Помоги проекту - поделись книгой:
Задание было обычным — обеспечить прикрытие отряда кораблей. Чем Шестой Гвардейский не занимался уже давно — с освобождения Крыма. Повезло же после попасть не на греческий фронт, а на балканский — считалось, что раз выйдем к морю, то будет угроза от немецкого флота, противостоять которому должна авиация, и оттого сначала аэродром под Любляной, затем Генуя — и боевая работа по сути в роли ПВО или фронтовой авиации! С одной стороны, чего греха таить, куда спокойнее и безопаснее, с другой же — пилоты теряли навыки полета над морем, особенно молодые, пришедшие в пополнение. А это было очень серьезно — недаром же в опытнейшем британском флоте с палуб летают двухместные истребители, где второй член экипажа — это не хвостовой стрелок, а штурман-наблюдатель! Ориентироваться над морем — это задача не из легких. Но абсолютно необходимая — и когда требуется найти цель в указанном квадрате, и конечно же, при возвращении домой. Особенно если стрелка бензомера у красной черты, а падать в холодное море куда опаснее, чем прыгать с парашютом над своей территорией. Не случайно по статистике наибольшие потери при одинаковом числе вылетов у торпедоносцев и топмачтовиков — гораздо выше, чем даже у армейских штурмовиков!
Вообще, прикрытие кораблей было у пилотов не слишком любимой задачей. Даже торпедоносцев прикрывать было легче. И в смысле навигации, лишь держись за хвостом прикрываемых, и по топливу, лишь туда и обратно, и по инициативе, если только немцы не успевали заранее поднять и стянуть к месту боя свои эскадрильи, что бывало не всегда. Ну и конечно, спрос за потери прикрываемых, если допустишь, было не сравнить. А сколько раз случалось, что на доклад на берег: «Топливо на исходе», — был ответ: «Жди смены, не смей уходить»? И после тянуть домой на последних каплях, подбирая выгоднейший режим для мотора и молясь, чтобы не пришлось вести бой, потому что тогда кирдык. Но это — боевая работа, которую кто-то должен делать! Что было бы, если бы солдаты на войне сами решали: «За это задание возьмусь, а это нет — страшно»? Так что встретим, прикроем и проводим — куда денешься? Легко союзникам, с палубы летать и сразу после боя на нее же. А даже сто километров до берега — это очень много, особенно если машина повреждена и баки почти пустые.
Раньше в полку были Як-9Д — «дальние», с увеличенным запасом топлива. Что было не слишком хорошо: скорость и маневренность уступали не только армейскому Як-3, но и последним вариантам «месса». В декабре прибыли Як-9У, с форсированным мотором, — это были звери, развивавшие семьсот кэмэ в час! Но дальность была «сухопутной», а не морской — эту проблему решили, подвешивая баки: считалось, что полет до цели, а если повезет, то и начало патрулирования можно вести на «дополнительном» бензине, а при вступлении в бой сбрасывать. Вот только не прозевать немцев — если замешкаешься на крейсерском режиме, да еще с грузом под брюхом, то все…
В этот раз мы опоздали. Сухопутные «Яки» 127-го полка, из 282-й дивизии, сцепились с десятком немцев. И еще одна фрицевская эскадрилья крутилась на высоте, не вступая в бой. А если тут есть их истребители — значит, сейчас и бомберы прилетят! Хорошо знаем эту немецкую тактику — не сопровождать свои бомбардировщики, как мы, а расчищать дорогу перед ними. Сейчас будет охота на охотников — баки долой, моторы на боевой режим, и тоже лезем на высоту. Вот немцы дернулись вниз, усмотрев удобный момент. Идем им на перехват. Увлеклись, гады, нас заметили на несколько секунд позднее, чем следовало бы! Так и вваливаемся в общую свалку, сначала фрицы, затем мы, у них на хвосте. А ближний маневренный бой — это ведь наш бой, ну пошла потеха!
Только мы сбили четверых. И еще армейцы до нас успели двоих, сами потеряв одного. Немцы пилотировали хорошо, но боевого духа им явно недоставало, так и стремились вырваться из схватки, и назад на высоту. Но мы не давали — чем хорош Як-3 или Як-9, он мало теряет скорость на маневре, и по пилотажным качества великолепен, прощает летчику ошибки, от которых «Лагг» или «Миг» свалились бы в штопор. А «месс», если разгонится, то утюг, и на виражах тормозится сильнее. Потому, принуждая немцев крутиться, мы не позволяли им выйти из боя, лишь восемь их сумели как-то вывернуться и удрать. Ведущий у них был приметный — белый «месс», как будто зимой воевать собрался.
Мы не преследовали. Потому что с другой совсем стороны увидели подходящие бомберы — нашу главную цель. Четыре девятки «юнкерсов». Надо было остановить их, до того как они лягут на боевой курс. Потому мое первое звено атаковало в лоб, чтобы сразу выбить ведущего — сзади к нему подобраться сложно, сквозь общий строй, а спереди он открыт, и оборонительное вооружение у бомберов большей частью направлено назад. Но время на ведение огня, доли секунды, и чуть промедлишь, столкнешься. После приходится проскакивать под строем бомбардировщиков — но истребитель, проносящийся мимо, это куда более трудная мишень для стрелков, чем заходящий в атаку, угловое перемещение очень большое, не успевают прицелиться! Попали хорошо, головной Ю-88 задергался, перевернулся и камнем пошел к земле — наверное, был не только убит пилот, но и в кабине никого живых не осталось. А его ведомые метнулись в стороны, избегая столкновения, оказавшись на пути у следующих троек! Строй нарушился — и второе и третье звенья этим воспользовались. Еще два «юнкерса» были сбиты, немцы стали поспешно освобождаться от бомб. Мы старались не столько сбить, сколько повредить, зацепить как можно большее число бомбардировщиков, заставить их до цели сбросить бомбовый груз, сорвать их атаку. Потому что знали, что никакой боевой счет не послужит нам оправданием, если немцы прорвутся к кораблям и кого-то потопят.
Опять появились «мессы». Во главе с тем, белым. Ждет удобного случая, чтобы атаковать? Так раньше ему надо было, бомберы все готовы уже, кто не сбит, тот удирает пустой, задачу мы им начисто сорвали! Семь сбитых и не меньше десятка ушло покалеченных, авось кто-то не дотянет. Вот, атакуют — разомкнуться! На скорости «месс» крутиться не может — а наши «яки» очень быстрые и верткие. Черт, одного из наших зацепили, Авдейко из второго звена! Но сами попали в удобное уже для нашей атаки положение — теперь, фрицы, держитесь! Редко такое случается, чтобы мы были в большинстве — обычно же немцы при неблагоприятном соотношении вообще не принимали боя.
Они и сейчас не хотели. Ас, вместо того чтобы драться, рванул прочь, уводя остальных. Это было тактически безграмотным, потому что высота чуть больше тысячи, недостаточно, чтобы уходить пикированием — а в горизонте мы легко их достали, скорость у «убивцев» Як-9У была больше. Сразу три «месса» рухнули вниз, остальные, поняв, что не уйдут, приняли бой, их хватило ненадолго. Ас продолжал удирать. Важная, должно быть, фигура, раз его отход прикрывают, не жалея себя?
Я погнался за ним вместе с Володей Вороновым, моим ведомым. Белый немец был хорошо виден над морем, он шел на форсаже и сначала оторвался сильно — но мы догоняли. Вот уже можно стрелять — попал очень удачно, после первой же очереди «месс» перевернулся на спину, из него вылетел пилот, раскрыл парашют. И когда я отвернул и лег на курс домой, мотор начал давать перебои. У «сто седьмых» моторов это бывало, они не любили слишком долгой работы на повышенном режиме — а мы, пересев на «убивцев», не всегда следили за временем, да еще в воздушном бою.
Я тянул на север, сколько мог. А затем все же пришлось прыгать — это надежнее, чем посадить истребитель на воду с риском потерять сознание при ударе и уйти с машиной на дно. После я узнал, что 127-й полк потерял троих в том бою и еще троих, не дотянувших до берега, и еще двое садились на вынужденную, лишь только под крылом оказалась наша земля. Як-3 все ж не годился для боя над морем, вдали от аэродрома. Приводнился благополучно, до темноты остался еще час. Воронов сделал надо мной круг и ушел домой. Оставалось ждать и надеяться, что меня найдут — в сорок четвертом у нас уже была спасательная служба, «каталины» или Бе-4 вылетали в район, где могли быть наши сбитые, находили, садились, подбирали. Меня найдут, если не сегодня же, то завтра утром.
Немцы нашли раньше. Летающая лодка «дорнье» приводнилась метрах в ста. И немец в верхней турели навел на меня стволы — рус, греби сюда. И когда я заработал веслами, стараясь скорее подойти, немцы иного и не ожидали. Уж очень это было по их, немецкому понятию — если нет выхода, значит, надо подчиниться.
У меня в кармане лежала граната Ф-1, как раз на этот последний случай. Чем погибать просто так, куда лучше захватить с собой немцев — сколько их там в экипаже, четверо, шестеро? И гидросамолет — тоже фюреру убыток. Немцы не глушили мотор — едва втянув меня внутрь, «дорнье» пошел на взлет. Во время взлета ничего сделать было нельзя, лишь держаться за что придется, немцев в грузовом отсеке было четверо, причем двое, похоже, такие же спасенные, как я. Мой ТТ из кобуры выдернули сразу, а вот карманы обшмонать не успели, когда же тощий белобрысый фриц придвинулся ко мне с этим намерением, я от души влепил ему в челюсть. И пока немцы вытаскивали свои парабеллумы, лимонка уже была у меня в руке, и кольцо сдернуто. Фриц с парабеллумом поспешно засунул его обратно и старательно показывал мне пустые ладони. Лежавший на полу белобрысый, только что лапавший кобуру, старался отползти в дальний конец кабины. А у двух сидящих напротив в глазах был откровенный ужас.
Если бы немцы вели себя по-другому, я бы просто разжал руку, и гори все огнем! Но я вдруг понял, что владею ситуацией — встал и шагнул к пилотской кабине. Никто не пытался мне помешать или выстрелить. Фрицы понимали, что раненый или убитый, я разожму руку, и граната взорвется. А для такого самолета это, с очень большой вероятностью, конец.
Пилотов было двое. И они оказались по-немецки понятливы и благоразумны, когда я сунул руку с гранатой им под нос. И вполне поняли язык жестов, сопровождаемый русским матом — повернуть на указанный курс (уж компас я узнаю на любой приборной доске, да и солнце еще не зашло), лететь на север. Сквозь рев моторов я слышал голоса в грузовом отсеке — очевидно, оставшиеся фрицы обсуждали изменения в своей судьбе, но мне на то было плевать. Мы вышли к Специи и приводнились прямо за бонами в гавани, после еще пришлось объясняться с экипажем подошедшего катера — приняли немцев, взяли самолет на буксир. А мне пальцы свело, разогнуть не могу — уже на катере матросы мне руку разжимали, чтобы гранату выкинуть за борт.
И лишь после я узнал, что один из фрицев оказался важной шишкой. Тот самый ас на белом «мессере», майор с Рыцарским крестом.
В этот день Эрих Хартман четырежды избежал смерти!
Первый раз это случилось в воздушном бою. Эрих хорошо усвоил правило, что воевать надо так, чтобы противник нес потери, а ты всегда оставался цел. А значит, надо вступать в бой лишь тогда, когда абсолютно уверен в победе — и сразу удирать, прежде чем враг ударит в ответ! Еще он был искренне убежден, после всех почестей, что он, национальный герой Германии — ее бесценное достояние, и сохранение его жизни является не только его личной, но и общегерманской ценностью! А значит, умирать должны другие, а он вытянул счастливый билет, роль вечного победителя. Благородный рыцарь с вершины горы наблюдает, как внизу гибнут презренные кнехты. И вступит в битву не раньше, чем представится случай лично убить уже измотанного, израненного врага!
«Кнехтами» сегодня была эскадрилья Рогова. Поскольку Хартман, получив за пленение папы майорский чин и Мечи к Рыцарскому кресту, казалось, вернул себе доверие начальства, утраченное после того конфуза у Гавра. И Эрих быстро научился при несогласии оборачивать дело так, что все начинало пахнуть изменой и трусостью — в чем с ним всегда был согласен кригс-комиссар. Так что этому прусскому выскочке барону предстояло долго и дорого расплачиваться за прежнее высокомерие! А он, Хартман, уж постарается, чтобы этот неудачник, все еще обер-лейтенант, так и не получил погоны гауптмана! Ну, если только тот смирит гордость и каяться придет — тогда Эрих, может быть, и подумает! Если барон жив останется — кому-то побеждать, а кому-то и умирать, обеспечивая победы!
Сейчас Рогову приходилось туго. Хотя поначалу их был полный, пополненный состав, двенадцать против десяти русских — но эти новые «Яки» были поразительно верткими и быстрыми, так что бой шел как минимум на равных. А Хартман наблюдал с высоты, во главе целой эскадрильи, играющей роль его эскорта. Однако надо бы и о своем счете подумать — ну вот, удобный момент. Хорридо!
И черт знает откуда взялась еще одна эскадрилья русских, свежая, не уставшая, с полным боекомплектом! К своему ужасу, Эрих оказался в самой гуще воздушной «собачьей свалки». Едва удалось вырваться и вывести своих — восемь из двенадцати! Русские же набросились на Рогова, в эфире были вопли и брань, первая эскадрилья погибала в неравном бою — спасшись от полного истребления лишь тем, что русские переключили внимание на подошедшие бомбардировщики. Надо было сразу уходить домой, оправдавшись, что горючее на исходе — нет, захотелось все же прибавить счет, будто нельзя было просто заявить о сбитых, кто бы проверил? Соблазнился, что на этот раз никаких неожиданностей быть не должно — внимательно оглядел небо вокруг и всем приказал смотреть. Сейчас завалим двух-трех русских, и с чистой совестью на базу!
Сбить удалось лишь одного. А выскочить самим уже не получилось — к ужасу, Хартман понял, что «Яки» быстрее, и их было больше! Ввязываться с ними в маневренный бой означало смерть — скорее удирать, русские будут бить тех, кто сзади, не меня! К чертям всех — если он, национальный герой рейха, уцелеет, то это уже будет успех Германии! В следующий раз я буду умнее — а сейчас надо спасать свою шкуру!
Спасти не удалось. Двое русских висели на хвосте, как тогда, под Орлом! И куда-то пропали все парни из эскадрильи! И никак не выходило оторваться — русские сокращали дистанцию, и Хартман с ужасом представил, как узкие азиатские глаза уже смотрят на него через прицел. Сейчас они откроют огонь, и его, Эриха Хартмана, не будет! Вот они уже стреляют — нет, не хочу умирать! И как тогда, он перевернул самолет и вылетел из кабины, высота была не больше пятисот, но парашют раскрыться успел.
А после, качаясь на волнах в надувной лодке, Хартман, помимо радости спасения, почувствовал злость и обиду. На фюрера, еще вчера бывшего для него гениальным вождем! Ведь если для истинного германского солдата война — это такая же профессия, как любая другая, то хороший вождь должен обеспечить солдату возвращение домой с победой, славой и добычей, войне положено быть выгодным делом, иначе зачем она нужна? И дураку ясно, что никаких земель и рабов на Востоке не будет, Францию бы удержать, заключив мир — если же это не удастся, то сжалься над нами небо! Хотя после той, прошлой войны, никто не истреблял германскую нацию — но и русские тогда не были в числе победителей, что же сейчас сделают с цивилизованной Европой дикие азиаты, в руки которых Хартман попал однажды под Орлом, не хотелось и думать!
Становилось холодно, и солнце было уже низко над горизонтом. Эрих с беспокойством подумал, что его могут и не найти! И его закоченевший труп так и будет плавать в этом море до скончания веков, если его не сожрут акулы — хотя вроде бы они не водятся в Средиземном море? Рассказывали, что в числе погибших на «Сатурнии» был очень много таких, слишком поздно найденных — и несколько суток спустя вылавливали мертвые тела в спасательных жилетах! Маленькую лодку на волнах так трудно заметить — неужели он, национальный герой Германии, спасся из обреченного самолета лишь затем, чтобы замерзнуть здесь?
Судьба была к нему благосклонна, послав спасательный гидроплан. «Дорнье» сел рядом, стрелок и бортмеханик помогли Эриху забраться в люк, дали фляжку с ромом и одеяло. И Хартман снова поверил, что жизнь прекрасна. В грузовом отсеке был еще один спасенный, стрелок с «Юнкерса», совсем мальчишка, как и бортмеханик летающей лодки. Они восторженными глазами смотрели на Эриха Хартмана — легенду люфтваффе. Второй член экипажа спасателя был уже седой, лет под пятьдесят, с обер-фельдфебельскими погонами, этот смотрел равнодушно, больше озабоченный тем, чтобы скорее долететь — а вдруг вернутся русские истребители?
Летающая лодка качнула крыльями, стала снижаться. Уже прилетели? «Нет, герр майор, сейчас еще кого-то подберем». Черт возьми, ну отчего еще не стемнело, когда всякие неудачники, плавающие в море, уже не видны? А если сейчас снова появятся русские «Яки»? Его, Хартмана, жизнь ценее для рейха, чем жизни всех тех, кто там, внизу! Но ведь не прикажешь этим лететь и не замечать — сошлются на устав и инструкцию, и будут правы, лишь себя в глупое положение поставишь!
— Это русский! — крикнул бортмеханик. — Будем брать?
Отличить было просто: парашют, неотцепленный от лодки (его обычно использовали как парус или плавучий якорь) был белого цвета (у немцев — цветной). Было и множество других различий, заметных вблизи — особенно для экипажа самолета-спасателя, привыкшего подбирать с воды и своих, и чужих. Врага можно было и не брать на борт — смерть от холода, голода и жажды на плоту в море была гораздо мучительнее, чем от пулемета, так что развернуть турель и дать очередь было бы не зверством, а актом милосердия. Но пленный тоже представлял некоторую ценность как источник разведданных — а потому русского втащили на борт, избавив от пистолета и планшета. Строго по инструкции полагалось, положить пленного лицом в пол, связать руки, тщательно обыскать и до приземления держать в таком положении, под присмотром вооруженного караульного. Но у седого обер-фельдфебеля было иное мнение, на пятом году второй Великой войны. Не было ни единого случая, чтобы спасенный проявлял враждебность к экипажу — поскольку в авиации не служат дураки и самоубийцы, зачем бессмысленно отягощать свою судьбу? А янки и британцы специально указывают своим не сопротивляться, а то в следующий раз спасать не будут. С русскими же экипажи 7-го спасательного отряда люфтваффе прежде не встречались. Так что — оружие у пленного отняли, люк закрыли, самолет взлетел — и никуда уже русскому не деться! И даже если у него где-то припрятан второй пистолет — стрелять внутри кабины, на болтанке, когда пуля запросто может повредить что-то важное, стал бы лишь самоубийца. Ведь даже перестреляй он весь экипаж, что бы он стал делать с управлением совершенно незнакомого самолета?
Что ж, это даже лучше, что русского не расстреляли в воде! Потому что он, Эрих Хартман, сейчас увидит, как этот недочеловек будет валяться у него в ногах, умоляя о пощаде! Подобно тому, как он, Хартман, раньше наслаждался стрельбой по выпрыгнувшим с парашютом, что позволяло загнать вглубь собственный страх — но после это мерзкое липкое и холодное чувство неизменно возвращалось и росло! А пьянящее чувство власти над чужой жизнью, ощущения чужой беспомощности, притуплялось с каждым разом. Проклятый (и любимый) наркотик требовал новых способов удовлетворения жажды крови. Теперь Хартман отлично понимал «берсерка» Тиле, которого интересовало не просто уничтожение врага, но лицезрение его мучительной агонии. Конечно, Тиле был тот еще псих, и сдох погано, в петле французских бандитов — так и не сумеет Эрих Хартман с ним расплатиться за то свое унижение на палубе «Фридриха», за безобразную сцену, учиненную Тиле совместно с японцем! Дозволить дикарю-самураю угрожать ему, герою люфтваффе, своим нелепым мечом — и не спасла «берсерка» от смерти эта железка, ха-ха. Этот русский сейчас ответит за все унижения, что испытал Хартман, истинно германский рыцарь! А в завершение унтерменш будет визжать, когда поймет, что сейчас его выкинут за борт без парашюта! И никаких последствий не будет — командование охотно поверит словам национального героя, что русский, будучи фанатиком, выбросился сам! А настроение самого Хартманна куда важнее для войны в воздухе, чем какая-то развединформация, добытая при обстоятельном допросе на земле.
От этих мыслей Хартман даже согрелся. Пора было приступать, и он подошел к русскому, держа в руке летный шлем и намереваясь для начала заехать оным шлемом по лицу пленному. Каждый пилот по-своему мстит за свой самолет!
И тут русский, от которого не ждали сопротивления, не связали и не поспешили обыскать, отшвырнул фельдфебеля и ударом в челюсть сбил Эриха с ног. Во взгляде русского, с ледяным презрением и яростью, как у того японца на борту флагмана Тилле, Хартманн прочитал свой смертный приговор. И он не успел даже подумать о том, что русский жизнью заплатит за это удар — услышав истошный, слышимый даже через шум моторов, вопль: «Граната, у него граната!»
Хартман понял, что сейчас умрет. Пытался отползти, истошно визжа — он не был человеком в этот момент, а сплошным комком животного страха, даже не ощутил, что не управляет своим кишечником, распространяя по кабине мерзкую вонь. Сейчас будет вспышка, взрыв, и небытие! А эти, из экипажа, что смотрят — мерзавцы и трусы, моя жизнь куда дороже, чем все ваши вместе взятые! В гестапо после будете доказывать, что вы не изменники и не заговорщики! Приказываю немедленно схватить этого, отобрать гранату! Иначе — ваши семьи в концлагерь! И где тут парашюты?
Никто даже не пошевелился в ответ на его визг. Русский перешагнул через тело Хартмана и скрылся в кабине пилотов. И летающая лодка накренилась на крыло, поворачивая влево, на север.
— Кажется, мы летим к русским, — сказал обер-фельдфебель. — Только бы нас не сбили при посадке. Надеюсь, этот иван знает, что делает.
— Идиоты! Трусы! Предатели! — заорал Хартман, осмелев от того, что непосредственной опасности нет. — Вас трое, все с оружием. Почему никто не стрелял?
Фельдфебель поискал по полу кабины, поднял и показал кольцо.
— Это ты видел, герр майор? Он бы разжал руку, и все, мы покойники. А я еще хочу вернуться в Штеттин, к своей Эльзе.
— В кабину! — скомандовал Хартман. — Скрутить его! Нас четверо, он один! И пилоты помогут. Должен же русский понимать, что сам тоже… Любой благоразумный человек…
— Это мы благоразумные, — сказал фельдфебель, — а он русский. Я с ними еще с той войны знаком. Бывают среди них такие, сумасшедшие. Взорвется, не задумываясь, лишь бы нас всех тоже. А я жить хочу. И ты, Фридрих, тоже ведь хочешь?
Бортмеханик закивал головой. Ни он, ни стрелок с бомбардировщика совершенно не желали лезть в драку. Смирившись с тем, что летят сейчас прямо в русский плен.
— Трусы! — крикнул Хартман. — Именем фюрера, приказываю!
— Видно, у тебя храбрости полные штаны, майор, — без всякого почтения усмехнулся фельдфебель. — Запашок заметен!
— Как разговариваешь со старшим по званию? — Хартман схватился за кобуру. И замер, увидев наставленный на себя парабеллум.
— Не дури, майор, — сказал фельдфебель, — нам жить охота, так что не делай нам проблем. А то ведь можешь сам за борт вылететь! Фридрих, возьми у него ствол! И без глупостей, майор, а то русский там решит, что мы собрались воевать, и разожмет руку.
Бортмеханик взял у Хартмана вальтер, вернулся на место. Гидросамолет летел на север, прямо над головой ревели моторы.
— Парашюты, — сказал Хартман, — предлагаю всем прыгать. Под нами пока еще немецкие воды.
— Прыгай, — сказал фельдфебель, — и сдохни. У нас индивидуальных лодок нет — есть шлюпка в хвосте, одна на всех, ее лишь на воде спустить можно. А в одном жилете плавать холодно, не больше часа проживешь. Да успокойся, майор — ты же не СС, тебя не расстреляют. А нас тем более — мы спасатели, никого не бомбили, и уж тем более не зверствовали. Кончилась для нас война — и слава богу, живыми останемся!
Хартман вдруг подумал, что все не так плохо. Лишь после сегодняшнего боя от группы «Цеппелин» осталось меньше половины. А куда бы их бросили завтра — а вдруг на Зеелов, на верную смерть? Вроде бы с простыми пилотами люфтваффе русские не были беспощадны? А жизнь не кончается с завершением войны. И даже если Германия будет оккупирована — вроде Сталин ничего не говорил об истреблении немецкой расы?
Что в этот день ему повезло спастись от смерти и в четвертый раз, Хартман узнал уже на допросе. Когда русский офицер как бы между прочим сказал:
— И будьте довольны, что вас приняли наши. А вот если бы вы попали к итальянцам… Они ваших в плен не берут, после того, что вы устроили в Риме.
Четыреста три сбитых, числящихся за мной? Это всего лишь пропаганда! Вы легко можете проверить по моей летной книжке, где записаны все мои «победы», сравнив с данными по своим потерям — без всякого сомнения, вы увидите, что в тот день и в том месте у вас не было сбито ни одного! Я всего лишь хотел почестей, славы, наград, чинов — как любой солдат во все времена! Я никогда не разделял нацистских убеждений и служил лишь Германии, а не сумасшедшему ефрейтору, вообразившему себя великим вождем! Меня сделали «величайшим асом всех времен и народов» исключительно ради поднятия духа люфтваффе! Да, господин следователь, это так! Простите, что вы сказали — кто такой Козьма Крючков?
Бедная Урсула и бедная мать! Их арестуют и бросят в концлагерь. Потому что Хартману пришлось сказать все про свою летную карьеру, боевой счет и даже про «безумного ефрейтора» по московскому радио, в передаче на Германию на немецком языке! Но отказаться было никак нельзя — потому что русские пригрозили, что выдадут бедного Эриха англичанам, а этих злопамятных британцев, оказывается, очень интересует, кто увлекался расстрелом спасающихся на парашютах английских пилотов над Атлантикой осенью сорок третьего! Или итальянцам — что они сделают с проклятым Церковью, за своего Папу, страшно представить, вполне могут вспомнить и про аутодафе! Так что надеюсь, что моя Урсула, любимая Уш, достаточно благоразумна, чтобы понять — лучше отсидеть в Дахау пару месяцев, чем стать вдовой. Если она меня любит, конечно. А может быть, даже не два месяца — как скоро русские возьмут Берлин?
Советская атомарина в зарубежном порту — не бывало такого никогда!
Впрочем, Специю назвать таковой сейчас сложно. Не знаю, как будет после войны — но пока это официально, территория Генуэзской военно-морской базы ЧФ СССР (напомню, что «военно-морская база» в данном случае не военный порт, а внутрифлотский аналог военного округа). И катера, что нас встретили и сопроводили на места стоянки, были не итальянцы, а наши «охотники», под советским военно-морским флагом. Уставной порядок обеспечивался, никаких недоразумений не возникло.
Для «Воронежа» отвели место в искусственной бухте — правильная прямоугольная форма, стенки в бетоне, размеры и глубина — хоть линкор ставь. После я узнал, что это и предполагалось, ковш для кораблей типа «Венето» — но таковых у итальянцев осталось лишь два, и оба не в строю. Зато скрыто от посторонних глаз, что немаловажно — может быть, итальянцы и союзники, но лучше им наших военных секретов не знать. И стемнело уже, а мы без огней заходили. На берегу, правда, целая толпа сбежалась — что за комитет по встрече?
Оказалось, наши! Родной, североморский спецназ, с которым мы начинали — только главный у них сейчас Смоленцев, он же Брюс. Большаков и Гаврилов большими людьми стали, один в Москве сидит, второй здесь, в Италии, в штабе Четвертого Украинского фронта. Пришвартовались нормально — и при первой возможности спешу пообщаться: хочется сведения о местной обстановке получить. Все ж в Полярном, не говоря уже о Северодвинске, мы своими стали, и нас знают, и нам все знакомо — а тут как?
— Семнадцатый год из нашего кино. За революцию все — но наверняка и контра где-то есть, затаилась! Фрицы Ватиканом себе очень сильно испортили — теперь за них лишь отморозки, полная мразота. До того дошло, что королевские карабинеры стали организованно за нас — серьезные ребята, за закон и порядок, южан ненавидят, как мы фрицев. Рабочие с верфей и матросы массово вступают в коммунисты, даже среди офицеров находятся такие. В целом же дезертирство на флоте процентов десять, и не все идейные, кто-то просто до хаты подался. Но выше всего — среди старших офицеров, точно по классовому подходу! Так что корабли, специалистов лишившись, пока «ограниченно боеспособны», наш Владимирский порядок наводит, мужик вполне нормальный — биография товарища Вараввы из кино «Офицеры»: сначала кавалеристом в ТуркВО басмачей рубил, после, по комсомольской путевке, на флот. Здесь все в свои руки взял круто — никакой анархии не терпит. Так что на берегу спокойно — но поодиночке и ночью лучше не ходить, мало ли что про нас немцы знают?
Да, встречи на войне — это хорошо. Вот только в случайность верится слабо — не иначе, придется нам опять носителем ПДСС работать, что на этот раз захватить? А пока что восстановить боеспособность — принять торпеды до полного числа, шесть штук всего на борту осталось, а здесь, как капитан-лейтенант с бербазы доложил, уже для нас все доставлено, в складе рядом лежит.
— Когда грузить будете?
Да прямо сейчас — неизвестно, что завтра будет, вдруг срочно в море выходить придется? Так что — транспорт, кран и всеобщий аврал. Ясно, что основная работа для личного состава БЧ-3, но согласно уставу, при погрузке боезапаса, готовность один всему экипажу — тем более в чужой базе и в темноте. И очистить причал от посторонних!
— Так нет посторонних, тащ контр-адмирал! Это все наши, подводный осназ, и Третья Гарибальдийская, мы тут за порядок на базе отвечаем. Посмотреть пришли — что за корабли у советских.
Ага, знаем, «все свои»! Пример классический, в училище рассказывали. Когда в тридцатые создавали Тихоокеанский флот, то лодки, серия Щ, везли туда по железной дороге и окончательно собирали на Владивостокском Дальзаводе (тогда ССЗ N 202). И вот, первую готовую лодку спускают на воду — ночью, под большим секретом, не только из-за военной тайны, но также и потому, что с Японией тогда было «джентльменское соглашение», по которому они вернули нам северный Сахалин, а мы обязывались ограничивать свои силы на Тихом океане, и в частности — не строить подлодок. Гости, однако, присутствовали — все местное военное, партийное и советское начальство. Как положено, речи — и товарища комфлота, и директора завода, и других ответственных товарищей — за оборону морских рубежей СССР от агрессивного японского милитаризма и империализма. Лодку спускают, гремит оркестр, и «ура!»… и вдруг среди гостей замечают японского консула, совершенно случайно, охрана после клялась, что бдила, как подобает, строго по пропускам — ниндзей, что ли, проскользнул? Хотя последствий не было, японцы промолчали — наверное, потому, что сами очень любили мудрить с заключенными соглашениями (
— Так, Михаил Петрович, поздно уже гнать, — наш «жандарм», око государево, комиссар ГБ Кириллов рядом стоит, и на берег смотрит, — что могли, увидели уже. А с политической точки зрения, не следует итальянских товарищей обижать. Товарищ Смоленцев, поставьте оцепление вон по тому рубежу. А дальше — пусть смотрят.
Закипела работа. Торпедопогрузочный люк у нас не в палубе, как на субмаринах этого времени, а рядом с торпедными аппаратами в носу. Торпеду к нему краном, горизонтально, застропить за хвост, втянуть внутрь. Все механизировано — не надо руками ворот лебедки крутить. Итальянцы сопровождают погрузку каждой торпеды криками и жестами, как болельщики на футболе. Брюс там бегает, с местными командирами, распоряжается. И кто там с ним вместе — он что, себе ординарца устроил женского пола, или телохранительницу, как у меня поначалу Аня была? Точно, девушка, в камуфляже и с ППС на плече, все время у Смоленцева за спиной. Женушка моя и тут успела кого надо к кому надо подвести?
— Михаил Петрович, — снова Кириллов, исчезал, и появился, только закончили погрузку, — я бы советовал вам организовать приборку, или что положено, при встрече комфлота? Владимирский будет завтра вас инспектировать, в девять-ноль-ноль.
Вот не было печали! Впрочем, особого беспорядка на борту нет. А если Владимирский Лев Анатольевич, 1903 года рождения, «боевой» адмирал, а не парадный — то должен понимать, что такое корабль после долгого похода, от Полярного ведь шли!
— И помните про секретность, — говорит наш «жандарм», — у товарища Владимирского допуска к «Рассвету» нет, однако же он как комфлотом имеет право знать ваши возможности, чтобы отдавать вам выполнимые приказы. Так что покажите и расскажите ему все, именно в этих границах.
— А если он будет неудобные вопросы задавать? — спрашиваю я. — Да просто слишком умным окажется, как товарищ Зозуля в Диксоне? (
— В исключительном случае имею право взять с Льва Анатольевича подписку «ОГВ», — ответил Кириллов, — но лучше без этого пока. Пусть, по известной нам биографии, самые надежные товарищи, но информация имеет свойство распространяться. И если к союзникам — то это выйдет еще хуже, чем к немцам. Так что, «как бы чего не вышло», как любил повторять один чеховский персонаж.
Все было не так, как мы ожидали. Не было кортежа, золотых погон, свиты в парадке — просто без четверти девять у трапа остановился «виллис». Не было даже охраны — впрочем, как после просветил меня Смоленцев, сопровождают адмирала и прочих наших чинов наши «гарибальдийцы», взявшие здесь на себя многие обязанности комендачей. До расположения довели, обратно снова примут — а стоят они здесь же, держа внутренний периметр.
— По секрету скажу, уже решено, после войны наши «красные бригады» не распускать, а переименовать в Корпус Народных Карабинеров. Чтобы с коммунистами тут никто с позиции силы говорить не смел.
Адмиралов было целых два. Владимирский, командующий ЧФ, и еще одна легенда нашего флота — контр-адмирал Басистый, флагман эскадры, которую мы сопровождали. Я, как положено, встретил их на мостике, отдал рапорт — и начал экскурсию, в сопровождении Кириллова, придерживаясь строго официального тона.
И откуда же вы такие взялись? Вопрос не праздный — если наши сумели это чудо построить, то значит, и в иностранных флотах очень скоро появится?
В документах, что мне еще в Севастополе сам товарищ Кузнецов показывал, был лишь вид К-25 снаружи и тактико-технические характеристики. Выглядевшие невероятными — но осмотр этого корабля изнутри, это впечатление гораздо более сильное! И вопросов — намного больше, чем ответов.
Начать хотя бы с того, что «подводная лодка К-25» совершенно не вписывается в концепцию ни одного из существующих флотов. Это как если бы во времена Нахимова построить нашу «Щуку». И дело даже не в том, что это было бы технически невозможно, сумели американцы «Монитор» изобрести. Но тогда само существование прежних, деревянных парусных флотов решительно бы с этим не сочеталось, все классы кораблей должны будут стать иными!
Значит, имеем как минимум революцию в кораблестроении? Первую по-настоящему подводную лодку, а не «ныряющую» — фактически крейсер, имеющий невидимость субмарины. Но паровые машины существовали задолго до появления «Монитора», а тут неизвестным гениям удалось изобрести что-то столь же неизвестное прежде и невероятное? В ответ на мое беспокойство, хватит ли химикатов и не нужно ли побеспокоиться о дозаправке, был ответ, что топлива на борту достаточно — и это после перехода с Северного флота, шесть тысяч миль, и боевых действий здесь, возле Италии! А ведь кроме химии, обеспечивающей замкнутый цикл, должен быть еще и мазут, что сгорает в котле. Наверное, этим и объясняются огромные размеры подлодки, емкость цистерн необходима для «океанской» дальности — но тогда разумнее было предварительно построить для проверки и получения опыта малую лодку-истребитель, для действий у своих берегов? Но этого не было — я бы знал.
Совершенно непонятным тогда оказывается развитие других классов, прежде всего надводных кораблей, которые сразу оказываются уязвимыми и неэффективными. Да, один корабль еще ничего не решает — хотя что сделала К-25 с немецким флотом, это как «щуку» или «эску» выпустить на английские фрегаты Крымской войны! — но очевидно, что когда такие сверхлодки станут массовыми, очень многие корабли прежних проектов будут годны лишь на слом. Один «Дредноут» не обесценил флот броненосцев — но флот дредноутов обесценил. И те, кто планировал К-25 в составе нашего флота, обязаны были это учесть!
А может, и учли? Отчего перед самой войной была резко свернута программа Большого океанского флота? Достраивались лишь корабли в достаточно высокой готовности. Значит, какое-то открытие было сделано в конце тридцатых? Даже не по заданию флота — в какой-нибудь закрытой конторе вроде Остехбюро. Но тогда союзники точно ни при чем — у них подобные программы идут полным ходом. И в то же время К-25 никак не могла быть построена на наших верфях!
Есть такое понятие — стандартизация. Так на К-25 даже мелочи заметно отличаются от общепринятых в нашем флоте. И исключения лишь подтверждают правило — очень похоже, что нововведения при модернизации и ремонте подлодок ЧФ и, наверное, других флотов, делаются как раз по образу и подобию аналогичных систем К-25. Как было, когда на Балтике подняли английскую L-55, потопленную в девятнадцатом, считавшуюся за последнее слово британской техники — и что-то с нее перенимали в конструкции наших лодок. И по времени сходится, если К-25 воюет с осени сорок второго, а волна «модернизации» началась летом сорок третьего. Как и оснащение кораблей новыми радио- и гидролокаторами, резко превосходящими предыдущие образцы — но даже «Тамир-9» по своим возможностям уступает акустике К-25 очень сильно. Обнаружение «на слух» надводной цели дальше, чем радиолокаторы «Ворошилова», такого просто не может быть! И столько технических новинок, соединенных вместе, это невероятно. В то же время все надписи на оборудовании по-русски. Загадка!
И люди? Командир, Лазарев, проговорился, что он «потомственный военный моряк, в третьем поколении». Тогда в семнадцатом он должен быть гардемарином, а дальше? Если он после служил в РККФ, и успешно, раз получил контр-адмирала — то я должен был его знать! Да и не помню я этой фамилии среди «их благородиев» царского флота. Ладно, я уже после на море пришел — но у Басистого спрашивал, он еще до революции начал служить, матросов тогда заставляли заучивать фамилии всего вышестоящего начальства, да и на берегу встречаясь, обменивались, «этот добрый, без дела в морду не бьет, а этот — сущий дракон». Мог быть среди тех, кто в двадцатом с Врангелем в Бизерту ушел, там Морской Корпус еще работал, и даже один или два выпуска сделал. А после — его товарищи чекисты завербовали, нашли еще какого-то гениального ученого, как в каком-то романе у Беляева, и сумели на американской верфи такое чудо построить и в СССР перегнать?
Нет — случалось мне общаться даже с теми из
Итого имеем, по сути, подводный линкор. Который может уничтожить практически любого надводного или подводного противника, сам оставшись неуязвимым, а с большой вероятностью, даже и необнаруженным. И не нуждается в охранении — ну если только у врага такие же сверхлодки не появятся. Представляю «ютланд» следующей войны, битву десятков быстроходных субмарин, каждая размером с дредноут. Хотя вижу слабое место — с самолетами они никак, в непересекающихся пространствах, сами невидимы, а значит и неуязвимы, но и ПВО отсутствует как класс. А в войне на море будут задачи морских перевозок и десантов, значит, нужны и надводные корабли с мощным зенитным вооружением, и авианосцы, «плавучие аэродромы», а внизу под эскадрой или конвоем ходят такие вот лодки-охотники, обеспечивая ПЛО. Новая война на море выходит совершенно не похожая на современную! И такие корабли, как «Ворошилов», будут годны лишь для того, чтобы по берегу стрелять!
Но это уже будущая война — не верю я в вечный и всеобщий мир, пока существует мировой капитализм. Выходит, у нас сейчас шанс против немцев с правилами этой войны — врезать по тактике «завтра»? На севере фрицы так и не смогли ничего противопоставить. Но тогда и здесь у них лучшая тактика — это не соваться в море вообще!
Значит, у нас развязаны руки. Конечно, нельзя возложить на одну лодку задачи целого флота — но не надо бояться боя с надводной эскадрой Еврорейха, имея такой козырь в рукаве. И наше ПЛО будет сильно облегчено. Можно действовать предельно решительно, несмотря на слабую боевую подготовку итальянцев. В самое ближайшее время выйти на советско-итальянские учения, отработать хотя бы сплаванность эскадр. И становится возможным десант на Корсику, Сардинию, юг Франции — лишь бы прикрыли от авиации, а с легкими силами немцев, миноносцами и торпедными катерами итальянцы справиться должны!
А насчет тайны К-25 — после обязательно задам вопрос товарищу Кузнецову!
Сплошной аврал! Только торпеды приняли — адмиральский визит.
— Запретить просто, — сказал после комиссар ГБ Кириллов, — но должен командующий возможности подчиненной боевой единицы знать досконально, как вы правильно заметили. И еще одна причина — союзники так и не успокоились. Некто Честер Нимитц, американский «подводник номер один», кроме того что адмирал и комфлотом, в прошлом году запрос присылал, нельзя ли его доверенному лицу осмотреть русский «фтороход», и британцы тоже уже обращались, за компанию. Пока отбрехиваемся — но грубость нежелательна, нам союзники еще нужны. Вот и интересно мне, и кое-кому повыше, к каким выводам можно прийти, у вас на борту побывав — возьмут о том рапорт с товарища Владимирского те, кому положено.
— Война кончается, — отвечаю, — еще месяца два-три, и Гитлеру капут. А после будут нам англо-америкосы нужны?
— А куда они денутся? — усмехнулся наш «жандарм». — Вы, Михаил Петрович, про Японию забыли? И дело даже не в мести за Порт-Артур и Цусиму, а в восстановлении законных интересов нашей державы на Тихом океане. Это нормально, что наш флот там надвое разделен, пока Курильские острова у самураев — из Владивостока в Петропавловск-Камчатский через японские проливы идти? А пол-Сахалина их по какому праву? А главное, представьте — будут США воевать там одни, без нас — и не только Японию раздавят, хотя бы и положив там миллион своих, но и влезут в Китай всеми копытами. И как вам — получить аналог Южной Кореи вашей истории, набитой американскими базами и войсками — против всей нашей границы от Казахстана до Владивостока? Придется нам воевать, даже не за интересы СССР, а за его выживание в будущем. Тем более что не будет никаких «двух Корей» — ничего мы американцам не обещали. А раз даже Трумэн у вас был заинтересован в нашей дружбе, пока Японию не разобьем — то ленд-лизу быть. Да и в дальнейшем, есть мнение, что худой мир лучше доброй ссоры. Потому за операцию «Полынь» вам Отечество благодарно — но боже вас упаси, товарищ Лазарев, хоть в чем-то еще самовольничать. С Рудневым варяжским себя не путайте — в отличие от него, у вас послезнания нет, ничего пока не определено, как повернется после Победы.
Это Кириллов на статью из «Морского сборника» намекает. В февральском номере было, в память сорокалетия подвига «Варяга» и «Корейца» в Порт-Артуре. И приводилась там такая точка зрения, что если бы Руднев, взяв на себя ответственность и наплевав на все международные нормы, открыл бы огонь первым, причем не по японской эскадре, а по транспортам с войсками, когда они еще за день до того входили в бухту Чемульпо, и перетопил бы их на фарватере — то сорвал бы высадку первого эшелона японского десанта на материк и подарил бы нашим неделю, а то и полторы-две на развертывание войск на суше. После чего «Варяг» мог с чистой совестью топиться, так как свою задачу он выполнил бы на все сто. Вот только принять такое решение Руднев, типичный офицер мирного времени, не мог принципиально — тут нужен был человек, прошедший войну, у которого в инстинкты, в подкорку вбито совсем иное. Как какой-то американец сказал: «Стреляй первым, и лучше меня после судят, чем хоронят».
— Так мы не про мир «Варяга-победителя» говорим, — заметил Кириллов. — Кстати, Дойников хорошую вещь написал, патриотичную, и очень возможно, ее даже издадут. Но после, году так в 1954, и капитально переработав. А вы поставьте себя на место реального Руднева, которому ничего не было известно. Решились бы вы, на свою ответственность, начать войну? Или, чтобы у вас не было соблазна параллель с японским адмиралом Уриу провести, когда он британский пароход «Коушинг» с китайскими солдатами топил, в мирное время — и получил за это лишь награду. Представьте себя на месте командира нашего корабля в каком-нибудь Сингапуре, году в шестьдесят втором. И американцы по отношению к вам действуют откровенно угрожающе, но пока не стреляют. Вы решились бы начать атомную войну? Даже ценой собственной тактической победы?
— Решился бы, — отвечаю уверенно, — поскольку война началась бы лишь в случае, когда политическое решение уже принято. То есть все равно начнется, так лучше хоть на своем участке нанести врагу урон. А когда агрессор не готов, то любой инцидент спустят на тормозах. Как мы в тридцать седьмом в Испании «Шеер» бомбили, или в восемьдесят первом иракцы влепили ракету в американский фрегат, и что?
— А вы не подумали, что кроме состояния «готов» или «не готов» может быть еще и «на грани»? — спросил Кириллов. — Когда все еще на развилке, но один камешек может лавину столкнуть?
— Держались же, — отвечаю. — Про «боевую службу» знаете? Когда наш крейсер, примерно как «Ворошилов», должен в мирное время постоянно висеть на хвосте американского авианосного соединения, в пределах досягаемости своих орудий. И, получив приказ, расстрелять авианосец в считаные минуты, до того как быть самим потопленными — как камикадзе. Причем в Суэцкий кризис, а вроде и еще было такое, поводом для войны мог считаться массированный взлет палубной авиации — после чего надо было стрелять, не дожидаясь никакой команды с берега. Чаще всего такую службу в Средиземке несли, начиная с семидесятых. Почти двадцать лет, до девяносто первого — но обошлось же!
— Вопрос прямой и конкретный: что было бы, попади вы не в сорок второй, а двадцатью годами позже, в ваш Карибский кризис? — прищурился Кириллов. — И американцы ведут себя предельно враждебно. Вы бы влепили в них атомным зарядом, без санкции правительства — решив патриотически, что так будет лучше, или банально спасая себя, если бы янки атаковали? Зная вас, почти уверен, что так бы и было. И — привет, Третья мировая! Когда вы в январе норвежцев у Шпицбергена атаковали — да, формально выполняя приказ — нашлись такие «доброжелатели», что сигнализировали: Лазарев союзников больше, чем фашистов ненавидит и строго в рамках приказа старается так, чтобы у тех всегда был максимум жертв. И всерьез рассматривалась возможность вас с К-25 снять, на берег перевести, в Наркомат ВМФ или на преподавательскую работу, а назначить или вашего помощника, или даже Видяева — но товарищ Сталин Кузнецова послушал, авторитетно заявившего, что при смене командира по уставу положено экипажу весь курс боевой подготовки пересдать, и первые походы с проверяющим из штаба — а где такого найти, кроме вас же? Вот и вышло, что за все Головко с Зозулей пришлось отдуваться, и мне тоже досталось. Так что имейте в виду!
Поделиться книгой: