бронзовом от загара лице двумя белыми по­лосками выделялись брови, под ними искрились веселые ка­рие глаза. Он был возбужден и, видимо, еще жил впечатления­ми только что проведенного боя.

 — Соломатин! Алексей! Наконец-то ты вернулся! — радостно воскликнул Баранов, бросившись навстречу лет­чику.

Он по-мужски крепко обнял Соломатина и, сразу повесе­лев, совсем забыл о Лиле.

— Ну как там? Что там? Мне уже сказал Мартынюк, те­перь ты расскажи подробнее.

Баранов любил своего лучшего командира эскадрильи. Они были друзьями, вместе учились летать, вместе ушли на войну. Разница в возрасте у них была невелика — всего три года: Соломатин поступил в летное училище сразу после окон­чания десятилетки, а Баранов сначала учился в техникуме и пришел в авиацию уже после того, как несколько лет прора­ботал на заводе в Сормове. Хотя многие в полку считали, что он гораздо старше других и называли его Батей, на самом деле Николаю Баранову исполнилось всего двадцать во­семь...

— Все в порядке, товарищ командир! Дали мы им жару! Четырех «юнкерсов» сбили, остальные — кто куда. Ну и «мес­сера» одного повредили, сел на нашей территории, рядом с артиллерийской батареей. Я сам видел — артиллеристы взяли летчика... Короче говоря, ни один из бомбардировщиков не прошел к городу. Побросали бомбы в поле. Наши все дрались отлично! Только вот...

Он хотел что-то добавить, но промолчал.

— Трудно было? — спросил Баранов.

— Да, пришлось попотеть. Их много было, «этажеркой» летели, в три яруса.

— Да, Мартынюк мне докладывал. А мы здесь тоже не­множко подрались с «мессерами». Прямо над аэродромом. Ну, а как потери?

Веселый огонек в глазах Соломатина погас, на лбу обозначилась жесткая вертикальная складка.

— Все вернулись, кроме Басова. Самолет загорелся, ну и... Выпрыгнуть он не успел.

— Да. Знаю. Жаль, очень жаль Басова.

Баранов зачем-то переложил с места на место планшет на столе, подвинул к нему шлемофон, покашлял и несколько раз поправил свою гимнастерку.

— Кажется, у него дети остались?

— Двое, — ответил Соломатин.

— Да... Жаль Басова, — повторил Баранов. — Слушай, Алексей, ты скажи комиссару: пусть он там напишет им, же­не, детям... Как следует пусть напишет! Басов был настоящий человек.

— Хорошо.

— Ну, еще что?

— Карнаев ранен в руку, — продолжал Соломатин. — Лег­ко, кость не задета. Самолет цел. Остальное нормально.

— Ну, в общем, молодцы! — сказал Баранов и обе­ими руками потряс Соломатина за плечи. — Отдыхай, сегодня еще полетишь. Немцы, гады, нажимают: хотят город взять! Не пустим их в Сталинград!