Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка - Джордан Белфорт на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

– Ты оставляешь меня одного с детьми, когда меня посадили под домашний арест?

– Да, – надменно ответила она, открыла дверцу и с весьма разгневанным видом выпрыгнула из машины. Затем она с таким же видом прошествовала к массивной входной двери особняка, и при каждом решительном шаге подол ее коротенького летнего сарафанчика поднимался и опускался. С минуту я просто смотрел на ее потрясающую попку, а потом выбрался из лимузина и поплелся за ней в дом.

В восточной части особняка на втором этаже, в конце очень длинного коридора, находились три большие спальни, а четвертая, хозяйская, была в западной части. Дети занимали две из трех восточных спален, а третья была оставлена для гостей. От величественного мраморного вестибюля туда вела роскошно круглившаяся лестница красного дерева шириной в четыре фута.

Когда я поднялся по ней, то не пошел за Герцогиней в хозяйскую спальню, а повернул в другую и направился к детским комнатам. Ребята были в комнате Чэндлер и сидели на великолепном розовом ковре. Эта комната была маленькой чудесной розовой страной, где вдоль стен расселись десятки мягких игрушек. Вся драпировка, занавески и стеганое пуховое одеяло, покрывавшее широченную кровать Чэндлер, были оформлены в мягких пастельных тонах и с набивными цветочными рисунками. Это была идеальная комната для маленькой девочки – для моей идеальной маленькой девочки.

Чэндлер только недавно исполнилось пять, и она была абсолютной копией своей матери, такой же моделью-блондинкой, только крошечной. В тот момент, когда я зашел, она занималась своим любимым делом – аккуратно рассаживала сто пятьдесят кукол Барби вокруг себя, чтобы она сама могла сидеть в центре и приветствовать их. Картер, которому недавно исполнилось три, лежал на животе за пределами этого круга. Правой рукой он листал книжку с картинками, левым локтем опирался на ковер, а своим маленьким подбородочком – на свою ладошку. Его огромные голубые глаза сияли, чуть прикрытые ресницами, похожими на крылья бабочки. Его платиново-светлые волосы были нежными, как пушок на кукурузном початке, а на затылке они завивались в маленькие колечки, сверкавшие, словно натертое стекло.

Как только они меня увидели, то сразу кинулись ко мне.

– Папа дома! – завопила Чэндлер.

– Папа! Папа! – подхватил Картер.

Я наклонился к ним, и дети бросились в мои объятия.

– Как же я скучал по вам, ребятки, – сказал я, осыпая их поцелуями, – кажется, за последние три дня вы еще больше выросли! Дайте-ка мне на вас посмотреть.

Я поставил детей перед собой, склонил голову и подозрительно прищурился, как будто хотел их проверить.

Они оба стояли, гордо выпрямившись, плечом к плечу, слегка задрав подбородки. Чэндлер была высокой для своего возраста, а Картер, наоборот, маленьким, так что она была выше его на добрых полторы головы. Я сжал губы и с суровым видом покивал головой, как будто говоря: «Да, мои подозрения подтверждаются!» Потом я возмущенно сказал:

– Да, так и есть. Вы действительно подросли! Как это вам удалось, хитрюги?

Они оба захихикали, и это было чудесно. А потом Чэндлер спросила:

– Папа, почему ты плачешь? У тебя что-то бо-бо?

Я даже не заметил, как у меня по щекам поползли слезы. Я вытер их тыльной стороной ладони и солгал своей дочери:

– Нет, глупышка, у меня ничего не бо-бо. Я просто так счастлив вас видеть, ребята, что плачу от радости.

Картер согласно кивнул, хотя ему уже стало скучно. В конце концов, он был мальчиком, и устойчивость его внимания была ограниченна. По сути дела, Картер жил ради пяти вещей: сна, еды, бесконечных просмотров «Короля Льва», залезания на мебель и рассматривания длинных светлых волос Герцогини (от этого зрелища он тут же успокаивался, как будто принял десять миллиграммов валиума). Картер был молчаливым, но удивительно умным мальчиком. К тому моменту, когда ему исполнился год, он уже умел включать телевизор, видеомагнитофон и пользоваться пультом. В восемнадцать месяцев он был специалистом по замкам и справлялся с любыми предохранительными устройствами, защищающими ящики комодов и столов от маленьких детей, как опытный взломщик. К двум годам он уже помнил наизусть пару десятков книжек с картинками. Он был спокойным, выдержанным, собранным и всегда прекрасно себя чувствовал.

А Чэндлер – его полная противоположность: у нее очень тонкая душевная организация, она очень любопытна, интуитивна, всегда погружена в себя и всегда умеет найти нужные слова. У нее даже было прозвище «ЦРУ» – потому что она постоянно подслушивала разговоры старших, жадно впитывая любую информацию. Свое первое слово она произнесла в семь месяцев, в год уже говорила длинными предложениями, а в два года у нее начались – и больше не прекращались – длительные споры с Герцогиней. Чэндлер было трудно умаслить, ею было невозможно манипулировать, и она обладала невероятным умением сразу же распознавать, когда ей вешают лапшу на уши.

И это создавало для меня проблемы. Допустим, появление браслета у меня на лодыжке еще можно было объяснить: мол, это такое медицинское приспособление, мне его дал доктор, чтобы у меня не начала снова болеть спина. Я мог бы сказать Чэндлер, что мне прописали его на шесть месяцев и я должен все время его носить. Она бы, наверное, на какое-то время этому поверила. Но намного сложнее будет скрыть от нее тот факт, что я под домашним арестом.

Наша семья постоянно перемещалась – мы все время куда-то бежали, что-то делали, куда-то шли и что-то осматривали, – что же скажет Чэндлер, когда я вдруг перестану выходить из дома? Я подумал об этом, но тут же решил, что в любом случае Герцогиня меня прикроет.

И тут Чэндлер спросила:

– Ты плачешь, потому что тебе придется вернуть людям их деньги?

– Ч-что? – только и смог проскрипеть я.

Чертова Герцогиня! Как она могла? Зачем она это сделала? Чтобы попытаться настроить Чэндлер против меня! Она развязала психологическую войну, и это был ее первый удар. Шаг номер один: пусть дети узнают, что их папочка – ужасный жулик. Шаг номер два: пусть дети поймут, что есть другие мужчины, получше, которые не являются ужасными жуликами и которые позаботятся о мамочке. Шаг номер три: как только папочка отправится в тюрьму, сказать детям, что он их бросил, потому что не любит их, и, наконец, шаг номер четыре: сказать детям, что им следовало бы называть папой нового мамочкиного мужа – во всяком случае, до тех пор, пока и его золотые рудники не опустеют, после чего мамочка найдет им еще одного нового папу.

Я глубоко вздохнул и сотворил еще одну ложь во спасение. Я сказал Чэндлер:

– Мне кажется, моя сладкая, ты не поняла. Я был занят на работе.

– Нет, – возразила Чэндлер, несколько рассерженная моими попытками отпереться, – мамочка сказала, что ты взял деньги чужих людей, и теперь тебе придется вернуть их.

Я с изумлением покачал головой, а потом взглянул на Картера. Казалось, он тоже смотрит на меня с подозрением. Господи, неужели он тоже знал? Ему было всего три года, и его волновал только этот несчастный Король Лев!

Мне придется многое им объяснять, и не только сегодня, но и в последующие дни и годы. Чэндлер скоро начнет читать, а значит, откроется новый ящик Пандоры. Что я ей скажу? Что ей скажут ее друзья? Я почувствовал, как меня захлестнула новая волна отчаяния. В каком-то смысле Герцогиня была права. Я должен заплатить за мои преступления, но ведь на Уолл-стрит все преступники, разве не так? Вопрос только в размере преступления, правда? Так чем же я хуже всех остальных – просто тем, что попался?

Я решил не развивать эту мысль и сменил тему:

– Знаешь, Чэнни, это не так уж важно. Давай поиграем с твоими Барби.

«А потом, – закончил я мысленно, – когда ты отправишься спать, папочка спустится вниз, в свой кабинет, и посвятит несколько часов размышлениям о том, как бы ему убить мамочку и не попасться».

Глава 3

Вариантов не осталось

Мы были где-то на бульваре Гранд-Сентрал, неподалеку от границы между Квинсом и Манхэттеном, когда Мансур окончательно вывел меня из терпения.

Дело было во вторник утром, на следующий день после Дня труда, и я ехал к своему адвокату по уголовным делам в Мидтаун, на левой лодыжке у меня был электронный браслет, а за рулем машины сидел этот непрерывно болтающий пакистанец. Да, несмотря на все преграды, я был все еще одет как преуспевающий человек: на мне был серый костюм в мелкую полоску, белая крахмальная рубашка, красный галстук в клеточку, черные хлопчатобумажные носки, скрывавшие браслет на левой лодыжке, и черные лоферы с кисточками от «Гуччи».

Я был одет, как успешный человек. Тем утром это казалось мне очень важным, хотя даже если бы на мне был только памперс и галстук-бабочка, мой адвокат по уголовным делам Грегори Джей О’Коннел все равно сказал бы мне, что я выгляжу на миллион долларов. В конце концов, этим утром первым деловым действием как раз будет передача ему чека на эту сумму: миллион долларов. Это было самое важное дело, так как адвокат предупредил: вероятность того, что прокуратура попытается на этой неделе заморозить мои активы, была больше, чем пятьдесят процентов. А адвокатам, как известно, надо платить.

Было самое начало одиннадцатого, и утренний час пик уже закончился. Из правого окна лимузина мне были видны приземистые и, как всегда, унылые ангары и терминалы аэропорта Ла-Гуардиа. Из левого окна я видел бурлящий греческий рай Астории [3], квартала с самой большой в мире концентрацией греков на квадратный метр, их здесь было даже больше, чем в самих Афинах. Я вырос неподалеку отсюда, в еврейском раю в Бэйсайде, Квинс, в районе с безопасными улицами, которые теперь кишели зажиточными корейцами.

Мы выехали из Олд-Бруквилла тридцать минут назад, и с тех пор мой пакистанский террорист ни на минуту не закрыл рта. Он беспрерывно что-то нес о системе уголовного правосудия в его любимом Пакистане. Обычно в такой ситуации я просто говорил ему, чтобы он заткнулся. Но тем утром я был слишком вымотан, чтобы заставить его замолчать. И в этом тоже была виновата Герцогиня.

Эта сука-блондинка, как и обещала, в выходные упорхнула из клетки и провела три дня и три ночи в Хэмптонс. Я был уверен, что ночевала она в нашем пляжном домике, но совершенно не представлял, что она делала днем и, главное, с кем она это делала. Она ни разу не позвонила, так что было совершенно ясно, что она занята, занята, занята поисками новой золотой жилы.

Когда она в понедельник вечером наконец вернулась домой, то сказала мне только несколько слов – что-то насчет жутких пробок по дороге из Хэмптонс. Потом с улыбкой вспорхнула наверх к детям и повела их качаться на качелях. Все они хохотали, и, казалось, ей на все было наплевать, так что она поставила перед собой задачу быть как можно более веселой – до тошноты.

Она с какой-то нарочитой радостью качала их на качелях, а потом сбросила туфли и стала скакать с ними на заднем дворе. Можно было подумать, что у нас с ней вообще больше не было ничего общего. Ее бессердечие привело меня уж совсем в полное уныние. Мне казалось, что я сижу, задыхаясь, в какой-то черной яме, откуда нет выхода.

Я не ел, не спал, не смеялся и не улыбался уже почти четыре дня и под нескончаемые разглагольствования Мансура раздумывал, не перерезать ли себе вены на запястьях.

И тут он обратился прямо ко мне:

– Я просто хотел развеселить вас, босс. Вам ведь оджень повезло. У меня в стране, если человека ловят на том, что он украл буханку хлеба, ему отрубают руку.

Тут я его заткнул:

– Да, это, блин, просто замечательно, Мансур. Спасибо, что рассказал.

Тут я задумался о плюсах и минусах мусульманской юстиции. Я быстро пришел к выводу, что при нынешних обстоятельствах в ней были бы и хорошие, и плохие стороны для меня. Из хороших сторон: Герцогиня наверняка не была бы так сурова, если бы я заставил ее ходить по городу, завернувшись с ног до головы в хиджаб, – тогда эта блондиночка не смогла бы все время крутить по сторонам своей головкой, словно чертов павлин. Но, с другой стороны, наказания для мусульман за должностные преступления и за регулярное общение со шлюхами должны быть весьма суровыми. Мы с детьми недавно смотрели «Аладдина», где бедному мальчику чуть не отрубили руку за то, что он стащил десятицентовый грейпфрут. Или это была буханка хлеба? В любом случае, я-то украл сотни миллионов долларов и мог теперь только догадываться, как бы меня наказали в исламском мире.

Но, кстати, украл ли я что-то на самом деле? Я хочу сказать, что, может быть, слово «украсть» здесь не совсем подходит. Мы же на Уолл-стрит не настоящие воры, не правда ли? Мы просто уговариваем людей отдать нам свои деньги, мы же не крадем их у них. Это большая разница. Наши преступления – это скорее проступки – ну, как незаконная купля-продажа, или трейдинг с использованием инсайдерской информации, или просто заурядное уклонение от налогов. Это были просто технические нарушения правил, не более того, а вовсе не наглое воровство.

Или все-таки воровство? Ну, возможно… может быть. Может быть, я действительно перешел на другой уровень. Или по крайней мере так считали газетчики.

Теперь мой лимузин проехал по длиннющей дуге моста Трайборо, и слева от меня уже показались сияющие очертания Манхэттена. В такие ясные дни, как сегодня, казалось, что здания вздымаются к небесам. Можно было почувствовать их вес. Можно было не сомневаться в том, что Манхэттен – это центр финансовой вселенной, место, где действуют те, кто приводит мир в движение, где Хозяева Вселенной могли собираться на своем Олимпе, что твои греческие боги. И даже самый последний из них был таким же жуликом, как я!

«Да, – думал я, – я не отличаюсь от всех остальных владельцев брокерских фирм – ни от того ублюдка-васпа с голубой кровью, который руководит „Джей-Пи-Морган“, ни от какого-нибудь жалкого женоподобного тупицы, президента „Лузер-секьюритис“ из Лузер-сити, Миннесота. Мы все слегка ловчим. Нам приходится, в конце концов, учитывать конкуренцию. Такова природа современного успеха на Уолл-стрит, и вам надо с этим считаться, если вы хотите быть настоящим крупным брокером».

Так что на самом деле я ни в чем не виноват. Во всем виноват Джо Кеннеди! Да, это он начал весь этот жуткий вал манипуляций с ценными бумагами и корпоративного жульничества. Тогда, в тридцатые годы, старик Джо был настоящим Волком с Уолл-стрит, и он рубил и жег каждого, кто вставал у него на пути. Ведь по сути дела он был одним из главных создателей Великого кризиса 1929 года, погрузившего Соединенные Штаты в Великую депрессию. Он и еще кучка сказочно богатых Волков обвели вокруг пальца ни о чем не подозревавшую публику, продавая ценные бумаги без покрытия на десятки миллионов долларов и зная, что они вот-вот обвалятся и все рухнет.

И как же его за это наказали? Ну, если я не путаю, он стал первым председателем Комиссии по ценным бумагам и фондовому рынку. Вот это наглость! Да, главный жулик фондового рынка стал его главным сторожем. И все время, даже возглавляя комиссию, он продолжал за кулисами рубить и жечь и зарабатывать еще миллионы.

Я ничем не отличался от остальных – вообще ничем!

– Ты отличаешься от остальных, – сказал мне Грегори Джей О’Коннел, мой адвокат по уголовным делам, верзила почти семи футов ростом, – и в этом твоя проблема.

Он сидел за своим потрясающим письменным столом красного дерева, откинувшись на высокую спинку своего потрясающего обтянутого кожей стула и держа в руках копию не такого уж потрясающего обвинения. Это был интересный мужчина лет под сорок или слегка за сорок, с темно-каштановыми волосами и весьма квадратной челюстью. Он удивительно похож на актера Тома Селлека из сериала «Частный детектив Магнума», хотя, по-моему, значительно выше его ростом. Вообще, когда он вот так откидывался на спинку стула, его голова и туловище казались длиной с милю (вообще-то, по-честному его рост был шесть футов четыре дюйма, но мне каждый, кто был выше шести футов и трех дюймов, казался верзилой).

Магнум медленно продолжал:

– Или, по крайней мере, так считают правительство и твои друзья в прессе, которые никак не могут оставить тебя в покое.

У него был голос оперного тенора, и он изрекал свои советы так театрально, как это делал бы Энрике Карузо, если бы счел нужным.

– Мне очень неприятно это говорить, – продолжал возвышавшийся надо мной тенор, – но, Джордан, ты стал просто символом обмана маленьких фирм. Именно поэтому судья назначил тебе залог в десять миллионов, он хочет, чтобы ты послужил примером другим.

И тут я зашипел:

– Да неужели? Это же полная фигня, Грег! Все до последней буквы!

Я вскочил с черного кожаного кресла и возвысился уже до уровня его взгляда.

– Да на Уолл-стрит все жулики, уж ты-то это точно знаешь! – я наклонил голову набок и сощурился, всем своим видом выражая подозрение. – Что же ты тогда за адвокат, если этого не знаешь? Господи боже мой, да я же, блин, ни в чем не виноват! Совершенно ни в чем!

– Да, ты невиновен… – сказал мой друг и адвокат с четырехлетним стажем. – А я, блин, мать Тереза и отправляюсь в паломничество в Рим! А Ник, – тут он подбородком кивнул на третьего человека, бывшего в комнате, своего партнера Ника де Файса, занимавшего второе черное кожаное кресло рядом со мной, – Ник – это Махатма Ганди! Правда, Ник?

– Зовите меня Мохандас, – скромно ответил Ник. Партнер Грега закончил Йельский университет с лучшими результатами на курсе. Он был примерно одного возраста с Грегом, и IQ у него был около семи тысяч. У него были короткие темные волосы, напряженный взгляд, спокойные манеры и стройная фигура. Мы с ним были одного роста, и он еще больше меня любил ходить в синих костюмах в мелкую полоску, в рубашках с сильно накрахмаленными воротничками и носить броги – туфли с перфорацией, словно настоящий васп. Все вместе это придавало ему вид настоящего интеллектуала.

– Махатма – это вообще-то не имя, – продолжал выпускник Йеля, – это на санскрите значит «великая душа», если вам интересно. А вот Мохандас…

Я прервал его:

– К дьяволу все это, Ник. Господи боже мой! Мне угрожает пожизненное заключение, а тут два ублюдка болтают на санскрите!

Я подошел к огромному зеркальному окну, откуда открывался замечательный вид на бетонные джунгли манхэттенского Даунтауна. Я тупо уставился в окно, удивляясь тому, как, черт возьми, я здесь очутился, хотя ответ на этот вопрос был мне известен.

Мы находились на двадцать шестом этаже офисного здания в стиле ар-деко, все шестьдесят этажей которого возвышались над перекрестком Пятой авеню и 42-й улицы. На этом углу находится Брайант-парк, он же Шприц-парк – такое имя он получил в семидесятые, когда пара сотен подсевших на героин шлюх с гордостью называли его своим домом. За прошедшие годы шлюх из парка выгнали, и теперь он считался приличным местом, где представители манхэттенского рабочего класса могли спокойно пообедать, где можно было посидеть на дощатой зеленой скамейке, вдыхая мерзкие испарения сотен тысяч проезжающих мимо автомобилей, прислушиваясь к гудению двадцати тысяч такси, за рулем которых сидели иммигранты. Я посмотрел вниз на парк, но разглядел только полоску зеленой травы и каких-то крошечных людишек, сверху похожих на муравьев. Готов поклясться, ни у кого из них на лодыжке не было электронного браслета. Меня это очень угнетало.

Но как бы то ни было, это здание – Пятая авеню, 5 – исключительно подходило для офиса юридической фирмы. Когда я четыре года назад познакомился с Ником и Грегом, именно это здание внушило мне чувство доверия и укрепило интуитивное ощущение, что эти два молодых юриста далеко пойдут.

Видите ли, в то время юридическую фирму «Де Файс, О’Коннел и Роуз» никак нельзя было назвать гордостью Нью-Йорка. Первые двое были двумя многообещающими и шустрыми молодыми юристами, которые составили себе имя в прокуратуре (занимаясь преследованием таких жуликов, как я) и только недавно занялись частной практикой, где можно было заработать реальные баксы (защищая таких жуликов, как я).

Третий партнер фирмы, Чарли Роуз, трагически скончался от злокачественной опухоли мозга. Но на золотой табличке, висевшей на входной двери из орехового дерева, по-прежнему значилось его имя, а на стенах в приемной, в конференц-зале и в кабинетах Ника и Грега висели его многочисленные фотографии. Я обратил внимание на эту сентиментальную деталь. Для меня это было ясным знаком, что Ник и Грег – очень преданные люди; это были как раз такие парни, которым я готов был доверить свою свободу.

– Почему бы тебе не сесть? – успокаивающе сказал Магнум, указывая своей бесконечно длинной рукой на мое кресло. – Тебе, чувак, необходимо успокоиться.

– Я спокоен, – пробормотал я, – я, блин, спокоен. Какого черта мне нервничать? Подумаешь, большое дело – сесть в тюрьму лет на триста!

Я пожал плечами и сел.

– Ты не сядешь на триста лет, – ответил Магнум таким тоном, каким обычно полицейский психиатр разговаривает с человеком, который собирается броситься с моста. – В худшем случае – на тридцать… ну, может, максимум на тридцать пять.

Потом он замолчал и поджал губы, что твой гробовщик.

– Хотя, конечно, есть большая вероятность того, что правительство захочет к этому что-то и добавить…

Я просто сжался в кресле.

– Добавить? О чем ты говоришь?

Конечно, я прекрасно знал, что, блин, он имел в виду. Я вообще-то находился под следствием большую часть своей взрослой жизни и уже научился разбираться в таких вопросах. Однако мне показалось, что если я произнесу слово добавить так, как будто это нечто мне совершенно не известное, то вероятность этого добавить уменьшится.

– Давай я все объясню, – сказал выпускник Йеля. – Сейчас тебя обвиняют в махинациях с ценными бумагами и в отмывании денег, но только по четырем эпизодам. Но есть вероятность, что они захотят добавить еще и другие обвинения. Не удивляйся, если они попытаются обвинить тебя, притянув к делу все остальные компании, которые ты превратил в открытые акционерные общества. Их ведь было тридцать пять, правильно?

– Что-то в этом роде, – небрежно ответил я, похолодев от этой новости, из-за которой обычный человек уже давно обмочился бы. И, кстати, какая разница, тридцать или тридцать пять? Это же все равно вроде как пожизненное заключение? Герцогиня уже давно исчезнет, мои дети вырастут, женятся и, скорее всего, уже своих детей заведут.

А что же будет со мной? Ну, наверное, я стану одним из тех беззубых стариков-алкашей, которые так смущают своих детей и внуков, когда приходят к ним в гости по праздникам. Я был бы старым арестантом, как аптекарь мистер Гоуэр из фильма «Эта замечательная жизнь». Его когда-то все уважали, а потом, когда он получил телеграмму, сообщавшую о гибели его сына на Первой мировой войне, то отравил невинного ребенка. Когда я в последний раз смотрел это кино, мистеру Гоуэру выплеснули в лицо бутылку содовой, а потом пинком под зад выгнали из бара.

Я глубоко вздохнул. Господи! Мне надо совладать со всеми этими безумными мыслями! Даже в хорошие времена я часто уносился в своих фантазиях неизвестно куда. Я сказал:

– Хорошо, расскажи мне, какие возможны варианты. Ты знаешь, мысль о тридцати годах в тюрьме почему-то не приводит меня в восторг.

– Ну-у-у, – сказал Магнум, – вот как я понимаю ситуацию. (Ник, скажи, согласен ли ты?) У тебя есть три варианта. Первый – бороться до конца, победить в суде и добиться оправдания. – Он кивнул и дал возможность слову оправдание немного повисеть в воздухе.

– Если мы действительно победим, то так оно и будет. Все останется позади раз и навсегда.

– Никакой повторной ответственности, – добавил я, одновременно волнуясь и гордясь собственной осведомленностью в уголовном праве.

– Точно, – подтвердил выпускник Йеля, – тебя не могут дважды судить за одно и то же преступление. И твое дело будут обсуждать много лет. Из-за него мы с Грегом станем большими шишками в городе, – тут он остановился и печально улыбнулся, – но я бы ни в коем случае не советовал тебе действовать таким образом. Я думаю, что было бы большой ошибкой доводить дело до суда. Я говорю это тебе как друг, Джордан, а не как твой адвокат.

Теперь опять вступил Магнум:

– Чувак, ты должен понять, что наша юридическая фирма заработала бы намного больше денег, если бы мы посоветовали тебе судиться, может быть, в десять раз больше, чем обычно. Такой сложный процесс может длиться вечно – скажем, больше года – и будет стоить астрономическую сумму: больше десяти миллионов.

Снова вступил выпускник Йеля:

– Но если мы все-таки пойдем в суд и ты проиграешь, то это будет катастрофа. Причем катастрофа библейских масштабов. Джордан, ты получишь минимум тридцать лет и…

Магнум снова перебил:

– …и сидеть ты будешь не в колонии, где играют в гольф и теннис. Тебя упекут в федеральное исправительное учреждение, где сидят убийцы и насильники, – он мрачно покачал головой, – это будет настоящий ад.



Поделиться книгой:

На главную
Назад