Но березы в чем виноваты!

Юрий Вяземский

Но березы в чем виноваты!

Дачная история

I

Когда пилили – не знали, когда тарахтела и завывала на всю аллею мотопила – не слышали, когда по дороге в магазин натыкались на два массивных голых ствола – не догадывались, а лишь ворчали, что загородили дорогу и надо либо на руках переносить через них коляску, либо объезжать через канаву по узкой бугристой тропинке. И лишь спустя два дня, когда все уже было кончено, когда обессученные их туши были разделаны на аккуратные чурки-вырезки и сложены в канаву – тогда только заметили. И то случайно: во время утренней прогулки четырехлетняя Катька вспрыгнула вдруг на пень и принялась на нем отплясывать, а ей крикнули – осторожней, оступишься, упадешь! И вдруг заметили два свежих пня, и вдруг сообразили – боже мой! березы спилили!

Ленка начала тут же. Горделиво вскинув голову, тряхнув пышными белокурыми локонами, презрительно сощурив глаза, она молча и неожиданно торжественно вручила своему мужу Вадиму поводок, на котором вела черного дога Флема, грациозно перепрыгнула через канаву и присела на корточки перед пнем, на котором отплясывала Катька.

– Катенька, деточка, ты видишь этот пенек? – спросила она кротким голосом.

– Так, начинается, – тихо, но с какой-то тоскливой обреченностью тут же откликнулся Вадим, Ленкин муж.

Катька продолжала приплясывать на пне, Ольга, держась за ручку коляски, в которой спала ее младшая, пятимесячная дочь Дашка, покосилась на Вадима, а тот со страхом смотрел на свою жену.

– Катенька, ты когда-нибудь видела фашистов? – с прежней кротостью продолжала Ленка.

Катька остановилась и с любопытством посмотрела на Ленку.

– Леночка, не надо. Ради бога, – попросил Вадим.

– Нет, не видела! – радостно объявила Катька и опять стала приплясывать на пне.

– Так вот же они, фашисты, самые настоящие! – Ленка обхватила Катьку за плечи и прижала к груди. – Понимаешь, маленькая, – гладила она Катьку по голове, – росли два дерева. И вдруг пришли дядьки. Злые дядьки. Взяли и срубили их.

– Какие дядьки? А где они? – заинтересовалась Катька.

– Да хватит тебе, в конце концов, – растерянно огляделся по сторонам Вадим.

За забором, перед которым торчали пни и лежали березовые чурки, виднелся небольшой, но со вкусом отделанный дачный дом, с просторной, широко застекленной верандой и флюгером-петушком. Возле дома, у крыльца, стояли две машины: синие «Жигули» и серая «Волга».

– А где дядьки, которые срубили? Они что – срубили, а потом ушли? А зачем эти дядьки дурацкие?.. – вертела головой Катька.

– Лена, пойдем. Ты слышишь меня? – повысил тон Вадим.

В этот момент открылась дверь веранды, и на крыльцо вышли двое: мужчина средних лет и юноша. Они остановились на крыльце, и парень протянул мужчине пачку сигарет.

Заметив их, Ленка поднялась, тряхнула головой, отбрасывая назад сбившиеся на глаза волосы, и начала нарочито громко, с вдохновением, тщательно выговаривая каждое слово:

– Понимаешь, Катенька, росли здесь красивые высокие деревья! Сто лет росли и никому не мешали! И вдруг пришли какие-то мерзавцы…

– Лена, как тебе не стыдно! – испугался Вадим и ринулся через канаву к жене, увлекая за собой дога.

– И вдруг пришли какие-то мерзавцы! – с надрывом уже продолжала Ленка. – Которые берез этих не сажали! За ними не ухаживали! Понимаешь, Катенька, взяли эти дядьки пилу и за несколько минут убили их! Березовых дровишек им, видишь ли, захотелось! Им камин свой топить нечем!

– Пойдем, Лена! Немедленно пойдем отсюда! – пытался остановить ее Вадим, добравшись до жены и взяв ее за локоть. Но Ленка вырвала руку и с ненавистью посмотрела на мужа.

– Не прикасайся ко мне! – прошипела она.

Дог залаял, а Катька соскочила с пня и медленно направилась к матери, скривив рот и старательно шмыгая носом.

Мужчины на крыльце курили и не без любопытства поглядывали за забор.

– Леночка, ну зачем тебе все это? – вдруг перешел на шепот Вадим. – Ведь опять у тебя начнется. Опять пятнами пойдешь.

– Не трогай меня! Ты мне противен! – быстро огрызнулась Ленка, а потом, повернувшись к забору, надрывно продекламировала: – Мы ведь выросли под этими деревьями! И мы не позволим, чтобы какие-то заезжие…

– Прекрати, Лена! Ну разве стоит из-за какой-то чепухи!.. Ну, что же это такое? – в отчаянии обернулся к Ольге Вадим. – Ну, зачем я целый месяц ее выхаживал?

– Мамочка, а зачем эти дядьки срубили березки? – плаксиво пропела Катька, уткнувшись лицом Ольге в живот.

– Тише, Дашку разбудишь. – Ольга задумчиво потрепала по голове старшую дочь.

– Это для тебя – чепуха! – кричала на Вадима Ленка. – А меня это, между прочим, трогает! И пошел ты знаешь куда!

– Лена, успокойся. На нас же люди смотрят.

– Лю-юди?! Это они-то люди?! – Тряхнув локонами, Ленка отбросила назад руку, указывая на стоявших на крыльце. – Мерзавцы они! Хамы. Ездюки чертовы!

– Да заткнись ты, наконец! Что ты, я не знаю, как базарная баба, – не удержался Вадим, сорвав с переносицы очки.

Ленка тут же стихла. Удивленно посмотрев на мужа, словно только теперь заметила его рядом с собой, она вдруг приветливо ему улыбнулась и сказала извиняющимся тоном:

– Да, Вадик дорогой, я базарная баба. А ты дерьмо. Трус и дерьмо.

С этими словами Ленка перепрыгнула через канаву и пошла по березовой аллее в сторону своей дачи, длинноногая, стремительная, склонив голову набок и сильно раскачивая бедрами.

– Ну вот, опять началось, – обреченно вздохнул Вадим, надел очки, с тоской посмотрел на Ольгу и побрел за женой, ведя на поводке дога Флема, ростом ему по грудь.

II

Дашка орала в комнате, сердито и надсадно. Катька сидела за столом на террасе, обиженно всхлипывая и тяжело вздыхая. Время от времени она вставала, подходила к Ольге и требовала, чтобы та дала ей клубники с молоком, затем возвращалась к столу, усаживалась и продолжала обиженно всхлипывать и тяжело вздыхать.

Ольга не обращала внимания ни на одну, ни на другую. Она готовила обед: резала овощи, чистила картошку, жарила мясо, попутно кипятя марлевые подгузники.

– Чего это у тебя ребенок орет как резаный? С улицы слышно, – неожиданно распахнув дверь, на террасу стремительно вошла Ленка. Не дожидаясь приглашения, она уселась на свободный стул, швырнула на стол скомканную пачку сигарет, тут же выдернула из нее сигарету и быстро прикурила от зажигалки. – Моржухина, ты хоть пепельницу дала бы.

Ольга молча протянула ей детскую пластмассовую формочку, служившую пепельницей.

– Чего она так орет? – Ленка с раздражением затянулась, выпустив дым из тонких ноздрей.

– Права качает. Требует, чтобы я к ней подошла, – безразлично посмотрела на нее Ольга и, повернувшись к Катьке, скомандовала: – Ну-ка дуй на улицу! Видишь, ко мне тетя Лена пришла. Она курить будет.

– Ну так подойди к ней! Зачем ты над ребенком измываешься? – сказала Ленка.

Ольга ей не ответила, взяла со стола доску с нарезанными овощами и опрокинула ее в кастрюлю.

– А дамочка твоя где? Все еще дрыхнет? – спросила Ленка.

«Дамочкой» Лена Иваницкая называла Лилю, двадцатилетнюю студентку театрального института, которая в это лето, как считалось, помогала Ольге вести хозяйство и присматривать за детьми. Денег за услуги Лиля не брала, зато жила на всем готовом и с немалыми удобствами: ей была отдана «хибара» – так на даче Моржухиной именовался двухкомнатный сарайчик в глубине сада – довольно уютное помещение с печкой, электричеством, просторной постелью и широким письменным столом.

– В общем так, Моржухина, – объявила Ленка, – я его отправила в Москву. Пусть убирается к чертовой матери!

Ольга сняла ведро с подгузниками и поставила на газ кастрюлю с молоком, потом молча взяла Катьку за плечи, вытащила из-за стола, вынесла на крыльцо и, оставив там, закрыла дверь на задвижку. Из-за запертой двери донеслись сначала возглас удивления, потом обиженный вопль и протестующий топот.

– Все! Видеть его не могу! – продолжила Ленка.

– Вадима, что ли? – безучастно спросила Ольга.

– Не знаю, может быть, я дура сумасшедшая, но, честное слово, я больше не могу жить с таким человеком! – Ленка так сильно ткнула сигаретой в формочку, что сигарета переломилась пополам, но Ленка тотчас же выхватила из пачки новую и засунула ее в пламя зажигалки еще до того, как успела поднести сигарету ко рту. – Он не мужчина, а какой-то крюшон из дыни! Ему все нравится. Он со всеми ладит, со всеми дружит… Противно!

– Что же в этом противного? – Ольга перевернула мясо на сковородке.

– Противно, понимаешь?! – выкрикнула Ленка. – Он и в постель ко мне так же ложится! Сначала полчаса моется в душе. Потом минут пятнадцать бреется. Разглядывает, вылизывает себя перед зеркалом, лосьонами всякими смазывает. Чистенький такой, благоухающий, торжественный!

– Не надо, Лен. Ни к чему. – Ольга плеснула в сковороду воды из чайника и накрыла крышкой.

– Да, конечно, не надо, – согласилась Ленка, но тут же тряхнула головой и презрительно сощурилась.

– Не надо, Ленка, – повторила Ольга.

– Да я уже двадцать восемь лет Ленка! – воскликнула Ленка и отбросила с загорелого лба белокурую прядь.

Еще недавно она была красавицей. У нее были безупречная фигура, красивое, редкостно правильных черт лицо. К тому же Лена умела держаться, знала цену своим внешним достоинствам и умела их преподнести, удивительно естественно, без малейшего кокетства или манерничанья.

Она по-прежнему была красива, но с каждым годом ее красотой все предпочтительнее было любоваться с некоторого расстояния – вблизи заметнее становились изъяны. Ноги поражали своей длиной, но форма их уже не была такой безупречной, как ранее. Точеные черты лица по-прежнему смущали и очаровывали, но уже не тем был его цвет, и хоть морщины еще не появились, но кожа стала чуть вялой.

К тому же, чувствуя, что дурнеет, Лена всячески стремилась задержать неудержимое. И уже была пущена в ход косметика, и бедра при ходьбе стали излишне вертлявыми. Появилось в Лене нечто от в прошлом прославленной, но теперь малоснимаемой киноактрисы: ностальгия какая-то, надломанная величавость или величавый надлом.

Впрочем, и поныне рядом с Леной Иваницкой Ольга Моржухина выглядела почти дурнушкой – широколицей, коротконогой, сутулой; в отличие от подруги, она совсем не следила за своей внешностью: ходила бог знает в чем и бог знает как, точно нарочно цепляя ногой за ногу, намеренно, с каким-то внутренним вызовом делая себя нескладной и неповоротливой – словно усталый мужик в сапогах и под хмельком, – хотя от природы была пластичной и женственной.

Катька ныла под дверью. Дашка орала в комнате. А Ленка, обломив в формочке вторую недокуренную сигарету, тут же закурила третью и продолжала:

– Да пошел он к черту, Моржухина! Я его презираю… Ведь за три года, которые мы с ним живем, он меня ни разу пальцем не тронул. Ты представляешь себе? В лучшем случае, как сегодня, вытянешь из него «заткнись» и «бабу базарную»… А уж я, поверь мне, сотни раз давала ему повод. Специально доводила, такие ему скандалы закатывала… Колька мой точно – снял бы со стены ружье и пристрелил меня, как бешеную собаку!.. Все-таки, что бы ты там про него ни думала, но это был настоящий мужчина! – неожиданно завершила Ленка и с вызовом глянула на Ольгу.

– То-то ты бросила своего настоящего мужчину и сбежала от него к Вадиму. И правильно сделала. – Ольга подошла к плите и сосредоточила внимание на кастрюле, в которой закипало молоко.

– Да, жить с ним было невозможно! – радостно согласилась Ленка. – Зато это был мужик, царство ему небесное!.. Помню, как после первого выкидыша, когда я лежала в больнице, он влетел ко мне в палату с букетом роз. Сто роз, ты представляешь! Одной рукой он прижимал к себе этот громадный букет, а в другой держал гаечный ключ, которым грозился проломить череп каждому, кто встанет на его дороге; в палату, в которой я тогда лежала, никого не пускали. Врачи, естественно, вызвали милицию. Но пока она приехала, он стоял на коленях перед моей кроватью, рыдал и говорил, что это он во всем виноват, что не уберег меня, что мучил, что никогда в жизни себе этого не простит… Конечно, он был пьяный… Но сто роз! Вся больница потом целую неделю вспоминала о нем, и все женщины завидовали мне, что у меня такой муж… Он же еще и красавец был. Да что я тебе про него рассказываю, будто ты его не знала!.. Потом, конечно, он забыл, что обещал в больнице, и чуть ли не через неделю после выписки хотел пристрелить меня из ружья. Кричал, что я завела себе любовника и потому, мол, долго не открывала ему дверь… Ну да ладно… Хотя, если бы не мама, мог и пристрелить… А этот крюшон из дыни! – горько усмехнулась Ленка. – Когда я последний раз выписывалась, явился такой весь бодренький, надушенный… И первым делом заявил мне, что все наши беды – это его-то беды, ты понимаешь? – что все наши беды, дескать, от моего неправильного образа жизни… Лучше бы он вообще не приходил за мной! Лучше бы сломал себе ногу… Или под машину попал, что ли…

– Ну, что ты несешь, Ленка! Что ты такое несешь?! – решительно повернулась к подруге Ольга. И как раз в этот миг белая пористая шапка поднялась над кастрюлей и, шипя, схлынула в конфорку.

– У тебя молоко убежало, – тут же заметила Ленка.

Ольга дернулась к плите, выключила газ и застыла в отупелом созерцании:

– Вот дура-то. Ведь специально рядом стояла…

– Шут с ним, с твоим молоком, Моржухина! – тряхнула головой Ленка. – Понимаешь, я люблю Вадьку, ценю его. Он добрый человек, ласковый, трогательный какой-то. Он мне как сын, как мой ребенок… Честное слово, иногда мне кажется, что я действительно его родила и теперь мучаюсь с ним… Но как мужа я его ненавижу! Я его убить иногда готова!.. Ну нельзя же быть таким! Ведь у него в жизни нет ни одного врага! Моржухина, ну разве это – мужчина?!

– Зато Колька твой был настоящий мужчина! – неожиданно рассердилась Ольга. – Бил тебя каждую неделю. Или стрелял в тебя из ружья… Конечно, где уж до него бедному Вадиму. Он тебя не бьет, не стреляет. Утром на работу отвозит, вечером с работы встречает, в машину усаживает, пледом накрывает. Когда заболеешь, от постели твоей не отходит, молочко горячее подносит, бульончик куриный варит… Ну, разумеется, разве можно к такому человеку испытывать что-нибудь, кроме презрения!

– Да замолчи ты! – выкрикнула Ленка, выдергивая из пачки новую сигарету. – Что ты юродствуешь! Я сама знаю, какой он у меня замечательный… Но вот в чем беда: не могу я его любить так же сильно, как я любила Кольку. А я хочу, слышишь?! Я из кожи вон лезу, до умопомрачения иногда дохожу, пытаясь убедить себя, что я люблю его по-настоящему, страстно, по-бабьи. Ведь пойми ты, у меня никого нет, кроме Вадима! Ведь все остальное, что надо для полного счастья, у меня есть: отдельная квартира, машина, дача, спокойная работа… То есть, выходит, ни черта у меня теперь нет в жизни, кроме Вадима, ты понимаешь?

Ольга освободила плиту, сняла с нее крышку и стала протирать конфорку.

– Ну что она у тебя так орет! Давай я к ней подойду, что ли, – решительно объявила Ленка, но даже не встала со стула.

Ольга закончила уборку, вновь зажгла газ, поставила на плиту кастрюли и сковороду, потом пошла в комнату к Дашке.

Дашка оказалась мокрой. Перепеленав ее, сунув ей в рот соску, строгим голосом приказав тотчас же спать и несколько раз раздраженно дернув взад-вперед кроваткой на колесиках, Ольга вернулась на террасу.

– Но все-таки какие сволочи! – встретила ее неожиданно радостная Ленка. – Срубить такие березы! Это же какую наглость надо иметь!

В комнате вновь закричала Дашка.

– Да ну ее! – махнула рукой Ольга. – Она нарочно соску выплевывает, а потом орет, чтобы я к ней подошла…

– Это точно, – задумчиво согласилась Ленка и продолжала: – И ведь ничем они им не мешали… Я потом, когда Вадим уехал в город и страсти улеглись, вдруг подумала: мало ли, вдруг они дому угрожали или свет загораживали.

– Вообще-то, надо бы, конечно, выставить ее в коляске на участок – она бы там скорее заснула… Но не могу же я разорваться на части! – выдернула из-под стола табуретку Ольга.

– Ничего подобного! – возразила Ленка. – Я специально пошла посмотреть – от них до дома метров пятьдесят, и солнце у них с другой стороны.

– Ты меня прости, Лена, но давай пойдем на улицу, – направилась к двери Ольга. – Я буду стирать, а ты посидишь рядом на лавочке.

Ольга вынесла табуретку с террасы и поставила ее напротив крыльца.

– А ведь эти березы видели живую Екатерину, – появилась на крыльце Ленка, в одной руке держа сигарету, а в другой – формочку с окурками.

– А Катька уже удрала. Наверно, к Маринке побежала, – сообщила Ольга и вернулась на террасу за тазом.

– Моржухина!.. Ты, кстати, не помнишь, как звали ее любовника?!.. Нашего!.. К которому она сюда приезжала! – кричала с улицы Ленка.

– Помню, Одинцов. – Ольга вынесла с террасы таз с пеленками и подгузниками. – Помещик Одинцов. – Она поставила таз на табуретку. – Деревня Одинцово, – налила в таз горячую воду из большой эмалированной кастрюли. – А он – помещик Одинцов, – разбавила она кипяток холодной водой. – Да откуда ты взяла, что он был ее любовником?.. Может быть, она просто так к нему приезжала… По каким-нибудь государственным делам.

– Это Екатерина-то? По государственным делам? Сюда, к нам, в Одинцово? А он к ее приезду специально посадил березовую аллею?.. Не смеши меня, Моржухина!

– И все-то ты знаешь, – принялась Ольга за стирку.

– Нет, только представь себе – этим березам почти двести лет!.. Какие подонки! – покачала головой Ленка.