Иисус. Жизнеописание

После пошла она домой и «тайно» позвала сестру свою Марию и сказала ей: «Учитель здесь и зовет тебя». Мария тотчас побежала туда, где ждал Иисус. Он еще не входил в селение. Иудеи, бывшие с нею в доме и утешавшие ее, пошли за нею, полагая: «она пошла на гроб – плакать там». Мария, увидев Иисуса, пала к ногам Его и сказала: «Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой». Она заплакала, и Иисус вместе с нею «восскорбел духом и возмутился». Он сказал: «где вы положили его?», и ответили они: «пойди и посмотри». «Иисус прослезился», – добавляет Иоанн. «Смотри, как Он любил его», – шептали иудеи. А кое-кто говорил: «Не мог ли Сей, отверзший очи слепому, сделать, чтобы и этот не умер?» Иисус же, опять скорбя внутренне, пришел ко гробу. «То была пещера, и камень лежал на ней». «Отнимите камень», – велел Иисус. Марфа, женщина прямая и неизменно рассудительная, предупредила: «Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе». Но Учитель напомнил: если будешь верить, увидишь славу Божию. Камень отняли, Иисус возвел глаза к небесам, и промолвил: «Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал Меня». И громким голосом воззвал: «Лазарь! иди вон». И вышел покойный, «обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами». «Развяжите его, пусть идет», – распорядился Иисус (Ин. 11: 28–44).

Воскрешение Лазаря – одно из величайших чудес, явленных Иисусом. Спаситель не мог ни отказаться сотворить его, ни сохранить его в тайне, как делал обычно. Свидетелями этого чуда стали толпы благочестивых иудеев, многие из коих тот же час обратились и уверовали, что Иисус и впрямь Сын Божий. Другие же вернулись в Иерусалим и пожаловались фарисеям и священникам храма: дескать, происходит какая-то бесовщина и вскоре можно ждать смуты. Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет. Они спрашивали друг друга: «что нам делать? Этот Человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим, и народом» (Ин. 11: 47–48).

Один же из них, некто Каиафа, бывший первосвященником в тот год, укорял их: «вы ничего не знаете». Он сказал, «лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб». Он напомнил, что Иисус – избранный: «С этого дня положили убить Его» (Ин. 11: 50, 53). В этом отрывке Иоанн показал: чудеса – своеобразная палка о двух концах. Чудеса убеждали людей в том, что Иисус – не обычный человек. Но эти же чудеса вызвали гнев у властей Иудеи. Несмотря на истинность сотворенных чудес – а еще скорее именно потому, что они верили или почти верили в нее, – священники, книжники, фарисеи и другие правоверные иудейские фанатики решили, что Иисус угрожает им самим и всему еврейскому народу. Именно чудеса, их наглядность и истинность, подтолкнули евреев к решению расправиться с Иисусом. Чудеса привлекали внимание к настоящей угрозе – учению Иисуса, могшему низвергнуть все исконные древние ценности иудейского вероучения. Фанатиков пугало то, что впереди виднелся новый мир, в котором надлежало царить добру и нравственности. Поговорим же об этом.

Глава 4

Что проповедовал Иисус и почему

Иисус проповедовал без малого три года – странствуя по юго-восточной Галилее и посещая Иерусалим. Поначалу Его служение сосредоточилось в Капернауме, на берегах Галилейского моря, откуда Иисус наведывался в Иерусалим и в некоторые земли Самарии. Примерно через полтора года Он исходил Галилею вдоль и поперек, посетил Назарет и другие селения. После этого Спаситель отправился на восточное побережье Галилейского моря и сызнова обошел все галилейские селения. Третье путешествие включало в себя посещение Тира, Сидона, Десятиградия, Кесарии Филипповой. Под конец Своего служения Иисус побывал в Перее, в Иудее и снова в Галилее – затем последовал торжественный вход в Иерусалим, где Спасителя вскоре схватили и распяли.

Иисус проповедовал непрерывно. Даже во время путешествия Он продолжал учить Своих спутников. Не сохранилось достоверных сведений о том, что Он читал проповеди подобно священнослужителям или проповедовал по некоему расписанию. В сущности, не следует говорить, что Иисус «проповедовал». Точнее будет сказать: учил. Учил, как Его подвигал Дух Святой – часто в ответ на то, что Он слышал и видел, часто в ответ на заданный вопрос. Он учил и в синагогах – в тех, где служители относились к Нему дружелюбно, – или прямо под открытым небом. Таким образом, Иисус не был связан чем-то вроде нынешней академической программы, предписывающей, чему и как учить. Он все время был занят работой и все же находил время побеседовать, причем отнюдь не о пустяках. Его поучениям чужда суетность. Конечно, Иисус, будучи по сущности Своей не только Человеком, но и Богом, находился вне времени и пространства. Он мог останавливать время – и делал это, мог уничтожать узы, налагаемые пространством. И особенно в тех случаях, а это бывало часто, когда желал помолиться где-нибудь на горе или холме, вне пространства и времени. А в остальное время Иисус поучал Своих апостолов даже за трапезой: общительный и жизнерадостный, Иисус предпочитал проповедовать, когда слушавшие, будучи совершенно спокойны, наслаждались едой и дружеской беседой. По моим подсчетам, за три года Своего служения Иисус читал наставления перед собравшейся толпой последователей не менее четырехсот раз, а еще чаще Он делал это, если выдавалась возможность, в непринужденной обстановке. В редкие дни отдыха, что иногда выпадали Ему, Спаситель рыбачил на великом озере, по берегам коего проповедовал. Ученики тоже рыбачили – они хорошо помнили свое прежнее дело. Иногда Иисус ложился на корме и засыпал.

Чему же учил Иисус? У Него не было того, что мы назвали бы «системой» или «учебной программой». Единственный способ познать Его учение – прочесть все Евангелия – причем не единожды, – пока сущность этого учения не проникнет в душу. В древности на Ближнем Востоке, за многие столетия до рождения Христа, когда из первобытной дикости только начинало подниматься цивилизованное общество, вера и страх перед богами служили орудиями воспитания – и возникали сложные своды законов, помогавшие поддерживать порядок, поскольку не было в те времена еще ни «парламентов», ни «конституционных органов». Религиозные правила подкреплялись ворохами добавочных наставлений: их писали священнослужители, книжники, законоведы. Особенно это касалось иудеев, чьи религиозно-правовые понятия восходят к Моисею или даже к Аврааму. К тому времени, когда родился Иисус, иудеи разрабатывали свод своих правовых обязанностей уже добрых два тысячелетия. За это долгое время Бог успел сделаться в их сознании чем-то неясным, далеким и грозным – а вот законы были действительностью: повсеместной и гнетущей.

Иисус был своего рода «революционером», изрядно преобразившим все иудейские религиозные понятия. Иудаизм переставал быть верой законодательной и карающей: карать больше приличествовало римскому кесарю и его легионерам. Теперь в Бога верили согласно велению сердца и душевному влечению. Спаситель вовсе не отвергал иудейских законов как таковых. Он лишь выделил из них нравственные понятия, а все прочее оставил без внимания. Вместо законов он говорил о Царстве Божием или Царстве Небесном. Истинно верующий – не тот, кто повинуется всем законам, но тот, кто, переродившись духом своим, войдет в Царство Небесное. Бог стал не далеким, устрашающим Яхве, а Отцом.

По сути, в учении Христа вся человеческая раса была «чадами Божиими». Чаще всего Иисус обращается к Создателю, говоря «Отец» или «Отец Небесный». По словам Луки (11: 2–4), когда ученик спросил его, как молиться, Иисус научил его молитве «Отче наш», известной с тех пор как Молитва Господня. Это удивительно сжатое и емкое, сердечное обращение – не к невидимому Божеству, восседающему где-то на высокой горе, а к родному Существу, Отцу сплоченной семьи. Позже, накануне Страстей Господних, в Гефсиманском саду, Иисус обращается к Богу с более долгой, более отвлеченной молитвой «Отче наш», текст которой полностью приводится в семнадцатой главе Евангелия от Иоанна. Иисус всегда учил Своих последователей: хоть наш мир и был сотворен Господом, хоть он и прекрасен во многих отношениях, хоть благами его можно наслаждаться и пользоваться в разумных пределах, а все же он изрядно отличается от Царства Божьего. Этот мир чужд человеку. Мы не можем чувствовать себя здесь вполне уютно, нам словно чего-то недостает, мы утратили нечто важное.

Как же обрести утраченное и снова почувствовать себя «единым целым»? Этого невозможно добиться, просто повинуясь бесконечным законам и даже творя добро, сколь бы похвально это ни было. Все зависит от милости Бога, Чей Сын был и олицетворением и орудием искупительной жертвы. Земную жизнь дулжно посвятить самосовершенствованию: пусть каждая душа стремится уподобиться Господу, насколько это возможно для человека. Задача эта сделалась проще, а цель достижимее – именно потому, что Сын Божий воплотился Человеком.

Суть учения Христа в воссоединении человека с Богом. Важен не мир сам по себе: он есть лишь эпизод во времени и пространстве; важны обитающие в мире люди: их пребывание на земле временно, их цель – возродиться для вечной жизни и соединиться с Богом. Уже в преддверии смерти Иисус молился за своих преданных последователей: «Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду. Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы» (Ин. 17: 11).

В глазах Иисуса преданные Ему чужды этому миру: «…они не от мира, как и Я не от мира», эта фраза настолько важна, что Спаситель повторяет ее несколько раз (Ин. 17: 14, 16). А затем добавляет (17: 20–26):

«Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, – да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены2 воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня. Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира. Отче праведный! и мир Тебя не познал; а Я познал Тебя, и сии познали, что Ты послал Меня. И Я открыл им имя Твое и открою, да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них».

Иисус произносит эту прекрасную сокровенную молитву, преклонив колени. Моисей учил иудеев молиться стоя и вслух, воздев руки, устремляя взор к некоему неумолимому Божеству, что восседает едва ли не где-то на Гималайских вершинах. Иисус ввел обычай при молитве уподобляться ребенку, доверчиво преклоняющему колени у ног родителя. Молиться следует молча, искренне и втайне. Для Иисуса очень важно, как именно произносится молитва. Его учение разрушило все прежние представления. Христос перевернул мир – ранее притворный и порочный, – показал, каким он должен быть на самом деле. Когда Спаситель учил своих апостолов и весь народ, как следует поступать, происходила ошеломительная переоценка ценностей. Он изложил ряд наставлений, известных как заповеди Господни. Эти наставления отчасти звучат в Нагорной проповеди (Мф. 5: 3–12), отчасти в Проповеди на равнине (Лк. 6: 20–23). Эти заповеди следует соотносить и с другими наставлениями Иисуса, что приводятся во всех Евангелиях и могут служить верующему человеку путеводителями по жизни, со всеми ее насущными нуждами. Мир и впрямь перевернут: на смену гордыне, честолюбию, корысти, жажде власти, денег и наслаждений пришли бедность и смирение.

Не следует забывать: края, в которых проповедовал Иисус, были землей противоречий и противоположностей – подчас и диких, и свирепых. Долгое и в хозяйственном отношении успешное царствование Ирода Великого многим принесло изрядный достаток, а кое-кому – и сказочное богатство. Уничтожение пиратов, расширение торговли, незыблемость новой Римской империи позволяли купцам быстро сколачивать огромные состояния. Рачительные земледельцы тоже из года в год получали достойные доходы. Однако, как говорил Иисус, «нищих всегда имеете с собою» (Мф. 26: 11, Мк. 14: 7, Ин. 12: 8), а хозяйственное процветание привлекало бесконечное количество пришельцев с севера и востока; в итоге повсюду возникали бедняцкие селения. Евреи помогали своим неимущим – тут они всегда были куда более совестливы, чем другие народы, – а все же нищих, калек, прокаженных, слабоумных и душевнобольных оставалось несметно. Более того, даже благотворительность превратилась в источник спеси и гордыни. Иисус всегда подчеркивал: не само благодеяние важно, каким бы впечатляющим и добродетельным ни выглядело оно, а чувства, за ним стоящие. Он видел, как преуспевающий человек, ставший филантропом, превращался в надменное чудовище. Точно так же бедность могла принести с собой подлость, низость и жестокость. Иисус же искал «нищих духом» – новое понятие, введенное Им в обиход. Им обозначались люди, чьи помыслы были выше повседневных благ, а разум – попросту чужд корысти, наживе и накопительству.

Таким образом, в главе пятой Евангелия от Матфея сказано: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» – эту заповедь блаженства Иисус называет первой. И далее: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное» (5: 3–10). Лука повторяет суть этого учения, но добавляет еще целый ряд предостережений, относящихся к тем, кто жаждет преуспеяния в земной жизни.

Многие из них будут благоденствовать, но только в этом мире, не в ином. «Напротив, горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете». Иисус особо предупреждает этих людей: «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо!» (Лк. 6: 24–26). Это означает, что их поступки, речи, помыслы в основе своей фальшивы.

Это учение казалось и совершенно новым, и весьма суровым; непросто было следовать ему. Ни в Ветхом Завете, ни в священной литературе древнего Ближнего Востока не найти ничего подобного. К тому же, по словам Луки, Иисус дополнил его еще более сложными заветами и правилами: «…любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Ударившему тебя по щеке подставь и другую, и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку» (6: 27–29). Но более всего Учитель предостерегал не осуждать других людей: «Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете» (Лк. 6: 37).

В этом поучении Иисус особо подчеркивает: по-настоящему важны отнюдь не внешние действия, но внутренние чувства и порывы. В многозначительном отрывке, который приводит Матфей (5: 21–48; 6: 1–34) Иисус настаивает на том, что злые чувства, не обузданные вовремя, ведут к серьезным грехам. Еще древними сказано: кто убьет, тот подлежит суду, утверждал Учитель. «А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду». Негоже ругать и оскорблять другого человека и «кто скажет: “безумный”, подлежит геенне огненной». Посему «примирись с братом твоим» и «мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним». Конечно, прелюбодеяние греховно, всякий это знает. «А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». Не следует клясться; Иисус предостерегает от клятв. Речь должна быть простой и понятной: «да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого». Сказано было: «люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Он просил Своих слушателей поступать именно так, «да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных». «Итак, будьте совершенны, – продолжает Иисус, – как совершен Отец ваш Небесный». Милостыню следует подавать тайно, «не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди». «У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая». Не молись на улицах, но «войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему». «Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры», но ведите себя как обычно – приносить жертву, как и молиться, нужно втайне.

Бренности и бессмысленности преходящего земного мира в проповедях Спасителя часто противопоставляется незыблемость Царства Небесного. «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Не заботьтесь о еде, питье и одежде: «Душа не больше ли пищи, и тело одежды?» «Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом», и пошлет вам необходимое. «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 7: 19–21, 25, 32, 33–34).

Многие из высказываний Иисуса, которые приводят Матфей и Лука, знакомы нам с раннего детства. Но в Его время они поражали новизной, вызывали изумление, гнев, страх, сомнение – и смятение. Проповеди, произносимые Иисусом в полях, заставляли мужчин и женщин думать и спорить. Марк рассказывает нам, что Иисуса однажды спросили: какая заповедь наиважнейшая? Спаситель ответил словами из Второзакония Моисеева: «…возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею». А потом добавил из Левита: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мк. 12: 30, Мф. 22: 37, Лк. 10: 27). Иисус был первым, Кто свел две эти ветхозаветные заповеди воедино, ставя их во главу угла праведной жизни – «на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мф. 22: 40). Книжник, задавший этот вопрос, изумился новому толкованию и с восторгом записал, что ответ Иисуса «есть больше всех всесожжений и жертв». На это Иисус ответил: «…недалеко ты от Царствия Божия» (Мк. 12: 28–34). Далеко не все книжники были слепы и глупы, Иисус всегда мог отметить достойных.

Когда один законник спросил Иисуса «а кто мой ближний?» (Лк. 10: 29), он ответствовал: всякий человек. Он превратил сострадание, которое время от времени испытывает каждый из нас, во всеобъемлющее учение о любви. Спаситель учил любви к человечеству в целом. Греческое слово philanthropia (филантропия, человеколюбие), обозначающее это понятие, с тех пор сильно поизносилось и порядком испачкалось от частого и не всегда правильного употребления. А во времена Иисуса его как понятия не существовало вообще. Мысль о любви ко всему роду человеческому никому не приходила в голову – будь то греки или варвары, иудеи или иноверцы. Сострадание – любовь – было у всех весьма избирательно. Греков учили ненавидеть варваров, иудеев учили ненавидеть иноверцев и самарян. Римляне презирали покоренные ими народы. Все свободные мужчины и женщины ненавидели и опасались рабов. Аристотель, пожалуй самый утонченный и просвещенный человек того времени, считал рабов всего лишь «одушевленными машинами». В этом отношении весь умственный, общественный и расовый климат во времена Христовы был непримиримо враждебен учению Спасителя. Иисус попал в общество, в котором богобоязненных евреев учили, а они, в свой черед, учили других, что иноверцы, не знающие их закона, прокляты. Иисус же стремился пояснить: сострадание беспредельно, в буквальном смысле этого слова. Иначе это не сострадание, а лицемерие. Милосердие теряет всякий смысл, ежели проявляется избирательно. И тут звучит еще одна заповедь, столь же важная, как любая из десяти заповедей – или все они вместе взятые. Бог безупречен – и Бог возлюбил всех людей. Посему любой, различающий людей – или, того хуже, презирающий их – из-за национальности, расы, вероисповедания, мировоззрения, возраста, пола, рода занятий или прошлых прегрешений, тому нет пути в Царство Божье. Напротив, Небесные врата будут замкнуты для него.

Главная причина позднейшего всемирного распространения христианства кроется в том, что Иисус был своего рода «универсалистом». «Я… всех привлеку к Себе», – говорит Он (Ин. 12: 32). «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него» (Ин. 3: 16–17). И во всеобъемлющей миссии Спасителя не было никаких запретов и ограничений. Когда Он давал последние наставления Своим апостолам, то не указывал никаких географических, общественных, национальных или расовых ограничений. Учитель велел им: «идите по всему миру» (Мк. 16: 15) и «научите все народы» (Мф. 28: 19).

Этот «универсализм» был присущ Иисусу с вочеловечения и до самого распятия. Его Матерь была иудейкой по рождению, но Отец Его, Господь Бог, был выше всяких различий между людьми. У Него не было ни дома, ни страны, ни расы, ни черт, которые привязывали бы его к определенному племени, народу или месту. Он принадлежал Царству вне времени и пространства. Любовь объединяла Его со всеми людьми. Он был воплощением человеколюбия, и Его жертва на кресте стала высшим актом любвеобилия и во дни земной Его жизни, и во все времена: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15: 13). Друзьями же Он считал всех до единого. Не было ничего недоступного для людей в Иисусовом учении – самом всеобъемлющем из бывших когда-либо. Ни до, ни после Спасителя никто столь тепло, уверенно и естественно не принимал в объятия весь род людской.

Глава 5

Поэзия и притчи, вопросы и молчание

Вполне понятно, что учение Христа находило отклик в человеческих душах. Где бы Он ни появлялся за три с половиной года Своего проповеднического служения, толпы народа собирались послушать Его. Не то чтобы Его учение пользовалось всеобщим вниманием – во многих отношениях, конечно, пользовалось, хотя звучало сурово и требовательно, призывало к добродетели и самопожертвованию, – а дело было в том, что проповеди Спасителя звучали поистине завораживающе. Он часто обращался к толпе под открытым небом, но всякий мог отчетливо слышать каждое произнесенное слово. Голос Его, звучный и внятный, успокаивал людей, речи не утомляли и не навевали скуки. Правду сказать, Иисус был не столько оратором или проповедником, сколько поэтом. Он думал и говорил, как поэт – образами, сравнениями и метафорами, что навеивала сама окружавшая природа. Когда Он говорил, перед внутренним взором слушателей возникали яркие, понятные картины. Христа возможно звать поэтом добродетели, певцом праведности, менестрелем божественной любви. Речь Его звучала песней рапсода, когда же Он проповедовал, слова сплетались то в палинодию, то просто в изумительные стихи.

Не случайно в Евангелии от Луки, в главе, описывающей рождение Иисуса, представлены три стиха. Это Magnificat – Песнь Пресвятой Богородицы (1: 46–55), Benedictus, или Песнь Захарии (1: 68–79), и Nunc Dimittis – «Ныне отпущаеши», духовное прощание старца Симеона, служителя храма Иерусалимского (2: 29–32). Все три стихотворения положены на музыку, исполняются многими народами христианского мира. Однако поэзия Иисуса – это скорее поэзия слова, а не рифмы, хотя иногда в ней прослеживается некий ритм. Так, в заповедях блаженства, приведенных Матфеем (5: 3–12), филологи отмечают примеры того, что ученые-стиховеды зовут синтетическим параллелизмом: вторая строка любого двустишия дополняет и разъясняет смысл первой. А в главе 11-й Евангелия от Матфея (28–30), в прекрасном гимне труду, заметен четкий ритм. Осмелюсь привести весь отрывок разбитым на стихотворные строки более дробно, чем в евангельском тексте:

Придите ко Мне,все труждающиеся и обремененные,и Я успокою вас;возьмите иго Мое на себяи научитесь от Меня,ибо Я кроток и смирен сердцем,и найдете покой душам вашим;ибо иго Мое благо и бремя Мое легко.

Слова Иисуса иногда представляют собою сплав поэзии и прозы, как, например, в этом отрывке (Мф. 8: 20):

Лисицы имеют норыи птицы небесные – гнезда,а Сын Человеческийне имеет где приклонить голову.

У Иоанна (21: 18) читаем следующий отрывок о старости:

Когда ты был молод,то препоясывался сами ходил, куда хотел;а когда состаришься,то прострешь руки твои,и другой препояшет тебя,и поведет, куда не хочешь.

И даже там, где нет ритма и форма повествования вполне прозаична, – даже там слова Иисуса отличаются особой поэтичностью, богаты метафорами, сравнениями. В каждых десяти строчках Его проповеди можно найти некий удивительный, незабываемый образ, который до сих пор часто используют в своих произведениях писатели всего мира. Неодушевленные предметы оживают, животные приобретают черты, присущие человеку, а сам человек часто приобретает достоинство, глубину и вдохновенность благодаря блестящей образности слога Иисусова. Мы слышим о «живой воде» (Ин. 4: 10) и о «слепом, который водит слепого» (Лк. 6: 39). Иисус жаждет собрать чад Иерусалима вместе, «как птица птенцов своих под крылья» (Лк. 13: 34). А вот чудный образ простого пахаря, который должен сеять «денно и нощно», и «как семя всходит и растет, не знает он» (Мк. 4: 27). Иисусу нравились одинокие деревья, растущие в пустынных местах – олива, смоковница, виноградная лоза; Он с любовью и благодарностью вкушал их плоды. Иисус рассуждает о конце лета, о богатом урожае. Ему дороги корни, ветви и листья – Иисус сравнивает их с людьми. При помощи слов Иисусу удается вызвать в воображении некую живую картину. Создаваемые им фразы стали неотъемлемой частью литературы, примерами поэтических приемов: «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит» (Ин. 3: 8). А у Матфея (11: 7) он вопрошает: «…чту смотреть ходили вы в пустыню? трость ли, ветром колеблемую?» А когда Иисус говорит: «…предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Мф. 8: 22), он добавляет поразительное замечание: «…не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10: 34), что снова заставляет задуматься. Иисусу близок образ огня: «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк. 12: 49). «Ибо всякий огнем осолится, и всякая жертва солью осолится» (Мк. 9: 49). Еще один полюбившийся образ – соль: «Соль – добрая вещь; но ежели соль не солона будет, чем вы ее поправите?» (Мк. 9: 50; ср. Лк. 14: 34, Мф. 5: 13). Своих учеников он называет «солью земли» (Мф. 5: 13). И еще мы узнаем о соли, брошенной в навоз. Снова и снова говорит Иисус о красоте природы, о том, что Бог и «траву полевую… одевает» (Мф. 6: 30), о лилиях, столь божественно прекрасных, что «Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них» (Мф. 6: 29; Лк. 12: 27). Превосходный стих в Евангелии от Луки: виноградарь жалеет свою смоковницу и умоляет хозяина не рубить дерево лишь за то, что оно вот уже три года не приносит плодов: «господин! оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом, – не принесет ли плода; если же нет, то в следующий год срубишь ее» (Лк. 13: 7–9).

Иисус часто сравнивает Свою миссию с чашей, которую Господь вручил Ему и которую должно испить до дна. Он использует эту метафору трижды (Мф. 20: 22; Лк. 22: 20; Ин. 18: 11). Как я уже отмечал, Учитель постоянно говорит о пастухе и его овцах – этот образ мы встречаем чаще других простых сельских образов. Так, Он описывает, как пастух сгоняет овец в стадо ради безопасности, как оберегает от волков. Настоящий пастух отличается от простого наемника: знает каждую свою овцу, а овцы узнают пастуха, идут на его голос. И если овцы разбегаются и некоторые могут потеряться, то истинный пастырь оставляет стадо, чтобы найти отбившуюся овцу, и радуется искренне, когда находит ее. «Я есмь пастырь добрый, – говорит Иисус, – и знаю Моих, и Мои знают Меня» (Ин. 10: 14; ср. Ин. 10: 11, Мф. 9: 36, 18: 12, 26: 31; Лк. 15: 4). Он также говорит: «Я свет миру» (Ин. 9: 5). Свет и его противоположность, тьма, – излюбленные образы, которые Спаситель использует с большой страстью и силой. Он пришел в мир, по Его словам, «…делать дела Пославшего Меня, доколе есть день; приходит ночь, когда никто не может делать» (Ин. 9: 4). Все Евангелие от Иоанна, с самой первой строчки, – не что иное, как эпическая поэма в прозе, прославляющая свет. В этих строках «свет» сравнивается с познанием Божественной истины, «Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир» (Ин. 1: 9). На протяжении всей проповеднической деятельности Иисуса мы наблюдаем поразительные противопоставления света истины – тьме невежества, тьме зла, тьме врага рода человеческого. Иисус всегда стремился исцелить незрячего, ибо даровать прозрение – вот основная цель Его служения. А «видеть», «знать», признавать истину и следовать ей – вот основа Его учения.

В Евангелии от Иоанна также со всей очевидностью показано, что в учении Иисуса прослеживается непрерывная связь между словом, светом и жизнью. Иисус пришел в этот мир, чтобы проповедовать слово: «…слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь» (5: 24). Иисус неизменно утверждает: то, что мы зовем телесной смертью, – лишь «сон». Настоящей смертью должно считать грех. В противоположность этому «жизнь» есть грядущее Царство Небесное – вневременное, вечное. В самом начале Евангелия от Иоанна возникает емкая, исключительно важная метафора, описывающая свет: «В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков» (1: 4). Это и поэтический, и философский образ. Иисус, проповедующий высокую нравственность, уверен: любое человеческое существо, несмотря на все грехи и все слабости, бессознательно стремится к истине. Тому свидетельством – Слово, Логос, то есть Сам Иисус. Слово истины привлекает чад Божьих, они тянутся к свету, как железо к магниту, – а грубые камни остаются недвижимы. Любить свет – значит любить истину. Эту глубокую философскую мысль, как ни странно, без труда постигают простые, необразованные люди – главным образом, именно потому, что она выражена столь поэтично.

Свет и тьма: Евангелия служат своего рода словесными подмостками, на коих мысль Иисуса выступает особенно ярко, словно представленная художественным приемом chiaroscuro – светотенью, где контраст меж темным и светлым особенно заметен. Мы видим постепенный переход от легких проблесков зари к ослепительному свету; клубятся облака, постепенно сгущающиеся в тяжелые грозовые тучи, освещаемые вспышками молний; потом они рассеиваются – и тьма, воистину сатанинская, наконец уступает лучам – таким ярким, пронизывающим, каким и дулжно быть лучам Божественного сияния. Противостояние тьмы и света, постоянно подчеркивавшееся в проповедях Иисусовых, достигает наивысшего напряжения в полумраке Тайной вечери, в сумерках Гефсиманского борения, во тьме Распятия и, наконец, в заре занимающегося третьего дня – за коей вспыхивает наконец ярчайший свет Воскресения Господня. Рассматриваемая в этих живых метафорах вся земная жизнь Христа есть воплощение Света, его роста, распространения и приятия, его угасания и его чудесного воспылания в вечный негасимый огонь.

В этом и заключается поэтичность учения Иисуса. Но кроме того, Спаситель – прекрасный рассказчик. Особое место в Его проповедях занимают притчи. Притчи столь неотъемлемо важны для Нового Завета, Иисус настолько часто прибегает к этим кратким иносказаниям, что Его иногда называют Создателем этого жанра. На самом деле притчи появлялись и в других древних ближневосточных текстах. Есть несколько подобных рассказов и в Ветхом Завете. Учителя, приходившие до и после Иисуса, тоже говорили притчами. Но их целью было объяснять сложные тексты: притчи служили всего лишь орудием скучных, бесконечных нравоучений, именовавшихся «толкованиями». Притчи же Иисусовы заставляют слушателей мыслить, задумываться, углубляться в тайны вероучения. Тайны эти открывает человеку Бог, они оставались бы загадками, если бы не воля Божья. Высочайшие, запредельные понятия притча излагает простым, доступным языком. Иногда Иисус объясняет, почему прибегает к притчам. Так, Марк предположил, что Иисус отличал Своих духовно образованных учеников от прочих людей, собравшихся послушать Учителя: «Без притчи же не говорил им, а ученикам наедине изъяснял все» (Мк. 4: 34). Обращаясь к избранным ученикам, Он говорил: «вам дано знать тайны Царствия Божия, а тем внешним все бывает в притчах». Этот эпизод, в котором знание рассматривается как некое достояние, содержит довольно сложный для понимания отрывок: «Ибо кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» (Мк. 4: 11, 25). Эта фраза кажется необоснованной и даже несправедливой, если рассматривать ее как иносказание, относящееся к земному достатку. Но Иисус говорит о способности разуметь. Способный разуметь услышанное и увиденное получит знание больше прежнего, а неспособного уразуметь следует сперва избавить от прежних ложных понятий – отнять их, – дабы человек возмог учиться заново.

Дело в том, что, с одной стороны, учение Иисуса, ныне зовущееся христианством и пришедшее на смену иудаизму, гораздо более простая религия, чем иудаизм, с его бесконечными обрядами, каждый из которых погребен под ворохами бесконечных толкований. С другой же стороны, христианство – более сложное вероучение, ибо требует перелома в убеждениях и внутренней перемены. Соответственно, христианское мировоззрение немыслимо изложить в виде свода законов: тут надобно внутреннее, сердечное стремление к добру и свету. Иисус отлично понимал сложность учения, которое проповедовал, и притчи предназначались именно для того, чтобы вызвать упомянутый сердечный порыв. Все притчи пронизаны живейшим чувством: такими и были они задуманы. Иисус был всецело рассудительным и одновременно весьма живо чувствовавшим Человеком, будившим в других добрые чувства и отвечавшим на их пробуждение. Притча и была орудием, которое помогало чувствам слушателей пробудиться.

В Евангелии от Иоанна притчам уделяется гораздо меньше внимания, хотя и там есть несколько примеров подобных назидательных рассказов: притча о виноградной лозе в главе 15-й и о добром пастыре в главе 10-й. В Евангелии от Марка приводятся четыре притчи; все прочие – просто короткие сравнения. Большая часть притч представлена в Евангелиях от Матфея и от Луки. В Евангелии от Матфея мы находим восемь притч о Царствии Небесном в главе 13-й и в главе 18-й (о заблудшей овце и о жестоком слуге), в главе 21-й (притчи о двух сыновьях и о жестоких виноградарях). Лука цитирует больше всего притч; они сосредоточены в главах с 10-й по 20-ю и собраны тематически: притчи о доверии, тревоге, окончательном расчете; о пиршествах, о потерях, о пользе и тщете богатства, о молитве. Указать общее число притч непросто: по одним подсчетам, их около шестидесяти – шестидесяти пяти, по другим, более строгим, – всего около сорока. Иногда притчи, приводимые Матфеем и Лукой, несколько разнятся. Но семь притч упоминаются во всех трех Евангелиях: о новых заплатах на ветхой одежде, молодом вине в ветхих мехах, о сеятеле, о свече под сосудом, о горчичном зерне, о смоковнице и о злых виноградарях. Это не обязательно самые важные или многозначительные притчи. Так, две самые известные – о добром самарянине и о блудном сыне, – мы находим только в Евангелии от Луки (10: 30–37; 15: 11–32), равно как и притчу о нищем Лазаре и жестоком богаче (16: 19–31). Притчу о злых виноградарях мы находим только в Евангелии от Матфея, там же и мрачную историю о жестоком слуге, и прекрасную сказку о десяти девах.

Обычно притчу рассказывают как истинную повесть (сколь бы невероятно ни звучала она), и слушатели принимают рассказ на веру. Доверие слушателей особенно важно в случае с притчей о добром самарянине. Так, некий человек шел из Иерусалима в Иерихон и «попался разбойникам», которые ограбили его, изранили и сняли с него одежду. Слушатели соглашались: дорога из Иерусалима в то время печально славилась такими преступлениями (впрочем, не лучше обстояли тамошние дела и полстолетия назад, когда я сам впервые путешествовал по ней). Слушатели соглашались, что священники и левиты спокойно «прошли мимо» – люди прекрасно знали: представители иудейского духовенства нередко отличаются лицемерием и черствостью. Однако им было непросто поверить в милосердие, сострадание и благородство купца из Самарии. Этот добрый самарянин не только помог попавшему в беду человеку, но дал содержателю гостиницы два динария, чтобы тот позаботился о несчастном, пока он не выздоровеет. Об этом надлежало повествовать особо убедительно, поскольку иудеи – равно как и галилеяне, отделенные Самарией от Иудейских земель, – относились к самарянам с лютой и безотчетной ненавистью, которую нашему современнику трудно постичь. Наличествовало некое псевдорелигиозное неистовство, своего рода местный расизм наихудшего мыслимого свойства. Иисус рассказал эту притчу в ответ на вопрос «А кто мой ближний?». Притча прозвучала столь правдиво и убедительно, что повесть о добром самарянине вошла в литературу, изобразительное искусство и драматургию, как пример бескорыстной помощи человеку, попавшему в беду. Иисус привел пример того, что нынче назвали бы «универсализмом» – пожалуй, наиважнейшей составной частью учения о всеобщем единстве. Все мы друг для друга – ближние, и наше дружелюбное единение зависит не от племени, расы, цвета кожи или национальности, а от милосердия нашего и человеколюбия. Притче надлежало потрясти слушателей-иудеев, заставить их понять эту важную истину – и притча действительно потрясла: правдоподобие мелких подробностей понуждало поверить ей. Прекрасная история о благородстве и великодушии! – две тысячи лет подряд она заставляет людей, уже и понятия не имеющих о древней вражде иудеев и самарян, повсеместно восхищаться «добрым самарянином (самаритянином)» и по мере сил подражать ему.

Но тут заключается и некий добавочный смысл. Во всех двенадцати притчах прямо или обиняками упоминаются деньги. Хозяйство тогдашней Палестины уже основывалось на товарно-денежных отношениях – нигде не упоминается о простой меновой торговле. Более того, поскольку в Иерусалим ежегодно стекались несметные толпы паломников со всех концов огромной Римской империи, там были в обращении самые разные монеты из меди, сплавов, серебра и даже золота. И паломникам нельзя было обойтись без храмовых менял: следовало покупать голубей и ягнят, приносимых в жертву согласно обычаю. Иисуса возмущали торговцы и менялы, заполонившие храм. Спаситель испытывал стойкую неприязнь к деньгам, к торговле и богатству. Как явствует из Его притч, Иисус был всецело на стороне бедных. Он всегда утверждал: бедняки становятся лучше и добродетельней богатых. Учитель с прискорбием признавал: богатство развращает человека. Притча о нищем Лазаре и о злом богаче, так ярко изложенная в Евангелии от Луки (16: 19–31), показывает, как богатство поработило душу легкомысленного, потворствовавшего своим прихотям человека, который «одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно». А нищий по имени Лазарь был недужен – «и псы, приходя, лизали струпья его». Лазарь лежал у ворот, желая напитаться крошками, что падали со стола богача. «Великая пропасть», по словам Иисуса, зияет в этой жизни между богатыми и бедными. И богачи, пальцем не желающие шевельнуть в этом мире, дабы преодолеть ее, обнаружат: не меньшая пропасть существует и на том свете – но там бедные найдут утешение, а богатых ждут адские муки. Лука (15: 8–9) приводит слова Иисуса о том, что «какая женщина, имея десять драхм, если потеряет одну драхму, не зажжет свечи и не станет мести комнату и искать тщательно, пока не найдет, а найдя, созовет подруг и соседок и скажет: порадуйтесь со мною, я нашла потерянную драхму». Иисус не упрекает ее в скупости или жадности – Он дает понять, что женщина бедна и потеря монеты – серьезная утрата для нее. В этой притче Иисус сравнивает найденную монету с радостью Ангелов Господних «об одном грешнике кающемся». В целом отношение Иисуса к богатству зависит от того, как им распоряжаются. Как проповедник вселенского человеколюбия и благотворительности – миропорядка, при котором врожденные человеку сострадание и милосердие обратятся на всеобщую пользу, Иисус призывал всех богачей раздать часть своего имущества бедным. Он не был настолько простодушен, чтобы считать, будто бедность и нищету можно победить лишь с помощью общественных преобразований – не говоря уже о благотворительности (например, когда некая женщина возливала на голову Иисуса драгоценное миро, он, среди прочего, прямо сказал: «…нищих всегда имеете с собою». Но Учитель настаивал на том, что все должны проявлять милосердие, даже при весьма скромном достатке: один из самых трогательных образов в Новом Завете – образ бедной вдовы, которая, придя в храм, положила в сокровищницу свои «две лепты, что составляет кодрант». «Она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое» (Мк. 12: 42–44).

И вот, рассказывая притчу о добром самарянине, Иисус описывает, как деньги способны пробудить добродетель. Этот купец был трудолюбив и осмотрителен. Он вел торговлю, а на полученную прибыль содержал семью и помогал другим людям. Менее успешный купец тоже мог бы пожалеть избитого путешественника, но мало чем сумел бы помочь ему. А самарянин имел достаточно средств, чтобы позаботиться о полном выздоровлении больного – и выручил несчастного. Честно заработанные деньги оплатили доброе дело.

Многие притчи посвящены потерям и находкам – излюбленным предметам бесед Иисусовых. Спаситель использует образ утраченного и обретенного как разновидность метафоры, говорящей о свете и тьме. После рассказа о женщине, потерявшей монетку, Лука излагает притчу о блудном сыне – возможно, самую блистательную из рассказанных Учителем. В этой притче затронуто множество насущных вопросов, именно потому она чаще других становилась сюжетом живописных полотен. Младший сын богатого человека требует причитающуюся ему часть имения, получает ее и растрачивает на «распутную жизнь» в «дальней стороне». Когда же настал великий голод, юноша начал нуждаться. Он поневоле пошел в свинопасы и «рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи». Тогда он раскаялся, признал, что согрешил против неба и пред отцом своим, решил вернуться в отчий дом и смиренно произнес: «отче! я… уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих». Но когда отец видит сына, он принимает его с распростертыми объятиями, велит заколоть откормленного теленка и устраивает пиршество. Послушный же старший сын справедливо осердился. Однако отец объяснил ему: «…сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лк. 15: 16–32).

Таким образом, основная мысль притчи – покаяние грешника и радость, которую приносит такое раскаяние праведникам. Иисус часто подчеркивает, что возвращение раскаявшегося человека на путь праведный приносит больше радости Богу, чем добродетель многих праведников. Возможно, многим покажется, что грешник скорее достоин кары, а не награды – наверное, старший сын именно так и думал. Но в Божьих очах не кара главное, а милосердие и всепрощение. Если строго следовать законам справедливости, не спасется вообще никто. Однако, благодаря бесконечному милосердию Божию, даже самый большой грешник не лишается надежды на спасение, пускай только покается и постарается изменить свою жизнь. История настолько правдоподобна, что перед глазами ясно и ярко предстают все трое героев притчи – несколько точных штрихов в повествовании оказываются куда лучше долгих толкований. Разве отец не поступает неразумно или, по крайней мере, неосмотрительно? Для начала, неразумно было отдавать расточительному младшему сыну его часть имущества: он ведь, несомненно, растратил бы ее. Неосмотрительно было не известить добродетельного старшего сына, работавшего в поле, что блудный брат вернулся домой, и посему затевается великий пир. Вместо этого отец предается радости, и старший сын узнает обо всем лишь тогда, когда утомленный, взмокший, возвратился после работы и услышал «пение и ликование». Неудивительно, что он «осердился и не хотел войти». Сразу закрадывается мысль: блудный сын всегда был отцовским любимцем, – и возникает вопрос: а чту же произойдет потом? Не повторится ли безрассудство? И не потребует ли наконец доведенный до отчаяния старший сын и свою долю, чтобы заложить свое собственное хозяйство? И где мать этих сыновей? Мертва? Оставлена без внимания, как лицо незначительное? Или у братьев были разные матери? Можно гадать до бесконечности – в этом еще одно неоспоримое достоинство притчи.

Но многие притчи, приведенные в Евангелиях, поднимали вопросы, на которые ответить невозможно. Иисус любил дружеские застолья, и, хотя осуждал богача за то, что тот устраивал роскошные пиршества каждый вечер, зная, что у дверей стоит умирающий от голода нищий, Иисус никогда не осуждал искреннего, щедрого гостеприимства. Многие известные Его проповеди звучали за накрытым столом, Спаситель повествовал о пиршествах и застольях, дабы лучше объяснить слушателям то, что старался до них донести. Так, в Евангелии от Луки приводятся два подобных случая. На одном из застолий Иисус наглядно показал: самонадеянность наказуема, а скромность неизменно вознаграждается. Если кто-то занимает неоправданно высокое место на пиру, его могут поставить на место, а если кто-то чрезмерно скромен и сядет на последнем месте, ему вполне могут сказать: «Друг! пересядь выше… ибо всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лк. 14: 10–11).

Это понятно. А как понять следующую за этим утверждением притчу (Лк. 14: 16–24): «Один человек сделал большой ужин и звал многих»? Но его гости стали извиняться, ибо устроитель пира вовсе не был таким всеобщим любимцем, как полагал сам. И, поскольку угощение было уже готово, он послал раба своего: «…пойди скорее по улицам и переулкам города и приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых». И даже после этого еще осталось место за столом, и тогда велел он рабу своему: «…пойди по дорогам и изгородям и убеди придти, чтобы наполнился дом мой». Описанный пир символизировал Царство Небесное. Но подробности препятствуют такому толкованию. Действительно, Блаженный Августин использовал фразу «убеди их прийти», чтобы обосновать насильственное обращение язычников. Рассерженный хозяин говорит: «…никто из тех званых не вкусит моего ужина». Но почему он считает, что званые изначально гости передумали и теперь захотят прийти к нему? Из-за того ли, что ненавидели бедняков, которых хозяин позвал заменить их? Иногда возникает ощущение: часть притчи утрачена. Так, история о злом рабе, которому царь великодушно простил долг, но который потом не захотел в свой черед простить своему должнику и посадил того в темницу, служит примером, относящимся к наставлению: «…во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, тбк поступайте и вы с ними» (Мф. 7: 12). Но у Матфея притча звучит несколько грубовато (18: 23–35), и гнев царя, который «отдал раба истязателям», избыточно беспощаден. А в притче о виноградарях в Евангелии от Луки (20: 9–20) жестокие виноградари повели себя столь отвратительно по отношению к владельцу виноградника – сначала избив его рабов, а затем убив его сына и наследника, – что история кажется неправдоподобной и, соответственно, интерес к этой притче пропадает. Владелец виноградника «придет, погубит виноградарей и отдаст виноградник другим». Мораль сей притчи та же, что и в притче о пышном пире, и Спаситель говорит Своим слушателям: «…камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла… и тот, кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит» (Мф. 21: 42–44). Лука говорит, что «первосвященники и книжники» посчитали, что «о них сказал Он эту притчу», и «искали в это время, чтобы наложить на Него руки». Таким образом, мы приходим к заключению, что притча эта не имеет общего «прикладного значения», а касается только неких безнравственных и нечестивых людей.

Но что можно сказать в отношении того неверного управителя, о котором говорится в 16-й главе Евангелия от Луки (1–8)? Когда господин его пригрозил, что прогонит управителя за расточительность в обращении с чужим имением, управитель решил использовать имущество хозяина, дабы умиротворить заимодавцев, чтобы приняли его «в домы свои», когда отставлен будет «от управления домом». Ничего иного управитель делать не умел: «…копать не могу, просить стыжусь». И похвалил господин управителя неверного, «что догадливо поступил; ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде». Последующее толкование Иисусом моральной подоплеки этой притчи, по крайней мере в том виде, как записано у Луки, который мог что-то напутать или опустить какую-то немаловажную деталь, звучит не совсем внятно и убедительно. Все же мораль этой притчи ясна и понятна: «Никакой слуга не может служить двум господам, ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Лк. 16: 13). Иисус порицает алчность. Так, в стихе 14-м той же главы Лука добавляет: «…слышали всё это и фарисеи, которые были сребролюбивы, и они смеялись над Ним». Затем Иисус подчеркнул глубочайшее различие меж «теми, кто выказывает себя праведниками перед людьми» и Богом, который «знает сердца ваши». Учитель решительно заявляет: «…что высоко у людей, ту мерзость пред Богом» (16: 15).

Мораль притчи ясна превосходно, но сам рассказ, приведший к столь ясному и понятному выводу, глубоко загадочен. История о пяти мудрых и пяти неразумных девах и их масляных светильниках изложена живо и восхитительно (Мф. 25: 1–13). Однако мудрые девы жадны и отказываются поделиться маслом с неразумными подругами; а запоздавший жених несправедливо запирает двери, не пуская на брачный пир недальновидных дев. Но мораль понятна: «Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий». Притча о талантах, которая следует сразу за притчей о десяти девах (Мф. 25: 14–40), напоминает притчу о неверном управляющем в Евангелии от Луки. Суетные хозяйственные соображения принимаются как неизбежность; одобряется ростовщичество, превозносится мудрость хозяина, который «жнет там, где не сеял» и «собирает там, где не рассыпбл». Стих 29-й говорит: «…ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет». В отличие от описанного у Марка (4: 25) здесь речь идет не о знаниях, а о собственности. Иисус добавляет: «а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов».

Такова, как мы понимаем, житейская мудрость. Сам же Иисус тотчас переходит к утверждению, где духовное отделено от мирского: «и [Он] поставит овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую» (Мф. 25: 33). Он скажет овцам: «приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам» (25: 34). Далее Иисус объясняет: кто кормит голодных, и дает напиться жаждущим, и принимает в доме своем бездомных путников, кто одевает нагих, посещает больных и приходит к томящимся в темнице, будет вознагражден. Иисус делает поразительное замечание: если сделали добро «одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (25: 40).

В целом притчи являют собою то, что ученые назвали бы «вереницей дихотомических контрастов», противопоставлений, выраженных в рассказах и образах. Свет и тьма, юдольный мир и Царство Небесное, показная и истинная добродетели, овцы и козлы, житейская сметка и духовная бесхитростная чистота, материальное богатство и духовное убожество, хитрость и простодушие. Вполне понятно, что, когда Иисус рассказывал свои истории слушателям, те шумно требовали: еще, еще! Поэтому притчи следует рассматривать как по отдельности, так и совокупно, дабы стал очевиден и понятен их подлинный смысл. Иногда рассказы Иисусовы содержат неуловимые, непостижимые и даже невразумительные подробности, но еще до развязки притчи разница между добром и злом всегда и полностью понятна. А после Иисус давал возможность слушателям поговорить и поспорить между собой. Делал он это намеренно. Он видел Свою задачу не только в том, чтобы учить людей, но заставить их учиться друг у друга, серьезно задумываться над тем, что такое праведная жизнь, и серьезно беседовать о ней.

Две Иисусовы особенности очень ярко предстают нам благодаря самому языку Евангелий. Первая из них – Его стремление задавать вопросы. Он мог заимствовать этот прием из древних священных текстов, которые изучал. Ветхий Завет содержит немало вопросов. Господь часто задает вопросы – обычно весьма непростые. Вопросы – художественный прием, использованный в Книге Иова. Яхве вопрошал, дабы при этом сообщить необъятные сведения и недвусмысленно явить Свою власть. Только в 38-й главе Книги Иова Всевышний задает пятьдесят восемь вопросов, от «Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла?» (38: 2) и до «Где был ты, когда Я полагал основания земли?» (38: 4). Для Иисуса учить означало вопрошать. Он всегда говорил весьма властно, ибо Ему было что сказать людям. Однако Он стремился по возможности услышать, чту известно слушателям – в первую очередь ученикам, – и о чем они думают. «За кого почитают Меня люди?» (Мк. 8: 27) – обычный для Иисуса вопрос. Марк свидетельствует: Иисус вопрошал постоянно. Прежде нежели накормить пять тысяч человек, Он спрашивает: «…сколько у вас хлебов?» (Мк. 6: 38). В Евангелии от Иоанна повествуется о том же случае; Иисус вопрошает Филиппа: «…где нам купить хлебов, чтобы их накормить?» (Ин. 6: 5). Учение Иисуса всеобъемлюще – Он и вообще был Человеком, стремившимся к соборности, Он старался вовлечь в беседу всех присутствующих, высветляя для них истину, обостряя их восприятие действительности. В Евангелии от Марка Он предваряет притчу о горчичном семени трудным двойным вопросом: «чему уподобим Царствие Божие? или какою притчею изобразим его?» (Мк. 4: 30). Когда, еще в начале Своего проповеднического пути, вскоре после Крещения, Спаситель видит Андрея и его спутников, Он спрашивает: «…что вам надобно?» (Ин. 1: 38). Его вопросы к ученикам глубоки, проникновенны, доверительны. Когда многие слушавшие сочли Его поучение о хлебе жизни слишком сложным – «какие странные слова! кто может это слушать?» – и покинули Его, то Спаситель, зная, что ученики ропщут, вопросил: «Это ли соблазняет вас? Что ж, если увидите Сына Человеческого восходящего туда, где был прежде?» Когда «многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним», Иисус сказал двенадцати: «…не хотите ли и вы отойти?» (Ин. 6: 60–67). И тотчас после этих слов Иисус обращается к Иуде Искариоту: «…не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол» (6: 70). Он задает такой вопрос Филиппу: «…сколько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня?» (Ин. 14: 9). И наконец Иисус говорит: «Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди» (Ин. 14: 15). После Воскресения Он вопрошает Марию Магдалину: «…жена! что ты плачешь? кого ищешь?» (Ин. 20: 15). Объединяет все эти вопросы – а Иисус спрашивает снова и снова – то, что Учитель знает ответы загодя. И главная цель всех этих вопросов – как бы протянуть ученику дружелюбную, добрую, участливую руку. Это своего рода ласковое приглашение к беседе – хотя сам вопрос и может звучать неодобрительно.

Не менее отличительная черта Иисусова, сказывающаяся в различных обстоятельствах – Его безмолвие. Учитель, Проповедник, Человек, наипервейшей задачей Своей и обязанностью полагавший наставительную беседу, Иисус равно умело спрашивает и безмолвствует. Вопросы Его то и дело звучат утвердительно – мы зовем такие вопросы риторическими – и просто сообщают слушателю о чем-либо. А безмолвие Иисусово не менее красноречиво – это своего рода «бессловесная беседа». Зачастую безмолвие выразительнее речи. Так, в романе Томаса Карлейля «Перекроенный портной» (Sartor Resartus), где, в частности, говорится о проповедях Иисуса, автор замечает: «Речь принадлежит времени. А молчание – вечности. Мысль работает только в тишине, добродетель – только в сокровенности». До тридцати лет Иисус безмолвствовал – в том смысле, что никаких записей о Его проповедях не обнаружено: видимо, ничего иного и не желал Он. По сути дела, Он почти полностью безмолвствовал во время искушения в пустыне – до самого конца. Безмолвствовал и во время Крещения. Безмолвствовал в Кане, превращая воду в вино. Как правило, безмолвствовал, творя чудеса – только повелевал хромому идти, а мертвому восстать. И других призывал хранить безмолвие касаемо свершившихся чудес. Без крайней нужды не говорил о Своем могуществе и Божественной Своей сущности – важно было утвердить Свою человеческую природу. И когда Петр говорит: «Ты – Христос, Сын Бога Живаго» (Мф. 16: 16), Он безмолвствует опять. Спаситель безмолвствовал и в ответ на чересчур прямые, неучтивые вопросы, обращавшиеся к Нему. Он предпочитал отвечать на мысли, а не на слова. Он осуждающе молчит при виде женщины, обвиненной в прелюбодеянии, – осуждая, разумеется, не ее грех, а грехи тех, кто хотел побить несчастную камнями. Спаситель предпочел начертать Свое неодобрение на песке, а не высказывать словами. В этой истории, одной из самых ярких и трогательных во всем Новом Завете, Он прерывает безмолвие, только чтобы вопросить: «…женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя?», а затем прибавляет: «…и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши» (Ин. 8: 10–11). Иисус хранил молчание в обстоятельствах ужасающих: например, узнав о смерти Иоанна Крестителя. Он молчит, с негодованием глядя на Каиафу. Он хранит презрительное молчание перед Иродом Антипой. Во время Своих телесных мук Он молчит, уйдя в Себя и лишь сокрушаясь о мучителях, глумящихся над Ним. Его молчание на кресте было столь же разительно, сколь и скупые слова – семь последних Его изречений.

Иисус-Учитель красноречив, однако лаконичен. От Него не услышишь двух слов, если возможно обойтись одним. В Его поучениях и притчах поразительна емкость мысли, высказанной немногими словами. И все же Иисусовы речи не звучат ни отрывисто, ни скупо. Спаситель всегда молвит неспешно. Где надобно, Его рассказы и притчи изобилуют подробностями. Но безмолвие остается неотъемлемой особенностью Его поучений. Слова Его были серебром, а Его безмолвие – золотом.

Глава 6

Встречи: мужчины и женщины, дети и старики

Хотя Иисус постоянно обращался к толпам в синагогах, под открытым небом, или в переполненных домах своих последователей, говорил Он при этом с каждым в отдельности. В этом и особый дар Его, и Его философия. Каждый отдельный человек неповторим, бесценен и бесконечно любим Господом – настолько, что, как говорил Иисус, «у вас и волосы на голове все сочтены» (Лк. 12: 7). Любовь Иисуса к любому отдельному человеку – одна из самых поразительных черт Христовых. Спаситель не уставал беседовать с людьми, Он вникал в их тайны. Люди тянулись к Иисусу и готовы были сами поверять ему все свои секреты. Жизнь Иисуса предстает как череда проповедей перед огромными людскими толпами, перемежающаяся случайными встречами. Встречи эти становились весьма значительными событиями. Иисус не только воодушевлял и направлял людей, коих встречал, но и дорожил такими встречами. Он помнил каждое обращенное к Нему слово и живо пересказывал случайные беседы Своим ученикам – так и дошли Господни речи до евангелистов, оставивших записи для потомства. Как правило, Спаситель оставался наедине со Своим собеседником – даже если вокруг толпились и шумели сотни людей. Эти эпизоды, зачастую очень краткие, образуют человеколюбивую сердцевину всего Нового Завета и доставляют истинную радость читателю.

Первой по порядку была встреча Иисуса с Андреем, сразу после Крещения. Андрей сам подошел к Иисусу (вместе с безвестным своим товарищем). Было нечто особенное в облике Иисуса – Его осанка, Его сосредоточенный взгляд, – привлекавшее людей. Окружающие чувствовали: пред ними Человек всецело искренний, предельно дружелюбный и готовый беседовать. И впрямь: искренность и дружелюбие Иисуса изначально поражали всех знавших Его. Он распространял дружеское тепло на всех до единого, давая каждому почувствовать себя избранным и драгоценным. В поведении Спасителя не было ничего привычного или преднамеренного. Сомнений не было: само сердце Его лучилось добротой. По словам Иоанна (Ин. 1: 37–42), когда Андрей и его друг последовали за Иисусом, Тот обернулся и спросил: «…что вам надобно?» Андрей ответил: «…учитель, где живешь?», на что Иисус пригласил: «…пойдите и увидите». Они «пробыли у Него день тот: было около десятого часа». Точное время встречи Андрея со Спасителем, казалось бы, и не имеет особого значения, да отчего-то кажется важным. Дружба их окрепла очень скоро, на следующий день Андрей приводит к Иисусу брата своего Симона. Взаимное понимание возникло немедля; Иисус тотчас дал Симону новое имя: Кифа, или Петр, что означает «камень». А Иоанна и Иакова, двух братьев, Иисус прозвал «сынами громовыми» (Мк. 3: 17). Иисусу были по душе подобные прозвища – знак тесных дружеских отношений. Прозвища помогали ученикам ощутить себя сплоченным кружком, стоящим перед исполинской общей задачей: перевернуть существующий мир, превознести духовные ценности над житейскими. Удивительно: случайная встреча с Андреем положила начало долгой истории, в конце которой и Андрею, и его брату предстояло погибнуть, подобно Иисусу, на кресте, при этом Петру – быть распятым вниз головой: по его же собственной просьбе, поскольку Петр считал себя недостойным умереть так же, как его Божественный Учитель. Андрей принял мученическую смерть в Патрах, в Ахайе, будучи привязан, а не прибит гвоздями к кресту – чтобы продлить мучения. Косой Андреевский крест сделался национальным символом Шотландии.

Иисус призвал Матфея, бывшего сборщиком податей на границе с Сирией, – их встреча тоже была поразительна. Матфей, крупный чиновник, облеченный большой властью и ненавидимый окружающими, сразу же последовал за Иисусом. Это было мгновенно возникшее, безмолвное взаимное понимание – нигде не говорится, что Спаситель и мытарь обменялись хоть одним словом. Но их, несомненно, связала крепкая дружба, благодаря которой Иисус на время оказался средоточием совсем другого мира. Матфей – наверняка по предложению Иисуса, привел множество своих друзей-мытарей на пир, нежданно затеянный в доме, где пребывал тогда Иисус. Пир выдался роскошным и вызвал неодобрение правоверных иудеев и фарисеев. Те спросили учеников: «…для чего Учитель ваш ест и пьет с мытарями и грешниками?» (Мф. 9: 11). Услышав это, Иисус ответил: «…пойдите, научитесь, что значит: милости хочу, а не жертвы? Ибо Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (9: 13).

За этим призывом последовал пир. Иисус умел вести разговоры по душам, с глазу на глаз, даже находясь в шумном людском собрании. Объяснялось это умение характером Спасителя: отчасти замкнутым, и в то же время общительным. Иисус любил поучать во время общих трапез. В Его историях и притчах часто упоминается хлеб, который преломляют или раздают страждущим, а также чаша. Тайная вечеря стала последним, величайшим и печальнейшим, из этих застолий. Иисус не хотел, чтобы люди знали о сотворенных Им чудесах, а во всем остальном Он был Человеком необыкновенно открытым и общительным. Он любил добрые пиршества, с обильным угощением, щедрым возлиянием, с задушевной застольной беседой. Но Учитель всегда уважал чужое стремление к уединению, к покою. Одной из самых удивительных стала встреча с фарисеем Никодимом, одним из учителей Израилевых, занимавшим очень высокое положение в иудейской иерархии (Ин. 3: 1–21). Тот пришел к Иисусу ночью, дабы не навлечь на себя неудовольствия соплеменников и не лишиться должности, а Иисус не упрекнул Никодима в трусости. Напротив, принял его очень радушно и памятными словами растолковал бульшую часть Своего учения. Человек должен «родиться заново», чтобы увидеть Царствие Небесное. Никодим спросил: «…как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?» В ответ на это Иисус призвал укрепиться в вере: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную». И сказал Никодиму, что послан на землю «не судить мир, но чтобы мир спасен был через Него». При этом Иисус дал гостю понять: рано или поздно тому придется прийти к Нему открыто. Не следует остерегаться света: «…ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы». Никодиму же следует идти к свету, «дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны». Никодим впоследствии поступил согласно совету Иисусову. Именно он снял тело Спасителя с креста, «принес состав из смирны и алоя, литр около ста». Тело Иисуса умастили, обвили «пеленами с благовониями» и похоронили «в гроб новый, в котором еще никто не был положен». Можно полагать, что Никодим прежде готовил этот гроб для себя самого (Ин. 19: 39–42), хотя мог он принадлежать и Иосифу Аримафейскому, помогавшему при погребении и приказавшему прикатить камень, дабы закрыть вход в гробовую пещеру. Иосиф также был иудейским сановником, членом синедриона – совета старейшин, или правителей общины, – но еще и тайным последователем Христа.

Дружба с Никодимом и Иосифом – пример тому, что Иисус не отвергал никого: все, тянувшиеся к Учителю, кем бы ни были они в иудейском обществе, встречали дружелюбный прием. Бесконечное дружелюбие Учителя сказалось и тогда, когда некий царедворец, служивший Ироду Антипе, пришел с просьбой спасти жизнь его больного сына (Ин. 4: 46–53). Сначала сановник просил Иисуса прийти в его дом, но затем уверовал в то, что и одного слова Иисусова довольно, чтобы произошло чудо исцеления. Иисус молвил: достаточно веры твоей, и чудо свершилось. Иоанн пересказывает эту историю с трогательной теплотой. Слова Иисуса передаются апостолом и евангелистом «из первых уст», поскольку никто, кроме Иоанна, этого разговора не слыхал. А вот престарелый калека, лежавший у целебной купальни, Вифезды, был не вельможей, а нагим и нищим беднягой. Тридцать восемь лет мучил его тяжкий недуг (Ин. 5: 1–15). Целебная купальня Вифезда – «Дом милосердия» – с пятью пролетами ступеней, или крытых ходов, спускавшихся к воде, славилась минеральным источником. Изредка возникало «движение воды» – «ибо Ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим болезнью». У старца не было слуг, которые опустили бы его в купальню, когда возмутится вода, и год за годом суждено ему было наблюдать, как исцеляются другие, а сам он оставался «в болезни», как говорит Иоанн. Иисус увидел его и, похоже, тотчас уведал о нем все – даже то, что старец был прежде мелким мошенником. Однако Спаситель сжалился над несчастным. «Хочешь ли быть здоров?» – спросил Учитель. Калека говорит: «…так, Господи; но не имею я человека, который опустил бы меня в купальню, когда возмутится вода; когда же я прихожу, другой уже сходит прежде меня». Иисус сказал: «…встань, возьми постель твою и ходи». И больной выздоровел, и взял постель свою и пошел. Позже Иисус встретился с ним в храме и тотчас узнал его. Он сказал: «…вот ты выздоровел; не греши больше, чтобы не случилось с тобой чего хуже». Тот человек с радостью рассказывал о своем исцелении, что вполне объяснимо. Эта история возмутила правоверных иудеев, ибо чудо исцеления произошло в субботу. Некоторые винят исцеленного в неблагодарности: ведь он, по сути дела, предает Иисуса, рассказывая о нем иудейским властям. Но это, разумеется, не так. Просто человек почти сорок лет не мог ходить – и вдруг обрел способность шагать свободно. Естественно, что человек ходил – и рассказывал историю свою любому и каждому.

Похожую встречу описывает Иоанн и в 9-й главе (1–38), когда Иисус встречает человека, слепого от рождения, и исцеляет его. Человек был беден и незнатен; когда он пытался поведать людям о том, какое чудо с ним произошло, ему не поверили. Разве не в субботу был он исцелен? Каким образом? Кто исцелил его? Разве не грех нарушать субботу? Правоверные иудеи сказали: «…воздай славу Богу; мы знаем, что Человек Тот грешник». Тогда человек раздраженно воскликнул: «…грешник ли Он, не знаю; одно знаю, что я был слеп, а теперь вижу». Но фарисеи спорили с ним, поминая к месту и не к месту Моисея, пока юноша не сказал, помня, что обрел наиважнейшее для себя – зрение: «…если бы Он не был от Бога, не мог бы творить ничего». Тогда на него закричали: «…во грехах ты весь родился, и ты ли нас учишь? И выгнали его вон». Когда Иисус услышал об этом, Он отыскал исцеленного юношу и спросил: «…веруешь ли в Сына Божия?» Молодой человек ответил: «…верую, Господи!» – и поклонился Ему. Еще одна трогательная повесть о краткой встрече, и обретенное зрение служит прекрасной метафорой открытия истины.

Встречи Иисуса с женщинами имеют значение особое. В древности на Ближнем Востоке женщине полагалось держаться тише воды, ниже травы – оставаться почти незаметной. Она была ничем или почти ничем – исключая те случаи, когда выходила замуж за власть имущего. Но и тут ее положение оставалось шатким. Жену можно было бросать (у законников это называлось «давать [ей] разводное письмо» (Мф. 19: 7, Мк. 10: 4) по прихоти мужа. Состарившиеся нищие женщины были вообще ничем, для всех и каждого – только не для Иисуса. Его взгляд всегда отыскивал этих несчастных в окружавшей толпе. Именно так Спаситель заметил старую вдову, опустившую две последние свои монетки в храмовую сокровищницу (так звали ящик для пожертвований). Иисус похвалил вдовицу и поставил в пример: даже у последнего бедняка может быть щедрое сердце. «Истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу, ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое» (Мк. 13: 43–44). Щедрость – невеликое достоинство в богатом, не знающем нужды человеке, но в человеке нуждающемся и смиренном – высокая добродетель. Неизвестно, оставалась ли вдова, пожертвовавшая на храм последние две лепты, голодной до следующего дня. Но со своей жертвой она вошла во всемирную литературу как пример чистой добродетели – и наверняка попала в Царствие Небесное. Иисус чувствовал праведность даже тогда, когда не видел самого праведника. Так, Он тотчас ощутил, что недужная старушка прикоснулась к Его одежде, свято веруя: одного такого прикосновения достаточно, чтобы исцелить ее от изнурительного недуга. Иисус почувствовал ее веру. Безмолвная духовная мольба старушки достигла Спасителя, и сила Его отозвалась на призыв. И Спаситель узнал старую женщину, и похвалил ее, и она пала к Его стопам и признала Его Божественную сущность. Больная исцелилась – и, что еще более важно, присоединилась к смиренным верующим, чья светлая вера в добро высоко возносит их над их же собственной мирской незначительностью.

Некоторые встречи с женщинами сложнее упомянутых случаев. Одна из самых удивительных произошла у колодца Иакова в Сихаре, что в Самарии, с местной жительницей, пришедшей набрать воды (Ин. 4: 4–42). Колодец находился за городом, вырыл его еще патриарх Иаков. Иисус и ученики Его проходили по Самарии всякий раз, когда направлялись из Галилеи в Иудею или наоборот. Иудеям запрещалось общение с самарянами, коих считали пруклятыми: хотя по крови самаряне были евреями, они чтили другие святыни и блюли иные религиозные обряды. Но именно такие религиозные догмы и звал Иисус жестокими и безрассудными. Устав («утрудившись от пути»), Иисус присел отдохнуть у колодца, а ученики пошли в город, купить пищи. Приблизилась женщина «почерпнуть воды». Спаситель увидел ее как бы насквозь, Он заглянул ей в душу, как умел только Он, Иисус. Попросив самарянку: «…дай Мне пить», Он завел с нею беседу. Видя, что перед нею иудей, женщина удивилась: неужто Он заговорил со мною? Но с радостью ответила Ему. Самарянка была поражена сравнением воды из колодца, после которой любой человек вскоре снова будет испытывать жажду, с «живой водой» истины, испивший которой «не будет жаждать вовек». Женщина сказала: «…господин! дай мне этой воды, чтобы мне не иметь жажды и не приходить сюда черпать». Он сказал, вероятно невесело усмехнувшись своим мыслям, ибо знал о ней все: «…пойди, позови мужа твоего и приди сюда». Она ответила: «…у меня нет мужа». Иисус ждал такого ответа. «Правду ты сказала, что у тебя нет мужа, ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе; это справедливо ты сказала». Женщина онемела от изумления. И все же она оказалась не робкого десятка – Иисус почувствовал это сразу же, – ей достало самообладания ответить: «Господи! вижу, что Ты – пророк». Иисус пояснил: хотя правоверные иудеи и самаряне отличаются друг от друга, ни те ни другие не имеют ничего общего с «истинными поклонниками», что «будут поклоняться Отцу в духе и истине». Он добавил: «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин. 4: 24). Вопрос о различных святынях отношения к этому не имел. Женщина отвечала весьма охотно, поскольку издавна верила: «Мессия, то есть Христос» придет. И сказала: «…когда Он придет, то возвестит нам все». Иисус начал ей объяснять: «это Я, Который говорю с тобою». В это время подошли Его ученики с купленной едой и прервали беседу. Они удивились, видя Учителя беседующим с местной женщиной, однако никто не сказал ни слова. Вместо этого апостолы предложили Иисусу поесть, а Он отказался: «…у Меня есть пища, которой вы не знаете». Безусловно, Христос подразумевал, что встреча с женщиной-самарянкой дала Ему пищу для размышления. Он решает, что, исполняя, по Его выражению, «волю Пославшего Меня», станет проповедовать и людям иной веры, например самарянам, готовым и желающим внимать Ему.

«Тогда женщина оставила водонос свой и пошла в город, и говорит людям: пойдите, посмотрите Человека, Который сказал мне все, что я сделала: не Он ли Христос?» Люди, конечно, пришли, и были поражены речами Иисуса, они уверовали в Него, и просили Его остаться и провести с ними два дня. А на женщину довольно резко цыкнули: «…уже не по твоим речам веруем, ибо сами слышали и узнали, что Он истинно Спаситель мира, Христос». Вероятно, среди местных женушек бедная самарянка пользовалась дурной славой… Как и во многих других эпизодах Нового Завета, хотелось бы узнать побольше. Как объяснить ее необычное семейное положение – или отсутствие настоящего семейного положения? Что еще услыхала она от Иисуса, если воскликнула: Он «сказал мне все, что я сделала»? Впрочем, удивления достойно, что мы знаем об этой встрече даже то, что знаем. Ведь женщина эта не говорила с евангелистом Иоанном. Должно быть, Иисус пересказал ему содержание Своей беседы с женщиной позднее. И возможно, сам Иисус многое выпустил в Своем рассказе. А теперь вся история, к нашему сожалению, канула во тьму прошлого, и остается лишь надеяться: удивительная женщина спаслась и вошла в Царствие Небесное, как того заслуживала.

Не менее интересную, необычную женщину мы встречаем и в Евангелии от Луки (7: 31–48). Общительный характер Иисуса и то, что Он охотно посещал пиры и застолья, где собирались самые разные люди, вызывали недовольство и возмущение у ханжей. Иисус же отвечал этим верующим, которых звал «сынами века сего», любопытной метафорой: «Они подобны детям, которые сидят на улице, кличут друг друга и говорят: мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам плачевные песни, и вы не плакали». Иисус добавил: Иоанн Креститель не вкушал ни хлеба, ни вина, однако священники говорили: «в нем бес», а «пришел Сын Человеческий: ест и пьет; и говорите: вот Человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам». Потом Иисус загадочно добавляет: «И оправдана премудрость всеми чадами ее». Но когда один из фарисеев по имени Симон пригласил Учителя вкусить с ним пищи, Иисус согласился войти в дом фарисея. Новость о пире быстро разнеслась по всей округе. «И вот, – продолжает Лука, – женщина того города, которая была грешница, узнав, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алавастровый сосуд с миром и, став позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром».

Весьма необычная сцена, поскольку омывать ноги мужчине было жестом необычной покорности на Ближнем Востоке, многозначительным знаком смирения и преданности. Иисус омыл стопы Своим ученикам незадолго до распятия, что вызвало изрядное смятение у Петра. И упомянутый случай на пиру тоже, должно быть, породил смятение и смущение. Ведь непросто омыть человеку стопы слезами и отереть их собственными волосами – даже если эти слезы обильны, а волосы очень длинны. Более того, женщина была красива и слыла блудницей. Фарисей Симон обмер: как она сюда попала? И знает ли о ней Иисус? Он «сказал сам в себе: если бы Он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к Нему, ибо она грешница».

Иисус прочел его мысли, и ответил: «Симон! Я имею нечто сказать тебе». Симон ответил: «…скажи, Учитель». Тогда Иисус, как обычно, задал вопрос: «у одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят; но как они не имели чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбит его? Симон отвечал: «…думаю, тот, которому более простил». «…правильно ты рассудил», – сказал Иисус. А после упрекнул, не строго, а сдержанным тоном, выбирая слова: «…видишь ли ты эту женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды Мне на ноги не дал; а она слезами облила Мне ноги и волосами головы своей отерла; ты целования Мне не дал, а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги; ты головы Мне маслом не помазал, а она миром помазала Мне ноги».

«А потому сказываю тебе, – продолжал Иисус, – прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много; а кому мало прощается, тот мало любит». «Прощаются тебе грехи», – обратился Учитель к женщине. Больше мы ничего не услышим об этой женщине, которая, как и самарянка у «колодезя Иаковлева», много раз побывавшая замужем, канула в забвение. Иисус благословил ее: «…вера твоя спасла тебя, иди с миром». Однако полученный урок прошел даром для Симона и его друзей. Все, что они смогли сказать: «Кто это, что и грехи прощает?» Но раскаявшаяся грешница, которую спасла ее вера, величественная в своем смирении, остается одной из самых трогательных фигур в древней словесности. И, как это часто происходит в Новом Завете, сухое, сдержанное повествование Луки звучит особенно пронзительно и достоверно.

Весь эпизод можно назвать примером того, какое необычайное впечатление Иисус производил на женщин. Он вызывал в их душах не только веру и преданность, но и необыкновенную нежность, иногда окрашенную поэзией – как движений, так и речей. Язычница-хананеянка, о которой рассказывает Матфей (15: 22–28), хотела, чтобы Иисус исцелил ее дочь. Сначала кажется, будто Учитель отнесся к ней немилостиво – она, вероятно, вела себя настойчиво и назойливо и, несомненно, громко кричала. Иисус ответствовал, что послан в Тир и Сидон «только к погибшим овцам дома Израилева», и, обращаясь к женщине, сказал: «…нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам». Но такой резкий ответ не смутил женщину, ответившую: «…так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их». Тронутый столь замечательным ответом, Иисус уступает: «О, женщина! Великб вера твоя; да будет тебе по желанию твоему». «И исцелилась дочь ее в тот час».

Иисуса отличали необыкновенная доброта, кротость, терпение и снисходительность. Он был невероятно чуток. Ему претила всякая напыщенность, любая тяжеловесная логика. Скорее, Спасителю присущи были вспышки озарения и поэтичность, украшавшая Его проповеди, придававшая почти каждому изречению алмазный блеск. Эти черты были далеки от тогдашних понятий о мужественности. Излагая свои взгляды, Иисус больше полагался на чувства, не на рассудок, что более свойственно женщинам и чего те не ждали от Вероучителя. Но ведь Он не был проповедником в прямом смысле слова: именно это и привлекало к нему женщин. Иисус учил, доходчиво и внятно объясняя сложные вопросы и понятия при помощи простых примеров из жизни. Он был нравственным Наставником, но звучали Его поучения чрезвычайно поэтически. Иисусу по душе было, что женщины счастливы, общаясь с Ним, что беседы их увлекают. Он был очень привязан к двум сестрам Лазаря, жившего в Вифании, Марфе и Марии, с удовольствием проводил в их доме редкие минуты отдыха. Спаситель знал о безупречной добродетели Марфы, о стойкости ее веры – ведь Марфа заявила о своей вере с той же решительностью, что и апостол Петр (Ин. 11: 27). Но Ему нравилось, когда Мария сидела у Его ног и слушала поучения, не желая отвлекаться скучной хозяйственной работой. «Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее», – сказал он Марфе (Лк. 10: 42). «Оставь ее», – сказал он Иуде Искариоту, когда тот хотел забрать у Марии миро, которым она помазала ноги Иисуса, «и дом наполнился благоуханием от мира» (Ин. 12: 2–8).

Мария столь внимательно слушала Иисуса потому, что вера, Им проповедовавшаяся, весьма отличалась от Моисеева иудаизма. Женщины занимали в ней достойное место, наравне с мужчинами, честно разделяя с ними обязанности и заботы. Его Матерь, Мария, была неотъемлемой частью Его вочеловечения – служение Иисусово стало бы невозможно без Ее участия. Святое семейство, то есть Мария, супруг Ее Иосиф и сам Иисус, олицетворяло для Спасителя образцовую общественную ячейку. И чтобы защитить семью, Иисус внес важное изменение в законы Моисеевы: поставил брак на более высокую ступень святости и сделал нерасторжимым (Мф. 19: 5–6). Супружеская чета стала «одна плоть»: «что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Столь безоговорочно осуждая развод, Иисус желал не только упрочить брак, но и защитить женщин. В древности правовое положение ближневосточных женщин было шатким, и это усугублялось той легкостью, с которой мужчины – и только мужчины – могли получить развод. Подобное право, в той или иной мере, существовало на Востоке повсюду. Вавилонское уложение о наказаниях гласило: «Если муж говорит жене своей, ты не моя жена, то должен уплатить половину мины[1] и будет свободен. А если женщина отказывается от своего мужа, будет утоплена в реке». Иудейский закон был менее жестоким, но последователи Гилеля заявляли: даже плохо приготовленный женой обед – вполне достаточный повод для развода. В других землях – Греции и Риме, например, – женщину тоже рассматривали как нижестоящее существо или собственность. Даже нынешний, достаточно легкий и простой, развод имеет более серьезные последствия для жены, чем для мужа. Таким образом, поддерживая брак, Иисус был первым Учителем в мировой истории, стремившимся уравнять положение мужчин и женщин.

Иисус, действительно, призвал на апостольское служение только мужчин. Это было неизбежно в общественных условиях того времени, ибо апостолам предстояло странствовать в одиночку и наставлять остальных учеников, избранных Иисусом, дабы распространять свое учение. Более того, Иисусу необходимы были ученики-мужчины, способные защитить Спасителя от беснующейся толпы и злобных врагов. Правда, под конец апостолы так не смогли отстоять Учителя. Из жизни самого Иисуса можно вынести урок: женщины смелее мужчин. Кроме того, Иисус ожидал, что Его апостолы полностью посвятят себя Служению. Как говорит Лука, «они оставили все, и последовали за Ним» (Лк. 5: 11). Петр решительно утверждает: «…вот, мы оставили все и последовали за Тобою» (Мк. 10: 28). Едва ли кто из женщин мог позволить себе подобное – по крайности открыто, – хотя понятно, что некоторые женщины все же сумели потихоньку так поступить. Иисус не придавал особого значения безбрачию, хотя в Евангелии от Матфея есть место, где, в противовес традиционной иудейской доктрине, Спаситель показывает, что оно правомерно (19: 10–12). Он утверждает, что есть особое призвание: «Кто может вместить, да вместит». Но вот что Иисус подчеркивает снова и снова: Бог должен стоять прежде семейных уз – отца, матери, брата, сестры. Это касается в равной степени и мужчин, и женщин. Понятие целибата монахов и монахинь, живущих в общинах, не противоречит тому, что говорит Иисус в Священном Писании. Не противоречит Его словам и правило, требующее, чтобы все представители духовенства были мужчинами. Но точно так же в учении Иисуса ничего не говорится о том, что женщина не может быть священнослужительницей.

Иисус учил: служение Богу означает приобщение к Небесной семье, стоящей превыше любых мирских уз, хотя и не исключающей их. Лука пишет: одна женщина воскликнула, обращаясь к Христу: «…блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, Тебя питавшие!» Иисус же, согласившись с ее словами, ответил: существуют блага превыше земных; «блаженны слышащие слово Божие и соблюдающие его» (Лк. 11: 27–28). В Евангелии от Матфея есть очень важное место. Иисус указывает: чтобы выполнить возложенную на Него земную миссию, Он создает апостольскую семью, неизменно занимающую первое место в мыслях Его и сердце. Однажды, когда Он проповедовал, Ему сообщили: Матерь Его и братья – возможно, двоюродные – желают поговорить с Ним. Иисус отвечает вопросом: «…кто Матерь Моя? и кто братья Мои? И, указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мф. 12: 48–50). Чаще всего, обращаясь к Богу, Иисус называет его «Отцом», а Себя «Сыном». Все люди в первую очередь – «чада Божии». Это неизменные, вневременные отношения. Брак, потомство и земная семейная любовь исключительно важны по земным понятиям. Но земными и остаются они; а в конечном счете важна сопричастность семейству Божьему.

В земной семье Иисуса, которую Он старательно создавал и поучал, женщин было не меньше, нежели мужчин – правда, они были менее заметны. Были средь них и Матерь Божия, и Ее родственницы, часто находившиеся рядом с Иисусом. Матерь была подле Него и в день распятия. Лука упоминает и нескольких падших женщин, из коих Иисус изгнал «злых духов», то есть избавил их от распущенности, а затем призвал следовать за ним. Самой значительной из этих женщин была Мария Магдалина, и Лука, подчеркивая греховность ее прежней жизни, говорит: из нее «вышли семь бесов» (Лк. 8: 2). Следует вспомнить Марфу и Марию – сестер Лазаря. Но Лука также упоминает и состоятельных женщин, среди них Иоанну, жену Хузы, домоправителя Иродова, и Сусанну. Здесь только два имени, но Лука говорит, что были и «многие другие». Они «служили Ему имением своим» (Лк. 8: 3). Иисусу в его путешествиях нужны были и какие-то деньги, и уход – этим-то в основном и занимались женщины. В первых рядах учеников шли и «прокладывали путь» апостолы, то есть одни лишь мужчины. А ночлегом, питанием и дорожными расходами ведали главным образом женщины – обычно состоятельные. Отчасти благодаря Своему доброму нраву, отчасти – новизне и притягательности Своего учения, Иисус привлекал к Себе женщин умных, образованных, утонченных и восприимчивых. В Его проповедях женщины сыскали ту веру, что задевала струны их души гораздо больше, нежели слова, звучавшие в синагогах или во храме. Среди приверженцев Иисуса были не только жительницы Иудеи и Самарии. Он произвел неизгладимое впечатление даже на жену Пилата, префекта Иудеи. Эта женщина не могла примкнуть к Его сторонникам, однако увидала Иисуса во сне и пыталась убедить мужа спасти Его: «…не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него» (Мф. 27: 19). Другие состоятельные женщины, по своему общественному положению не смевшие отправиться вослед проповедникам, вручали им деньги и приходили помочь, когда Иисус и Его ученики находились неподалеку от мест, где эти женщины проживали. Вдовы же могли находиться с Иисусом все время. Эти женщины стали предшественницами римлянок, собиравшихся на заре христианства в катакомбах или первых христианских храмах и в определенной степени способствовавших развитию и распространению христианской веры. Учение Иисусово дозволяло всякой женщине принять его всецело, и чем выше было общественное положение женщины, чем независимей ее суждения, тем более крепкие узы связывали ее с Учителем. Учение привлекало блудниц, чье занятие само по себе давало известную степень свободы и независимости. А слушая проповеди Христовы, они тотчас раскаивались и оставляли свое презренное ремесло.

Из текстов Священного Писания ясно: Иисус любил беседовать с женщинами, отвечал на их вопросы мудро и чувствовал Себя спокойно в их обществе. Любил Он и детей. Эта любовь – одна из самых заметных, ярко выраженных особенностей Учителя. В детях он видел простоту и невинность, чистоту и любовь, искажаемые впоследствии греховными соблазнами корыстолюбивого мира. Иисус любил детей всех возрастов. Молодые матери чуяли Его любовь к младенцам и протягивали Ему своих малышей, дабы Он приласкал их. В Евангелии от Марка описано, сколь удивительно хорошо ладил Иисус с детьми. Ничего подобного (насколько я знаю) в литературе Древнего мира не встретишь. «Приносили к Нему детей, чтобы Он прикоснулся к ним». Ученикам же, разделявшим общепринятые взгляды того времени, это не понравилось, и они не допускали матерей, упрекая их. «Увидев то, Иисус вознегодовал и сказал им: пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие». Спаситель часто называет детей безгрешными и, когда ученики попытались не пустить к нему детей, решительно заявляет: «Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него». И, словно в подтверждение Своей мысли, «обняв их, возложил руки на них и благословил их» (Мк. 10: 13–16). Матфей, пересказывая тот же эпизод (19: 13–14), добавляет: «…ибо таковых есть Царство Небесное».

В Своем учении Иисус часто возвращается к мысли о том, что во взрослом человеке – и мужчине, и женщине – для спасения души должны сохраняться некие детские простодушие и доверчивость. Мысль эта связана с образом «рождения заново» и с любовью Иисуса к кротости и смирению. Но Иисус любил каждого ребенка не как обобщенный образ, а как определенное человеческое существо. Его глубоко трогало все, связанное с тем, как дитя приходит в этот мир, как растет и развивается, превращаясь в очаровательного ребенка. Иисус постоянно упоминает детей в Своих проповедях. Чрезвычайно наблюдательный Человек, Он замечает, как радость матери при виде новорожденного заставляет позабыть о родовых муках (Ин. 16: 21). Он замечает, как отец осторожно прижимает к себе спящего ребенка (Лк. 11: 7), как родители выслушивают, что говорят дети, и выполняют их просьбы – но лишь добрые или безобидные (Мф. 7: 9; Лк. 11: 11–13). Ему любопытно было, что же движет ребенком во время игры (Мф. 11: 16), каковы детские беды и невзгоды (Мф. 18: 25). Наиглавнейшим свидетельством верности и преданности Он считает готовность учеников оставить детей своих ради Него самого и Всевышнего Бога Отца (Лк. 14: 26; 18: 29; Мф. 19: 29). Для Иисуса любовь мужа и жены друг к другу и общая их любовь к детям неразрывно связаны: земная любовь как бы подражает любви, на коей зиждется Царство Небесное, и в известной степени предвосхищает ее.

Иисус отклонял просьбы творить чудеса напоказ, а вот безутешному родителю, молившему исцелить больного ребенка, не отказал ни разу. Среди людей, Им исцеленных, много детей. Маленький сын царедворца в Капернауме (Ин. 4: 49); бесноватый отрок (Мф. 17: 18), которого Иисус исцелил, нисходя с горы, – «единственный ребенок отца»; «юная дочь» Иаира (Мк. 5: 23), которую Иисус воскресил из мертвых; дочь язычницы из Ханаана (Мк. 7: 30); единственный сын вдовы в Наине (Лк. 7: 11–18) – это лишь несколько примеров того, как торопился Иисус на помощь обезумевшим от горя родителям. В Палестине I века от Р. Х. жизнь человеческая не стоила ни гроша. Повсюду умирали дети; причиной тому были бедность, небрежение взрослых или болезни. Узнав о страдающем ребенке, Учитель немедля спешил на выручку. И, наставляя апостолов, говорил не только «Паси овец моих», но и, что многозначительно, «Паси агнцев моих».

Кроме того, Иисус при всяком удобном случае напоминал окружающим – даже Своим ученикам и последователям, – что детьми нельзя пренебрегать. В известном смысле дети были человеческим образцом. Когда ученики затеяли неуместный спор «кто больше» (этот случай описан во всех трех Евангелиях (Мф. 18: 1–4; Мк. 9: 33–37; Лк. 9: 46–48), Иисус подозвал к себе ребенка, поставил перед учениками и сказал им: «…если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное». Иисус и учил, и был глубоко убежден в том, что, наблюдая за детьми, можно многому научиться. Матфей пишет о том, как радовался Иисус, когда в один из последних Своих дней земных пришел в храм, а дети приветствовали Его и восклицали: «…осанна Сыну Давидову!» Когда же первосвященники и книжники вознегодовали, утверждая, что подобные приветствия неуместны, Иисус ответствовал: «…да! разве вы никогда не читали: из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу?» (Мф. 21: 16). Также следует отметить, что самые яростные упреки и предупреждения Иисуса относились к тем, кто обижал или совращал детей. Евангелие от Матфея приводит слова Иисусовы: «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих…» (Мф. 18: 10), и «…кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской» (Мф. 18: 6).

Женщины и дети занимали особое место в сердце Иисуса, в Его понимании невинности и добродетели. А старики? Почти неминуемо многие из исцеленных Иисусом были стариками – далеко не все случаи исцеления описаны в Библии. Калека, потерявший надежду и лежавший у купальни Вифезды на протяжении без малого сорока лет, наверняка был немолод. Старушка, маявшаяся «кровотечениями» много лет, потратившая все деньги свои на врачей, так и не излечилась до встречи со Спасителем. Иисус примечал и добродетельных стариков, и вдову, которая опустила в ящик для пожертвований свои две лепты. Но старость как таковую Он отнюдь не считал особой добродетелью. Правоверные иудеи числили всякого старца существом высшим, но Иисус не разделял их суждения. «Начальниками» синагог и храмов становились по праву старшинства; на каждом уровне священнической иерархии возраст играл важную роль. Само понятие «старейшина», присущее иудаизму, свидетельствует об уважении к возрасту независимо от заслуг. Иисус видел: зачастую перед Ним «старейшины во грехе». В Евангелии от Матфея Иисус говорит старейшинам: «…мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие» (21: 31–32). Когда Иисус родился, в Иерусалимском храме возможно еще было встретить праведного старца, подобного Симеону или Захарии. Но когда земной путь Иисуса близился к завершению, там уже не оставалось достойных стариков. Иосиф Каиафа, первосвященник, много лет занимал свою должность; вероятно, ему было под шестьдесят. Его тесть, Анна, прежде служивший первосвященником, продолжал цепко держать власть в своих руках и был еще старше. Многие правоверные иудеи, которые слушали Иисуса в надежде уличить Его в чем-то недостойном или в богохульстве, тоже были стариками, а некоторые – вышеупомянутыми старейшинами. Общественным устройством, против коего часто выступал Иисус, по существу, заправляли старцы. Следовательно, слова Спасителя о том, что нужно «заново родиться» и стать «новым человеком», дабы попасть в Царство Небесное, допускали двоякое толкование. В Новом Завете настолько часто используется образ ребенка и называют блаженных «чадами Божиими», что сравнения эти стали неотъемлемой частью образного ряда, что создается впечатление: среди людей, ищущих Бога, понятие возраста или вообще исчезает, или меняется в корне.

Впечатление усиливается описанием Преображения Господня, одного из самых удивительных и замечательных событий, упоминаемых в Евангелиях. За несколько дней до Преображения Иисус спросил Своих учеников: «…вы за кого почитаете Меня?» (Мф. 16: 15, Мк. 8: 29, Лк. 9: 20). Петр ответил: «Ты – Христос, Сын Бога живаго». Иисус молвил в ответ: «…блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах; и Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16: 15–18). Спустя шесть дней Иисус взял Петра, вместе с Иаковом и Иоанном, «…и возвел их на гору высокую одних, и преобразился пред ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет» (Мф. 17: 1–2). И Марк (9: 2–8), и Лука (9: 28–36) тоже утверждают: лицо и тело Иисусовы блистали. Все три евангелиста говорят о Богоявлении. Матфей говорит: «…се, облако светлое осенило их; и се, глас из облака глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте» (Мф. 17: 5).

Преображение толковали по-разному. Однако смысл его ясен. Иисус был Человеком. Но не только. Он был также Богом, Сыном Своего Отца. Он существовал вне времени и пространства – но пребывал на земле. Изреченное Им истинно вовеки – и для земного мира, и для грядущего. Открылась эта истина людям в маленькой римской провинции в начале I века от Р. Х. Но истина сия относится ко всем народам и ко всем временам; истина сия преображает историю и географию, распространяясь повсеместно, стирая различие между Вселенной, которую Бог сотворил, и бесконечностью, в коей пребывает Он Сам.

Все новое, что Иисус принес человечеству, в течение двух последующих тысячелетий будет медленно и коренным образом изменять общество, а значит, Господне Преображение на высокой горе как бы предуказало грядущее постепенное изменение людского ума и духа.

Глава 7

Новые десять заповедей Иисусовых

Иисус не стремился изменить мир. Он стремился подготовить обитателей нашего мира к пришествию Царства Божьего, что «не от мира сего». Понятия древних иудеев о земном существовании и о посмертии были неотчетливыми; лишь постепенно учились люди верно рассуждать о грядущей вечной жизни. Во времена Иисуса многие иудеи – например, саддукеи – по-прежнему отказывались принимать мысль об инобытии. Неудивительно, что вера в Христа, Мессию, Спасителя, или Искупителя, преобладавшая во времена Иисуса, была запутана донельзя. Но так или иначе, в Его пришествие на разные лады верили все евреи. Верили и самаряне: женщина, встреченная Иисусом у колодца, сперва имела пять мужей, а потом не слишком заботилась о нравственности и жила во грехе, но знала о Христе и с восторгом признала его в Иисусе. И те и другие – иудеи и самаряне – лишь гадать могли: явится Мессия светским или духовным вождем? Саддукеи видели в нем Давида, коему надлежало возродить великое еврейское царство, процветавшее за тысячу лет до описываемых событий. Фарисеи видели в Мессии теократа-первосвященника, что сосредоточит всю власть в руках служителей храма.

Иисус унаследовал учение о мессианстве, но никак не заблуждения, связанные с ним. Сын Божий, Он никогда не сомневался: «дело Отца Моего», как называл Он свою миссию, состояло в том, чтобы показать всем, кто будет слушать, как подготовить себя к загробной, вечной жизни. Иисус не требовал хранить Ему верность, как новому Давиду, или мирскому правителю, или даже царю-первосвященнику. Он призывал верить в Него как в духовного Наставника, Чья власть и Чье Царство обретаются в вечности. Иисус подчеркивал, что Он не потрясает общественных устоев и не восстает против римского владычества или властей иудейских. Он не делал ничего, что нарушало бы существовавшее политическое и общественное спокойствие. Только никто Ему не верил – даже собственные ученики. Апостолы не знали, чем закончится Его земная миссия. Им оказалось трудно понять, что Иисус был Искупительной Жертвой, что Ему предстояло умереть и воскреснуть во спасение человечества. И ведь ученики были благочестивыми, преданными людьми, всякий день общались с Учителем. А чем дальше люди отстояли от Иисуса, тем меньше знали они о Его учении, тем подозрительнее к Нему относились. Первосвященники, несомненно, считали Иисуса смутьяном, завидующим их положению и намеренным отобрать их власть, обычным подстрекателем черни, собиравшимся насмерть поссорить иудеев с римлянами – а этого они боялись больше всего. Мысль об Учителе и Наставнике, Чьи понятия и цели были чисто духовными, не приходила им в голову.

Сам Иисус недвусмысленно и постоянно разделял земное и Божественное. Спасителя не заботили ни политика, ни даже политическая философия. Он знал, что в 6 году в Палестине и Сирии вспыхнул мятеж, вызванный переписью населения и окончившийся кровопролитием, ибо римские легионы оказались вынуждены подавить бунт. Население переписывали, дабы упорядочить налоги – подушную подать. Иисус ведал: Его враги-священники, «люди из храма», попытаются вовлечь его в политические споры о взимавшейся подати. Ведь проще всего было представить Спасителя римским властям как мятежника, который выступает против имперских налогов и подстрекает людей уклоняться от них. Именно в этом первосвященники и обвинили Иисуса, когда наконец привели Его на суд к Пилату: «…мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем» (Лк. 23: 2). Это было заведомой ложью. Иисус выступал вовсе не против подати. Фарисеи и сторонники Ирода Антипы пытались заманить Его в эту ловушку. По словам Матфея, они умышленно называли Спасителя бесстрашным противником существующей власти, который говорит лишь правду: «Ты… не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице. Итак, скажи нам: как Тебе кажется? позволительно ли давать подать кесарю, или нет?» Но Иисус, видя лукавство их, сказал: «…что искушаете Меня, лицемеры?» И потребовал показать монету, которою платится подать. Ему принесли динарий. «Чье это изображение и надпись? Говорят Ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». Этот великолепный ответ заставил лицемеров замолчать. «Они удивились и, оставив Его, ушли» (Мф. 22: 16–22).

Эта метафора – отличный пример тому, как Иисус старался показать: Его учение безусловно отличает мирское от духовного, юдоль земную от жизни грядущей и вечной. Иисус пришел в юдоль не для того, чтобы освобождать евреев от римлян, а для того, чтобы показать всему человечеству, как освобождаться от греха. Не класть начало новому политическому строю, а предначертать новый образ жизни. Этому перевороту надлежало состояться лишь в умах и душах. Это было восстанием против своекорыстия и алчности, жестокости и предрассудков, гнева и похоти: потрясающим переходом от себялюбия ко всеобщей любви и всеобщему братству. Человек возродившийся будет начисто иным, и все изменится. Но внешне мир будет оставаться прежним.

Но будет ли? Ключ к тайне Иисусовой жизни – великий парадокс, наиболее поразительный и важный парадокс во всемирной истории. Спаситель стремился показать мужчинам и женщинам, как подготовиться к переходу в иной, и лучший, мир, в Царствие Небесное, как удостоиться этого Царствия. Иисус делал это с таким достоинством, с такой мудростью, с таким философским блеском и живостью, что одновременно представил образец поведения, следуя коему люди могли становиться лучше, а следовательно, и счастливее уже в мире земном. Подражание Христу – средоточие христианского вероучения. В Евангелии показано, как ведет себя, как думает и говорит совершенный Человек. Следуя Христову примеру по мере скромных сил и способностей, последователи Христа за две тысячи лет смогли сделать наш мир лучше, позволили земным обитателям жить счастливее. Поиски мира иного преобразили наш собственный. Но пример, поданный Иисусом, сколь бы ни был он убедителен, – не единственная движущая сила в преобразовании мира. Человечество предрасположено и к добру, и к злу. Иные, хотя и менее влиятельные, исторические лица подавали дурные примеры. Было написано и сказано много лживых слов, что вводили в заблуждение и развращали. Я пишу эту книгу в начале XXI века и могу как историк проследить изменения, происходившие на протяжении двух тысячелетий. В этот период разворачивалась битва за людские души между последователями Иисуса и силами, которые Он сам назвал бы силами тьмы. Наша цивилизация переживала великие эпохи перемен в мировоззрении: возникновение христианства в Европе, его триумф и его упадок; Ренессанс и Реформацию; первую научную революцию XVII века; XVIII столетие – век Просвещения; промышленную революцию, наступление эпохи рационализма и преобразований; колоссальные умственные и общественные перемены, пришедшие в XX веке и продолжающиеся доныне. Во всех этих событиях переплетались добро и зло, справедливость и первобытная дикость, нежность и жестокость, прогресс и вырождение. Но если сегодня, во втором десятилетии XXI века, мы отделим все полезное и целесообразное от постыдного и прискорбного, если задумаемся над тем, что есть достойного и ценного в наших современных взглядах, то увидим: все естественные положительные сдвиги в жизни людей и в их взаимных отношениях берут свое начало в учении Христа, и главное – в примере, Им поданном.

На собственном примере Иисус явил новые десять заповедей в действии. Внимательное изучение Евангелий – подобное тому, которое я попытался отобразить в этом кратком жизнеописании, – позволяет нам понять, какие это заповеди. Первая: каждый из нас должен развить в себе истинную личность. Иисус учил: каждый из нас неповторим, у каждого, помимо тела, есть еще и душа, хранилище нашей личности. Если тело бренно, то душа неразрушима и бессмертна. Это наиважнейшее наставление Христово, оно звучит или подразумевается во всех Его высказываниях. Мы должны познать самих себя: отнюдь не в некоем эгоистическом смысле слова; следует лишь понять, что все мы – творения Божьи. Мы живем в обществе: мы члены своей семьи, своего племени, народа, расы, религиозной общины, профессионального союза, наконец. Однако личность, которую мы в себе ваяем и воспитываем, предстает Богу наедине. Всевышний ведает о нас все, Он видит и взвешивает все, что мы делаем, говорим или думаем. Осознать это – и есть познать самого себя. А с самосознанием тесно связано и самоопределение, свободное волеизъявление. Каждый человек обладает волей; силой воли мы ваяем и чеканим свою личность, каждому данную от рождения и навсегда. Каким бы незначительным и беспомощным любой из нас ни казался, у каждого есть воля – и она свободна. А значит, каждый способен к волеизъявлению – и это неотъемлемое человеческое право. Личность обладает всей полнотой власти над своей волей, она всегда свободна. Именно это имел в виду апостол Павел, когда спустя десятилетия после Христовой смерти и Воскресения писал: «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3: 17)

Политическое и общественное значения личности безграничны; более того, они становятся ныне сущностью христианства. И то и другое складывалось в течение двух тысяч лет, и продолжает складываться поныне. Личность, неповторимость всякого человека – блеск и гордость людского племени. Но у всякого человека есть обязанности. Во-первых, ответственность: мы, и только мы, в ответе за свою личность, которую ваяем в течение жизни. Умерев, мы должны отчитаться в работе над совершенствованием своей личности. День Страшного суда и его последствия для вечности – вот цена, которую мы платим за свободу волеизъявления. Во-вторых, каждая личность неповторима, но все же несовершенна. Душа дана от Бога, в ней заложено неискоренимое стремление вернуться к ее Создателю. И душа не обретает покоя, доколе не достигнет этого. При наличии свободной воли это возможно. Если та личность, которой мы наделены и которую помогаем образовать, угодна Богу, то мы войдем в Царство Небесное, как называет его Иисус. Если же нет, врата замкнутся пред нами. Иисус неоднократно говорил об этом, используя всевозможные метафоры. Он ясно давал понять: смысл и цель земной жизни в том, чтобы душа наша стала угодна Богу. Строптивость навлечет на нас кару, которую Фома Аквинский зовет «болью утраты», используя сравнение с утратой и обретением, часто встречающимися в учении Христовом.

Наша личность – наш ключ к жизни вечной. Иисус недвусмысленно провозглашает это, говоря: «…кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мк. 8: 35–36).

Вторая заповедь гласит: прими и смирись с тем, что все мы едины. Постоянно, ежедневно Иисус учит нас: человечество следует воспринимать как единое целое. Каждая душа неповторима, но каждая предстает частью целого человечества. Тут, как это часто бывало, Иисус недвусмысленно различает мирское и духовное. Различия между разными личностями, разными душами бывают бесконечны. Телесные же отличия незначительны, телесное людское сходство куда как более явно. В очах Господних мы все «ближние», следовательно, должны стать ближними и в собственных глазах. Христово учение о ближнем, поразительно ярко изложенное в притче о добром самарянине, прямо или косвенно повторяется во всем, что Иисус говорил или делал. В политическом и общественном смысле учение это чрезвычайно могуче. Иисус никогда открыто не звал Себя ни миротворцем, ни другом народа, ни человеколюбцем. Он просто был и тем, и другим, и третьим – в том смысле, который мы придаем упомянутым словам. Для Иисуса любить Бога означало возлюбить ближнего своего, как самого себя. Любовь к ближнему Иисус называл «великой заповедью», исполнение коей включало в себя все, что придумала добрая людская изобретательность ради всеобщего мирного и согласного сосуществования. Возлюби ближнего – прекрасная заповедь, понятная каждому и применимая где угодно. Ее, в общем, и не сложно выполнять – хотя иногда, в отношении некоторых ближних, может оказаться весьма затруднительно.

Третья заповедь гласит: помни, в очах Господних мы все равны. Попытки возвыситься над окружающими были особенно неприятны Спасителю. Он ведал: человеку свойственно создавать некие иерархии, но итоги такого разделения были Ему не по душе. Когда Его ученики, даже апостолы, ссорились и спорили относительно главенства, Спаситель скорбел. Не терпел Он также назойливости и бесцеремонности. Если именитый старейшина или начальник синагоги стремились занять более высокие места на скамьях, Он с отвращением отворачивался. Иисус предостерегал тех, кто стремился занять почетное место за столом. Никогда не упускал Он возможности упрекнуть царей и вельмож в надменности или похвалить скромных и смиренных духом. В Его Евангелии то и дело звучат слова: «Многие же будут первые последними и последние первыми» (Мф. 19: 30). Дело не в том, что Иисус не ценил стараний, усердных и прилежных, или не замечал дарований. Часто в Его притчах превозносились люди, работавшие не покладая рук. «Добрый и верный раб» был в глазах Иисуса человеком благородным. Столь же благородна была и бедная вдова со своими двумя лептами. Человечество представлялось Иисусу огромной толпой, бредущей сквозь пространство и время, вызывающей жалость и сочувствие не только бесконечными своими страданиями – зачастую претерпеваемыми по собственной людской вине, – но и скрытым своим геройством. Именуемое толпой в силу своей многочисленности, это людское скопище на самом деле состоит из бесконечного числа отдельных личностей, и каждая личность бесценна для Господа, достойна равного отношения согласно заслугам своим и получает заслуженное из рачительных рук, направляемых Всевидящим Оком. Лучшее, что могли сделать люди, – это в первую очередь касалось правителей, чиновников и всех прочих, наделенных земной властью по праву рождения, по способностям, благодаря деньгам или случаю, – следовать примеру Господню, предоставляя равные возможности всем без исключения. Равенство, как учил Иисус, есть не отвлеченное понятие, а живое явление.

Кроме того, Спаситель учил – и это можно считать четвертой заповедью, – что человеческим отношениям надлежит основываться на любви, во всякое время, при каких угодно обстоятельствах. Слово «любовь» часто слышали из Его уст, говорил ли Он о любви к Богу или к другим людям. Эта любовь не имеет ничего общего с похотью – по сути, разновидностью себялюбия, – но при этом она и не всецело духовна, бестелесна. Скорее, это чувство, связующее воедино душу и плоть, а проявляющееся многообразно. И жизнью Своей, и проповедническим служением Иисус являл деятельную любовь: она сказывалась в том, как Он слушал, вопрошал, подавал утешение и помощь, исцелял и воскрешал из мертвых, объединял и примирял – она сказывалась в каждом шаге нелегкой жизни странствующего Проповедника, даже в беседах с глазу на глаз и тайных встречах. Четвероевангелие – образцовое наставление, учащее возвышеннейшей, чистейшей любви, вершина коей, по словам Самого Иисуса, есть готовность пожертвовать жизнью ради других. Невозможно определить и записать законы любви. Любовь можно лишь являть. Именно это и делал Иисус. По счастью, слова Его и деяния описаны разными людьми, четырьмя евангелистами, даровавшими нам возможность следовать Его примеру. Всемерное подражание Иисусу – наилучший путь к исполнению четвертой заповеди Его.

Пятая заповедь Иисусова касается милосердия. Нам надлежит милосердие, поскольку Бог являет его нам самим. Милосердие – столь же теплое слово, сколь и «любовь», нераздельная с ним. Трудно дать милосердию какое-либо определение, однако его ни с чем не спутаешь. Это нечто, чего не может быть избыточно много, и нечто драгоценное даже в мельчайших своих проявлениях. Милосердие – это благодать. Его невозможно заслужить. Мы лишь молим о его ниспослании и благодарим за врученный нам дар. Иисус говорит: если выпадает случай тебе явить милосердие – являй, не размышляя, безрассудно и безудержно; и не жди благодарности, не жди раскаяния от того, к кому был милосерд, не старайся изменить что-либо в обществе или в отдельном человеке. Милосердствуй просто ради милосердия. Иисус не составлял совершенные своды законов, не писал Всеобщей Декларации Прав Человека. Он вообще не задумывался о «правах человека». Он не отстаивал человеческих прав – ни малых, ни значительных, – скорее, говорил о человеческом долге, но сострадание и милосердие превыше даже таких понятий. Никто не вправе требовать милосердия к себе. Милосердие, по самой природе своей, не подневольная дань, а доброхотное даяние. Милосердие – чудо: своеобразная нравственная поэзия. Являть милосердие непроизвольно, с радостью, свободно, незамедлительно; не бездумно, а без ненужных рассуждений, не величественно-снисходительно, а как являет его Господь – это лучший способ доказать, что мы созданы по образу и подобию Божию. Спаситель отлично помнил два стиха из Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова: «Ибо Господь сострадателен и милостив и прощает грехи, и спасает во время скорби» (Сир. 2: 11) и «впадем в руки Господа, а не в руки людей; ибо, каково величие Его, такова и милость Его» (Сир. 2: 18). Однако Иисус в Новом Завете старается дополнить Ветхий: сделать новые заповеди важными, насущными, зовущими к действию. Поэтому Иисус побуждал людей быть милосердными, словно милосердные цари и Сам Всевышний Бог. В последующие два тысячелетия учение Иисусово оказало великое влияние – большее, чем любые другие нравственные законы, научные трактаты или правоведение, – на то, как люди относились к сбившимся с пути истинного. В венце современности милосердие – один из блистательнейших алмазов (если, разумеется, общество заслужило право на этот венец).

Иисус проповедовал милосердие и другие добродетели где только мог, однако взглядов Своих не навязывал. Напротив, в Евангелиях все говорит о том, что Спаситель был Человеком очень уравновешенным, безошибочно находившим выход из наисложнейших положений. Будучи сдержан и даже временами замкнут, отшельником Спаситель не был. Он любил уединение – да только непродолжительное. Любил дружеское общество, но в меру. Говорил – а ему было что сказать, – но говорил сжато, и прекрасно ведал, когда вопросить, а когда – промолчать. Уравновешенный и сдержанный, Спаситель мог и негодовать, если вынуждали обстоятельства. Мог Он и проливать слезы – но никогда не впадал в отчаяние. Умел посмеяться, хотя об этом нигде не сказано прямо, – но смеялся не над кем-то, а вместе с кем-то. Над Ним насмехались, Он же сам никогда ни над кем не насмехался. Его били, и Он подставлял другую щеку. Даже в век ярости и ненависти, когда миром властвовала религиозная нетерпимость, Его трудно было не возлюбить и уж тем более трудно возненавидеть. И если в конце Его земного пути сыскались безумцы, возненавидевшие Спасителя настолько, что возжелали убить Его, то взбесило безумцев именно Его самообладание. Внимательно читая Евангелия, мы видим в Иисусе Человека, который сохранял самообладание даже там, где прочие теряли его напрочь. Евангелие учит нас долготерпению, самодисциплине, спокойствию, душевному равновесию, умению и стремлению сохранить покой средь жизненных бурь и потрясений. Более двух тысяч лет этот урок остается чрезвычайно важен для отдельных людей и целых обществ, которым достало ума его усвоить.

Таким образом, душевное равновесие можно звать шестой заповедью, что прямо связана с седьмой: обладайте широким взглядом и кругозором. Жизнь и смерть Иисуса представляли собой борьбу с теми, чей взгляд оставался предельно узок. Иисус не терпел фанатизма в любом виде, постоянно выступал против него. Такая ограниченность была характерна для религиозных учреждений того времени: особенно среди первосвященников Храма и предводителей сект, подобных фарисейской и саддукейской. Фанатизм проистекал из приверженности букве закона – и узкого, однобокого толкования этого же закона. Знаменательно, что слушатели Иисуса рассказывали, будто Он говорил совершенно не так, как книжники. Подразумевалось, что Сам Иисус, глаза Его и разум Его были открыты восприятию и познанию мира. Лука приводит изречение Иисусово: «Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали» (11: 52). Иисус пристально наблюдал, стараясь понять, что происходит в повседневной жизни, прислушивался к тому, что говорят люди. Это неразрывно связано с тем, что ныне зовется «открытостью», непредвзятым восприятием нового опыта и новых идей. Слово «открытый», как и слово «свет», часто использовалось в речи Учителя. Иисус явил человечеству пример открытого восприятия мира. И теперь, через два тысячелетия после распятия Христа, люди наконец научились воспринимать мир открыто, без предубеждения. И ранняя Церковь, похвально повергшая язычество; и последующее христианство, старавшееся построить общество людей верующих; и эпоха Возрождения с ее попытками взять у античности все наилучшее; и Реформация с ее покаянием и возвратом к апостольским добродетелям; и научная революция, стремившаяся поверить любые знания опытным путем и подтвердить доказательствами; и Просвещение с его поисками точных знаний; и современные реформистские общества с их решимостью улучшить жизнь простых граждан – все это свидетельствует: человечество добивалось успеха, если его предводители придерживались непредвзятого мнения, и терпело поражение, когда вожди уступали общепринятым догмам и «благопристойности».