Облом. Последняя битва маршала Жукова

• посол Советского Союза в Югославии Фирюбин.

Первый заместитель начальника ГРУ Мамсуров умер в 1968 году (к тому времени он стал генерал-полковником). А через два года военная судьба меня, молодого офицерика, швырнула в Разведывательный отдел штаба Приволжского военного округа, то есть в структуру ГРУ. Здесь Мамсурова знали и помнили многие. Было от кого узнать то, о чем в газетах не писали.

В дальнейшем мне выпало служить в центральном аппарате ГРУ Структура подчинения здесь — сродни пирамиде Хеопса. Я — у основания, а у самой вершины — заместитель начальника Генерального штаба генерал армии Штеменко. Понятно, что генерал армии Штеменко даже не догадывался о моем существовании — слишком разными были высоты полета, зато у меня была возможность узнать о генерале армии Штеменко то, о чем было не принято сообщать даже в самых правдивых воспоминаниях.

Мне довелось работать под дипломатическим прикрытием. На головокружительных высотах советской дипломатии восседал заместитель министра иностранных дел товарищ Фирюбин Николай Павлович. Тот самый. Совершенно очевидно, что и ему незачем было знать о моем существовании, зато у меня была возможность задавать вопросы знающим людям о том, как товарищ Фирюбин взлетел на те высоты.

Мой непосредственный начальник, шеф женевской резидентуры ГРУ, не только в свое время хорошо знал Штеменко и Мамсурова, но был непосредственным участником событий 1957 года, о которых пойдет речь в этой книге. А по прикрытию моим прямым начальником была Миронова Зоя Васильевна, постоянный представитель СССР при Европейском отделении ООН и других международных организациях в Женеве. Понятно, она — посол, а я всего лишь атташе, однако Постоянное представительство Советского Союза при Европейском отделении ООН — структура достаточно компактная. Выполняя поручения посла, отчитываясь о проделанной работе, можно было иногда под настроение задать вопрос о героическом прошлом.

Должен заметить, что людям свойственно рассказывать о тех своих приключениях, которые имели для них счастливый конец. Возможность задавать вопросы у меня была, этой возможностью я пользовался широко, но осторожно. Малые кусочки информации сложились в четкую картину.

В начале нового тысячелетия были опубликованы некоторые секретные документы из советских архивов, касающиеся событий 1957 года. Эта новая информация легла на старую, не разрушая ее, но усиливая четкость и яркость. Восстанавливая прошлое из мелких осколков, словно разбитую римскую амфору, я позволил себе включить в повествование диалоги, которые никогда и нигде не были зафиксированы. Но это не игра фантазии, а попытка заполнить те пустоты, для которых не удалось найти недостающих мелких черепков. Если в мозаике отсутствует один кусочек, то зная, что находится вокруг пустого места, можно без труда сообразить, чего тут не хватает. Так я и поступил.

Эти диалоги — не то, что произносили участники событий, но что, по моему мнению, они могли произносить в той или иной ситуации.

Вовсе не уверен, что мне удалось докопаться до самых глубин. Я сделал все, что мог, пусть придут другие и сделают лучше.

ПРОЛОГ

Раздевайтесь, — она ослепительно улыбнулась и отвела каштановую прядку за розовое ушко.

— Совсем?

— До трусов.

Заместитель начальника Главного разведывательного управления Генерального штаба Вооруженных сил СССР Герой Советского Союза генерал-лейтенант Мамсуров Хаджи-Умар Джиорович повиновался.

В кремлевскую поликлинику его вызвали внезапно. Он пытался отодвинуть время приема, сославшись на занятость, но получил четкое разъяснение. Из Прикарпатского военного округа, в котором генерал Мамсуров совсем недавно был командующим 38-й армией, в Москву поступили все его медицинские документы. Ни растяпы-лекари во Львове, ни врачи в Москве ничего подозрительного не нашли. Но в столице нашей Родины взошло заграничное светило, которое проверило прошлогодние рентгеновские снимки высшего руководства Советского Союза, и то, что не заметили доморощенные эскулапы, не ускользнуло от цепкого заграничного взгляда. Потому генерал-лейтенанту прибыть надлежало немедленно — светило не ждет, может закатиться за горизонт.

Понятно, государственные дела важнее здоровья какого-то генерал-лейтенанта, однако с таким диагнозом все равно долго не живут. Потому генерал-лейтенанту лучше государственные дела отодвинуть на денек-другой. Надо срочно принимать меры, пока не все потеряно.

Прибыл генерал-лейтенант в указанный срок по указанному адресу, оценил обстановку. Осмелюсь доложить, что поликлиника, в которую он попал, решительно на лечебное учреждение не похожа — она скорее напоминает роскошный санаторий или оранжерею в особняке Саввы Морозова, одного из самых богатых людей России начала XX века. Тут тишина, покой, роскошные мягкие ковры, в которых утопает нога. Тут цветные витражи и волшебный сад тропических растений. Тут никакой толкотни, никаких очередей. До того удобно: не вы ждете вызова к врачу, а врач дожидается вашего прибытия.

Указала разбитная сестричка, куда повесить генеральский мундир, а куда брюки с широченными двойными лампасами, и скрылась за дверью.

В этот самый момент через другую дверь вошло светило — небольшой плотный, лысый человек.

Поднял первый зам начальника ГРУ генерал-лейтенант Мамсуров глаза на доктора, осел.

Перед ним спокойно стоял и внимательно его разглядывал Первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза товарищ Хрущёв Никита Сергеевич.

Весь в белом.

Если вы решили сломить волю сильного человека, то наука, именуемая агентурной психологией, рекомендует для начала крепко его пугануть. Желательно, чтобы угроза была реальной, ощутимой, смертельной. Еще неплохо бы в последний момент, когда человек немного свыкся с одной угрозой, вдруг поставить его перед новой, совершенно неожиданной бедой. Тоже смертельной.

И тут же с ним побеседовать.

Не мешает перед серьезным разговором человека еще и раздеть — если не полностью, то хотя бы до трусов. Одно дело — высокий, стройный, мускулистый, широкоплечий, черноволосый с проседью моложавый красавец генерал-лейтенант в строгом, на сталинский вкус скроенном кителе со стоячим воротником, в золотых погонах, с «Золотой Звездой» Героя Советского Союза на груди, с планкой орденов, среди которых три ордена Ленина, четыре ордена Красного Знамени, орден Кутузова 1-й степени и орден Суворова 2-й степени. И совсем другое — тот же человек, но без золотых погон и лампасов, без «Золотой Звезды» и стоячего воротника, в жалких синих трусах до колена перед самым высоким начальником нашей великой Родины.

Я вовсе не уверен, что Первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза товарищ Хрущёв Никита Сергеевич когда-либо изучал агентурную психологию, но у меня нет сомнений в том, что иногда на него снисходило озарение, и в такие моменты он психологию людскую чувствовал всем своим существом. Нутром.

Каким-то особым звериным чутьем Никита ощущал, что встреча генерала Мамсурова в кремлевской поликлинике должна быть организована именно так, и никак иначе. Хрущёв был абсолютно уверен, что звонить Мамсурову должна жизнерадостная хохотушка. О смертельной болезни она должна глупо и радостно щебетать: вот, мол, товарищ генерал, какая напасть на вас обрушилась, мужчина вы в самом расцвете сил, кто бы мог подумать...

А встречать генерала Мамсурова в роскошном приемном покое, в понимании Хрущёва, должна особа несколько иного плана — задумчивая, молчаливая, обольстительная сестричка с загадочной улыбкой развратной Джоконды в самых уголках губ. Чтобы всем видом своим напомнить о радостях жизни, которая для генерала так внезапно и печально обрывается: ты, генерал, через пару месяцев, а то и недель, сдохнешь, мы же все останемся жить.

Именно так все и было обставлено. Было и щебетание телефонное, была и сестричка в накрахмаленном до хруста халатике, под которым угадывалось отсутствие юбки и кофточки. Она упорхнула, а перед генералом возник Хрущёв. Он долго разглядывал стоявшего в трусах генерала, а затем решительно указал на белый табурет:

— Садитесь.

Это было нечто среднее между приглашением и приказом. Любой начальник, будь то командир экипажа из трех человек или Верховный главнокомандующий, которому подчинены миллионы людей, перед тем, как отдать приказ, обязан оценить обстановку: будут ли подчиненные этот приказ выполнять? Если есть хоть малейшая вероятность неподчинения, от отдачи приказа следует воздержаться.

Уверен, что выполнят, — командуй!

Не уверен — молчи! Тяни время, хитри, ищи другие методы воздействия, ибо нет ничего более жуткого и жалкого, чем сцена неподчинения командиру. Если не подчинились один раз, больше не будут подчиняться никогда.

Хрущёв понимал: генералу, оказавшемуся в столь странном положении, нестерпимо хочется сжаться в комок, прикрыть свои телеса хотя бы руками.

Если бы дело происходило на черноморском пляже, то все выглядело бы иначе. И руки, и грудь, и плечи генеральские силой налиты, ноги стройные, как у жеребца арабского, на животе — кубики мышц вместо обычного генеральского пузечка. Не стыдно было бы Мамсурову в трусах на пляже мячик гонять перед дамами любой степени надменности.

Но тут не пляж черноморский. И не перед дамами он, вот в чем разница.

Сесть — значит сократить зримую часть обнаженного тела.

Сесть — значит немного загородиться столом.

Потому приказ сесть был для генерала если не спасением, то облегчением. Ему самому неудержимо хотелось сесть. И, получив нечто среднее между приглашением и приказом, он сел.

Это была двойная психологическая победа Хрущёва.

Первое: генерал повинуется.

Второе: этот могучий человечище больше не возвышается над толстеньким как колобок Хрущёвым.

Ни Мамсуров, ни Хрущёв в тот момент о психологических эффектах не думали. Просто Хрущёв почувствовал себя еще более уверенно. Мамсуров — еще менее.

— Рассказывайте, товарищ генерал.

— Что рассказывать?

— Все.

— Все?

— Расскажите что-нибудь такое, чего я не знаю... Впрочем, я все знаю. Там у вас в ГРУ какой-то центр особый учредили. А со мной не посоветовались. Забыли, или как?

Самое главное в этой ситуации — даже намеком не выдать источник своего знания и его границы.

Ситуация для генерала Мамсурова невероятная: о Центре особого назначения ГРУ кроме него знали только создатели этого Центра — Маршал Советского Союза Жуков и начальник ГРУ генерал-полковник Штеменко. Ни первому, ни второму болтать об этом нет никакого резона, никакой выгоды. Дело подсудное. Дело расстрельное. При товарище Сталине за такие фокусы пускали в расход, даже не вникая в детали. Как мог Хрущёв узнать про Центр особого назначения ГРУ? Никак не мог! Не мог, и все тут! Но знает! Он все знает!

Что делать генералу в ситуации, когда его прижали к стенке как крысу лопатой? Рвануть в коридор? В синих трусах?

Мысль о том, что он попался, на мгновение даже вызвала у Мамсурова какое-то облегчение. Вспомнил генерал о смертельном диагнозе. Сообразил: нет никакого диагноза. Это была ловушка. Его завлекли в мышеловку. Генерал здоров. Но разве вторая беда легче первой? Если Хрущёв обставил встречу так тщательно, то наверняка за дверью ждет команда дюжих санитаров со смирительной рубахой наготове.

Вот была бы картиночка: в роскошный коридор кремлевской поликлиники выскакивает некто в трусах и несется к выходу. Тут санитарам даже и предварительных инструкций не нужно. Ясно без инструкций: переутомился. Таких простынями вяжут.

Уж санитары навалятся на странного клиента в трусах, который бегает там, где в трусах бегать не принято.

Уж санитары свое дело крепко знают.

Уж санитары соответствующий укол в задницу вмажут.

Дальше у Хрущёва веер возможностей. Самое простое — тут же и убить Мамсурова. Медицинские убийства — самые простые.

Представил генерал шприц в руках разбитной сестрички, одетой в накрахмаленный до хруста халатик. Понял, что в любом случае его из этой золотой клетки просто так не выпустят. Тут выбор простой: или он сдается и переходит на сторону Хрущёва, или диагноз о смертельной, невероятно быстро прогрессирующей болезни подтвердится. Дней десять он еще будет биться в бреду и корчиться в судорогах в этих сверкающих белизной палатах, не узнавая окружающих.

— Никита Сергеевич, позвольте штаны надеть.

Это — белый флаг капитуляции.

— Одевайтесь, генерал. И расскажите мне все с самого начала.

— С самого?

— Слушаю.

— История эта, Никита Сергеевич, началась на XX съезде КПСС...

ГЛАВА 1

1

Во всей мировой истории невозможно найти событие, равное по своей подлости XX съезду КПСС.

Идею съезда можно выразить в четырех словах: во всем виноват Сталин.

Выходило, что ни в чем не виноват Ленин, который на немецкие деньги разлагал русскую армию, незаконно захватил власть в стране, распустил русскую армию накануне победы в Первой мировой войне и сдал страну на милость кайзеру.

Выходило, что ни в чем не виноваты большевики, разогнавшие Учредительное собрание, делегаты которого были выбраны народом страны, чтобы определить ее будущее после падения монархии.

Выходило, что ни в чем не виноват Свердлов, подписавший приказ о физическом истреблении казачества.

Выходило, что ни в чем не виноваты Тухачевский, Блюхер, Уборевич, Якир и целая свора им подобных,

которые свое правление открыто и печатно называли оккупацией, которые истребили миллионы граждан своей страны, не желавших жить под властью оккупантов.

Выходило, что и самые верные сталинцы ни в чем не виноваты. Палач Москвы и Украины Никита Хрущёв просто выполнял приказы. Что он мог сделать, если Сталин приказал?

И все члены Политбюро просто выполняли приказы Сталина. И все члены ЦК. И министры. И маршалы. И генералы. И чекисты. И прокуроры. И судьи. И вертухаи.

Они ничего не знали. Они ни о чем не догадывались. Они подчинялись.

Сидел в зале XX съезда и бил в ладоши заместитель председателя Совета Министров СССР, министр среднего машиностроения, член ЦК КПСС дважды Герой Социалистического Труда лауреат Сталинской премии первой степени генерал-лейтенант Завенягин Ав-раамий Павлович, бывший начальник НорильЛАГа, бывший заместитель главы НКВД. Выходит, и Авраа-мий Палыч тоже ничего не знал про лагеря. Выходит, он тоже даже не догадывался об их существовании.

И сидел в том зале Герой Социалистического Труда доктор технических наук генерал-лейтенант (впоследствии генерал армии, профессор, лауреат и прочая и прочая) Комаровский Александр Николаевич, наш великий военный строитель. «Советская военная энциклопедия» (М.: Воениздат, 1977. В восьми томах. Т. 4. С. 260) сообщает, что был товарищ Комаровский начальником Главпромстроя СССР. Эта информация — образец топорной фальсификации: большие начальники, сочинявшие статьи для энциклопедии, в пышном титуле товарища Комаровского пропустили три буквы.

Уточняю: Комаровский Александр Николаевич, был начальником Главпромстроя МВД СССР. А до того — начальником Главпромстроя НКВД СССР и Главнефтеспецстроя НКВД СССР. Великий строитель товарищ Комаровский рыл каналы, возводил Куйбышевскую ГЭС, вознес в небеса Московский университет, во время войны воздвиг Челябинский металлургический комбинат, после войны возглавлял строительство объектов атомной промышленности. Выходит, что и товарищ Комаровский, и его начальник товарищ Завенягин не знал, кто у них в котлованах копошится и откуда в возглавляемых ими организациях появляется рабсила. Выходит, товарищ Комаровский не догадывался, на чьих костях он возводил гиганты социалистической индустрии.

И сидел в том зале Герой Социалистического Труда член ЦК со времен Ленина, член Политбюро с 1935 года товарищ Микоян Анастас Иванович. Во времена индустриализации он руководил продажей проклятым капиталистам сокровищ Эрмитажа по заведомо заниженным ценам. В 1934 году на XVII съезде Коммунистической партии он поставил рекорд: в коротком докладе упомянул товарища Сталина 41 раз, сопроводив великое имя соответствующими эпитетами. Во времена Очищения товарищ Микоян неоднократно просил товарища Сталина увеличить лимиты на расстрелы; например, 22 сентября 1937 года он направил Сталину запрос на повышение нормы расстрелов для Армении на 700 человек. Товарищ Ежов предложил товарищу Сталину для товарища Микояна лимитов не жалеть, вместо 700 человек разрешить дополнительный отстрел 1500 врагов народа.

Товарищ Сталин был щедрым. Разрешил.

И вот товарищ Микоян сидит на заседании XX съезда и с возмущением слушает речь товарища Хрущёва о временах сталинизма. Сам товарищ Хрущёв тоже неоднократно просил товарища Сталина не жадничать и лимиты на расстрелы увеличить. Товарищ Микоян потрясен докладом товарища Хрущёва. Товарищ Микоян взбешен сталинским произволом и беззаконием.

И сидели на том съезде знатные тюремщики и великие советские ученые, заслуженные палачи и лауреаты Сталинских премий по литературе. Воем негодования они встречали всё новые и новые разоблачения Хрущёва — словно и они тоже ничего не знали, словно и они об этом впервые услышали только через три года после смерти Сталина, словно только XX съезд КПСС им глаза открыл.

Я всегда говорил и повторю еще много раз: коммунисты были дураками и преступниками. На XX съезде заседали те, кто уничтожил миллионы людей во время коллективизации, те, кто организовал вывоз хлеба за границу, когда народ собственной страны ел лягушек и мышей, те, кто командовал миллионами рабов на великих стройках социализма, те, кто на войне гнал на убой штрафные батальоны, и те, кто в своих бессмертных творениях все это воспел.

И вот эти люди, правившие великой страной, на съезде вели себя так, словно их умственное развитие было на уровне деревенского дурачка, который по улицам верхом на палочке скачет, который ничего не знает, ничего не помнит, ни о чем не догадывается. Делегаты XX съезда КПСС вели себя так, как однажды повел себя гадивший в уголке осмелевший командарм Якир. Когда Сталин оказывался рядом, Якир объявлял себя верным сталинским слугой, но, улыбаясь Сталину, готовил его свержение. Когда Сталина рядом не было, Якир вычеркивал его имя из праздничного приказа. Попав в подвалы известного заведения, Якир написал письмо Сталину: «Я умру со словами любви к Вам». На этом письме Сталин начертал резолюцию: «Подлец и проститутка».

Именно так вели себя делегаты XX съезда КПСС — как подлецы и проститутки. Осознав, что никто их не контролирует, они принялись поносить имя Сталина. На предыдущих съездах все они Сталина любили, а теперь вдруг выяснилось, что все они Сталина осуждали. И даже ненавидели. И даже боролись против Сталина, сохраняя в душе верность светлым ленинским идеалам.

XX съезд КПСС напоминал процесс массового ссучивания воров на строительстве Беломорского канала — только там, на канале, голодом, холодом, морозом и непосильными нормами чекисты загоняли в смерть десятки тысяч людей, и выживал только тот, кто ссучился, тот, кто стал агитатором, активистом, туфтовым ударником. На XX съезде КПСС произошло добровольное ссучивание сталинской номенклатуры.

Но если бы случилось чудо, если бы Сталин вдруг восстал из мертвых и вошел в зал, где заседали участники съезда, то эти «разоблачители» разом бросились бы целовать его сапоги. Им не привыкать: ведь это их языками был создан культ личности. Куда повеет ветер, туда все они разом и повернутся.

При Ленине — ленинцы.

При Троцком — троцкисты.

При Сталине — сталинцы-антитроцкисты

При Хрущёве — хрущёвцы-антисталинцы.

При Брежневе — брежневцы-антихрущёвцы, то есть снова сталинцы, только не настоящие, а опереточные, туфтовые, как ссученные ударники.

И вовсе не потому все они после XX съезда КПСС чуть ослабили гайки, что были добрее Сталина, а потому, что понимали: без Сталина им не удержать в клетке народы Советского Союза и социалистического лагеря.

2

XX съезд КПСС — это самое представительное в истории сборище подлецов и проституток. Дурман того зловонного съезда до сих пор мутит голову нашему народу и другим народам мира. Вред того съезда в том, что не были разоблачены марксизм, троцкизм, ленинизм, социализм и коммунизм — вместо этого всю вину свалили на Сталина, все пороки системы приписали одному человеку.

XX съезд КПСС — это сборище фальсификаторов истории. Со времен того съезда вся наша пропаганда заговорила о сталинских лагерях, но наши «разоблачители» почему-то ничего не говорили о лагерях ленинских, троцкистских, свердловских, зиновьевских, каменевских, рыковских, бухаринских. Со времен того съезда заговорили агитаторы о сталинской жестокости, о сталинских застенках, как будто ленинского садизма и не было вовсе.

Как постановил XX съезд КПСС, так мы и живем до сих пор. И вот вам пример. В 1997 году в Москве Международный фонд «Демократия» выпустил сборник документов «Лубянка. ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ. 1917-1960» (составители А. И. Кокурин и Н. В. Петров). Сборник потрясающий. Но предисловие потрясает больше текстов самих документов. Составители сборника сообщили, что некоторые документы по карательным органам за период 1934-1960 год рассекречены и доступны исследователям, но документы за 1917-1933 год остаются секретными и исследователям недоступны. То, что происходило в 1940-х, 1950-х и 1960-х годах, пожалуйста, изучайте, но то, что было за десятки лет до этого периода, изучать нельзя.

И что же это за разделительный барьер такой? Почему документы начиная с 1934 года частично открыты, а все, что было раньше, за десятком печатей? Причина проста. Нам говорят: во всем виноват Сталин, вот подтверждения. Это он, злодей, всем заправлял и всеми командовал.

Начиная с конца тридцатых годов Сталин действительно всем заправлял и командовал. Вот нам и открыли подтверждения: любуйтесь. Но до этого периода власть Сталина не была всеобъемлющей. И если открыть более ранние документы, то вскроется, что были и помимо Сталина злодеи, причем такие, которым Сталин по уровню зверства не годился даже в подмастерья.