Ограбить Императора

Чекисты разошлись по квартире и привычно, как это проделывали не однажды, принялись обстукивать стены. Красноармейцы дежурили у дверей. Василий Большаков прошелся по комнатам. Подле одной из стен, завешанных множеством фотографий в рамках, он остановился. В центре экспозиции располагалась фотография сурового вида генерала от инфантерии. По обе стороны от него тоже генеральские чины, видно, сыновья – один генерал-лейтенант, а другой генерал-майор. В аккуратной россыпи на стене висели прочие фотографии военных, уже не в столь значимых чинах: от поручика до полковника. И только где-то сбоку, едва ли не стыдливо, была помещена фотография немолодого человека с петлицами тайного советника. Хозяин квартиры принадлежал к семье потомственных военных, где традиции почитали. Вот только вряд ли отставному поручику удастся затмить славу своих боевитых предков.

Снисходительно усмехаясь, Левашов посматривал на чекистов, заглядывающих в каждый угол квартиры, и подливал себе водочки, неизменно закусывая ее огурчиком.

– Впечатляет? – неожиданно спросил он. И, не дожидаясь ответа, сказал: – Меня тоже… Позвольте представиться, – щелкнул он каблуками, – его сиятельство граф Левашов, поручик лейб-гвардии Измайловского полка, восьмое поколение военных Левашовых. Мой славный предок служил в гвардии еще при матушке Екатерине Великой… Хотя кому это нынче интересно, кроме нас с вами, не так ли? У Советской власти нынче другие приоритеты, ее, кроме Карла Маркса с революционным манифестом, ничего более не интересует. А может, хотите выпить? Вот так, по-простому, без всяких там хлебосолов, с огурчиками и селедочкой…

Большаков хотел процедить в ответ едкое, но тут его взгляд натолкнулся на темно-серый саквояж, тот самый, который он еще вчера передавал Элеоноре, с приметной царапиной подле застежек.

– Что это за саквояж? – спросил он глухим голосом, узнав в поручике того самого хлыща, с которым Элеонора выходила из ресторана под руку.

– Ах, это, – отмахнулся отставной поручик. – Дама одна принесла на хранение.

– Откройте!

– Не обессудьте, не могу, – неожиданно твердым голосом произнес граф Левашов. – Что мое – ради бога, делайте все, что хотите, но только не это.

– Открывай, кому сказано! – сделал шаг вперед Большаков, невольно ухватившись за маузер.

Проследив взглядом за его рукой, отставной поручик равнодушно произнес:

– Насколько я понимаю, вы хотите меня убить. Что ж, извольте, только прошу вас, стреляйте сразу в сердце, – ткнул он себя пальцем в грудь, – чтобы я не мучился. Вы даже не представляете, как мне все это обрыдло!

– Белоусов, – обратился Большаков к рябому чекисту, заглянувшему в комнату. – Взять саквояж!

Поручик поднялся и взял в руки саквояж.

– Господа, вам придется меня убить, но саквояж я вам не отдам. Неужели вы не понимаете, что мне передала его дама. Я поклялся честью офицера, что сохраню его.

– Мы не такие сентиментальные, – процедил Большаков. – Чего стоишь? Забрать у него саквояж!

Сделав решительный шаг, Белоусов остановился – прямо на него смотрело черное око взведенного револьвера.

– А ведь я пальну, – просто произнес Левашов. – Мне не впервой. Только тронь!

– Без глупостей, – произнес, холодея, Большаков. Пьяный хуже ненормального, расстреляет всю обойму и даже не икнет. – Убери пистолет.

Раздался громкий оружейный выстрел, наполнив комнату темным пороховым дымом, и Левашов дернулся, будто бы от сильного удара. Из ослабевших рук вывалился саквояж, звякнув металлическим содержимым, и неловко завалился на пузатый кожаный бок. Поручик сделал неловкий шажок, затем еще один столь же крохотный и тихим голосом проговорил:

– Никогда не думал, что она такая тяжелая… а ведь всего-то несколько граммов.

Его колени надломились сухими хворостинами, и поручик, грустно улыбнувшись каким-то своим невеселым мыслям, упал на пол.

Женщина громко вскрикнула. Крякнул сидевший неподвижно мужчина.

– Кто тебе принес саквояж? – подскочил к упавшему поручику Большаков. – Кто?! – тряс он его за плечи.

Губы поручика едва раздвинулись, и он прошептал:

– Подурить хотел… Скучно жить.

– Кто это?! Ее имя!

В какой-то момент лицо Левашова прояснилось, даже смерть, прятавшаяся у него внутри, как будто бы смутившись, отошла в сторонку.

– Кто она тебе?! Что у тебя с ней было?!

– Хочешь знать правду… Ты ее не получишь, – тихо и отчетливо произнес граф Левашов. – Пошел прочь… Дай помереть спокойно.

Его голова вдруг дернулась, тело напряглось, но через секунду поручик испустил последнее дыхание.

– Все, отошел. Жаль, не допросили как следует, – изрек стоявший рядом красноармеец. – Наверняка из той банды, что обысками занималась. Говорят, там баба какая-то еще была… Что теперь с ним?

– А что с ним делать? Теперь он никуда не денется, пускай полежит пока… Поторопился ты малость, братец, – укорил чекист рябого красноармейца.

– А вдруг бы пальнул? – растерянно произнес боец.

– Ладно, уже ничего не поделаешь… Белоусов, сейчас писать будешь.

– Хорошо, – устроился чекист за столом, раскрыв толстую тетрадь в коричневом кожаном переплете.

– К нему кто-нибудь приходил? – спросил Большаков у женщины.

– Молодые люди приходили, – поспешно заговорила она. – Кто такие, не знаю, они ведь не представляются.

– Дамы у него были?

– Приходила одна барышня, вся видная из себя такая. На актрису похожа.

– Ясно… Понятые, – Василий поднял саквояж и поставил его на стол рядом с недопитой бутылкой, – подойдите сюда.

Женщина, вздохнув, уверенно подошла к столу. Мужчина, боязливо протиснувшись между двумя чекистами, встал рядом с ней. Выглядел он виновато, словно ощущал ответственность за происходящее.

– Сейчас перед вами мы откроем саквояж. Все, что вы увидите, будет занесено в протокол. – Щелкнув замками саквояжа, Большаков широко распахнул его. Сверху лежала темно-зеленая рубашка. Он отложил ее в сторону. Под ней еще одна, синего цвета, изрядно помятая. – Однако наш покойничек любил одеваться, – заметил Василий, продолжая осмотр. Подняв брюки, он почувствовал под материей какое-то уплотнение. Сунув руку в карман, вытащил два билета с сопроводительной бумагой. Первый билет был на Левашова Константина Ивановича, а второй на Феклу Ильиничну Абросимову. – Наш покойничек, оказывается, завтра уезжать собирался. И куда же это интересно? Ага, в Ивангород, поближе к границе… Не довелось бедняге. – Под брюками вдруг показались знакомые коробочки, приодетые в бархатную кожу. – А теперь прошу внимания, товарищи понятые. И смотрите сюда. – Василий открыл первую коробку, небольшую, всего-то в пол-ладони шириной. – Жемчужное ожерелье… Длина нитки сорок сантиметров. – Достал следующую коробочку: – Брошь длиной восемь сантиметров с двенадцатью камнями темно-зеленого цвета. Предположительно изумруды…

Обыск в квартире занял четыре часа.

– Что делать с этим саквояжем? – спросил Белоусов у Большакова.

– Отнесем товарищу Урицкому. Он сам знает, что с этим делать. Машина у входа?

– Да.

– Думаю, что он сейчас на Гороховой, – бросил Большаков и, подняв саквояж, направился к двери.

Моисей Урицкий действительно оказался в своем кабинете.

– Как прошел обыск?

– Удачно. Вот, – поставил Василий на стол саквояж. – Тот самый саквояж с драгоценностями Фаберже. Хотел вывезти с собой за границу. Искали в одном месте, а он вот где объявился.

– Значит, нашелся… А я было подумал… Что ж, очень хорошо. Опять вы оказались на высоте. – Щелкнув замками саквояжа, он широко распахнул его. Открывая коробочки, Урицкий долго рассматривал содержимое, перебирал драгоценности пальцами. Наконец захлопнув саквояж, протянул: – Впечатляет. Давайте положим драгоценности в сейф, а там решим, что с ними делать. Нужно будет посоветоваться с товарищами. А вы молодец, товарищ Большаков, хорошо поработали.

Открыв утренний выпуск «Известий Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов», Урицкий невольно нахмурился: на первой же странице, рядом с декретом об отмене частной собственности на недвижимость в городах, был опубликован расстрельный список из двадцати двух фамилий, где под шестнадцатым номером значился Владимир Перельцвейг, бывший студент и модный городской поэт. А ниже было напечатано сообщение о том, что заложники расстреляны в ответ на убийство правыми эсерами большевика, рабочего Путиловского завода Громуши Петра Сергеевича.

Урицкий тотчас поднял телефонную трубку и потребовал, чтобы его соединили с Большаковым.

– Что там у вас происходит? – едва ли не срываясь на крик, спросил он.

– Я вас не совсем понимаю, о чем вы, Моисей Соломонович? – услышал председатель ЧК удивленный голос Большакова.

– А я вот о чем, почему о расстреле заложников я узнаю не от вас лично, а из газет?

– Ах, вот вы о чем… Я еще не успел доложить, а потом, ведь вы сами поставили подпись под этим списком. Это наша реакция на убийство еще одного коммуниста. По нашим данным, его убили правые эсеры.

– Как был убит этот рабочий?

– Его нашли с пробитой головой в подворотне.

– А вы уверены, что это заговор правых эсеров, а не обычная бытовая драка, какая случается на улице? Вам может показаться странным, но я лично знаю этого рабочего и удивляюсь, почему ему не проломили голову раньше. Он был весьма задиристым малым, особенно когда бывал нетрезвым. Если человек ищет на свою голову неприятности, рано или поздно он их обязательно находит. Разве было какое-то расследование? Был суд? Заложников просто расстреляли, без какого-то бы то ни было судебного разбирательства. Вот что я вам скажу, Василий: отныне каждый расстрел вы должны будете согласовывать лично со мной. Каждого заложника! Слышите, каждого! И чтобы никакого самоуправства!

– Да, товарищ Урицкий.

Председатель петроградской ЧК в сердцах швырнул трубку. Что за практика такая – брать в заложники представителей интеллигенции, буржуазии, морить их подолгу в тюрьмах и терпеливо дожидаться случая, когда в пьяной драке большевики проломают друг другу голову, чтобы потом всех задержанных интеллигентов и аристократов пустить в расход?

Моисей Урицкий почувствовал, что разволновался всерьез. Некоторых из расстрелянных он знал лично, о других просто слышал, вот только никак не предполагал, что через какой-то год вынужден будет считать их не только идейными противниками, но и врагами установившейся власти.

Трескуче прозвенел телефонный звонок. Председатель петроградской ЧК поднял трубку и громко произнес:

– Урицкий на проводе!

– Ты за это поплатишься, злодей! – яростно выкрикнул кто-то в телефонную трубку. – Все твои расстрельные списки тебе еще боком выйдут.

Ответить Урицкий не успел – в трубку ударили короткие гудки. Моисей Соломонович прокрутил дважды ручку и, услышав мягкий женский голос, попросил:

– С кем это вы меня соединили?

– Звонили из здания Совета народных депутатов, – произнес растерянный голос. А что-нибудь не так, товарищ Урицкий?

– Ничего, – буркнул Моисей Соломонович, – сам разберусь, – и положил трубку.

Вновь зазвонил телефон.

– Слушаю, – произнес Урицкий.

– Это ЧК? – послышался вкрадчивый голос.

– Именно так.

– Я по поводу Карла Фаберже, ювелира. Хотел вам сообщить, что в его сейфе находятся семь чемоданов драгоценностей. А этот факт он от властей тщательно скрывает.

– Вы уверены в этом?

– Как же мне не быть в этом уверенным, если я работаю у него в «Товариществе».

– А какой ваш интерес?

– Я хотел бы получить вознаграждение за свою информацию.

– Назовите свое имя.

– Главный бухгалтер товарищества Отто Бауэр.

– Мы будем иметь в виду. – Урицкий положил трубку.

В комнату неслышно вошел секретарь.

– Товарищ Урицкий, вы попросили вызвать вам машину, – и, заметив некоторую растерянность председателя ЧК, добавил: – Вы собирались в Министерство иностранных дел.

– Да, действительно, хорошо, что напомнили, а то просто вылетело из головы. Замотался тут совсем. Сейчас спускаюсь.

Секретарь вышел так же неслышно, как и вошел. Моисей Урицкий вытащил из стола папку, на которой большими буквами было написано «ДЕЛО ФАБЕРЖЕ», взял чистый листок и убористо написал: «Саквояж с драгоценностями Карла Фаберже отнес в Министерство иностранных дел. У Карла Фаберже осталось еще семь чемоданов с ювелирными изделиями. Проверить!» Положив листок в папку, он крепко завязал ее тесемками. Достав из-под стола серый саквояж, открыл его, вытащил алмазное колье, два изумрудных браслета, хмыкнул, полюбовавшись игрой света, и, открыв сейф, положил украшения на верхнюю полку.

На нервный звонок дверь открыла встревоженная Элеонора.

– Господи, напугал, – прижала она руки к груди. – Что-нибудь случилось?

– Случилось, – хмуро обронил Большаков и, слегка отстранив женщину, прошел в комнату. – Не ждала?

– Мы с тобой договорились встретиться завтра, – растерянно произнесла Элеонора.

– Завтра, говоришь, – зло процедил Василий. – А сегодня ты собиралась съезжать из Петрограда со своим хахалем. Как его там? Его сиятельство Левашов, так, что ли? Или я чего-то путаю?

Побледневшая Элеонора буравила Василия строгим взглядом.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – холодно произнесла она.

– Ты меня что, за дурня деревенского держишь? – выкрикнул Большаков. – А это тогда что, по-твоему? – швырнул он на стол два билета. – Они на твое имя и на этого Левашова.

Лицо Элеоноры болезненно дрогнуло. В какой-то момент Василию показалось, что она не выдержит и заголосит в голос по-бабьи. Но нет, дворянская кровь победила. Она сильнее сжала губы и твердым голосом спросила:

– Что с ним?

– На пулю напоролся… А ты что думаешь, мы смотреть будем, когда под носом револьверами размахивают? А про бриллиантики, что я тебе добыл, ты уже не спрашиваешь? Думала прихватить сокровища и с хахалем за границу смыться, а вот не вышло!