Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка

– Да пошел ты! – изрыгнула она. – Да я тебя, блин, ненавижу! Ты хочешь меня трахнуть? Ну давай, трахни! И давай пожестче, потому что я, блин, тебя ненавижу. Ненавижу твою заносчивость, ты, самовлюбленный маленький козел! Тебе наплевать на то, что я чувствую! Ты думаешь только о себе!

Она с презрительной гримасой стала прижиматься ко мне, нарочно сбивая мой темп. Казалось, она хочет показать, что, хоть я и вошел в нее, она мне не принадлежит.

Я был потрясен. И я был в отчаянии. Больше всего меня вывело из себя, что она назвала меня маленьким – более того, маленьким козлом. Герцогиня прекрасно знала, как болезненно я отношусь к своему не очень высокому росту!

Но я не хотел злиться. Вместо этого я схватил ее за щеки и пригвоздил к себе поцелуем, прижимая свои губы к ее губам и отчаянно пытаясь сохранить какой-то ритм. Но это было очень трудно. Она мотала своей светлой головой, словно ребенок, который уворачивается от ложки с яблочным муссом, и при этом крутила бедрами, совершая нарочито активные круговые движения.

Ярость захлестнула меня, и я закричал:

– Потише, Надин, что с тобой случилось?

Тут же последовал ее ядовитый ответ:

– Пошел ты! Я тебя ненавижу – я тебя, блин, ненавижу! – она схватила меня за голову и язвительно сказала: – Джордан, посмотри мне в глаза. Посмотри немедленно мне в глаза.

Я посмотрел. Она продолжала:

– Не вздумай забыть, чего ты лишился вместе с нашим браком, не вздумай, блин, забыть, – ее голубые глаза испускали смертоносные лучи, – мы трахаемся в последний раз! Это так, запомни мои слова. Ты меня больше никогда не получишь, так что лучше порадуйся в последний раз.

И она начала насаживать себя на меня глубокими, ритмичными рывками, как будто хотела, чтобы я немедленно кончил.

Господи! – подумал я. Она явно перебрала текилы. Она ведь не серьезно, этого не может быть. Как может за этим прекрасным лицом скрываться столько яда? В этом не было никакого смысла. Я понимал, что правильно было бы слезть с нее, не доставлять ей удовольствия при мысли о том, что я кончу в тот момент, когда она говорила мне, как меня ненавидит… но при свете лампы с абажуром цвета спелого абрикоса она выглядела совершенно потрясающе. К черту все! – подумал я. Женщин понять невозможно, и она очень серьезно говорила о том, что это в последний раз, так что мне лучше поторопиться или по крайней мере постараться поскорее кончить до того, как она передумает и скажет, что последний раз уже был в прошлый раз… и тут я сделал последний рывок и изо всех сил постарался добраться до самой глубины ее матки… бах!.. я кончил в нее… и закричал:

– Я люблю тебя, На!

А она закричала:

– Я тебя, блин, ненавижу, ты козел! – и тут я рухнул прямо на нее.

Так мы лежали, как мне показалось, очень долго, примерно секунд пять, после чего она столкнула меня с себя и истерически зарыдала. У нее сотрясалось все тело, и сквозь ужасные, разрывающие внутренности рыдания она прокричала:

– О господи, за что? Что я сделала?

Она повторяла эти слова снова и снова, а я, застыв от ужаса, лежал рядом с ней. Потом я попытался обнять ее, но она меня оттолкнула. Потом она опять рыдала, а затем сказала слова, которые я не забуду до конца моей жизни.

– Это все эти чертовы деньги, – прорыдала она, – это все эти чертовы деньги!

Она с трудом говорила из-за рыданий.

– Я все время все знала и ничего не делала. Ты забирал у людей деньги, а я их тратила. О господи – что я наделала!

Тут я вдруг почувствовал страшную ярость. Эти ее слова о чертовых деньгах уничтожали все, что у нас было общего – включая мой успех. Можно было подумать, что весь наш брак был каким-то фарсом, как будто вокруг меня не было ничего настоящего и искреннего. Я оказывался человеком, состоявшим из частей, сумма которых не равнялась целому. Меня окружали богатство и красота, выставленные напоказ, но я чувствовал себя бедным, уродливым и безнадежно растерянным. Я с тоской вспоминал времена попроще. Я с тоской вспоминал жизнь попроще. Я с тоской вспоминал жену попроще.

Я даже не пытался скрыть свое недовольство и сразу дал ей отпор.

– Чертовы деньги? – брызгая слюной, крикнул я. – К черту, Надин! Я работаю на Уолл-стрит, я не какой-нибудь чертов гангстер!

Я с отвращением покачал головой.

– Да, я кое-где мухлевал, но все так делают, так что приди в себя, блин!

Она ответила глухим голосом сквозь страшные рыдания:

– О господи, ты всех развратил, даже мою мать! А я… я… Я просто стояла… и… и смотрела… и… и… тратила… чертовы… деньги!

Она так рыдала, что могла произнести только одно слово за раз.

– Твою мать? – завопил я. – Да ты понимаешь, сколько хорошего я сделал для твоей матери? Когда я с ней познакомился, ее как раз выгоняли из квартиры – за то, что она не могла за нее заплатить! Я позаботился о твоем тупом братце, и о твоем, блин, тупом папаше, и о твоей сестре, и о тебе, и обо всех, черт побери! И вот что я получаю в благодарность?

Я остановился, пытаясь собраться с мыслями. Теперь я тоже плакал, хотя в тот момент я от злости даже не сразу это заметил.

– Поверить не могу! – снова заорал я. – Просто, блин, не могу поверить! Как ты могла сказать это сейчас? Надин, ты же моя жена! Как, блин, ты могла это сейчас сказать?

– Прости, – прорыдала она, – прости. Я не хотела делать тебе больно.

Она тряслась, как в лихорадке.

– Я не хотела… я не хотела, – и она скатилась с кровати на ковер от Эдварда Филдса за 120 тысяч долларов, свернулась там в позе зародыша и продолжала дико рыдать.

Вот и все.

Вот тогда-то я понял, что навсегда потерял жену. Что бы ни связывало раньше нас с Герцогиней, теперь это было разорвано. Смогу ли я еще когда-нибудь заняться с ней любовью – это еще можно было обдумать, но, по правде говоря, мне было наплевать. В конце концов, у меня были куда более серьезные проблемы, чем вопрос о том, с кем переспать.

Куда важнее было то, что в другой части дома спали двое маленьких детей, невинные жертвы всей этой истории, которым предстояло столкнуться с одной из самых жестоких жизненных истин: все хорошее когда-нибудь кончается.

Глава 5

Мормон и одержимый

На следующее утро я снова сидел в своем лимузине.

На этот раз, правда, пакистанский террорист вез меня не через мрачное чрево западного Квинса, теперь мы ехали через мерзкую помойку западного Бруклина, пробирались через демографический ад, который называется Сансет-парк, – ну о-очень этнически разнообразный район, битком набитый китайцами и корейцами, малайцами и вьетнамцами, тайцами, и пуэрториканцами, и мексиканцами, и выходцами из Доминиканской Республики, Сальвадора и Гватемалы, не считая горстки тупоумных финнов, до которых все еще не дошло, что все их финские собратья уже лет тридцать назад удрали из этого района, спасаясь от нашествия варварских орд, – так что, глядя в окно, можно было подумать, что мы проезжаем через парковку у здания ООН после нанесения по нему ракетного удара.

Да, эта часть Сансет-парка была той еще дырой: равнина асфальта и грязной земли, из которой росли полуразвалившиеся склады, заброшенные магазины и гниющие причалы, покрытые птичьим пометом. Даунтаун Манхэттена – куда я вообще-то направлялся этим утром – находился всего в нескольких милях к западу отсюда, на другом берегу грязной Истривер. С удобного пункта наблюдения на заднем сиденье лимузина я взирал на мощное течение реки, на вздымающиеся вверх небоскребы Нижнего Манхэттена и на роскошную дугу моста Верразано, тянувшегося на далеко не столь роскошный Стейтен-Айленд.

Как и предполагалось, ровно в девять утра Мансур подъехал к мрачному подземному паркингу на южной стороне мрачной улицы с двусторонним движением. Я вылез из лимузина и сказал:

– Мансур, жди, пока я тебя не вызову, – а мысленно добавил: и в мое отсутствие не взорви, пожалуйста, какой-нибудь мост. Потом я захлопнул дверцу машины и стал спускаться по лестнице на нижний уровень паркинга.

И тут же услышал знакомый голос:

– Джордан! Сюда!

Я посмотрел направо и увидел специального агента Грегори Коулмэна. Он стоял рядом с типичной машиной специального агента: американская, четыре двери, ни царапинки, возраст – года два. В данном случае это был бордовый «форд торос» 1997 года со слегка затененными стеклами и без мигалки. Коулмэн стоял со скрещенными руками, прислонившись к задней правой дверце машины с пассажирской стороны в позе торжествующего воина.

Рядом с ним с милой улыбкой на лице стоял его напарник-стажер, специальный агент Билл Маккроган. Я видел Маккрогана только раз, в ночь моего ареста, и по какой-то необъяснимой причине он мне понравился. Он казался слишком добрым для агента ФБР, но я был уверен, что, когда Коулмэн воспитает своего стажера, от доброты ничего не останется. Маккроган был на несколько дюймов выше Коулмэна, чуть побольше пяти футов десяти дюймов ростом, и на вид ему было лет тридцать. У него была густая грива кудрявых каштановых волос, крупные черты лица и ничем не примечательное телосложение. Он поглядывал своими бледно-голубыми глазками сквозь очки в тонкой оправе, которые придавали ему какой-то набожный вид. «Он, наверное, мормон, – подумал я, – скорее всего, из Солт-Лейк-Сити или из Прово, а может быть, даже с холмов Айдахо… хотя какая, на фиг, разница».

Коулмэн, напротив, был похож на итальянца или на грека, хотя, судя по его фамилии, я бы скорее сказал, что он немецкого происхождения [9]. Да, он, наверное, спустился к нам прямо с холмов Баварии. Он был примерно одного со мной роста, чуть больше пяти футов семи дюймов, и весил не больше ста шестидесяти фунтов. Он был широк в плечах, но не слишком. У него были тонкие, даже, может быть, чуть заостренные черты лица, а такие черты всегда вызывают подозрение, особенно у меня. У него были короткие каштановые, расчесанные на косой пробор волосы, и кое-где за ушами уже виднелась седина. Она, наверное, появилась потому, что последние пять лет он только тем и занимался, что преследовал меня, а от этого любой поседеет. У него была гладкая оливковая кожа, орлиный нос, высокий лоб и самый пронзительный взгляд карих глаз, какой только можно было вообразить. Глаза его казались зорче, чем у орла. Он был примерно одного со мной возраста, что означало, что этот ублюдок начал следить за мной, когда ему еще не было тридцати! Господи – ну что это должен быть за человек, который зациклился на том, чтобы отдать другого человека в руки правосудия? Как же сильно он должен страдать от обсессивно-компульсивного расстройства личности? И почему его психопатия сконцентрировалась именно на мне? Что за гадость, блин!

– Вас приветствует команда США! – сказал агент Псих, широко улыбаясь и протягивая мне правую руку, на запястье которой были видны пластмассовые часы с круглым циферблатом, стоившие, на мой взгляд, максимум 59 долларов 99 центов.

Я с опаской пожал эту руку и взглянул в лицо Коулмэну, надеясь найти на этом лице признаки иронии. Но увидел я только искреннюю улыбку.

– Спасибо, – пробормотал я, – я так и знал, что вы будете ликовать. И не осуждаю вас за это ликование, – добавил я, пожимая плечами.

Тут включился Мормон:

– Ликовать? Да с того дня, как он тебя поймал, он чувствует себя совершенно несчастным. Ему ведь нравился сам процесс охоты, точно, Грег?

Псих поднял брови и покачал головой.

– Неважно, – он снова улыбнулся мне, но на этот раз его улыбка выглядела грустной, – как бы то ни было, я рад, что ты наконец решил присоединиться к хорошим парням. Ты поступаешь правильно. Я действительно так думаю.

Я снова пожал плечами:

– Я себя чувствую, словно я какая-то вошь.

– Нет-нет, ты совсем не вошь, – с жаром сказал Псих.

– Конечно, нет, – поддержал Мормон, улыбаясь своей белозубой мормонской улыбкой. – Какая еще вошь? Ты куда хуже!

И он засмеялся добрым мормонским смехом, а потом протянул свою чистую мормонскую руку, чтобы одарить меня своим мормонским рукопожатием.

Я улыбнулся этому доброму парню и с уважением пожал его святую руку. Потом я оглядел своих новых друзей. На обоих были темно-синие костюмы, накрахмаленные белые рубашки, консервативные синие галстуки и черные ботинки со шнурками (типичная униформа агента ФБР). Вообще-то они неплохо выглядели, все на них хорошо сидело, и костюмчики были отлично выглажены.

Я-то был одет куда более модно. Я решил, что в первый день моего стукачества важно хорошо выглядеть, и очень тщательно подобрал одежду. На мне был однобортный синий саржевый костюм за 2200 долларов, оксфордская рубашка с воротничком на пуговицах, солидный синий крепдешиновый галстук и черные ботинки на шнурках. Но их-то ботинки были просто рабочей обувкой, а мои – из мягчайшего велюра, сделаны на заказ в Англии и стоили 1800 баксов. «Вот какой молодец, – подумал я, – хоть по части обуви их обставил».

И по части часов, кстати, тоже.

Ну конечно. Ради сегодняшнего торжества я надел швейцарские «Табба» за 26 тысяч долларов на кожаном ремешке шоколадного цвета с огромным белым прямоугольным циферблатом. Это были как раз такие швейцарские часы, которые сразу говорят о богатстве их владельца тому, кто в этом понимает. Но они не показались бы ничем особенным людям с таким доходом, как у Коулмэна или Маккрогана. Это был хитрый ход с моей стороны – оставить часы «Булгари» дома. В конце концов, зачем вызывать зависть у моих новых друзей? И к тому же они, может быть, имеют право просто сорвать часы с моего запястья и надеть их на собственную руку (берут же на войне трофеи)? Надо будет спросить Магнума об этом.

Мы с Мормоном все еще пожимали друг другу руки, когда он сказал:

– Да нет, серьезно, ты действительно поступаешь правильно, Джордан. Добро пожаловать в команду США.

– Ну да, – ответил я с изрядной доли иронии, – я ведь делаю то единственное, что могу сделать, правда?

Оба они поджали губы и медленно кивнули, как бы говоря: «Да, если твоей жене грозит обвинение, то выбор у тебя невелик, это уж точно!» Потом Коулмэн произнес:

– Кстати, прости за весь этот маскарад, но мы боимся, как бы кто-нибудь из твоих старых друзей не начал за тобой следить. Так что нам придется немного поездить по Бруклину, чтобы стряхнуть хвост.

«Прекрасно! – подумал я. – У агента Психа, должно быть, есть какая-то информация, которую он не хочет мне сообщать: например, что кто-то хочет моей смерти!» Мне никогда не приходило в голову, что меня могут убить из-за моих показаний, но теперь, подумав, я понял, что это многим может прийти в голову. А может, мне стоит просто убить самого себя прямо сейчас и избавить всех остальных от лишних хлопот? Герцогиня будет в восторге! Она станет плясать на моей могиле и распевать: «Все дело в этих чертовых деньгах! В этих чертовых деньгах!» А потом она разведет ритуальный костер и сожжет на нем наше свидетельство о браке.

Господи, мне надо взять себя в руки! Мне надо сосредоточиться. Надо выбросить эту блондинистую суку из головы. Мне надо сконцентрироваться на этих стукачах, на этих ублюдках!

Я сделал глубокий вдох и спросил:

– И кто же, по вашему мнению, может за мной следить?

Псих пожал плечами.

– Я не знаю. А как ты думаешь, кто?

Я тоже пожал плечами.

– Не знаю. Да кто угодно, наверное, – я сделал паузу, а потом добавил: – кто угодно, кроме моей жены. Дело в том, что ей вообще наплевать, где я, куда я направляюсь, лишь бы только я не приближался к ней.

– Неужели? – удивился Псих. – А почему ты так говоришь?

– Да потому что, блин, она меня ненавидит! Вот почему я это говорю!

«И потому, что прошлой ночью она сказала, что никогда больше мне не даст», – добавил я про себя.

– Вот как, – пробормотал Коулмэн, – удивительно.

– Да ну? И почему это вас удивляет?

Псих снова пожал плечами.

– Не знаю. В ту ночь, когда тебя арестовали, нам показалось, что она действительно тебя любит. Вообще-то, я даже спросил ее, любит ли она тебя, и она сказала, что любит.

– Это точно, – подтвердил Мормон.

Я прищурился, как будто в смущении.

– А зачем, ребята, вы спрашивали об этом мою жену? Вам не кажется, что это довольно избитый прием?

– Ну-у, – протянул Псих, – ты даже представить себе не можешь, сколько всего можно узнать от недовольной жены. Иногда я еще не успеваю надеть браслеты на мужа, а жена уже кричит: «Деньги спрятаны в подвале! Этот урод мухлевал с налогами!» – Псих усмехнулся: – Но не твоя жена. Она ничего не сказала.

– Ни словечка, – подтвердил Мормон, – может, я ошибаюсь, но мне кажется, что твоя жена все еще тебя любит.

– Ну ладно, не хочется прерывать нашу приятную беседу, – задумчиво сказал Коулмэн, – но пора бы нам прокатиться. Тем более, что здесь так воняет… чем-то…

– Собачьим дерьмом? – подсказал я.

– Да, похоже на то, – ответил Коулмэн и открыл заднюю правую дверцу машины: – Пожалуйста, ложись на заднее сиденье и постарайся не высовываться, хорошо?

Несколько секунд я смотрел на Психа, пытаясь понять, не предполагает ли он, что снаружи нас поджидает снайпер, готовый разнести мне голову. Но я тут же отверг эту мысль как смешную: в конце концов, если кто-то захочет меня убить, то он подождет более удобного случая и не будет это делать в тот момент, когда со мной два агента ФБР.

Так что я спокойно пожал плечами, залез в машину, и мы поехали сквозь мерзкую помойку Сансет-парка. Мы несколько раз поворачивали направо и налево, а иногда разворачивались и ехали в обратную сторону, пока они сбрасывали воображаемые хвосты. Все это время мы говорили только о пустяках, так как все мы понимали, что не стоит обсуждать важные вещи в отсутствие моего адвоката.

К моему удивлению, было похоже на то, что оба они искренне озабочены крахом моего брака и особенно тем, как это может повлиять на моих детей. Они снова рассказали мне, как Герцогиня проявила свою любовь ко мне в ночь моего ареста, и я немного воспрянул духом. Мало того, они оба были убеждены, что, когда пройдет первый шок, она захочет остаться со мной. Но я знал, что это не так: они не знали Герцогиню так же хорошо, как я. Раз она решила, что уйдет, то не о чем было больше говорить.

К тому моменту, когда мы подъехали к Бруклинскому мосту, я совсем приуныл. Приближался тот момент, когда отступать уже будет поздно. До здания ФБР оставалось ехать минут пять.

«Да, – подумал я, – наступают мрачные времена, можно не сомневаться». Хотелось бы только понять, насколько густым будет мрак. Я сделал глубокий вздох и постарался успокоиться, но не вышло.

Скоро я буду петь на Корт-стрит.

Глава 6

Ублюдок и ведьма