Одновременно: жизнь

Прочитав сценарий, я тут же позвонил Ане и согласился с ней, что никто эту роль играть не должен, кроме меня. Никто, потому что злодей в сценарии классный. Его зовут Густав, и он, безусловно, персонаж эксцентричный, с большим вкусом, с выдумкой и артистизмом – в общем, кто лучше меня это сделает?

Сразу вспомнились любимые персонажи детских фильмов. Самые, что называется, прикольные, появления которых мы ждали, потому что те фрагменты фильмов, где злодеи не присутствовали, были скорее скучными, а где положительные герои пели красивые песни – было скучно вдвойне.

У злодеев даже песни были самые любимые. У Бармалея и пиратов в «Айболите-66» лучшие песни: «Эх, акула-каракула» и «Нормальные герои всегда идут в обход». В «Бременских музыкантах» песня сыщика и песни разбойников были самые весёлые и запоминающиеся. Владимир Басов и в фильме про Электроника, и в «Красной шапочке», и в роли Дуремара был гораздо интереснее и привлекательнее, чем папа Карло. А какие там лиса Алиса с котом Базилио!

В Анином замысле фильма содержится сложнейшая задача знакомства детей, а я думаю, и их родителей с выдающейся классической музыкой. Её в фильме будет звучать много. А ещё в фильме снялись как актёры, но, правда, играющие самих себя, маэстро Валерий Гергиев, Денис Мацуев и музыканты первого состава оркестра Мариинского театра. Все сыграли бесплатно. Я, разумеется, тоже.

Никогда не видел и не ощущал такого энтузиазма на съёмочной площадке. Хотя мне посчастливилось сниматься у больших режиссёров и не в фальшивом, не в коммерческом кино. Фильмы, в которых мне довелось поработать, всегда были связаны с творчеством, в большей или меньшей степени. А на этой съёмочной площадке царил настоящий энтузиазм.

Аня удивительным образом заразила многих своей идеей. У нас давно не снималось по-настоящему Наше детское кино с внятной, интересной, разумной и доброй идеей, и практически все без исключения готовы были помочь чем и как могут. И это касается не только музыкантов и актёров. Это коснулось даже тех, кто исполняет незаметную для зрителя, сложную, ежедневную, часто чисто техническую, а порой и черновую работу – это монтировщики, бригада осветителей и, конечно, звукооператоры. Я уже не говорю про оператора фильма. А ещё художник… Он же и монтировщик, и бутафор, и декоратор.

Детское кино. Кино, на котором мы выросли. Отечественное кино. Сама возможность попытаться сделать кино, которое, в случае, если получится, может полюбиться нашим детям… Одно это вдохновляло многих людей и меня вместе с ними на всестороннее и бескорыстное участие в реализации Аниной идеи.

Какие-то эпизоды мы снимали на руинах замка Бальга. А это руины XII века. Замок рыцарей Тевтонского ордена. Он стоит на мысе Бальга километрах в сорока от Калининграда.

Пару красивых эпизодов мы снимали на Куршской косе, в национальном парке, ночью, на дюнах, на диком ветру, под шум мощного прибоя. И в удивительном, сказочном, так называемом танцующем лесу. Это совсем небольшой участок соснового леса на Куршской косе, в котором сосны самым причудливым и непостижимым образом закручены кольцами или в спирали и даже завязаны узлами. Как это случилось, неизвестно. Но для фильма со сказочным сюжетом место что надо.

Главное, что будет роднить Анин фильм с нашими прежними образцами детского кино, – это настоящие чистые съёмки, без надоевших спецэффектов и нагромождений компьютерной графики. Фильм снят без оглядки на голливудские образцы.

Вспомните любимые нами в детстве, при всей наивности съёмок, «Новогодние приключения Маши и Вити», где, кстати, злой кот Матвей в исполнении Боярского и Кощей бессмертный в исполнении его дяди были куда интереснее, чем Добрая печка.

8 июля Ане Матисон исполнилось тридцать лет. В этот день была назначена съёмка недалеко от деревни Бородино, в поле. Я, признаться, забыл, что у Ани день рождения. Ехал на съёмку без цветов и подарка. Ехал около двух часов, сначала по московским пробкам, потом через город Можайск… Ехал и боялся, что мы проскочим мимо съёмочной группы. А когда увидел в поле съёмочную группу и массу народа, а также много автомобилей, автобусы… – не поверил, что это наша съёмочная площадка.

Представьте себе восемьдесят человек в средневековых доспехах разных стран и традиций, которые разлеглись или разбрелись по полю, много автомобилей, а ещё женщин и детей, которые приехали посмотреть, как их отцы и мужья, переодетые в доспехи, будут сниматься в кино… Биотуалеты, стоящие поодаль, палатки, рельсы для движения камеры, большая съёмочная бригада, огромный автобус, в котором разместились гримёры и костюмеры, и даже джип с прицепом для лошади, сама лошадь и каскадёр в костюме Аттилы… А ещё тонну зелёных яблок, особым образом разбросанных по полю, и старинное оружие среди этих яблок…

К сожалению, я не могу рассказать, о чём эта сцена. И вообще не могу рассказывать, даже совсем коротко, о чём кино. Но в тот день у меня было полное ощущение, что я нахожусь в мультфильме «Фильм, фильм, фильм» – в той сцене, где стрельцы, корова, пожарный со шлангом и пролившийся в итоге дождь.

Тут было почти то же самое. Была масса вооружённого народа, который в основном томился в ожидании и курил. Вместо коровы была лошадь, а вместо пожарного были реальные облака, которые с большой скоростью летели над нами и то закрывали нам солнце и брызгали на нас дождём, то улетали. Поэтому мой герой в начале эпизода открывает зонт, а потом его убирает.

Несколько раз дождь начинался так сильно и гремела такая гроза, что латники собирались забрать оружие с поля, снять доспехи и спрятать их, чтобы потом не замучиться счищать ржавчину.

А латники были всё волонтёры из клубов, что занимаются историческими реконструкциями. В одном лагере, а потом в одном строю собрались викинги, русичи, шведские рыцари, испанцы, французы и немцы… Но дождь прекращался, как только общие настроения доходили до некой критической черты.

Несколько раз на дальнем плане, у кромки поля, у протекающей вдали речки, появлялись автомобили. Это было достаточно далеко, чтобы приехавшие не могли понять, что в поле снимается кино. Они начинали раскладывать подстилки, доставать еду, мешая красивым дальним планам и явно попадая в кадр. Тогда на коне к ним ехал Аттила. Было видно, как люди моментально сворачивались и уезжали. Попробуйте себе представить: вы приехали отдохнуть недалеко от Бородина, а к вам подъезжает могучий хан на красивом, явно породистом коне. Ладно бы это было Куликово поле, но на Бородинском – это чересчур.

Некоторые съёмки производились с беспилотного вертолёта. Потрясающая штука! Восемь пропеллеров, летает быстро, невероятно маневренный, может зависать на месте или улетать вертикально вверх. Если бы я такую штуку увидел, сидя на пикнике, то либо уверовал бы в инопланетян, либо запил, либо и то и другое вместе. Так что Аттила был менее будоражащим воображение фактором.

За день съёмок я узнал от ребят в доспехах об особенностях вооружения шведских рыцарей XII века, изучил испанское вооружение, узнал, что даже в средней длины кольчуге русского воина было до пятнадцати тысяч колечек. Мне показали и рассказали про все луки, какие только были и есть в мире. Мы все наелись яблок. Причём наелись так, что пока я не то что их видеть – я слышать хруст яблок не могу.

Но самое главное – мы сняли, как мне кажется, невероятно красивую сцену. К вечеру небо стало совсем поразительным, и после короткого дождика ненадолго, прямо за нашим полем, встала полная, от земли до земли, радуга.

На площадке совершенно непонятно, какое кино в итоге получится. С актёрского места перед камерой предсказать результат нельзя. Невозможно. И в случае с Аниным фильмом я этого сделать тоже не могу. Но я очень, ужасно, страшно хочу, чтобы кино получилось. Хочу, чтобы бескорыстная и творческая энергия многих людей воплотилась в хорошую, добрую и ясную кинокартину, которая, возможно, понравится нашим детям…

Когда съёмочный день закончился, я сказал: «Аня! Это самый роскошный день рождения, на котором я был в жизни! Посмотри, какой был удивительный дресс-код на твоём празднике. В таких диковинных костюмах да ещё в таком количестве ни к кому на день рождения не ходят. Не припомню, чтобы чей-то день рождения кто-то снимал с такого вертолёта. Это тебе не банальный фейерверк или концерт любимого певца. И такого долгого дня рождения я не припомню. Аня! Посмотри сколько к тебе на праздник пришло мужиков! Никто не ушёл до самого конца… А главное – никто не напился! Чудо какое-то! Поздравляю!»

Прощался потом с латниками. Многие из них уже участвовали в массовках исторических фильмов. И они говорили, что в этот раз атмосфера была какая-то особенная. Мол, хорошо им было, зовите ещё.

А 19 июня я снимался в телесериале. Я всегда отказывался от съёмок в сериалах. Многосерийный фильм Глеба Панфилова «В круге первом» по Солженицыну ни у кого язык не повернётся назвать сериалом. Ещё однажды сыграл издателя в украинской многосерийной картине. Там я исполнил разговор издателя с писателем по телефону. Полностью сам переписал разговор и с удовольствием его исполнил. Потому что знаю, что и как надо было говорить. Не знаю, как называется это кино, и даже не знаю, вышел этот фильм или не вышел. Но своё удовольствие от исполнения роли издателя я получил. Точнее – получил некую сатисфакцию.

Сценарий предложенной серии был симпатичный, возможно, и сериал будет неплохой. Но то, как это снимается, то, как над этим работают… Так я больше работать не буду! Это фабрика в самом худшем понимании слова, никаким творчеством там и не пахнет. Людям, которые каждый день снимают бесконечные сериалы, совершенно всё равно, о чём, что и для кого они снимают. Но самое пугающее и ужасное то, что многие из них гордятся тем, что они – фабрика. И чем механистичнее, а стало быть производительнее они будут работать, тем сильнее будут гордиться. Я твёрдо для себя решил, что больше не поведусь ни на какой сериальный сценарий. Творчество и фабрика – вещи несочетаемые. Я лучше в кино. Детское. Но за идею. Но с творчеством. Пусть бесплатно.

Кстати, в Анином фильме у моего героя масса разных костюмов. Все эти костюмы из моего собственного гардероба. Что-то я приобретал, что-то мне дарили. И я думал, что, видимо, никогда это не надену. Ан нет! Злодей Густав всё это смог извлечь из моего шкафа и во всём этом пощеголял.

15 июля

Незаметно наступила середина лета. Незаметно! Пока ещё не было ни одного такого дня, который я мог бы назвать днём отдыха. И вроде бы удалось окунуться в балтийские волны, и прокатиться в кабриолете, и съесть окрошечки, и запить её ледяной водочкой. И квас в жаркий день пил, покупая его из бочки на колёсах. И вкус кваса был тем самым. Правда, наливали его в пластиковый стаканчик, а не в пузатую кружку толстого стекла. Но это детали. И людей уже наблюдаю, загоревших до черноты, и у самого лицо, шея и руки, можно сказать, загорелые. И сын успел съездить в пионерс… – ой! – в скаутский лагерь. Уже успел вернуться, худющий, с облупленным носом и горящим взглядом… И всё же у меня нет ощущения, что не то что лето дошло до середины, а что оно вообще началось.

Вчера был День города (Калининграда). Раньше его отмечали в сентябре, теперь вот в июле. Однако погода была вполне сентябрьская. Я как почётный гражданин присутствовал на ряде мероприятий. Приехал самый знаменитый калининградец – Алексей Архипович Леонов… Сейчас уже зачастую надо говорить тем, кому нет тридцати, что это человек, первым вышедший в открытый космос. Легендарный космонавт. Удивительно жизнерадостный, симпатичный человек. Нас с Леоновым объединяет, можно сказать, двойное землячество: мы оба родились в Кузбассе, а потом переехали жить в Калининград. Правда, он в возрасте 14 лет в 1948 году, а я спустя полвека – в 1998-м. Занятно, что мы окончили школы № 21, только он в Калининграде, а я в Кемерово.

Вчера звание Почётного гражданина города Калининграда было присвоено Олегу Газманову. По этому случаю для горожан выступил Томас Андерс. Курьёзно, не правда ли?

А потом состоялся невероятный фейерверк. Я такого никогда не видел! Его сотворил – именно сотворил – выдающийся мастер своего дела Владимир Хан. Я видел его фейерверк в Каннах. Там ежегодно проходит фестиваль фейерверков. Разные страны представляют свои программы салютов. Хан тогда представлял Россию, но вне конкурса. Круазетт приветствовал его творение стоя, криками и овацией.

Сейчас маэстро, именно так его хочется назвать, очень болен. И он создал что-то такое… Он сотворил чудо света и музыки как печальный и торжественный гимн жизни. Я никогда не думал, что фейерверком так много можно сказать и выразить. Больше сорока тысяч людей, которые не знали о том, кто это сделал и что автор болен, всё-таки что-то почувствовали. Часто фейерверк сопровождался не только аплодисментами и криками, а общими громкими выдохами. Эти выдохи были даже не выражением восторга, а чем-то большим… Не могу подобрать точных слов.

Весь день вчера накрапывал дождик и только к вечеру небо не то чтобы очистилось, но во всяком случае не стало мрачным. И уже на самом закате, незадолго до того как стемнело, и начался тот самый выдающийся салют, над городом появилась радуга. Довольно яркая для закатного солнца.

На меня увиденное вчера произвело большое и даже глубокое впечатление. Как прекрасен бывает человек в своём желании и умении делать красоту! Это удивительно! Это даёт силы. Сам же автор, как мне сказали, наблюдал своё детище лёжа, из специальной машины. Он не смог прийти к нам, зрителям, хотя раньше всегда это делал.

Могу сказать, что увиденное вчера так же отличается от более мощных и дорогих фейерверков, как отличается музыка, исполненная военным сводным духовым оркестром от виртуозного исполнения оркестром камерным, состоящим из выдающихся музыкантов.

Завтра вечером буду в Берлине, а потом полетим на греческий остров Корфу. Всё-таки необходимо оказаться у тёплого моря и под нездешним солнцем. Только так удастся отдохнуть. А ещё надеюсь, что удастся поработать над неоконченной повестью. Завершение и без того откладывается, но очень хочу позаниматься писательским трудом. Всё-таки это самый, самый счастливый труд.

Деньги на восстановление декораций почти собраны, их дали двадцать три человека: мои друзья, приятели, товарищи… Деньги поступили из Омска, Кирова, Калининграда, Питера, разумеется, Москвы, Екатеринбурга, Житомира и других городов. Декорации уже в производстве.

В Москве и Челябинске нашли отличные, просто замечательные розовые промокашки. С промокашками вопрос закрыт! А сколько предлагалось белых или же голубых! Всех хочется поблагодарить. Уже найден и предоставлен нам лётный шлем. Здесь, в Калининграде, мне привезли лётный комбинезон, который я вернул за ненадобностью – но был тронут! Нам передали во владение отличную старую пишущую машинку. А это дорогой подарок. Я счастлив и горд, получив такую поддержку и помощь.

Многие готовы были помочь с организацией сбора средств. Но я посчитал, что как погорелец должен обратиться к самым близким людям. Уверяю всех, кто готов был помогать и перечислять деньги, что у вас ещё будет такая возможность, но не по поводу некой беды или несчастного случая, а по другим интересным и счастливым поводам, которые непременно вам представятся (улыбка).

19 июля

Начало шестого вечера. Остров Корфу. Греция. Уже десять минут как можно говорить «калиспера», то есть добрый вечер. Прилетели сюда в среду. Летели из Калининграда через Берлин. В этом безусловная прелесть Калининграда: через Берлин много ближе и сильно дешевле. Провели вечер и ночь в Берлине. В самом центре. Удобно, приятно, недорого. Прогулялся по «местам боевой славы». Постоял на Курфюрстендамм, где в 1990 году за скромные уличные деньги показывал пантомимы. Это рядом с разрушенной кирхой и «Европа-Центром», куда заезжал Мимино, где он купил надувного крокодила и вместо Телави позвонил в Тель-Авив. 23 года назад это место кишело уличными музыкантами, артистами, то есть такими же бедолагами, как я. Тогда это было самое сердце Западного Берлина. Сейчас кирха в лесах, и нет того буйства красок и звуков. Центры жизни сместились в Берлине. Шутка ли, прошла почти четверть века! Мог ли я подумать тогда, стоя живым памятником или показывая в тонком трико пантомимы за 20–30 дойчмарок мелочью в день, что буду прогуливаться здесь, остановившись в гостинице неподалёку, и даже зайду в «Ка Дэ Вэ», который тогда мне казался неприступной скалой роскоши, и куплю себе брюки василькового цвета. Из Берлина прилетели на Корфу. Я впервые на этом острове. Я бывал на Санторини, Миконосе, Крите, Родосе и других греческих островах. Бывал на Кипре, давно и недавно. Все эти острова разные. Санторини – вообще какое-то средиземноморское чудо… Но на этом чуде я не знаю, что можно делать больше двух дней… Те, кто, побывав на Кипре, думают, что представляют себе греческие острова, сильно и глубоко заблуждаются. Корфу сразу поразил тем, что не похож ни на какой другой греческий остров. И тем более на Кипр. Керкира – главный город Корфу – встречает абсолютно итальянской архитектурой, причём венецианского толка. Море поразительное! Остров утопает в зелени. Склоны гор покрыты оливковыми рощами как какой-то драгоценной шерстью – плотной, густой, однородной. Почти не видно вульгарного убожества кипрских магазинов и забегаловок и нет надписей на русском языке. Море! Море удивительное, чистейшее, сине-зелёное и ласковое. Я из окна вижу только море и высокие склоны Албанских гор. Через пролив до Албании здесь каких-то шесть-семь километров. В бинокль можно хорошо разглядеть тамошнюю деревушку и прибрежные движения албанских рыбаков. Телефон постоянно норовит перескочить на албанского телеоператора. Местные жители от этого предостерегают, потому что албанцы берут за роуминг существенно больше. Ох уж эти мелкие хитрецы и жулики! Всё, что здесь вижу, наполнено божественной и оформленной красотой. Все местные виды давно описаны и зарисованы. Джеральд Даррелл любил эти места и написал про них ярко и замечательно. Его старший брат Лоренс, оценённый на родине как литератор значительно выше, чем Джеральд, жил совсем недалеко от места, где мы остановились. Он описал здесь каждый мыс, каждую бухту, а также закаты и восходы. Он занимался этим много лет. Даже не буду пытаться с ним тягаться. А блистательный Эдвард Лир, чудесный детский поэт, и не только детский… Тот самый Лир, который написал массу лимериков и довёл этот жанр до абсолютного совершенства, тоже любил Корфу. Он написал множество пейзажей и графических рисунков местных гор, мысов, островков и бухт. Выдающиеся люди с замечательным вкусом украшали остров своими домами, своим пребыванием, своей жизнедеятельностью и своей любовью. Для меня это большое открытие. А ещё – лето в виде дымчато-синего знойного южного неба, дивного моря, грохота цикад в неподвижном жарком воздухе, раскалённых белых камней, зелёных олив и пальм, пыльных маленьких автомобильчиков и стрекочущих мотороллеров, тощих остромордых южных котов, громких, много жестикулирующих людей… Лето в виде холодного белого вина, вкусной, простой и внятной еды, лето в виде крепкого тёмного сна без сновидений… Лето! Наконец-то для меня оно началось.

Однако… прямо сейчас я собираюсь в аэропорт, чтобы ровно на день слетать в Москву и сыграть концерт с группой «Мгзавреби». Завтра выступим в саду «Эрмитаж», это будет наш второй большой совместный концерт. Сыграем пару новых вещей, в частности, один первоклассный регги. Гиги давно уже прислал готовую музыку, но я никак не мог написать слова, потому что регги требует расслабленного и спокойного состояния как души, так и, по возможности, тела. Никак мне не давалось такое состояние и нужные слова, два месяца мучился. А вот прилетел на Корфу, попил денёк белого вина… Вчера спал до полудня. Проснулся, посмотрел на белые паруса и следы от лодок в море – и тут же написал. И всё получилось, как мне кажется.

25 июля

Сегодня четверг, а в воскресенье вернулся обратно на Корфу. И всё собирался написать про концерт, но никак не получалось. Слишком тут хорошо. Слишком тёплое море, слишком сильная нега от почти полного штиля, слишком приятно пить в тени олив и эвкалиптов холодное местное белое вино. И слишком спокойны совершенно синие на глубине и лазурно-зелёные на отмелях воды Ионического моря. И всё это – то, что слишком – вдруг оказывается именно тем, что надо, тем, чего так хочется целый год. Именно тем, что подразумевается под словом «лето»! А ещё здесь очень-очень вкусно. И готовят эту вкусную еду, и подают её, и наливают вино улыбчивые, лёгкие, не деланно-доброжелательные, темноглазые местные люди. Три часа пятнадцать минут лёта от Москвы – меньше, чем от Москвы до Кемерово… – три часа пятнадцать минут – и совершенно другой мир. Абсолютно! С другими запахами, звуками, другим небом и воздухом… Правда, берег Албании и убогие постройки на нём напоминают о том, что мир этот хрупок и нежен, что не всё тут безмятежно, а лето быстротечно и неуловимо.

Концерт в Москве прошёл очень хорошо и, я бы сказал, убедительно. Что я подразумеваю под этим словом? Мы играли всего второй концерт вместе, и альбом ещё недоделан и недозаписан, и нет ещё совместного видео, и наши песни с «Мгзавреби» ещё не стали чем-то привычным на радио, – но мы уже понимаем и чувствуем друг друга на сцене, мы уже сложили композицию нашего выступления и знаем, что нужно развивать и как действовать в дальнейшем. На концерте стало ясно, что некоторые песни люди хорошо знают и хотят именно их. Стало ясно также: то, что мы делаем вместе, весьма сильно отличается от того, что самостоятельно делает «Мгзавреби» и уж тем более от того, что я делал с «Бигуди».

Почти в середине концерта пошёл дождь, не сильный, но и не моросящий – нормальный летний дождь, от которого на лужах пузыри и который быстро не заканчивается. Так вот: целый час люди слушали и смотрели наш концерт под зонтиками, а потом очень многие устали держать зонтики и их убрали. И тогда мы стали одинаково мокрые с публикой. Зрители от дождя – мы от пота. Я думаю, нам даже в какие-то моменты хотелось поменяться местами. Кому-то из зрителей хотелось к нам на сцену и под тент, а нам, из-под жарких софитов и прожекторов, хотелось под прохладный дождь. В 22.30 вечера нам твёрдо велели концерт закончить, чтобы не иметь нареканий со стороны жителей ближайших кварталов. Мы играли два часа, но заканчивать не хотелось, и видно было, что пришедшие на концерт ещё не хотели расходиться. От концерта у обеих сторон, надеюсь, осталось хорошее чувство голода. Но уже в сентябре мы снова будем играть. Сначала в Москве, а позже осенью надеемся на тёплый приём в Питере, Нижнем Новгороде, Киеве и так далее.

В этот раз на концерт из Калининграда прилетел мой папа. Когда-то именно он ещё в 1980 году, когда мне было 13 лет, привёз меня в Грузию, в Тбилиси. Я тогда сразу полюбил эту страну и этот город. Всегда на вопрос, когда впервые побывал за границей, я говорю: в год Олимпиады-80 я побывал в Тбилиси. Для меня это была настоящая заграница.

Папа приехал посмотреть, чем с молодыми грузинами занимается его сын… Отец не раз бывал на концертах с «Бигуди». Что-то он хвалил, что-то ему было непонятно, и он пропускал это мимо ушей, по поводу чего-то высказывал сомнение. Я к этому относился всегда спокойно, потому что наши музыкальные вкусы никогда не совпадали или совпадения были весьма незначительными. Нашу же с «Мгзавреби» музыку и наше выступление он принял радостно и горячо. Он азартно об этом говорил, и было видно, что он рад, горд и удовлетворён работой отпрыска. Он искренне, много благодарил и хвалил ребят, говорил не в целом, а даже об отдельных песнях… И это совершенно не значит, что то, что мы делали с «Бигуди», хуже. Просто то, что мы делаем с «Мгзавреби», в каком-то удивительном смысле ближе к тем традициям и к чему-то тому, что любит и к чему привык мой отец, а значит, и многие из его поколения. Это меня удивляет и радует.

Мы исполнили тот самый регги, текст которого я написал за два дня до концерта на Корфу и музыку к которому Гиги прислал мне больше месяца назад. Мы смогли порепетировать его в малюсенькой гримёрной только под гитару. А со всеми инструментами и музыкантами «Мгзавреби» для исполнения этой новой песни мы встретились только на сцене. Волнительно и сложно играть новую вещь, которую публика совсем не знает. Знакомые публике песни играть легко. Люди их часто знают наизусть, поэтому не замечают ошибок и прощают несовершенство звучания. Новую же вещь нужно играть хорошо. Лучше – очень хорошо. Самое первое исполнение песни часто определяет долгую или недолгую её жизнь. Вот сыграли её не очень – и приняла её публика прохладно, а после этого возникают сомнения: может, и песня-то не очень. Нередко публика бывает справедлива. Но бывает и так, что действительно удачная песня, неудачно сыгранная в первый раз, так и не входит в концертные программы и остаётся только на записях. А происходит такое от того настроения, которое ты получаешь во время первого её исполнения. Наш регги приняли сразу и радостно. Теперь у него есть название: «Мегаполис-регги». Это первый регги, который я исполнил в жизни. Я так мечтал, хотел и просил «Бигуди» сделать хотя бы один регги. Но как-то всё не складывалось. Пожалуй, только песня «Я хороший» была похожа, чуть-чуть. Но чуть-чуть – не считается.

А знаете, как интересно: мы исполняли песню «Я боюсь» – и в это время пошёл дождь. Я с самого утра боялся, что концерт будет сорван дождём. Я же прилетел в Москву в пятом часу утра и ехал по столице сначала под дождиком, потом под дождём, а около девяти утра на Москву обрушился мощный ливень. Таким ливнем смыло бы не только публику, но и нас вместе с инструментами. Я очень надеялся и даже молился, чтобы концерт прошёл, что называется, на сухую… И он бы, наверное, так и прошёл, если бы молодые музыканты, которые выступали до нас, понимали, что не каждое очередное выступление оно же и последнее, знали бы, что чувство меры, особенно во время фестиваля, и когда ты не один выступаешь в этот день на сцене, – важнейшее из чувств, мы и начали бы вовремя, и дождик бы пошёл в самом финале. И вот во время песни «Я боюсь» мои опасения оправдались – пошёл дождь, о котором я узнал, увидев, как красиво раскрылись сотни зонтиков. А когда песня закончилась, я услышал крики публики: «Радуга, радуга!» И действительно, шёл дождь, стремительно темнело, а над Москвой стояла полноценная, не рваная радуга. И это тоже убедило меня в том, что концерт наш был убедительным.

Вот напишем ещё несколько песен, выпустим альбом – и поскорее бы снова на сцену, с моими новыми молодыми грузинскими коллегами, с брызжущим энергией и талантом Гиги, с новой музыкой, к которой я только привыкаю… начинаю привыкать.

27 июля

Решительно не получается здесь писать. Я сегодня признался себе, что даже не буду пытаться работать в этом дивном месте. Ну не идёт работа! Слишком много самых простых и доступных соблазнов, чтобы я мог с ними справиться. Море совсем рядом. Точнее, оно совсем-совсем рядом. Правда, до него не так просто добраться, потому что склон крутой и высокий. Но его видно из каждого окна и каждую минуту. Оно со всех сторон, это море, а с той стороны, где моря нет, – цветы. К этому морю так приятно спуститься… Малюсенький пляжик, на котором двадцати человекам уже тесно. Малюсенькая таверна и крошечный ресторанчик чуть выше, который словно нависает над морем и над пляжем. Приятно и радостно окунуться в тёплое и спокойное море, а потом, даже не обсохнув, выпить белого вина… Пью вино и думаю, что ещё немного – и я вернусь под тень домика, который всеми окнами смотрит на море, сяду, возьму хороший лист бумаги и буду писать. Напишу сегодня страниц 5–6, не больше. А к вечеру снова пойду окунуться… Но вино такое лёгкое, что я не замечаю, как пью уже второй бокал, а тут ещё мимо пронесли за соседний столик целую гору мидий, сваренных в чесночном соусе и сливках. Мидии большие… Со стороны кухни слышен спор хозяина и хозяйки. Он грек, она англичанка. Они вечно о чём-то спорят, и у них явно давние и невероятно сложные отношения. Но оттуда же, из кухни, прилетают запахи чего-то на гриле, эти запахи смешиваются с морским ветром и дымом сигариллы, которую курит тощая итальянка за соседним столиком, и я понимаю, что я никуда отсюда сейчас не пойду, а съем и мидии, и то, что там готовится на гриле. И ещё попрошу сухих, как семечки, маленьких рыбок во фритюре, в процессе всё это запью ещё вином, а потом арбуз… и греческий кофе: маленькая чашечка густого, слегка поскрипывающего на зубах сладкого кофе. После всего этого я не нахожу в себе сил даже дойти до моря и по тяжёлому, как рюкзак, который давит на плечи, зною добираюсь до дома, где ждёт хорошая бумага, ручка и прекрасный вид в любом окне. Прохожу мимо стола с бумагой, не гляжу в окна, падаю и засыпаю. Здесь, в Греции, этот полуденный благодатный сон называется Гипнос. Какая тут может быть работа?! Какая литература? Возможно, если бы знал, что такое будет длиться и длиться, а не сокращается стремительно шагреневая кожа летних дней, я взялся бы за ручку и бумагу… Мне очень нравится Корфу. Мне нравятся простота и скромность, которые видны в жизни и поведении местных островитян. Мне нравится, что роскошь, которая здесь присутствует, укрыта оливковыми рощами или склонами и не бросается в глаза. Здесь нет табунов суперкаров и блеска многокаратных бриллиантов, как на Лазурном Берегу. Здесь ездят по дорогам не торопясь, а то и просто медленно. Дорога-то вдоль моря одна. Она извилиста. А ещё это остров: куда спешить! Проехав раз пять по дороге, которую проложили-то всего сорок лет назад и которая соединила малюсенькие деревеньки, на шестой раз ты уже запоминаешь даже некоторые лица местных обитателей. Деревеньки тут крошечные. И они ползут по склону к морю, так что центра у деревни даже и нет. Деревни эти явно возникали возле маленьких бухт, которыми изрезаны здешние берега и скалы. Как бухта – так деревня. Маленькая бухта – маленькая деревня, побольше бухта – деревня побольше. Маленькая деревня – всего несколько лодочек на ровной воде бухты, побольше – больше лодок, и сами лодки больше. Если смотреть сверху на такую бухту, кажется, что лодки эти, как слегка сдувшиеся воздушные шары, которые уже не рвутся в небо, а словно зависли в воздухе и держатся швартовыми, не улетая и не опускаясь на землю. Вода такая прозрачная, что хорошо видны тени лодок на морском дне. Едешь по этой дороге вдоль этого моря и уже знаешь, что здесь, за поворотом, есть маленькая таверна возле церкви, и там обязательно будут сидеть три-четыре деда, пить узо и смотреть на дорогу. Если дедов нет, значит, либо уже время Гипноса, либо уже ночь. Остальные признаки несущественны. В другом месте целыми днями на балконе сидит старуха и тоже смотрит на дорогу. А возле деревни, где скала такая крутая и дорога настолько узка, что пришлось там устроить реверсивное движение (с обеих сторон этого узкого участка установлены светофоры, которые регулируют одностороннее движение то в одну сторону, то в другую)… Так вот, на этом узком-узком участке дороги, на невысокой стене, отгораживающий асфальт от пропасти, сидят всегда два деда. Один большой и толстый, с прикрытым глазом, а другой – маленький, тощий, в клетчатой рубашке. Я ни разу не видел, чтобы их там не было! Даже затемно или в часы общего дневного Гипноса. Они не разговаривают меж собой, просто смотрят на дорогу и являют собой часть пейзажа. Мне нравятся местные пареньки, которые стаями ездят на мотороллерах. Худенькие, загорелые с самых пелёнок, большеглазые; во всех виден забавный, наивный гонор и даже спесь, этакие тонкие-звонкие мачо, которые жадно поглядывают по сторонам. Пыльные мотороллеры, шорты, сандалии, тонкая золотая цепочка, крестик – вот и вся одежда… Но какие же у них причёски и стрижки! То у кого-то кок, как у Элвиса, то сложносочинённый чуб, при этом затылок коротко выстрижен, а на нём ещё и выбриты какие-то волны или причудливые узоры. Если уже позволяет растительность на лице – непростой формы бакенбарды… Всё это уложено и причёсано, набриолинено и напомажено с самого утра. Любо-дорого посмотреть. Вот только скучно им, бедолагам. Остров! А приезжающие белотелые барышни с веснушчатыми плечами с холодных Британских островов или нарядные деви́цы из наших губерний им ещё не по зубам…

Завтра День Военно-морского флота. Нашего флота. Выйдем по этому поводу в море, на лодочке. Покачаемся на волнах, посмотрим на остров с воды. Хорошо!

Лето прекрасно. И пусть не удаётся здесь писать… Но не удаётся не по неприятным и зловещим причинам, а по прекрасным, простым, счастливым и вкусным обстоятельствам.

31 июля

Как хорошо, как прекрасно, что в июле тридцать один день! Ещё один день июля! И хорошо, что в августе тридцать один. Я бы ещё позабирал у других месяцев дни. Правда, с февраля уже нечего взять, его и так ободрали. Но всё же в високосный год я добавлял бы ещё один день не февралю, а июлю. 32 июля – чем плохо? Вообще, до 15 июля – или до 20-го – если случается после жары дождливый, ветреный или пасмурный прохладный денёк… До 20 июля это даже приятно. Но вот после 20-го в каждом дождливом или не очень солнечном дне внятно читается намёк на скорую осень, и жалко после 20 июля проживать дни без солнца. Каждый день ощущается всё более ценным, и нет к этим дням такого лёгкого, как в июне, отношения транжиры.

Последние несколько дней, точнее вечеров, падают звёздочки. В августе, говорят, они посыплются ещё активнее. Вчера луна была маленькая, сегодня будет ещё меньше, можно полюбоваться звёздами. Потому что при большой или полной луне их здесь почти не видно. Луна яркая, даже зловеще яркая. Около полуночи она абсолютно медная, а потом белеет, и лунные тени здесь такие чёткие, что даже жутковато. А ещё она так отражается в море, что ночное небо подсвечено, и звёзды видны тускло, да и то только самые яркие. А звёзды здесь, когда луна истощается, такие, будто их промыли и начистили. Вчера испытывали прибор, который наводишь на звезду, нажимаешь кнопочку, а он тебе пишет, как звезда называется, в каком она созвездии, все её личные характеристики и даже расстояние до неё в огромных количествах световых лет. Какая хорошая, азартная вещь! Дети и взрослые выстроились в очередь и выдёргивали эту штуку друг у друга. А потом тыкали в небо пальцами с криком: «Нет-нет, это моя! Я первый её выбрал». Сначала прошлись по самым ярким, большим и мерцающим, а потом занялись мелюзгой. Конечно же, ни черта не запомнили, но штука хорошая. Что называется, полезная.

Ждал, надеялся, что здесь начнёт надоедать и захочется домой. Я люблю этот момент. Вообще считаю, что состояние, когда хочется домой, и само желание как можно скорее вернуться в свои стены и свой город – главная задача летнего отдыха. Нужно вырваться из дома, чтобы снова туда захотеть. Это и есть высокий, священный смысл отъезда куда-то подальше… Но пока желание вернуться не возникло. Наоборот. С грустью веду обратный отсчёт. А осталось всего полноценных шесть дней.

Самым удивительным образом чувствую, что успел привыкнуть к тому, что здесь вижу каждый день, и к тем, кого я здесь вижу… Думаю, что хотел бы приехать сюда зимой. И хоть местные жители говорят, что здесь всю зиму дожди, которые могут по нескольку суток не прерываться, всё равно хочется сюда зимой. Во-первых, после Калининграда к зимним дождям не привыкать, во-вторых, природного сибиряка зимними дождями не напугать, в-третьих, как сказал про Корфу Лоренс Даррелл: «Если хотите заглянуть в себя, приезжайте зимой именно сюда». Если кто-то боится заглядывать в себя, лучше зимой на горнолыжные курорты. Куршавель, говорят, то самое место, где в себя не заглянуть. А я понимаю, что в себя заглядывать не боюсь. Дело это, конечно, небезопасное – но не боюсь…

Полюбил я Корфу и, похоже, с первого взгляда. Хочу проиллюстрировать свои признания в любви этому месту коротким эпизодом… На днях сидели в малюсенькой таверне на нашем (а мы его именно нашим и зовём) пляжике. Таверна очень простая, состоит из двух половинок: одна, ближе к морю и под тентом, продуваемая постоянным приятным морском ветром, другая часть таверны – в тени, под капитальной черепичной крышей. Столы под тентом и на ветру деревянные, шаткие, но укрыты бумажными скатертями и сервированы. А те, что в тени, ничем не накрыты и предназначены для того, чтобы там можно было между купаниями выпить, да и только. Сервированные же столы – для тех, кто решил пообедать или поужинать. Обычная практика, ничего особенного. В таверне хозяин-грек обычно на кухне, хозяйка-англичанка, когда муж занят стряпнёй, либо читает бестселлеры, то есть какую-то британскую макулатуру, либо мило беседует с посетителями. Когда у мужа свободное время, они спорят или ругаются. Мужа, конечно, зовут Спирос, её не помню, как зовут. На Корфу, по-моему, каждый второй мужчина Спирос (Спиридон) – это в честь святителя Спиридона, чьи мощи хранятся в церкви его имени в Керкире как главная святыня и ценность. Обслуживает таверну, которую все называют «У Спироса», один официант, молодой парень с наголо выбритой головой. Улыбчивый, разговорчивый, весёлый и шустрый. Он всегда в прекрасном настроении, во всяком случае на людях. Позавчера подошёл к нам и сказал, что у хозяина очень хорошее настроение и он приготовил блюдо из баранины, которому даже названия не придумал, и что больше никогда это блюдо не повторится. Разумеется, мы его отведали. Это была изумительная баранина с баклажанами и какими-то приправами, которую Спирос замотал в тончайшее, как пергаментная бумага, тесто. Нам достался один такой свёрток, потому что, видимо, хорошее настроение у Спироса уже закончилось.

На днях этот парень-официант принёс нам холодного домашнего вина, которое здесь стоит как вода и даже дешевле и наливается не понемногу, а полным бокалом (2 евро за бокал), весело с нами обменялся дежурными фразами о погоде, настроении и здоровье. При этом формальные фразы для него не формальность, а ежедневное наполнение жизни.

Разговаривая с нами, он вдруг поменялся в лице и быстро отошёл от нас. Он увидел двух дам в возрасте немного за тридцать с девочкой лет семи-восьми, которые уселись за соседний столик. Он к ним подошёл и – до этого я не видел, чтобы у него было хоть раз недружелюбное выражение лица – и вот с недружелюбным и даже жёстким выражением лица металлическим голосом он сказал, что обслуживать их не будет, и попросил уйти. На совсем плохом английском те сказали, что он не имеет права так разговаривать и что они хотят видеть хозяйку. Он ответил, что хозяйка здесь, но это ничего не изменит: он обслуживать их не будет и хозяйка не сможет на это повлиять. Меня удивила эта сцена, я не понял, почему такая реакция, и откровенно наблюдал за происходящим. Меж тем дамы что-то очень громко обсудили между собой, скорее всего по-румынски, потому что их язык напоминал итальянский, но не был столь благозвучным и характерно интонированным. Одна из дам, наиболее скандальная и решительно настроенная, пошла к хозяйке-англичанке и, размахивая руками, громко, на своём подобии английского, сказала, что ей в этом заведении хамят, что это безобразие, что они имеют право заходить куда угодно и что владельцы должны радоваться тому, что им принесли деньги. Маленькая хозяйка, опустив очки на кончик носа и закрыв книгу, которую читала, выслушала её со сдержанной улыбкой и сказала, что не может изменить решения своего официанта и что дамы имеют право на всё, кроме того, чтобы быть обслуженными в этом заведении. Тогда посетительница метнулась к официанту, показала ему деньги, потрясла ими в воздухе перед его носом и заявила, что хочет два капучино, на что услышала спокойный, уверенный ответ, что именно её деньги ему не нужны и что им необходимо как можно скорее покинуть таверну. Фыркая, сыпя понятными только им ругательствами, хлопая несуществующими дверьми, дамы удалились. Я допил вино и, подозвав официанта с просьбой принести ещё бокал, не удержался и спросил, что было не так с этими дамами. Официант рассказал мне, что дамы приходили накануне, ужинали, вели себя высокомерно и ругали еду. Однако это их право. Но сегодня они пришли, уселись за сервированным к обеду столом и потребовали кофе. На что им было сказано, что если они не будут есть, им следует перейти в тень, за столики для напитков. Они начали возмущаться, ругаться, заявляя, что они платят и могут сидеть где угодно и что если так, они пойдут в другое заведение. Им тут же предложили пойти в другое заведение, что они и сделали. А другое заведение находится рядом, это ресторанчик классом повыше, аж с текстильными скатертями. Им там тоже, очевидно, отказали, и они вернулись. А тут уже не хотели их принимать.

– Они сказали, что пошли в другое заведение! Они нанесли обиду и мне, и хозяину, и всем нашим постоянным посетителям. Больше я их никогда не обслужу, – сказал мне парень со своей уже вернувшейся привычной улыбкой.

Его решение и отказ не бесспорны, но мне понравилось! Мне понравилось чувство собственного достоинства и внутренний стержень, которые обнаружились в парне. В этом не было спеси, но была гордость, в этом не было нахальства, но было достоинство. И мне понравилось, что хозяйка безусловно поддержала своего работника.

Мне стали понятны пожилые англичане, которые 15–20 лет живут или проводят свои летние месяцы на Корфу и ходят только к Спиросу, в малюсенькое, ничем не примечательное заведение на одном из крошечных, ничем не примечательных пляжей на довольно большом и изобилующем красотами острове. В этом огромном и, казалось бы, столь разнообразном мире.

2 августа

Второе августа – Ильин день. Я уже не раз писал о том, что Ильин день в моём детском сибирском сознании всегда был днём окончания летних радостей. Почему-то именно после Ильина дня вода в нашей реке Томи быстро остывала, и купание прекращалось. И вроде до Ильина дня стояла хорошая, даже изнурительно знойная погода, и вроде холодного дождя на Ильин день не случилось, но то ли ночи после Ильина дня становились существенно холоднее, то ли… Не знаю! Но Ильин день мы не любили. Бабки поговаривали, что Илья-пророк в воду писает и лето идёт к закату, купаться, мол, нельзя. А мне всё время думалось: «Далась Илье-пророку наша Томь! Где Илья-пророк и где Томь?! Почему он избрал для себя именно нашу реку?» Я-то помнил, что на юге, у бабушки, в Азовское море или в реку Кальмиус Илья-пророк ничего подобного делать себе не позволял. Про Ильин день там никто и не вспоминал, и не был Ильин день для южан особенным, заметным и памятным. На Корфу Ильин день если кто и знает, то только те, кто служит в многочисленных маленьких церквушках, или те, кто знает церковный календарь. Ну и ещё те, кто сегодня празднует день рождения и назван Ильёй в честь нелюбимого в моих родных краях пророка.

В данный момент за окном жара, как вчера и позавчера, звенит цикадами. И завтра она будет так же звенеть. И улечу я отсюда под звон цикад. Горизонт сейчас неясен, он в белой дымке. Эта дымка – тоже зной. Дальние острова, которые видны на рассвете, сейчас скрыты дымкой или угадываются едва. Море неподвижно. Штиль. Цвет моря какой-то удивительно бело-голубой, и небо бело-голубое. Море чуть темнее неба. И из-за того, что дымка скрывает внятную линию горизонта, не видно, где море переходит в небо и наоборот. Гладкая вода во всём обозримом пространстве исчерчена причудливыми линиями. Это следы от корабликов и кораблей. Какие-то прошли два часа, а то и более, назад, какие-то – недавно. И узкая полоска воды, несколько часов назад разрезанная носами и взбитая винтами, сейчас почему-то чуть более гладка, чем остальная морская поверхность. След от лодки или кораблика лежит на поверхности как тончайшая и совершенно прозрачная лента. Она извивается, эта лента, в каких-то местах её перерезают и рвут другие лодки и кораблики… В такую тихую погоду эти ленты, эти следы, подолгу видны. Штиль. Полное безветрие. Так и хочется представить себе античных мореходов, которым в такую погоду было не до красот. Они наверняка проклинали безветрие, налегая на тяжёлые вёсла своих триер, ну или галер (я плохо разбираюсь в классификации античных судов). Те ещё были корабли. И как они умудрялись на них избороздить местные моря? Благо островов тут огромное множество, и расстояния между ними не так уж велики. Неспешны и долги были путешествия античных мореплавателей. Уже тогда на этих островах было хорошо. Аргонавты прятались на Корфу. Прихватили в Колхиде, по сути в Грузии, золотое руно и с этим руном какое-то время скрывались на Корфу. Нахожусь здесь третью неделю и понимаю, что неплохо им было скрываться на Корфу от преследователей. Здесь я не удивляюсь тому, как долго добирался домой Одиссей. В общем-то, и плыть было не так уж далеко. Но семь лет его удерживала на своём острове нимфа Калипсо, он якобы томился у неё в плену. Сдаётся мне, не очень-то он и томился. Хорош плен: юг, море, нимфы. И на Корфу его хорошо приняли. Дочь местного царя Навсикая, умница, красавица, спасла после крушения. Царь принял как родного, устроил праздник, предоставил слово, и Одиссей рассказал в нескольких песнях «Одиссеи» все свои приключения. Рассказывал долго, его вежливо выслушали, – в общем, всячески уважили. Предложили жениться на Навсикае, и она сама этого хотела. Ан нет! Он как верный муж своей Пенелопы и после семи лет с нимфами отказался. Так ему предоставили транспорт, можно сказать – яхту, и отправили к жене, которую одолевали женихи. Видите, какие прекрасные люди живут на Корфу: всем рады, всех готовы напоить, накормить, только приплывайте, прилетайте, приезжайте… И я думаю, Одиссей уехал с Корфу потому, что направлялся на свой остров Итаку. Если бы ему нужно было в Тюмень или Абакан, полагаю, он бы очень подумал над местным предложением.

Как же здесь вкусно! Порекомендовали мне один ресторан в маленьком городе Кассиопи. Сказали, что лучшего мяса на острове не найти, чем в ресторанчике с легко запоминающимся названием «Трилогия». Сказали, что хозяин ресторана – настоящий кудесник, фанат своего дела и выдающийся знаток греческих вин, о которых, как мне стало ясно здесь, разговор особый. Я позвонил в ресторан, чтобы заказать столик, так как заведение известное и требует бронировать всё заранее. Трубку взял, судя по всему, хозяин. Он был любезен, рад, спросил, из какой я страны, поинтересовался, откуда я знаю про заведение. Я сказал, что мне его рекомендовали друзья. Это его тоже обрадовало. А потом я спросил, есть ли у него в меню клефтико. И не такое, как делают здесь – из баранины, а настоящее, из козлиного мяса. Тут же голос хозяина изменился, он сказал, что и без козлятины у него прекрасное меню, что козлиное клефтико я могу отведать на материке, что материк рядом, а мест у него сегодня свободных нет. Обидчивый попался кудесник и фанат своего дела. Но ничего, мы заказали-таки столик – другим голосом – и прибыли в заведение. Ресторан действительно был переполнен, в основном пожилыми англичанами. Хозяин со всеми разговаривал, всем радовался. И нам был рад, не зная, что я – тот самый любитель козлятины, которому он отказал. Лет пятидесяти пяти – шестидесяти, с лысиной, с улыбчивым подвижным лицом, чем-то похожий на Луи де Фюнеса, но только худощавый и не маленький, а среднего роста, но с такими же блестящими глазами, которыми он беспрерывно подмигивал, причём за вечер я насчитал вариантов двадцать подмигиваний, означающих разное. Он посоветовал, что нужно попробовать, а что отведать непременно. Какое-то время раздумывал, особым образом подмигнул, ушёл и принёс бутылку вина. Нёс он её почтительно. По тому, как он её держал в руках, было ясно, что он хочет предложить нам что-то очень любимое… Вино действительно прекрасное. Я бы и хотел сравнить его с французскими или испанскими аналогами, но не могу. Красное, тёмное, но не тяжёлое и не тягучее, изумительного цвета и букета. А название его очень греческое, мифологическое и очень подходящее для вина: «Лабиринт». Должен сказать, Лабиринт этот хорош и из него не хочется выходить. А Минотавр в Лабиринте тебя не поджидает, хотя и подали нам к вину прекрасную говядину. О! Какая была говядина! Тушёная двое суток в особой печи и при лишь хозяину известной температуре… Маленькие мешочки из теста с креветками – казалось бы, обычный салат, но заправленный соусом, который вспоминается наутро, и хочется именно этого вкуса… Запечённый перец, фаршированный сыром, какие-то маленькие закуски, традиционные, но прошедшие через руки повара и приобретшие особенные черты и оттенки… Розмарин, который здесь обладает мощнейшим ароматом, другие неизвестные мне травы, оливковое масло, которое хочется просто пить… Запахи, запахи… Ветер, пролетевший через оливковые рощи, который сменяется ветром, что пролетел над морем и потёрся о скалы… Вино, яркие, простые и непростые вкусы… Вечер, лёгкое опьянение от всего этого и от вина конечно – вот что такое ужин на Корфу. Во время такой трапезы смешно вспоминать о гастрономических экспериментах и лабораторных опытах модных ресторанов Москвы, Питера или украшенных мишленовскими звёздами знаменитых заведений холодных городов типа Копенгагена.

Ошеломлённый и восторженный, счастливый и впечатлённый ужином, я признался хозяину в том, что это именно я звонил ему и спрашивал про клефтико, что я виноват, но меня можно простить, потому что прежде я в его ресторане не был, меню не знал, а клефтико знаю по посещению Кипра и некоторых других островов. Я немедленно был прощён, а хозяин был настолько тронут – к тому же, обходя гостей, он выпил с ними да и со мной немало ципуро из собственных подвалов, – что пообещал лично для меня приготовить настоящее клефтико, но только ему для этого нужно сплавать на материк и купить хорошего чистого козлёнка, потому что нужной козлятины на Корфу не найти. Я подумал, что это широкий жест и громкие слова выпившего островитянина, которые всё-таки склонны к хвастовству и браваде… Но хозяин прищурил один глаз, подмигнув секунд на семь-восемь, задумался и сказал, чтобы я приезжал через четыре дня, в девять часов вечера: к этому времени он сплавает на материк (до материка всего 6–7 километров через пролив, просто это звучит громко – сплавать на материк), найдёт нужного козла и приготовит мне клефтико, которого у него в меню нет.

Он сделал как обещал. Мы даже не созванивались предварительно. Мы просто приехали в назначенный день к назначенным девяти часам. Хозяин не сразу вышел нас встречать, хотя видел, что мы подъехали. А поздороваться подошёл как бы между делом. Он был деловит и таинственен. Он, разумеется, ждал моего вопроса насчёт козла, чтобы изобразить недоумение и возмущение: мол, как я могу сомневаться. Но я тоже тот ещё артист. Я сел как ни в чём не бывало за стол и даже уткнулся в меню. А он только этого и ждал. Он, конечно же, готовился к исполнению своей симфонии. И симфония ему удалась. Клефтико подали нам, не дождавшись нашего заказа. К нему он принёс бутылку «Лабиринта», но только гораздо более старого урожая, в красном сургуче, и Лабиринт этот был, должен вам сказать, куда более сложным и запутанным своими открывающимися вкусами и ароматом. Подав блюдо, которое внешне ничем не напоминало клефтико, которое я едал на Кипре, он удалился и издалека, как ребёнок, поглядывал, как я его ем и что со мной происходит. Поверьте, я постарался наполнить его творческое сердце радостью успеха. Здесь главное было не переборщить и дать хоть и заметные, но не чрезмерные выражения лица. Нужно было показать удивление, внимательное изучение вкуса еды, которая попала в рот, потом восторг, а потом – высокое наслаждение. Я всё это на своём лице изобразил. Сделать это было мне легко и просто, и не благодаря многолетнему сценическому опыту и тренированности лица, а только потому, что лгать не пришлось. Вкусно было фантастически! Так что Одиссея, Ясона и прочих аргонавтов я понимаю. Если кому-то посчастливится побывать в здешних местах, думаю, с конца мая по октябрь вы сможете посетить названное мной заведение и увидеть этого хорошего человека на его рабочем месте. Будьте улыбчивы, открыты, просты, забудьте о том, что много знаете о еде, будьте настроены на хорошее и обязательно голодны… Тогда вам будет рад хозяин, а вы получите большое гастрономическое и человеческое удовольствие. (Уверяю вас, он знать не знает о том, что я это пишу, и скидки в ресторане мне никто не предлагал.)

Но это я описал замечательный и знаменитый на острове ресторан. В таком каждый день есть не будешь, да и не надо… Главное здесь – быстро разобраться, где и что есть. Можно же побывать на Корфу и подумать, что всё, что я здесь описываю, не про это место. Проще всего ходить в забегаловки возле многолюдных пляжей, есть сомнительного качества гамбургеры и картошку фри – вот тебе и греческая еда. Или питаться там, где поедают привычную им еду весьма малобюджетные туристы из Италии, которые приплывают сюда с южной точки итальянского каблука на паромах всего за шесть часов. Приплывают сразу в плавках и со своими трескучими мотороллерами. Ведут они себя здесь тоже трескуче, не без высокомерия по отношению к грекам. Ну а греки для них готовят соответственно. На Корфу нужно есть в тавернах, которые, если местные поймут тебя как человека не поверхностного и с уважением относящегося к месту, куда ты прибыл, тебе порекомендуют, объяснят, как туда проехать, и даже скажут, как зовут хозяина и что в той или иной таверне стоит заказать. В этом случае вас ждёт простая и вкусная еда. На вашем столе обязательно окажется садзыки, который на Корфу вкуснее, чем на других островах, а это просто местный йогурт с мелко порезанным огурцом и чесноком. Пока ждёшь свой заказ, садзыки и свежайший белый хлеб, а также совсем лёгкое домашнее белое вино, а ещё оливковое масло – это лучшее, что только можно вообразить… Тут важно не перестараться: это так вкусно, что заказ может в вас просто не поместиться. Здесь обязательно нужно есть осьминога. Его подают либо варёным, но уже охлаждённым и в маринаде, либо готовят на гриле. Осьминог есть в репертуаре любой таверны. Он – блюдо обычное, к нему относятся без пиетета, поэтому и готовят очень вкусно. Кальмары на гриле или во фритюре можно брать смело – их тоже здесь готовят почти в любом месте хорошо, не пересушивают и не недожаривают. Мусака, стифадо, сардины, гаврос – всем этим можно заполнять стол, особенно если вы пришли большой компанией, и весело всё таскать друг у друга из тарелок. Мидии – обязательно! Мидии здесь роскошны! И в каждой таверне их готовят чуть-чуть по-разному. Там чуть более кислое вино, в котором их варят, в другом месте – чуть больше чеснока, в третьем – ещё какая-нибудь деталь. И вино, вино, вино.

Здесь и именно здесь процветает жизнерадостная простота еды, вся эта еда летняя, яркая своими вкусами, свежайшая, и ты понимаешь, что всё это нужно есть и пить только здесь. Это вино нужно пить здесь и никуда не везти, потому что в наших широтах оно будет кислым и блёклым. После здешних мидий на мидии в наших заведениях даже не захочется смотреть. А осьминог за то время, пока его довезут до наших поваров, сильно подорожает, потеряет нежность, и даже присоски на его щупальцах утратят розоватый аппетитный оттенок, который украшает здесь осьминога, как румянец – щёки здорового и жизнерадостного человека.

4 августа

Послезавтра нужно будет покинуть Корфу. А завтра – собирать вещи, чемоданы. С какой радостью и ощущением, что впереди так много всего, мы распаковывали чемоданы три недели назад! Как ехали покупать маску, ласты, с каким интересом разглядывали в первый раз окрестности, заходили в магазины поинтересоваться, какие тут продукты, напитки, цены, дивились забавным греческим надписям… Были бледные, незагорелые, но впереди ощущалось много времени и летней неги… А завтра нужно будет собирать чемодан. Ласты, которые здесь купили, и маску с собой не повезём.

Корфу прекрасен! Ещё несколько недель назад я и представить себе не мог, что какой-то кусочек древней суши, покрытый оливковыми деревьями, вдруг станет дорогим и любимым. Поездка сюда была в известной мере неожиданной, а выбор Корфу случайным. Очень порекомендовали и позвали добрые друзья, которые любят Корфу и лето проводят только здесь. Многие годы. Я даже подумывал, что, возможно, мои друзья утратили былую лёгкость, азарт и некую прыть. Ездят на Корфу как на свою дачу и ничего не хотят другого видеть, не хотят поэкспериментировать… Мне думалось: как же можно в столь огромном, столь разнообразном мире остановиться на одной географической точке, в сравнительно небольшом водном пространстве Средиземного моря. Со мной такого никогда не случится, думал я… Ан нет! Случилось! Вот сижу сейчас, пишу это и понимаю, что ничего другого я не хочу. Не хочу другого моря, не хочу другого ветра, другого зноя… Другого лета.

На прошлой неделе ездили в маленький монастырь, который находится на западном побережье острова. С северо-восточной части ехали не более часа по очень извилистой, но разнообразной и красивой дороге. Проехали даже какую-то почти равнину, находясь посреди которой сложно представить, что неподалёку, а точнее – вокруг, в какую сторону ни пойди, – везде море. Монастырь, куда мы поехали, совсем не туристический. Туристических монастырей, если это монастыри, и не бывает. «Туристический монастырь» – звучит дико. Но на Корфу довольно много известных и знаменитых святынь и монастырей, открытых для посещения, и куда ежедневно приезжает, приходит много людей. Тот же монастырь, в который мы съездили, не такой. Его и найти трудно. К нему ведёт дорога, которая краем осыпается в море, по которой страшно ехать даже на небольшом автомобиле. А зимой и осенью, в штормовую погоду, эту дорогу вообще нельзя использовать, потому что волны накрывают её и подтачивают. Догадаться, что по окончании этой дороги будет монастырь, довольно сложно, потому что, когда спускаешься к морю и нужно повернуть, сначала ты встречаешь нудистский пляж, и как-то совсем не верится, что где-то тут можно найти дорогу к монастырю. Дорога к монастырю через нудистский пляж – задача не из лёгких.

Монастырь старый – XIV века. Он ютится на скале, зависая над морем. Дорога утыкается в монастырь, и дальше ей просто некуда идти… За последние десятилетия монастырь сильно пострадал от землетрясения, был почти уничтожен селем, едва не сгорел во время недавних лесных пожаров. Там живёт и несёт своё послушание один-единственный монах Даниил. Ему 42 года. Он родился в Германии, но грек по крови. Уже одиннадцать лет, в одиночку и с помощью прихожан и паломников, которая случается нерегулярно, он восстанавливает и содержит монастырь, церковь и небольшую территорию. Он хранит мощи и святыни, находится в беспрерывном и неустанном труде. То, что мы видели, так красиво и кажется таким вечным и незыблемым, что и представить нельзя те руины и запустение, которые некогда взвалил себе на плечи совсем ещё молодой человек. Этот монастырь известен тем, что в нём проживает много кошек. Кошек приютило прежнее поколение монахов, чтобы те оберегали монастырь от змей, которыми местные скалы кишмя кишат. Кошки по монастырю ходят свободно и везде. И хоть без следов не обходится, но ни запаха, ни грязи нет. Зато у каждого животного есть имя, и Даниил их всех знает… в морду. У него две собаки: овчарка Ира и болонка Мира. Ира сидит на цепи, потому что так любит людей, а особенно детей, которые не часто заглядывают в монастырь, что может напугать своей бурной радостью не только ребёнка, но и взрослого, а детей, как сказал Даниил, она от избытка чувств роняет. Мира, наоборот, детей не любит и вообще страдает мизантропией. Характер её, как было сказано, испортился после укуса змеи, от которого она чуть не погибла. Ещё у Даниила есть куры, утки и даже несколько павлинов. Кроликов он не держит, они и так в избытке бегают в местных рощах. Ещё он говорил про целое ежиное семейство… Он приходили к нему, ели кошачью еду, чувствовали себя вполне уместными и даже глава семейства получил – или получила – имя. Все, кто живёт на территории монастыря, получают от Даниила имена. Ему больше не с кем общаться.

Мы поехали в монастырь с друзьями, которые давно и хорошо знают Даниила, много ему помогали и помогают и даже переписываются с ним по электронной почте. Так вот, друзья взяли с собой гостинцы. Что за гостинцы? Целый мешок кошачьего корма: понятное дело – для котов и кошек, недорогая колбаса для собак… Даниилу же мои друзья привезли кофе, коробку сладостей на меду и конфеты. Сказали, кофе и сладости – единственное, что Даниил позволяет себе из удовольствий. Несколько лет назад он ещё покуривал сигаретки, но смог отказаться от этой слабости. Если бы вы видели, как он нам был рад! Он обрадовался кофе так… Мне трудно сравнивать эту радость с нашими взрослыми радостями. Но больше всего он был рад нам. Сказал, что за весь год его посетили не более ста человек. Паломников было мало. Случайных и неслучайных гостей тоже. Он нам всё показал, всё рассказал, пустил в церковь, где мы совершенно свободно, без его присмотра могли всё осмотреть и потрогать. Радостно вынес нам мощи, отпустил грехи, подарил им самим собранный и засушенный среди икон пахучий горный чай.

Мы сидели с ним под навесом, любовались невероятной красоты закатным солнцем и морем, а также видом на самую живописную, по утверждению Лоренса Даррелла, бухту острова. Быстро темнело. И вроде бы надо было уезжать, но Даниил не хотел нас отпускать. Не в том смысле, что показывал нам всем своим видом, что не хочет, чтобы мы уезжали… А попросту просил нас ещё посидеть и всё повторял, мол, как здорово, как прекрасно, что мы к нему заехали, как хорошо с нами и как грустно ему бывает одному.

Друзья мне показывали фотографию, которую снял зимой кто-то из оказавшихся во время грозы и зимнего шторма в монастыре. На фото молнии, которые одновременно бьют в море. Молний много. Видна мощная стихия, и, кажется, слышен грохот грома. Тёмное, грозное небо, какое сейчас, во время летнего штиля и зноя, даже представить себе сложно. И среди всего этого худенький, среднего роста человек с густыми чёрными волосами и чёрной же густой, но не длинной бородой, в чёрных длинных своих одеждах… Стоит с молитвой и защищает свой храм, свою обитель, землю…

Уезжали из монастыря притихшие, улыбающиеся, счастливые. Было совсем темно, Даниил долго ещё стоял у ворот в свете фонаря и смотрел нам вслед.

Счастлив этот человек или не счастлив, я не знаю. Очевидно, он живёт очень трудно, в постоянных заботах, которые кому-то могут показаться мелочью, а для него, в стенах маленького монастыря, они огромны. Совсем молодой ещё человек, с блестящими большими чёрными глазами. Добрыми и постоянно улыбающимися. В этих глазах видно, что у человека нет сомнений в том, что он делает то, что должен, и будет продолжать по мере сил. И ещё в этих глазах нет никаких сомнений в людях, которые к нему пришли. Ни тени сомнения. Несмотря на то, что его монастырь и обворовывали, и даже грабили… Он верит людям, которых видит, верит в людей и верит в человека. Про его веру в Бога я даже не говорю.

Послезавтра нужно будет покинуть Корфу. Улетим к нашему прекрасному, прохладному северному морю. Балтика, Балтика! Ты – для осени и зимы. Ты даришь иногда прекрасные летние деньки и даже довольно бодрое купание. Но это именно редкие подарки. Мы от тебя никуда не денемся, осень и прохлада. Куда б ни уезжали в тепло, мы вернёмся. Но здесь, на Корфу, я даже монетку в море бросать не буду. Я знаю, что вернусь сюда и без этого ритуала. Я понимаю, что не хочу другого лета. Теперь нужно только вернуться, успокоиться и поработать… Поработать, потрудиться, чтобы снова иметь возможность получить лето, которое я хочу и которое люблю.

8 августа

Вернулись с Корфу домой. В Калининграде сегодня +35 °C. И хоть для Прибалтики это необычно и не очень комфортно, после обволакивающей, звонкой и пышащей ароматами средиземноморской жары местный липкий зной всё равно приятен. Это как подарок… как помощь в постепенном переходе от летнего отдыха к грядущим будням.

В ночь перед отъездом с Корфу долго лежал в одиночестве на террасе. Глядел в небо. Чувствовал, как медленно остывают белые шершавые камни террасы, от которых поначалу шли тёплые сухие волны, подогревая меня снизу, а потом камень сравнялся температурой с ночным воздухом, который прохладным назвать не могу, хотя и горячим он точно не был.

Я лежал и смотрел в небо. Везде на террасе погасил свет и разглядывал звёзды. Луна в эту ночь была неяркая. Зато звёзд было…