Выдуманный Жучок

— Жалко, что я живу в жизни, — вдруг вздыхает Максим, — а не в компьютерной игре.

Я молча беру у него игру. Встаю и подхожу к окну. Сейчас открою и швырну… Открою и швырну, чтобы он понял: по крайней мере, он живёт. У него нет метастазов.

— Посмотрела? — нетерпеливо спрашивает Максим. — Давай обратно, там на время.

Я возвращаю игру и иду в палату. Мама спит, повернувшись к стенке. Я заворачиваюсь в своё одеяло и ложусь лицом к проходу. Кровать узкая, подростковая, но я умудряюсь повиснуть на самом краешке, чтобы между нашими спинами оставалось расстояние.

Сплю я урывками. У меня новый сосед, у него плохо с головой. В смысле, он немного «ку-ку». Всю ночь гудит, прижав к губам ночной горшок. Бу-бу-бу…

Я ворочаюсь, забыв о расстоянии между мной и мамой. Я думаю: невозможно, чтобы Саня умер. Бог не может такого допустить. Дети умирают, но только случайно — на войне. Не от болезни. Ну, хорошо, могут. Это те, про кого пишут в газетах, в интернете. А не в жизни. В моей жизни.

«Бу-бу-бу…»

Часов в пять я не выдерживаю. Заворачиваюсь в одеяло и ползу в коридор. Лягу там на пол. Ну и что, что простужусь. Зато там нет ни мамы с её расстоянием, ни завывания эмалированного горшка.

В коридоре дует. Очень сильно. Как будто открыли окно, хотя в это время никто не проветривает.

Значит, точно простужусь. Мама на себе все волосы вырвет.

В ординаторской горит свет. Там кто-то ходит. Двое.

— Ай, что же ты делаешь? — вдруг яростно шепчет Тося и подбегает к окну.

Я вздрагиваю и замечаю у окна Максима.

— Ты представляешь? — говорит мне Тося, захлопывая окно и оттаскивая Максима. — Он свой компьютер выбросил. Вот мать тебе задаст!

Лицо Максима залито слезами.

— Он… он умер, — шепчет он.

Я отступаю обратно в палату. Нет! Нет!

Дверь ординаторской открывается, на пороге Санина мама. Я снова отступаю. Она смотрит на Тосю, на Максима. Тот садится на скамейку и закрывает лицо руками.

«Так ему и надо», — думаю я. И ещё думаю: «Может, он не про Саню?»

— Иди к Саниной маме, — шепчет Жучок, — скажи ей…

— Нет, нет! — мотаю я головой. — Что я ей скажу? Не бывает таких слов, чтобы можно было утешить…

Санина мама вдруг сама идёт к нам. Очки на лбу, пучок сбился набок. Она садится на скамейку рядом с Максимом. У неё дрожат руки. Она обнимает Максима. Он приваливается к ней, как медвежонок и рыдает — громко, басом, за них двоих, за всё отделение.

— Этого не бывает, — плачет он, — дети не умирают!

Она молча гладит его по спине.

— Нет, нет, я не хочу! — кричит Максим.

«Идиот!» — хочу крикнуть я.

— Раз ты не хочешь, — тихо говорит мама Сани, — то, когда вырастешь, станешь врачом и придумаешь лекарство, чтобы люди не умирали.

Максим обрывает плач и выпрямляется.

— Как в компьютерной игре?

— Да.

Её «да» такое тихое, что похоже не на звук, а на вздрагивание неяркой лампочки на Тосином столе. Он молчит. Потом у него вырывается:

— А я… Я такое средство придумаю! Ну, лекарство! Чтобы Саня вернулся.

Снова вздрагивает неяркое «да».

Я отступаю в палату, еле сдерживая слёзы. Меня бьёт озноб. Мама. Скорее к маме, под одеяло. Я сажусь на кровать, протягиваю руку, но мама и сама разворачивается, ловит мою руку и притягивает меня к себе.

Я чувствую на лбу её тёплые слёзы. Прижимаюсь к ней изо всех сил и шепчу:

— Мамочка… милая… Когда-нибудь это кончится.

Стёпка-растрёпка и его задание

У Стёпки-растрёпки золотые кудри до плеч, как у Ивана-царевича. Стёпка боится всего: расчёски, чужих людей, белых халатов, тараканов, уколов, операции. Он и сейчас плачет: медсестра Тося бреет ему голову перед завтрашней операцией.

Мы с Аней сидим на банкетке в ванной, наблюдаем. Золотые кудри сыплются прямо в огромную ржавую ванну. Тосе неудобно: Стёпка плачет и вертит головой, она боится его порезать. Вообще-то Тосе должна помогать Лида, молоденькая медсестра, похожая на куклу «Братц» со своими чёрными навитыми кудрями и ярко накрашенными зелёными глазами. Но Лида и Тося поругались из-за банкетки.

Медсестры должны спать в коридоре на скамейке у палаты интенсивной терапии. Мало ли что случится. Сёстры всегда рядом.

Банкетки жёсткие, неудобные, и Лида уходит спать в общую хирургию. Занимает там подростковую кровать в свободной палате.

— Мы вообще не должны спать, — возмущалась Тося, — а если что, мне за тобой бежать на другой этаж?

— Да, — кивнула Лида, прекрасно зная, что Тосе проще самой справиться, чем куда-то за кем-то бежать.

Так и носится между палатами бедная старенькая Тося всю ночь одна.

— Хабалка, — ругалась Тося.

— Вот и брейте сами этого оруна! — ответила Лида и кинула машинку на скамейку.

Тося со вздохом взялась за воющего «царевича».

— Ну ладно ныть-то, — уговаривает она Стёпку, — делов-то… Отрастут.

— Я не из-за волос… Я из-за опера-ации.

— Меня девять раз оперировали, — говорит Аня, желая помочь Тосе, — и я совсем не плакала.

— А я ещё из-за Лидки. Завтра она меня повезёт на ката-алке. Она зла-ая…

— Да не злая она, — отмахивается Тося, — глупая просто.

— Нет, зла-ая… Она хотела меня машинкой подстричь.

Я молчу. Знаю, что детей бесполезно в чём-то убеждать. Они всё равно тебе тысячу аргументов в свою пользу приведут.

— Надо отвлечь, — соглашается Жучок.

— Слушай, Стёпка! — говорю я. — А ты хочешь получить задание, как тайный агент?

— Какое?

— Только задание опасное. Нужно будет рискнуть головой, — предупреждаю я.

Стёпка быстро-быстро кивает. Рискнуть головой он готов всегда, это вам не волосы стричь. Он перестаёт плакать.

— Я тебе вечером расскажу перед отбоем, — обещаю я, — если ты тренировку выдержишь.

— Какую? — спрашивает Стёпка, не замечая, что Тося берёт в руки машинку.

— Какую-какую. Тренировку нервов. Нельзя плакать весь вечер. А то вдруг расплачешься на задании. И враги поймут, что ты тайный агент. И нам всем крышка.

— Враги?!

Стёпкины глаза горят.

— Всё — вечером. После тренировки.

— А теперь девчонки, уходите! — командует Тося, добривая Стёпкину голову. — Я агенту клизму ставить буду.

Стёпка морщится, готовясь к плачу, но тут же одёргивает себя, видно, вспомнив про «тренировку».

Мы молча идём к Аниной палате.

— Что, даже не спросишь, что я придумала? — не выдерживаю я.

— А зачем? Всё равно сама расскажешь.

— Вот ты какая, Анечка. Ну и ладно. Я тебе ничего не расскажу. Скажу только, что тебе надо связать куклу «вуду».

— «Вуду»?!

— Не хочешь возиться с колдовством?

— Да нет. Мне кажется, это сложно.

— Ничего сложного! Она маленькая, вот такая. Один глаз. Чёрные кудряшки. Да, и сделай так, будто глаз обведён зелёным.

— Слушай, это похоже на…

— Да. На неё и похоже.

Вечером я вылавливаю из второй интенсивки Стёпку-растрёпку. Он лысый, как «Беби бон», но всё такой же упрямый.

— Не буду я есть твой бутерброд дурацкий, — кричал он маме, когда я просунула в палату голову.

— Ладно, подготовку ты почти прошёл, — сказала я Стёпке таинственным голосом, — осталось дождаться ночи.

— А если я засну?

— Агенты не спят по ночам, а дежурят. На тебе средство от засыпания.

Я протягиваю ему аскорбинку, взятую у Тоси.

— Похоже на витамины, — сомневается Стёпа.

— Вот тебе инструкция, если не веришь. Видишь, чёрным по белому написано: «средство от засыпания».

— Вижу, — кивает Стёпка, держа инструкцию вверх ногами.

— Хорошо. Осталось дать клятву. Поклянись, что никогда не засомневаешься ни в едином пункте задания и всему поверишь.

— Никогда не засомле… засомну…

— Ладно, принят. И последнее: надо съесть бутерброд с колбасой. Только не с сыром, а с колбасой. Настоящие агенты едят только бутерброды с колбасой.

Ночью меня будит Аня.

— Довязала, — шепчет она, — и положила на скамейку.

Я зеваю, киваю и вылезаю из тёплой постели — будить Стёпку. Но Стёпка и так не спит.

— Где? Где задание? — бросается он к нам от дверей.

— Вон, — я показываю на скамейку в коридоре.

На ней спит медсестра, укрывшись простынёй.