Два уха и хвост

Сан-Антонио

Два уха и хвост

Роман, развивающийся стремительным аллюром необычайного изящества, с полным набором тонких наблюдений, гнусных слов и кучерявой шерсти. Был взят членами жюри Гонкуровской премии с собою в отпуск.

Патрику СЕБАСТЬЯНУ, не имеющему ничего, кроме таланта.

С братской нежностью,

Сан-А.

Два уха и хвост, ты, думаю, в курсе, представляют высшую награду, присуждаемую на корриде тореадору, мастерски завалившему свою скотину.

В нашем деле я тоже получил два уха и хвост. И знаешь, кто мне их пожаловал? Господин Президент королевской Французской Республики!

Клянусь, не поскупился!

Если не веришь, просто прочти… Два уха и хвост, представляешь?

Плюс несколько симпатичных попок, которые там мелькают, естественно.

Глава I

БЫВАЕТ ДЫМ И БЕЗ ОГНЯ

Калель спит, зарывшись лицом в подушку.

Под подушкой лежит пистолет в превосходном рабочем состоянии с восемью пулями в загашнике.

Под пистолетом простыня, затем матрас и, наконец, металлическая сетка.

Под сеткой прячется железный чемоданчик.

Еще можно добавить для подробности, что под чемоданчиком расстелен палас, а под тем уложен паркет.

Здесь остановимся, ни к чему грузить читателя, он открыл книгу не за этим.

Калелю снится дама, совсем незнакомая, но с огнем в заду. Буквально, поскольку длинные языки рыжего пламени, как то случалось пару-тройку раз с мадам Далидой, вырываются у нее из борозды на попе.

Притом сильно разит горелым. Можно подумать, что приглашен на барбекю.

А вот, однако, и брандмейстеры со всей помпой несутся по улице. Калель замечает себе в подсознании, что они не поспеют вовремя. Уж больно здорово полыхает. Попа рыжей дамы могла бы сыграть в «Угрызениях совести епископа Кошона». Дым вползает в бронхи Калеля, в легкие. Это его будит. Он принимает сидячее положение, весь взопревший и со вкусом сажи во рту. Он видит, что комната полна дыма. Он слышит, как гудит пламя, не очень далеко. Заполошенно суматошатся люди, визгливо вопя: «Горим!» Пожарная колымага тормозит у отеля.

Калель спрыгивает с койки, чтобы рвануть галопом к выходу. Но из-под двери выбивается огонь. Никак не проскочишь. Тогда он бежит к окну, по крайней мере, хочет, однако башка идет кругом. Он чувствует, что колени подгибаются. Он рушится на палас. Дым заволакивает комнату, все плывет, грозит глюками. Калель говорит себе: «Черт, до чего же дерьмово!» Он на краю небытия, наполовину выброшен с планеты Земля.

Он улавливает шум, все более громкий. Видимо, догадывается он, стучатся снаружи в ставни его конуры, запертые им перед сном. И, похоже, топором. Затем распознает звон разлетающегося вдребезги стекла. В окружающей едкой мути он различает, кажется, пожарного совершенно кошмарной наружности, поскольку на роже у того противогаз, что придает ему вид отъявленного извращенца. Пожарный торопится, что-то прикладывает к его носу и рту. Калель тут же ощущает блаженство. Дикое наслаждение возносит его к эйфории. Ему хочется выть от радости. Бравый пожарник взваливает его на плечи в три приема: сначала отрывает от пола, затем приседает и, хоп! закидывает себе на спину свисающими руками назад. Ай да удалец!

Калелю неведомо, что лихого спасителя зовут Сан-Антонио. Он никогда этого не узнает.

В дальнем углу отупения Калеля мелькает мысль о металлическом чемоданчике под кроватью. Ведь он сгорит вместе со всем Отелем Путешественников. А это уже совсем хреново!..

Но главное — жить, разве нет? По крайней мере, еще некоторое время. Ибо никто не спасен окончательно; просто получает отсрочку. Но если всерьез забивать себе этим голову, можно повеситься в первом подвернувшемся амбаре.

* * *

Пока пожарные загружают Калеля в красную скорую помощь, на площадке второго этажа, где он снимал номер, суетится человек. Он тоже в противогазной маске, как и спаситель Калеля. Но в цивильном: вельветовых штанах и поддельной кожанке. Он кричаще рыжий, этот тип. Точными движениями он обезвреживает зловонную залежь дымовых шашек и тушит бенгальские огни, произведшие столько впечатления.

Снизу лестничной шахты хозяин отеля, мсье Валантен, театрально вопрошает, нет ли какого ущерба от устроенного балагана; но человек из-за противогаза не может ему ответить, и мсье Валантен начинает активно портить себе кровь. Флики, это просто праздник: обещают горы и чудеса; вот только потом, когда ты настроишься получить возмещение — как же, держи карман шире! Надо прямо это признать!

* * *

В карете скорой помощи фельдшер вкалывает шприц Калелю. Он заверяет, что с ним ничего серьезного. Он выкарабкается. Легкие слегка поражены дымом, но через несколько дней он, наверняка, сможет отправиться в горы, чтобы подлечить свою плевру. Калель не отвечает. Теперь, зная, что спасен, он принимается чертовски сильно кручиниться по поводу своего металлического чемоданчика. Что скажут другие? Это грозит кровопусканием. Укол отправляет его в отключку. Настой травы забвения как никогда к месту.

* * *

— Ну, как, нормально? — спрашивает лейтенант Лоран у пожарного, сидящего рядом с ним в кабине большой машины.

Пожарный Сан-Антонио поглаживает металлический бок чемоданчика, положив его на колени.

— В самом лучшем виде, лейтенант.

Сколь ни деликатен Лоран, ему не удержаться от вопросов, слегка выходящих за рамки.

— Я не спрашиваю у вас, какой во всем этом смысл, — тянет он в надежде, что его сосед по сиденью зажжет фонарь.

— Вы очень любезны, — отвечает пожарный Сан-Антонио.

И ничего не добавляет. Ну, куда денешься, совершенно секретно! Лейтенант Лоран тихонько вздыхает с сожалением и остается в неведении.

Глава II

ПУТЕШЕСТВЕННИКИ БЕЗ БАГАЖА

Присутствующие господа толпятся вокруг чемоданчика, словно речь идет о только что вскрытом саркофаге.

Тут новый директор Фараонии (преемник того, кто сменил Берюрье), вице-заместитель государственного секретаря, майор Фланель (из канцелярии президента), затем еще шишка из ДСТ, имя которой я не помню, потому что забыл.

— Все прошло хорошо, комиссар? — спрашивает мой «босс» небрежным тоном, точно дело двигалось само по себе.

Это маленький толстяк, начисто ощипанный сверху, багровеющий при малейшем приложенном усилии (например, когда открывает ящик своего стола).

— Чрезвычайно хорошо, — отвечаю я.

Терпеть не могу ареопагов. Люди не слова, но трепа, плетущие интриги в министерских кулуарах, прямодушные, как визиготы, всегда готовые послать тебя забесплатно в драку, чтобы отвернуться, как только события примут плохой оборот; люди, присваивающие твои победы, оставляя тебе только лейкопластырь и нагоняи; надоели мне они хуже редьки, опротивели индюшинной надутостью и жеманным лицемерием и, чтобы сказать уже раз и навсегда, вызывают неудержимое желание блевать.

С ужасом смотрю я на этих пронырливых ничтожеств, награжденных по рангу, до подлости жадных, темных заговорщиков и записных шаркунов всех помпезных мероприятий; смотрю, воздавая хвалу Создателю, сотворившему меня не по их образу, снабдив совершенно другими недостатками и обеспечив несколькими качествами, которые служат мне средством очищения.

— Вы открывали чемоданчик, комиссар? — вопрошает вице-как-его-там.

— Нет, господин министр, — опрыскиваю я сановитое рыло духами, что приводит в конвульсивное содрогание жалкий улитковый рожок в его плавках для худозадых.

И добавляю:

— Я бы себе не позволил, в задание входило только завладеть им.

— А он не заминирован? — отважно ляпает майор Фланель.

Военное соображение мгновенно вызывает массовое отступление, так что шишка из ДСТ проходит прямо по моей ноге, чертов болван!

— Его просветили рентгеном в лаборатории, мой майор; ничего подозрительного не обнаружили.

— Ну, тогда, право же, откройте его, комиссар, — просит меня директор. — Эта честь принадлежит вам, поскольку именно вы его захватили.

Захватили! Клянусь, среди них есть, кто не плюет на стыд!

Я приближаюсь к чемоданчику с массивными застежками и откидываю их одновременным движением больших пальцев. Присутствующие отступают еще дальше. Но поскольку я не превращаюсь в конфетти, они подступают обратно. Точно рыбешки, бросающиеся врассыпную, когда раздается всплеск, а затем быстро возвращающиеся посмотреть, что упало.

Чемоданчик выложен полиэфиром красного цвета, в котором устроены четыре углубления для стеклянных банок (в каждом по банке). Внутри банок ничего, кроме какого-то мутноватого вещества на самом дне. На завинченных крышках этикетки, содержащие предписания на английском с примесью латыни и стилизованные черепа внизу.

Собравшиеся господа настороженно смотрят на четыре емкости. Можно решить, что это пустые банки из-под варенья или же футляры для объективов.

— Право слово, думаю, наши американские коллеги будут удовлетворены, — лепечет мой начальник.

Он становится почти пурпурным, произнеся это. На месте молодца я бы последил за своим артериальным давлением. Мне вспоминается дорогой Ахилл прежних времен. Тот выглядел, как помесь английского лорда с французским графом или герцогом. Новый же напоминает хозяина бистро, поднявшегося до владельца крупной пивной. У него вид человека, довольного собой и готового обнести всех присутствующих выпивкой за счет заведения.

— Им уже сообщили об успехе предприятия? — спрашивает вице-черт-те-чего.

— Еще нет, оставляю вам это удовольствие, — лижет его мой директор бистро прямо вдоль голубой яремной вены.

— В таком случае я немедленно связываюсь с посольством США.

Майор Фланель бормочет:

— А в ожидании пока они заберут эту дрянь, куда мы ее денем?

Ему отвечает молчание. Красноречивое. Все впериваются в сосуды с высоким процентным содержанием насильственной смерти. Никто не горит желанием приютить их. Никогда не знаешь…

Мой хозяин вздыхает:

— Мы плохо оборудованы для этого, имеющийся у меня сейф недостаточных размеров, могу показать. К тому же, он забит документами, которые нельзя никуда переносить.

Олух из ДСТ уверяет, что и он не в состоянии позаботиться о посылке. Майор пожимает плечами. Вы можете представить, что он притаскивает их в Елисейский дворец, а, господа? Нет, никто себе подобного не представляет. Хорошо, значит, праздник на улице вице-заместителя государственного секретаря, но тот надсадно вопит, что его кабинет чересчур маленький. Занимаемая им должность была учреждена дополнительно, и размещается он в бывшей ванной министерства текущих дел, вообразите себе!

Я слушаю четырех кретинов, играющих в мысленный регби с проклятым чемоданчиком. Они пасуют друг другу, но не могут реализовать попытку. Доводы, которыми они обмениваются, довели бы до слез и старую клячу.

В конце концов идею века находит майор: они поместят чемоданчик в сейф соседнего банка ГДБ. Они арендуют ячейку сообща на четыре имени. Когда американеры прибудут за своим барахлом, они достанут его и оформят передачу банок. Предложение принимается единогласно. Каждый считает, что для майора это очень даже неплохо придумано.

Четверка поднимается и отправляется стягивать с вешалки свои дождевики, ибо над Панамой[1] бушуют разгневанные валькирии. Описанные[2] господа, не прощаясь со мной, убираются, поручив тащить чемоданчик бригадиру Пуалала.

Ибо, повторяю я, никогда не знаешь!..

Глава III

ЕСЛИ НЕ ВСЕ, ТО НИЧЕГО

В келье, которую он делит с четырьмя или пятью каликами, в той или иной степени покалеченными, Калель старается дышать нормально, но в груди что-то колет.

В одиннадцать часов главврач, совершающий обход, останавливается у его постели. Это старый хмырь, убеленный сединами, в белом же халате. Правый карман прожжен плохо притушенным окурком, который он там прятал. На шее висит стетоскоп, как цепь некоего ордена самодельной бурды.

Он наклоняется к Калелю, засовывает два резиновых наконечника себе в ушные раковины и прилежно прослушивает его.

Затем кивает головой и заглядывает в температурный лист.

— Вы можете покинуть нас завтра, — объявляет он, — пообещайте мне только отправиться в горы на полмесяца для окончательного выздоровления. Я выпишу вам кое-какие лекарства, которые нужно принимать неукоснительно.

Калель отвечает: «спасибо, доктор, можете на меня положиться». Старый айболит (называемый Сезар Пьяно) отваливает, обежав другие постели.

Калель делает знак сестре, сопровождающей «патрона». Нельзя ли ему получить газету?

Прелестная дама, пикантная брюнетка, с такой грудью, что можно смело выходить на большой простор, улыбается утвердительно.

И в самом деле, через пять минут она приносит номер Франс-Суар, совсем свежий, которым не стоит чистить подвенечное платье. Калель торопливо просматривает его. Об инциденте в Отеле Путешественников упоминается на третьей странице. Двадцать строк. Огонь занялся в прачечной из-за халатности кастелянши, отправившейся выпить кофе и оставившей включенным свой утюг. Отель сгорел полностью. Слегка пострадали с полдюжины человек, из коих лишь один нуждался в госпитализации. Точка, конец заметки. Абзац.

Калель пренебрегает последующим сообщением об очередном заявлении премьер-зловинистра, равно как и о победе Бордо над Пари-Сен-Жерменом. Он сворачивает газету и кладет ее на металлический столик у изголовья. Отель сгорел полностью. Прощай, чемоданчик!

Теперь ему придется объясняться с другими. Чертова кастелянша, шалава пустоголовая! Оставить включенным утюг! Кофе, как же! Она, должно быть, угощала своими окороками хозяина, чтобы настолько задержаться. Калеля подмывает срочно вызвать других, но он получил инструкции быть чрезвычайно осмотрительным и решает дождаться для этого выхода из больницы.

В палате старый башмак, со сбившимся азимутом, затягивает довоенный шлягер про то, как играл по ночам музыкант в кабацком дыму, и садились красотки послушать поближе к нему, и вот как-то, сойдя с ума, его полюбила любовь сама, та-цван!

Ближайший сосед интересуется, не мог ли бы он заткнуть свою большую грязную заднепроходную глотку, в бога долбаного борделя дегенератов! Ему явно в напряг просить.

Старикан ворчит, затем смолкает, но пятью минутами позже уже опять заливается: позвольте мне вас любить, хотя б денек…

Калель думает про себя: ладно, всем большое спасибо, пора упаковываться и отправляться в места с более мягким климатом, чтобы позаботиться о попорченных легких.

Дождавшись послеполуденного времени, когда наступают часы посещения, он встает и идет собирать манатки в отведенном ему шкафу. Сгребает их в охапку, затем, воспользовавшись всеобщим безразличием, потихоньку одевается прямо на кровати.

Когда посетители намыливаются восвояси, пристроив свертки с дешевой снедью на столике навещенного и запечатлев торопливый поцелуй на лбу последнего, Калель проскальзывает вместе с ними до выхода.

У этого парня кошачьи задатки. Он умеет перемещаться, оставаясь незамеченным, исключаясь, так сказать, двигаться бесшумно, сохранять вид, будто ничего не происходит — искусство!

* * *

Легкие перестают досаждать ему мучительной болью в груди. Он перехватывает пару чашек крепчайшего кофе в забегаловке и принимается мозговать. Затем вырабатывает план действий, как и всегда, ибо это чертовски организованный тип, расписывающий свои дни наперед, как аэропорт регулярные рейсы.

Он не решается взять такси; в конечном счете, останавливает выбор на ФЖД.

Двадцать минут спустя он выкатывается на Варенн-Сент-Илер и направляется летучим шагом к Отелю Путешественников. Может ли металлический чемоданчик выдержать огонь? Кто знает, не приберегло ли пепелище приятного для него сюрприза? Калель никогда ничего не упускает из внимания, именно поэтому он прибыл сюда, перед тем как полошить других.

Он удаляется от вокзала по направлению к Марне. Время от времени его хлещет налетевшим ливнем, тогда он сутулится. Он промокнет, ну и что с того? В его работе нужно выдерживать все, а уж тем более непогоду.

Добравшись до набережной Колонель-Кальгу-Винасс, он вскидывается на дыбы. Там, в двух сотнях метров, стоит под дождем невредимый Отель Путешественников. Ни следа копоти, он даже светится, как белесоватые стены на полотнах Вламинка.

Калель продолжает движение и проходит мимо отеля. В окне «его» номера парочка, которая, несомненно, только что «сделала хорошо» друг другу, смотрит, как течет река в романтических берегах.

Калель говорит себе, что его обставили вчистую и первостатейно. Ничего не упустили, чтобы провести наверняка. Вплоть до поддельного номера Франс-Суар… И все же те, что его надули, не пошли до конца в своих намерениях, иначе они сожгли бы отель по-настоящему.