Помоги проекту - поделись книгой:
Первым делом надо было выучить здешний язык.
Придя в себя, Саша некоторое время лежал с закрытыми глазами и слушал, как над ним в две глотки бранятся монахи. В том, что его привели именно в монастырь, он не сомневался: слишком много было ритуальных движений, да и одежда на обитателях этого места очень напоминала ту, которую он видел на картинках в учебнике древней истории.
Ему захотелось заплакать. Мужчины не плачут, герои его книг никогда не плакали, но он-то не был героем и поэтому мог позволить удариться в бабский рев и истерику. Потому что его выбросили на другой конец Вселенной, и дом остался так далеко, что и представить сложно. Потому что он никогда больше не увидит отца. Потому что он, в конце концов, еще ребенок, он один и понятия не имеет, что делать дальше.
Сознание вычленило наиболее часто повторяющееся слово, и Саша произнес:
–
Теперь бы еще узнать, что это означает.
Саша открыл глаза. Монахи воззрились на него так, словно он выдал им все тайны земли и неба. Один, тощий брюнет, начинавший седеть, разразился целой тирадой с восторженными интонациями, в которой помянутое
–
Он вдруг понял, что никогда не увидит ни одного фильма, не раскроет своих любимых книг, не выйдет во двор, в котором прошло его детство. Мир с фильмами, играми, школой остался в прошлом. Недостижимо, далеко, нереально. Без всякой надежды на возвращение домой, к привычным вещам и знакомым людям. Неужели каких-то пять дней назад Саша сидел на кухне за столом, и за окном были привычные здания на Васильевском острове, а отец обещал взять его порыбачить на выходных?
Саша понял, что вот-вот расплачется.
– Саня, – произнес он и шмыгнул носом. Надо взять себя в руки. Надо. По крайней мере он жив. – Саня.
Так его называла мама несколько месяцев назад. Саша все-таки не сдержался, и первая слеза покатилась по щеке.
– Шани, – ласково повторил
– Да, – кивнул он. – Я Шани.
И похлопал себя по груди для убедительности.
В монастырской библиотеке было великое множество книг, их украшали удивительные по тонкости работы иллюстрации, и отец Гнасий решил обучать небесного посланника аальхарнской речи именно по книгам с картинками.
Шани, а теперь Саша называл себя только так, не возражал. Дома, на Земле, бумажные книги давно стали раритетом, уступив место электронным планшетам с текстами, и Шани с удовольствием погрузился в закрома библиотеки. Обучение языку нового дома сразу же пошло намного быстрее. Если в первый вечер Шани смог назвать свое имя, а потом сказал, что чувствует себя хорошо, попросил еды, и на этом стороны пришли в состояние лингвистического ступора, то спустя три недели он довольно бегло и почти без акцента мог поддерживать разговор практически на любые темы.
Книги казались ему чудом. Если в этом сонном дождливом мире могло быть что-то хорошее, то это были именно книги. Шани переворачивал тонкие желтые страницы, и перед ним проплывали драконы, воины, духи небесные и подземные, города и страны, удивительные предметы и явления природы. Он смотрел, как на рисунках извиваются невиданные звери, идут в атаку воины, срывается с неба Змеедушец, а Заступника казнят люди, которых он пришел спасти, и в голове проплывали слова и предложения, а чужой язык с радостью раскрывал свои тайны.
По вечерам Шани плакал в подушку, свернувшись калачиком на койке в своей келье. Грусть по дому окутывала его, словно саван. Дом, отец, друзья – все это осталось на другом краю Вселенной, а он, Шани, был здесь один-одинешенек. Выплакавшись, он поднимался с койки и подходил к окну. Снаружи шел дождь, дорога, ведущая из монастыря в ближайший податный поселок, скрывалась во влажном мареве, и впереди не было ничего, кроме зимы. Шани смотрел и видел за грязным стеклом не широкие поля с лохматым гребнем леса на горизонте, а стройные очертания зданий Невского проспекта и вздыбленных коней Клодта на Аничковом мосту. Ленинград был похож на сон, который давным-давно растаял, оставив после себя только тоску по отнятому счастью.
Его жизнь стала настоящим культурным шоком. Шани читал, что подобное состояние бывает у исследователей дальних планет, когда они находят новую цивилизацию и начинают ее изучать. Однако у отважных ученых была связь с внешним миром и возможность вернуться домой, когда командировка в странные и дикие края подойдет к концу. У Шани такой возможности не было, и он тратил почти все силы души, чтобы привыкнуть к новому дому. Он словно попал в одну из своих любимых книг о древней истории, но если книги таили захватывающие приключения, то наяву Шани безмерно страдал от быта.
Системы отопления в Аальхарне не было, хотя определенные работы в этом направлении уже велись. Впрочем, Шани понимал, что вестись они могут еще добрую сотню лет: жизнь здесь была очень размеренной и неторопливой. Пока же дома топили дровами, а для сохранения тепла использовали толстые пушистые ковры, гобелены и шкуры добытых на охоте зверей – последнее помогало показать еще и доблесть хозяина дома. Иногда добыча выглядела действительно впечатляющей, например, пол в кабинете отца Гнасия укрывала шкура настолько крупного медоеда, что Шани и предположить не мог, что в природе существуют подобные звери. Огромная пасть скалилась чуть ли не полуметровыми клыками, и Шани частенько думал, чем же можно было завалить такую громадину. Прадедушка Торнвальд, знаток и любитель охоты, двинулся бы на такую махину с лазерной пушкой. Когда Шани поинтересовался у отца Гнасия, чем охотники убивают медоедов, тот ответил просто:
– Рогатиной, малыш. Палка такая.
На монстра с палкой. Невообразимо.
Больше всего Шани угнетали водные процедуры. Никакого душа по утрам и ванны вечером: общая баня раз в неделю и кувшин с водой и тазик на ежедневную гигиену. Под утро воду в кувшине сковывало тонкой корочкой льда, а кастелян придерживался благоразумного, по местным меркам, мнения о том, что «лучше вон еще один канон к святой Агнес прочти, а рожу-то обмыть всегда успеешь». Именно так он однажды и заявил Шани и добавил, что не обязан тут по утрам с кипятком бегать, хоть к небесному посланнику, хоть к государю, да хоть к кому. Спорить Шани не решился.
Посещение монастырской уборной также оставляло незабываемые впечатления.
Судя по книгам, мир, в который Шани выбросили по приговору суда, был похож на земное Возрождение, когда науки, искусства и философия непринужденно соседствовали с сомнительными прелестями вроде крепостного права, эпидемий, которые выкашивали население целых областей, и охоты на ведьм. Именно с такой охотой Шани довелось столкнуться через месяц после ссылки, когда отец Гнасий собрался идти в податный поселок и решил взять его с собой.
– Сегодня там казнят ведьму, – сказал отец Гнасий, когда они вышли за ворота монастыря и пошли по раскисшей от дождя дороге. Шани то и дело поскальзывался и едва не падал, не имея навыка ходить по грязи, которая так и норовит затянуть по колено. – Интересное и поучительное зрелище.
Шани не считал, что чья-то смерть может быть интересной и поучительной, и поинтересовался:
– А что она такого сделала? За что казнить?
На Земле он читал старые сказки, в которых ведьмы ловили и ели детей, но сказка на то и сказка, чтобы не иметь никакого отношения к жизни. Ты читаешь и понимаешь, что все это выдумки, чтобы развлечься или пощекотать нервы. Никто ведь не станет есть детей на самом деле.
– Во-первых и в главных, ведьмы – слуги Змеедушца и погубительницы рода человеческого, – начал отец Гнасий. Было видно, что он очень любит рассказывать подобные истории. – Используя чары, они насылают болезни на людей и скот, портят погоду, варят зелья, которые способны умертвить человека на другом краю света. Подобную силу им дает их хозяин Змеедушец, с которым они подписывают договор. Во-вторых, им противно все, созданное и освященное Заступником. Поэтому они посягают на священные узы брака, разрушают семьи, способствуют прелюбодеянию и прочим порокам, которые я сейчас не упоминаю.
Шани подумал, что знает одну такую ведьму. Вернее, знал.
– Два года назад, например, был случай, – продолжал отец Гнасий. – Ведьма захотела погубить семью, которая жила честно и порядочно, по законам Заступника. И тогда она подбросила под порог их дома собачий жир, сваренный с добавлением порчевых зелий. Недели не прошло, как порча подействовала, и добрые люди умерли в страшных муках. Они не сделали ведьме ничего дурного. Вся их вина была в том, что они искренне верили в Заступника нашего. Или же еще было дело: одна ведьма повадилась летать по ночам и высасывать кровь младенцев. Это давало ей здоровье и молодость. Тогда погибло двенадцать детей, и только вмешательство столичного инквизитора смогло остановить весь этот ужас.
В книгах по истории Земли Шани читал об инквизиторах что-то очень мерзкое. Фанатики и убийцы именем Божиим, которые терзали и мучили ни в чем не повинных людей. Впрочем, отец Гнасий упомянул об инквизиторе с искренним уважением, и Шани подумал, что, должно быть, чего-то не понимает.
Но ведь колдовства-то не бывает! Есть физика, химия, биология, социология, в конце концов, и они объясняют то, что когда-то давно считалось колдовством. Во всяком случае, на Земле было так, а законы природы одинаковы в любой точке Вселенной.
– А кто-нибудь видел, как она пила кровь детей? – Задумавшись, Шани едва не плюхнулся в лужу. Отец Гнасий поддержал его и продолжал:
– И не только это, малыш. Видели, например, как в лунную ночь та ведьма, совершенно обнаженная, вылетела из трубы своего дома на метле, а за ней струился хвост из искр.
– А если ее просто не любили и хотели сжить со свету? – усомнился Шани. – Можно ведь наговорить всякое. Отец Гнасий, а вы верите, что человек может протиснуться на метле через трубу?
Отец Гнасий улыбнулся и потрепал Шани по волосам.
– Отчего же нет? Трубы бывают очень широкие. Знаешь, малыш, дело не в том, во что мы верим, а в том, что мы знаем точно. Например, ученым давно известно, что солнце – это огненный шар, вокруг которого бродит другой шарик со всеми нами, подставляя то один бок, то другой. Неважно, верю я в это или не верю, все равно будет так, как положено Заступником. Я могу не верить в ведьм, но мое неверие не помешает им творить зло. Что же еще до веры и знания, то ты понимаешь, что существуют еще и свидетельства. И если множество людей видело, как ведьма вылетает из трубы на метле, то почему надо в них сомневаться? Я и сам однажды стал свидетелем того, как ведьма выдаивала соседских коров. Вообрази, она воткнула заговоренный нож в косяк двери и стала делать движения, словно доит невидимую корову. И из ножа потекло молоко, а наутро вместо молока у соседских коров лилась кровь. Повторяю, я видел это своими глазами.
Шани хотел было сказать, что люди иногда видят больше, чем случается на самом деле, а иной раз не видят того, что лежит у них под носом, как судья не заметил, что на арестованном подростке живого места нет от побоев, но предпочел промолчать.
– А добрые ведьмы бывают? – спросил он.
– Конечно, нет, – снисходительно произнес отец Гнасий. – Ведьмы по природе своей не могут делать добрых дел. Так волк не может не резать овец – такова его суть.
Понимающе кивнув, Шани хотел спрашивать еще, но впереди показались домишки поселка, и он решил отложить расспросы до вечера, а пока как следует изучить то место, куда его забросила судьба.
Поселок Кривушки словно сошел со страниц учебника истории. Шагая рядом с отцом Гнасием, Шани смотрел по сторонам: маленькие низкие дома на окраине так и жались друг к Другу, будто пытались укрыться от непогоды в объятиях соседей. Шани подумал, что здесь живет поселковая беднота, уж больно неказистыми были домики, некоторые чуть не тонули в осенней мокрой земле. У селян позажиточнее и жилье было получше. Чем ближе отец Гнасий и Шани подходили к площади, тем основательнее и солиднее становились дома, их крыши вместо соломы украшала черепица, окна прикрывали расписные ставни, а палисадники охраняли резные заборчики.
Впервые увидев жителей поселка, Шани подумал, что они почти ничем не отличаются от тех ряженых крестьян, которых он видел, когда посещал вместе с отцом и матерью фестивали исторической реконструкции. Мужчины носили широкие штаны, белые рубашки с вышивкой, поверх которых набрасывали отороченные мехом плащи, и маленькие красные и зеленые шапочки. Женщины красовались в пышных клетчатых платьях и теплых жилетах с капюшонами. Разница с землянами была минимальной, и Шани снова ощутил укол горечи от понимания того, что никогда не попадет домой.
– Почему они такие веселые? – спросил Шани. – Радуются, что поймали ведьму?
Отец Гнасий одобрительно кивнул:
– Конечно. Как не радоваться, если теперь не будет болезней и горя? Вот мы и пришли, давай встанем здесь. Отсюда будет все видно.
В центре площади, напротив аккуратного домика, принадлежавшего поселковой управе, поставили столб, и двое поселян складывали вязанки хвороста к его основанию. Жители Кривушек собирались на площади, и Шани подумал, что все кругом кажется каким-то ненастоящим, словно он снимается в кино. Ведьму сожгут – понарошку, разумеется, а потом актеры пойдут снимать грим и переодеваться. На ступенях управы стоял немолодой человек в длинном темно-сиреневом плаще и, скрестив руки на груди, следил за приготовлениями к казни. Отец Гнасий негромко произнес:
– Это инквизитор Грегор. Именно он и разоблачил ведьму. Конечно, у псов Заступниковых хватает дел, и они редко приезжают в такую глушь, как наша. Если бы не он, то зло долго бы оставалось безнаказанным. Здешний народ, прости меня, Заступник, – и отец Гнасий обвел лицо кругом, – глуп да труслив донельзя.
С укладкой хвороста было покончено. Вязанок было столько, что хватило бы зажарить слона, а не одну ведьму. Интересно, какая она, задумался Шани. Наверняка старая, страшная и нос крючком. Он потрогал собственный нос, который после общения со сковородкой мачехи тоже стал крючком всем на зависть, а потом увидел, как инквизитор Грегор спускается со ступеней и направляется к ним.
Этот человек не производил впечатления фанатика или умалишенного, который находит удовольствие в пытках. Серьезный господин с осанкой того, кто знает цену себе и своим делам, не выглядел страшным, но Шани почему-то протянул руку и поймал ладонь отца Гнасия. Инквизитор с интересом посмотрел на Шани и сказал:
– Здравствуйте, Гнасий. Какой у вас парнишка глазастый.
– Здравствуйте, Грегор, – произнес отец Гнасий. – Поздравляю с поимкой ведьмы.
Инквизитор кивнул. Пристальный взгляд скользнул по лицу Шани, затем Грегор посмотрел на отца Гнасия и сказал:
– Бросайте пить, друг мой. Здешние настойки доведут ваш монастырь до беды. Вот уже и сияния разные мерещатся, и дети с неба падают. Сами понимаете, что это не дело, выдавать своих байстрюков за небесных духов. Ваше счастье, что я не вижу ереси там, где ее нет, а то гореть бы вам всем на костре за такие письма.
На щеках отца Гнасия появились густые мазки румянца, он стыдливо опустил взгляд и ничего не сказал. Вот оно что, подумал Шани, вот откуда взялся инквизитор в нашем медвежьем углу. Расследовал мое неожиданное появление, заодно и ведьму поймал. Недаром съездил.
Ему вдруг стало жаль отца Гнасия – настолько, что Шани повернулся к инквизитору и сказал, четко проговаривая слова:
– Знаете что? Не смейте так говорить. Отец Гнасий хороший человек и не пьет. Тоже, понаехали тут. Грязью порядочных людей поливают.
Румянец отца Гнасия смыло обморочной бледностью. Казалось, он сейчас потеряет сознание. Опешивший Грегор некоторое время рассматривал наглого юнца, будто не мог понять, что ему с ним сделать, а потом вдруг расхохотался и потрепал Шани по голове.
– Право, Гнасий, мне нравится ваш парень! – произнес инквизитор с беззлобной улыбкой. – За словом в карман не полезет. Знаете что? Как подрастет, отдавайте его в столицу, в инквизиторский академиум. Нам нужны такие смелые люди, которые плевать хотели на чины и звания.
Шани хотел было сказать, что учиться у инквизиторов ему и даром не надо, но в это время собравшиеся на площади взорвались восторженными криками. На ступени управы выволокли ведьму, и Шани застыл на месте, взглянув в ее лицо.
Это была Марта. Та самая Марта, голову которой Шани располовинил топором месяц назад.
Он глядел и не мог отвести взгляд. Кровь прилила к голове, и в висках застучало; Шани смотрел, и все увиденное до мельчайших деталей отпечатывалось в его памяти. Ведьма была рыжей и кудрявой, с россыпью веснушек на бледных щеках. Взгляд ее зеленых глаз лихорадочно метался по толпе и ни на ком не мог остановиться. Сквозь прорехи в желтом балахоне виднелись ссадины на коже – следы пыток. Губы ведьмы дрожали, словно она хотела молиться, кричать, просить о милости, и не могла этого сделать. Связанные руки со следами ожогов от запястья до локтя то сжимались в кулаки, то безвольно разжимались.
Конечно, перед ликующими односельчанами стояла не Марта. Мачеха давно гнила в земле, эта ведьма была лет на десять моложе, но сходство оказалось поразительным – такой же разрез глаз, тонкий аристократический нос, острые скулы, даже рыжие линии бровей.
Шани смотрел и не мог понять, где находится, что с ним, что он чувствует, что было тогда, а что теперь, настолько силен был водопад ощущений, который обрушился на него. Его бросило в жар, а потом в холод и снова в жар.
– Что она сделала? – спросил Шани и не услышал своего голоса. Зато вопрос услышал Грегор и ответил:
– Наслала порчу на жену своего любовника, хотела освободить место в чужой постели. Со всем возможным пылом служила Змеедушцу, портила урожаи в поселке. Эта отвратительная погода тоже ее рук дело, – Грегор говорил еще что-то, но слова уже не долетали до Шани. Какое-то время он еще держался на ногах и успел увидеть, как вспыхнули факелы в руках палачей, а затем площадь качнулась, уплыла куда-то в сторону, и Шани рухнул в грязь без сознания.
Его качало на волнах, то поднимая вверх, к чужим незнакомым созвездиям, то сбрасывая вниз, к самому сердцу тьмы. Так продолжалось довольно долго, но наконец мир обрел стабильность, и Шани услышал неторопливое шлепанье копыт по грязи, тихое фырканье лошадей и негромкую беседу. Пахло знакомым табаком: это отец Гнасий курил свою трубочку.
– Очень мило с вашей стороны, Грегор, что вы решили подвезти нас.
– Что вы, ничего особенного. У вас в монастыре есть нормальные лекарники? Похоже, у вашего парнишки горячка.
Чья-то рука легла на лоб Шани, потом пропала.
– Сожжение ведьмы всегда потрясает душу. Особенно когда видишь его впервые, – сказал отец Гнасий. Значит, я его все-таки видел, подумал Шани, поэтому мне теперь настолько плохо. Видел, но не помню, как не помню момент убийства мачехи. Память убрала его куда-то на дальнюю полку, чтобы я не умер от шока. Или не лишился рассудка.
– Да, люди часто теряют сознание во время казни, – подтвердил Грегор. – А ваш Шани смелый парень. Такую отповедь мне прочел, куда там высокому начальству. Подрастет – вы и правда подумайте о том, чтобы отдать его к нам. А то иногда такие приходят на обучение, – Грегор вздохнул и смачно сплюнул на обочину, – дерево как есть, прости Заступник, и ведьм боятся больше, чем какой-нибудь непромытый селянин.
– Посмотрим, – сказал отец Гнасий. – Ему только десять, пусть подрастет.
Инквизитор не стал спорить.
– Пусть. А вы, Гнасий, все-таки не пейте больше. Необязательно лично снимать пробу с каждой бутыли настойки, которую монастырь отправляет в столицу. А то письмо ваше наделало такого шума! Одни говорили, что надо благословлять народ на паломничество к святому месту. А другие – что надо сжечь Шаавхази как рассадник ереси. На ваше счастье, у нас не одни дураки и фанатики работают, мы умеем отличать алкогольные бредни от видений, насланных врагом рода человеческого.
Отец Гнасий молчал. Шани чувствовал, что ему очень стыдно. Впрочем, подумал Шани, надо просто потерпеть. У ворот монастыря они распрощаются, и инквизитор останется со своей правдой, а отец Гнасий – со своей.
Тогда, лежа в повозке, Шани понял еще одну вещь, которая определила всю его дальнейшую жизнь. Неважно, что ты знаешь и можешь, во что веришь, а во что нет. Нетрудно найти или придумать то, за что тебя могут отправить на костер. Поэтому пока лучше молчать и не задавать неправильных вопросов, чтобы потом, со временем, подняться над теми, кто имеет здесь власть, и уже ничего не бояться. Так что вперед и вверх, другого пути не существует.
Повозка дрогнула и остановилась.
– Смотрите, Грегор, – сказал отец Гнасий, – небо на востоке проясняется. Завтра будет солнечный день.
Впрочем, намерение Шани до поры до времени оставаться незаметным прожило недолго.
Виной тому была крестьянская повозка, которая через два дня после казни ведьмы появилась у стен монастыря. Шани, который все это время пребывал в состоянии подавленной задумчивости, отправился посмотреть на прибывших.
Поскольку Кривушки были податным поселком монастыря Шаавхази, то крестьяне частенько появлялись в монастыре с головами сыра, мясом, молоком и прочей снедью, от которой у Шани до сих пор болел живот. Организм, привыкший к земной молекулярной еде, изо всех сил сопротивлялся натуральным продуктам, начиная, впрочем, потихоньку адаптироваться. Кушай, что дают, или ложись и умирай. Монастырь не оставался в долгу перед поселком. Помимо церковных таинств, монахи лечили крестьян и обучали их детей чтению и письму, одним словом, все были довольны друг другом.
Приехавшие как раз нуждались в срочной медицинской помощи. Шани мигом оттеснили за спины любопытных монахов, и он урывками видел, как из повозки достают бледного до синевы парня, воет и заламывает руки от горя молодая женщина, должно быть, жена или сестра, а Авиль отдает короткие распоряжения, приказывая нести больного в лекарский зал. Мелькнула изуродованная окровавленная нога, и Шани ойкнул от страха. Один из монахов застонал и отскочил в сторону, готовясь расстаться с утренней трапезой.
– Что, Авиль? – спросил отец Гнасий, который уже спешил на помощь. Как человек с самыми крепкими нервами он всегда ассистировал Авилю. Тот поморщился и безнадежно махнул рукой.
– Ногу не спасти, – коротко ответил он. Женщина на мгновение умолкла, а потом зарыдала еще громче, перемежая мольбы с грязной руганью.
– Не спасти! – прикрикнул на нее Авиль, и женщина тотчас же замолчала, словно лишилась дара речи. – Будем отнимать, там уже ничего не соберешь. Кости целой нет!
Женщина стояла, раскачиваясь, словно сомнамбула, и сплетая пальцы в молитвенном жесте, а потом вдруг рухнула на колени и заголосила:
– Отцы, радетели, ну как же так! Заступника ради помогите, помрет ведь! Рубить будете – помрет. Я вдовой останусь, а дома семеро детей! Как же быть-то, какого святого молить!
Авиль устало вздохнул и махнул собравшимся. Повинуясь его жесту, двое послушников подхватили женщину и оттащили в сторону. Крестьянка продолжала причитать, но уже как-то бездумно, автоматически, словно внутренне успела смириться с потерей мужа, и теперь вела себя так, как требовал заведенный порядок. Муж вряд ли выживет, поэтому она плачет, кусает пальцы и путает молитвы и проклятия. Так положено, и от нее самой ничего не зависит.
Шани и сам не знал, почему решил податься в лекарский зал. Наверно, потому что никогда не видел ампутации. Их класс на лицейских уроках медицины водили в больницы, но там все операции проводили роботы, а хирурги просто стояли за мониторами и отдавали команды в случае редкой необходимости. А тут, должно быть, Авиль возьмет огромную пилу и станет пилить ногу несчастного парня. Шани вспомнил, как читал «Войну и мир», и какой страшной стала для него сцена в перевязочном пункте.
Крестьянин лежал на грубом металлическом столе, и Авиль быстрыми движениями срезал с него штанину, освобождая место для работы. Отец Гнасий готовил необходимые инструменты: от вида жутких клещей, изогнутых лезвий и квадратных пил у Шани потемнело в глазах, и он схватился за ручку двери, чтоб не упасть. Парень оставался в сознании, посеревшее лицо покрывали горошины пота, а с распухших искусанных губ слетали негромкие имена святых вперемешку с не знакомыми Шани словами.
Наркоз, подумал Шани. Они должны дать ему наркоз, иначе он умрет от болевого шока. А знают ли тут о наркозе вообще?
Поделиться книгой: