Помоги проекту - поделись книгой:
БЕСТСЕЛЛЕРЫ ГОЛЛИВУДА
Айзек Азимов
* * *
Эта книга продолжает популярную серию «БЕСТСЕЛЛЕРЫ ГОЛЛИВУДА», в которую вошли получившие мировую известность лучшие произведения в жанрах детектив, фантастика, мистика, приключения, авантюрный и любовный роман, одновременно ставшие литературной основой либо созданные по мотивам самых популярных кино- и видеофильмов.
Айзек Азимов
Продолжение
ГЛАВА ШЕСТАЯ
РЕШЕНИЕ
После этого вопроса Моррисон поднялся.» Он чувствовал, что не совсем уверенно стоит на ногах — возможно, от водки или от общей напряженности, или же от этого последнего откровения, о котором лишь догадывался. Он потопал немного ногами, как бы проверяя их прочность, затем не спеша прошелся по комнате.
Глядя прямо в лицо Барановой, он хрипло произнес:
— Вы можете уменьшить кролика, и с ним может ничего не произойти. Но разве до вас не доходит, что мозг человека — это самая сложная из всех известных субстанций. И там, где другие примитивные системы выживают, человеческий мозг чаще всего гибнет?
— Доходит, — бесстрастно заметила Баранова, — но наши исследования показали, что минимизация не оказывает ни малейшего влияния на внутренние процессы, происходящие в подвергаемом уменьшению объекте. Теоретически, даже на человеческий мозг она не оказывает пагубного воздействия.
— Теоретически! — передразнил ее презрительно Моррисон. — Как можно было, опираясь только на теорию, проводить эксперимент на Шапирове, интеллекте, который вы, кажется, так высоко ценили? Но, потерпев неудачу на нем, при такой невосполнимой для вас утрате, просто безумие предлагать провести подобный эксперимент на мне. Вы что, за счет меня хотите восполнить свои потери? Так ведь со мной произойдет то же самое. И поэтому я не могу согласиться.
Дежнев возразил ему:
—- Не говорите чепухи. Никакое это не безумие. Мы все делали правильно. Вся вина лежит на Шапирове.
— В какой-то мере, да, — поддержала его Баранова. — Шапиров был весьма эксцентричен. Я знаю, что у вас его называли «Crazy Peter», и это недалеко от истины. Он был одержим экспериментом по минимизации. Говорил, что старость не за горами, и поэтому он вовсе не собирается уподобиться Моисею, достигшему земли обетованной, но так на нее и не ступившему.
— Но ведь можно было запретить ему делать это.
— Кому? Мне? Я запрещу Шапирову? И вы это серьезно?
— Ну не вы, так правительство. Если уж Советский Союз так дорожит этой минимизацией...
— Шапиров грозился вовсе прекратить работу над проектом, если не сделаем так, как он хочет, и мы уступили ему. Да и у правительства теперь не такие длинные руки, как раньше, когда оно расправлялось с неугодными учеными. После всего, что было, оно теперь прислушивается к мнению мировой общественности, так же, впрочем, как и ваше правительство. Такова цена международного сотрудничества. Не мне судить: хорошо это или плохо. Короче говоря, кончилось тем, что Шапирова минимизировали.
— Абсолютное безумие, — пробормотал Моррисон.
— Не совсем, — возразила Баранова, — мы выполнили все предосторожности. Несмотря на то, что каждый эксперимент по минимизации стоит огромных денег (а от этого всегда бросает в дрожь членов Центрального Координационного Комитета), мы настояли на его постепенном проведении. Дважды мы подвергали минимизации шимпанзе и дважды возвращали их в нормальное состояние, не отмечая при этом никаких изменений: и когда наблюдали за их поведением, и когда расшифровывали показания энцефалографа.
— Шимпанзе — это все же не человек, — заметил Моррисон.
— Нам это тоже известно, — помрачнела Баранова. — И тем не менее, следующий эксперимент мы провели на человеке. Нашелся доброволец. Юрий Конев, если говорить прямо.
— Я вынужден был пойти на это, — заметил Конев. — Именно я доказывал, что мозг не пострадает. Я нейрофизик и поэтому выполнял в данном проекте все необходимые расчеты. Не мог же я просить кого-то еще рисковать здравомыслием при моих расчетах и моей уверенности. Жизнь — это одно. Мы все ее потеряем рано или поздно. А здравый смысл — совсем другое.
— Какие мы храбрые, — прошептала Калныня, разглядывая свои ногти, — поступок настоящего советского человека.
Ее рот скривился, и на лице появилось что-то вроде усмешки.
Глядя в упор на Моррисона, Конев проговорил:
— Да, я — советский гражданин, но пошел на это не из патриотических соображений. Мне кажется, в данном случае они даже не совсем уместны. Я сделал это из соображений порядочности и научной этики. Я был уверен в своих расчетах, но чего стоит такая уверенность, если я не готов испытать ее результаты на себе? В этом заключалось для меня еще и нечто больше. После того, как минимизацию навечно занесут в книгу истории, меня назовут первым человеком, подвергшимся ее воздействию. Это затмит даже подвиги моего великого прадеда-генерала, воевавшего против немецких фашистов во время Великой Отечественной войны. Я прославлюсь. И вовсе не из тщеславия, а лишь потому, что я считаю мирные завоевания в науке всегда превыше любых военных побед.
Баранова прервала его:
— Ладно, отложим речи об идеалах и поговорим лучше о фактах. Так вот, мы подвергали Юрия минимизации дважды. В первый раз уменьшили его в два раза и затем вернули в обычное состояние. Потом мы довели его до размеров мыши и снова успешно вернули в норму.
— И после этого взялись за Шапирова? — спросил Моррисон.
— Да, следующим стал Шапиров. Он был к тому времени уже трудно управляем. Отстаивал до хрипоты право быть первым минимизированным человеком. После первого рискованного опыта на Коневе едва удалось уговорить его дождаться следующей, уже более основательной попытки. Позже он стал просто невыносим. Он не просто настаивал уменьшить его, но припугнул, что бросит работу над проектом и вообще каким-нибудь образом постарается покинуть страну и возобновить свои исследования по минимизации за границей, если мы не минимизируем его до гораздо меньших размеров, чем Конева. У нас не было выбора. Представляете, вы, называясь ученым-нейрофизиком, устоите перед такой возможностью?
— Да. Устою. Запросто. Я отказываюсь...
Баранова все же не хотела сдаваться:
— Но у нас ваше программное обеспечение! Ваша драгоценная программа! Она у вас была с собой, когда вас доставили сюда. На борту будет компьютер такой же модели, как и в вашей лаборатории. И отправимся мы туда ненадолго. Мы все подвергаемся такой же опасности, как и вы. Вы произведете свой анализ при помощи компьютера, зафиксируете cвои сенсационные открытия, после этого нас сразу же деминимизируют, и ваша миссия на этом закончится! Скажите, что вы поможете нам! Скажите же, что вы согласны!
Моррисон, сжав кулаки, упрямо повторил:
— Я не помогу вам. Я не согласен.
Баранова печально вздохнула:
— Сожалею, Альберт, но такой ответ нас устраивает. Мы не принимаем его...
Моррисон снова ощутил участившееся сердцебиение. Ситуация стала напоминать откровенное столкновение их позиций и характеров. Он вовсе не был уверен, что сумеет противостоять женщине, которая, несмотря на кажущуюся мягкость, была прочнее легированной стали. Более того, за нею сейчас стояла вся мощь советского аппарата. Он же был один.
Однако сам бросился вперед с отчаянием погибающего:
— Я уверен, вы понимаете, что все это не более чем раздутая романтическая фантазия. Откуда вам известно о взаимосвязи между постоянной Планка и скоростью света? Все, чем вы располагаете, — это утверждения Шапирова. А вы уверены в их правильности? Он знакомил вас с деталями? Представлял доказательства? Обоснования? Математический анализ... Это всего лишь голословные утверждения, своего рода размышления. Не правда ли?
Моррисон вовсю старался, чтобы его аргументы звучали убедительно. В любом случае, если бы Шапиров сообщил им нечто уникальное, они не стали бы теперь предпринимать эту авантюру с копанием в его мозгах. Он отдышался, приготовившись услышать ответ.
Бросив взгляд на Конева, Баранова ответила как бы нехотя:
— Мы продолжаем следовать принятым на себя обязательствам, говорить прямо и откровенно. У нас нет ничего, кроме нескольких высказываний Шапирова, как вы и сами догадались. Он обожал держать свои мысли при себе до тех пор, пока у него не появится полное представление о чем-либо. И тогда уж он обрушивал на нас поток информации со всеми выкладками. В этом отношении Шапиров был даже ребячлив. Возможно, из-за своей эксцентричности — или гениальности... Или из-за того и другого.
— Так как же, при всем этом, вы беретесь утверждать, что его предположение имеет под собой какие-то основания?
— Если академик Шапиров говорил: «Чувствую, что здесь будет так й так», то его предположения обычно всегда подтверждались.
— Сомневаюсь. Так уж и всегда?
— Почти всегда.
— А, «почти»... Может, это и есть как раз тот самый случай?
— Я готова и это допустить. Может, это и так...
— Кроме того, даже если его предположение и имеет под собой основания, где уверенность в том, что оно не было локализовано именно в разрушенной части мозга?
— Да, и это звучит убедительно.
— Или же... Мысли его находятся в нетронутом состоянии, но где гарантия, что мне удастся их интерпретировать?
— И это тоже возможно.
— Следовательно, дело обстоит таким образом: во-первых, предположение Шапирова может оказаться просто ошибочным, во-вторых, оно может оказаться вне пределов досягаемости, или же, наконец, мне удастся его интерпретировать. С учетом всего этого, каковы наши шансы? И неужели нам следует подвергать свою жизнь опасности, будучи заранее обреченными на неудачу?
— Если подойти ко всему, сказанному вами, объективно, — ответила Баранова, — то, действительно, шансы очень незначительны. Но если же мы не предпримем вообще ничего, не подвергая себя риску, то шансы наши будут равняться нулю. Голому нулю. Если же рискнем и пойдем на эксперимент, то шансов на успех тоже немного... Но это все же не ноль. При сложившихся обстоятельствах надо рисковать. Даже при единственном утешении — мизерной надежде на успех.
— Что касается меня, — не сдавался Моррисон, - то я считаю: риск слишком велик, а шансы на успех слишком малы.
Баранова положила руку на плечо Моррисона:
— Уверена, это не окончательное ваше решение.
— А я уверен в обратном.
— Подумайте хорошенько. Подумайте, что это значит для Советского Союза. Подумайте о пользе для вашей собственной страны, которая будет вам потом признательна. Подумайте о глобальной науке и о вашей собственной славе и репутации. Все говорит «за». «Против» — только ваши страхи. Они, конечно, понятны, но все великие достижения в этой жизни происходили через преодоление страха.
— Ваши размышления не изменят моего решения.
— В любом случае, вы еще можете подумать до утра. А это — целых пятнадцать часов. Но большего мы вам предоставить не можем. Балансировать между страхами и надеждами и не решаться на риск можно всю жизнь, а нам, к сожалению, дорога каждая минута.
Бедняга Шапиров в коме может протянуть еще лет десять, но где уверенность, что нужные нам идеи продержатся в уцелевшей части его мозга?
— Я не могу и не хочу брать на себя решение ваших проблем.
Баранова будто не слышала его. Она продолжала увещевать своим неизменно ласковым голосом:
— Мы сейчас не будем вас больше уговаривать. Вы расслабитесь, пообедаете. Если хотите, можете посмотреть наши головизионные программы, полистать наши книги, подумать, поспать... Аркадий проводит вас до отеля. И если у вас возникнут еще какие-нибудь вопросы, он на них тут же ответит.
Моррисон кивнул.
— Но, помните, Альберт, завтра утром мы ждем вашего решения.
— Можете получить его и сейчас. Оно не изменится.
— Так не пойдет. Вы должны будете сказать, что последуете с нами и поможете нам. Подумайте, как вам прийти к такому решению — а вы должны к нему прийти... И всем нам будет легче, если вы сделаете это добровольно и с радостью...
Обед прошел в покое и размышлениях, но Моррисон обнаружил, что не наелся, да и аппетит у него пропал. Дежнев, казалось, наоборот, никогда не страдал отсутствием аппетита. Его компаньон энергично поглощал пищу, непрестанно при этом балагуря.
Героем всех баек был его отец. Дежнев наслаждался тем, что может пересказывать их перед новым слушателем.
Моррисон рассеянно улыбнулся одной или двум его шуткам, но не от того, что оценил их, а просто в «ударных» моментах Дежнев срывался на крик.
Их обслуживала Валерия Палерон, накрывавшая на стол и во время завтрака. Выходило, что она здесь работала целый день: или за дополнительную плату, или таков был ее график. Каждый раз, подходя к столику, она бросала на Дежнева сердитые взгляды (равнодушно отметил про себя Моррисон), возможно, потому, что не одобряла его историй, которые отдавали неуважением к советскому режиму.
Не особенно вдохновляли Моррисона и собственные мысли. Теперь, когда он, казалось, решился и нашел возможность выбраться из Грота, из Малграда и вообще из Союза, он испытывал даже некоторое разочарование, что не увидит и не узнает продолжения событий. Он вдруг непроизвольно поймал себя на мыслях о минимизации, ее использовании для доказательства его собственных теорий, о победе над этими ограниченными дураками, которые наконец-то отстали от него.
Он вдруг понял, что из всех аргументов Барановой его тронул только личностный. Все ссылки на великие цели науки, на пользу для человечества или только для русских, все это пустая риторика. Для него имело значение только его собственное место в науке. Все его помыслы были только об этом.
Когда официантка вновь проходила мимо их столика, он решился спросить:
— Сколько же времени вы проводите на работе, девушка?
Официантка окинула его недобрым взглядом:
— Да вот, приходится торчать здесь до тех пор, пока такие великие графья, как вы, не позволят покинуть заведение.
— Не спешите, — проговорил Дежнев, опустошая стакан. Его речь стала слащавой, а лицо раскраснелось. — Мне так нравится товарищ официантка, что, кажется, мог бы сидеть здесь столько, сколько Волга будет течь, только бы ее лицезреть.
— Глаза б мои вас не видели, — пробормотала Палерон.
Моррисон, наполнив стакан Дежнева, поинтересовался:
— Что вы думаете о мадам Барановой?
Дежнев, посмотрев осоловело на стакан, решил пока до него не дотрагиваться. Пытаясь придать голосу серьезность, он проговорил слегка заплетающимся языком:
— Не хватает звезд с неба, как говорят, но отличный админис... министратор. Жесткая, быстро принимает решения и совершенно неподку... подкупная. Прямо гвоздь в заднице, я бы сказал. Если администратор непод... дьявольски честен, то это слишком усложняет жизнь в мелочах. Шапиров боготворит ее, а она считает его неподкуп... нет, непостижи... нет, непостижимым. Вот.
Моррисон не совсем понял последнее слово:
— Вы имеете в виду, что он всегда прав?
— Именно. Если он намекнул, что знает, как удешевить процесс минимизации, то она уже уверена в окончательном результате. Так же, впрочем, как и Юрий Конев. Это еще один из боготворителей. Но в мозг Шапирова вас посылает именно Бара... Баранова. Так или иначе, но она добьется своего. У нее есть различные способы. Что касается Юрия, этого маленького сопляка, он — единственный настоящий ученый в группе. И блестящий ученый,
Дежнев важно кивнул и осторожно маленькими глотками стал вливать в себя очередную порцию.
Поделиться книгой: