Помоги проекту - поделись книгой:
Татьяна Бирюкова
МОСКВИЧИ И МОСКВИЧКИ
Истории старого города
Предисловие
Среди русских пословиц есть такая: «С родной стороны и ворона мила». В ней заключена добрая мысль об отечестве, о местности, в которой случилось человеку родиться или жить.
Будучи москвичкой с самых первых своих дней, не могу быть равнодушной к судьбе моего города. Более всего интересуюсь буднями его обывателей в те времена, когда древнюю столицу величали многозначно: Москва-матушка, Православная столица, Белокаменная, Златоглавая, Царелюбивая, Словоохотливая, Хлебосольная.
Говаривали, что «Москва из книг сложена». И, живя в нашем городе, не переворачивать прочитанные страницы «везде и всюду» (дома, в библиотеке, в аудиториях, в транспорте) — просто невозможно. Мой любимый приют для такого занятия — залы Исторической библиотеки (ГПИБ).
Фонды дореволюционных книг и периодических изданий стали для меня источником к написанию многих газетных и журнальных статей, также — и книги «В Москве-матушке при царе-батюшке», вышедшей в 2007 году (с авторскими графическими рисунками).
Новую работу не стоит считать продолжением предыдущей: она вполне самостоятельна и дополняет первую. Очерки между собой почти не связаны, и потому книгу можно читать с любого места: с начала, с середины, выборочно.
Замечательный художник Павел Дмитриевич Корин (1892–1967) известен монументальными полотнами, изображающими людей, весьма заметных в истории Москвы: Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьму Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Несколько его работ легли в основу мозаичного украшения свода московской метростанции «Комсомольская-кольцевая».
В середине XX века Корин написал картину с названием «Русь уходящая», в которой заключена мысль о грусти по безвозвратно утерянным дореволюционным ценностям. Он представил целый ряд россиян старого времени, имевших особой силы дух и нравственные устои.
К нашему веку из тех «уходящих» людей уже никого в живых не осталось. Но вспоминать о них, об их складе ума, об отношении к жизни никак не надоедает. Даже временами очень хочется, как в театре, приподнять пыльный занавес и заглянуть туда, где только что ходили, о чем-то судили-рядили, хохотали, безобразничали или, после нарушения добрых моральных традиций, спешили замаливать грехи.
С уничтожением в грамматике долго служивших при письме букв «Ять», «Фита» или «I» (прописная — с точечкой наверху), с отменой изучения в школах Закона Божьего жизнь русского человека в корне изменилась. Как будто были отпилены все ножки у столов или убраны державшие устоявшийся мир «три кита». Многое перешло в разряд «ненужного хлама», было выброшено на помойку.
Любителя найти что-то «новенькое в стареньком» не так просто испугать трудностями. Именно он направит свои стопы к той библиотеке, которая имеет дореволюционные фонды, где есть подшивки с чудесными листами прессы и книги без современных иллюстраций с режущими глаз пестрыми красками. Хорошо, что «Москва любит запасец», как говаривали москвичи. Для торговцев же, бюрократов и… библиотекарей подходила (и раньше, и теперь) другая поговорка: «Захотят булавок — будут у наших лавок». Так вот за этими старыми «булавками» (равно — историческими материалами) я уже не одно десятилетие приезжаю в «Историчку».
Газеты и журналы, безусловно — кладезь «архивного исторического факта». Как в речёвке: «Утром в газете — вечером в куплете», если что-то крупное или малозаметное, но важное, случалось в Москве, корреспондент тут же об этом писал: дата и детали события здесь были самые правильные. Они попадали сюда оперативно вослед тому, что произошло.
Жаль, что под этими словами в книге, выпущенной в 1912 году, подпись не стояла. Этот москвич, как и другие жители города давних лет, перешел из того «коринского» разряда
Насколько по составу населения велика была Златоглавая до революции, можно судить поданным 1912 года. Тогда в ней проживало 1 617 157 человек: 879 381 мужчин и 737 776 женщин. С приезжими было больше. Например, район Хитровской площади представлял собой место сосредоточения огромного количества приехавших на заработки бескровных «новых москвичей». Например, только в одном Ляпинском ночлежном доме, находившемся на Хитровке, с 1 января по 27 октября 1892 года перебывало ночлежников до 240,6 тысяч человек. Иногда число «квартирантов» доходило до 1,3 тысяч в сутки. Но при заражении москвичей в страшную эпидемию тифа городской санитарной комиссией было указано, чтобы число ночлежников не превышало количества коек. Поэтому с первых чисел марта того же года ежедневный прием снизился вдвое, лишь в редкие дни в хитровском приюте принималось более 800 человек. А ночлежных домов, помимо Ляпинского, здесь было несколько. Эти цифры даю как справку к статьям о хитрованцах и для того, чтобы представить, насколько притягательным магнитом для рабочих рук являлась с давних пор наша столица.
Полагаю, что люди, родившиеся в Москве, прибывшие сюда на проживание в силу разных причин или отмеченные памятными знаками, а также каким-то образом промелькнувшие в документальной хронике, имеют право на воспоминание. Даже те, что делали ошибки в жизни, своей судьбой переплетались с добропорядочными обывателями, давали им поводы для пересудов. А так как многие факторы влияли на жизнь всего города, то и такой материал в назидание будущим поколениям и в решение их проблем не хотелось бы откладывать в сторону. Может, грабли, которые постоянно ждут одних и тех же ног, можно было бы убрать.
Особое место в книге дано теме московской проституции, которая по количеству вовлеченных в нее жителей значительно превосходила санкт-петербургскую. И, конечно, другую — иногороднюю. Система надзора за пороком была введена в нашем городе в 1889 году.
До закрытия публичных домов в Москве официально считалось, что уличные проститутки стекались только в одно место — на Тверскую улицу, бывшую единственной большой в городе. Но в последующие годы полиция и обыватели уже наблюдали, что таким контингентом стали переполняться: Сретенка, Чистые пруды, проезды бульваров от Мясницкого до Страстного монастыря. Особенно — Тверские бульвар и улица, которые кишмя кишели армией «живого товара» с обычными своими спутниками — сутенерами. Для раскладки «мухи — налево, котлеты — направо» было предложено отдать проституткам в зимнее время после 9 часов вечера бульвары и скверы, одновременно закрывая вход на них после этого часа для учащейся молодежи. А летом, когда места отдыха переполнялись прогуливавшимися москвичами, проституток через калитки в зоны отдыха сторожа не пускали бы, а им давался бы доступ в рестораны, кофейни и почему-то на скейтинги (то есть катки с асфальтовым или деревянным покрытием для катания на роликовых коньках). В то время боролись не с проститутками, а с тем злом, что они несли в общество (нравственное разложение, распространение заразы). Практически целый раздел книги касается женских проблем и порядка в семьях.
Без происшествий и развлечений в крупном городе не обойтись. Досуг москвичей в их жизни имел не последнее место.
А если
В книге даю много скобок — в объяснение забытых ситуаций и понятий, также и перевод старых мер в современные. Для иллюстраций статей старалась выбрать в дореволюционных изданиях наиболее уникальные.
Даты в тексте представлены по старому стилю, то есть — по Юлианскому календарю. При переводе их на современный стиль надо помнить, что к числам XVIII века надо прибавить 11, XIX века — 12, а начала XX века — 13.
Об ушедших людях, пожалуй, лучше всех сказал В. А. Жуковский (1783–1852):
Буду рада, если мой труд вызовет некоторое удивление к «новинкам-сюжетам» из прошлого у москвичей всех возрастов.
Часть первая
Народная память
Достопамятности
Петр Первый говаривал: «Пусть только живет Россия верою и благочестием». Многое о России узнают, приезжая в гости к москвичам.
Сравнить Москву с каким-либо другим городом на планете совершенно невозможно: Москва уникальна по внешнему убранству и по обычаям жителей, ее населяющих. Иностранцам панорама нашего города представлялась как сплошной лес церквей и необыкновенных других красивейших сооружений.
Преобразования советского времени, конечно, нанесли Москве значительный урон. Однако они не смогли до основания разрушить то, что создавалось веками перед началом 70-летней безрассудной вакханалии. Теперь же усилиями столичных властей, реставраторов, благотворителей, энтузиастов ведется восстановление утраченных памятников и украшение сохранившихся.
По выражению московского митрополита Филарета (1782–1867),
Древняя Москва со своими замечательными окрестностями, с многочисленными роскошными зданиями (и где-то, к сожалению, — с их развалинами) принадлежит к описанным (или нераскрытым еще исследователями) памятникам очень разных эпох.
Город был особо выделен из среды других русских поселений еще во время монгольского владычества, когда первые московские князья получили Великокняжеское достоинство от ханов, которые дали повеление всем другим русским князьям слушаться Московского.
С Иоанна Данииловича могучий Великий Новгород уже признавал великих князей из Москвы своими Государями. Такое положение обязывало Москву к преобразованию своего внешнего облика, к становлению ее в положение накопительницы русских богатств.
И хотя в окрестностях Москвы находились достаточные материалы для фундаментальных сооружений, она долго не имела, при повсеместном деревянном строительстве, своих искусных зодчих и каменных дел мастеров. Как христианская вера была заимствована из Византии, так и основы церковного зодчества имели византийские корни. Но москвичи, вместе со всем нашим народом, премного дополнили эту область собственным духом, национальным творчеством и изобретательностью.
Первыми по значимости памятниками зодчества в Москве были, конечно, Божьи храмы. В стенах или в подвалах храмов, по древним обычаям, часто хранили казенные деньги. Так было надежнее. Например, под церковью Святого Иоанна Предтечи в Кремле лежала казна великой княгини Софьи, а под церковью Благовещения на Великокняжеском дворе — Государева.
Москва в строительстве своих церквей придерживалась определенной символики. Ее, к сожалению, современные москвичи (да и многие россияне) практически не знают.
Самые первые, ранние, церкви имели, как правило, одну главу. Но с XI века русские храмы строились с двумя верхами, в ознаменование двойственной натуры Иисуса Христа, с тремя главами — Троицы, с пятью — Иисуса Христа как главы и четырех Евангелистов (еще пятиглавие означало пять язв Христовых), в семь верхов — в знак семи таинств, семи даров Святого Духа и семи Вселенских соборов, в девять глав — в девять чинов Ангельских, в тринадцать — Иисуса Христа и двенадцати апостолов. Колокольни, или, как говорили, раньше — колокольницы, чаще всего возводились с западной стороны от храма. Исключений было немного. Московские храмы обильно украшались иконами, поскольку наши соотечественники, по традициям предков, всегда особо почитали божественные лики.
Большое впечатление на любого входящего в церковь производит иконостас с крупными изображениями Христа, Богородицы, апостолов и многих святых перед алтарем.
Узорчатая деревянная резьба иконостасов перешла в Москву из древней русской столицы — Киева. В зодчестве и живописи в византийско-русский стиль впоследствии добавилось немало классических европейских элементов. Однако русские всегда любили видоизменять все иноземное на свой лад. Так, к примеру, главки церквей в своем большинстве, в отличие от чужеземных шлемовидных куполов, имеют форму «маковицы» — «луковки» с заметными «шеями».
Над церквами обыкновенно ставился четырехугольный крест. Иногда под ним располагали полумесяц. Это объяснялось народом как победа креста над луною. То есть в эту символику закладывалась память о свержении монголо-татарского ига (правда, существуют и другие трактовки такого знака). Интересную форму имел крест на каменной церкви Рождества Иоанна Предтечи (или Св. Уара), возведенной вместо деревянной своей предшественницы у Боровицких ворот. Эта церковь, в отличие от древней царской церкви Спаса на Бору (домовой, при дворце), являлась самой первой соборной и приходской в Москве для всего городского населения, когда оно проживало сугубо внутри защитных стен на Боровицком холме.
В столице очень хорошо развивалось церковное искусство. Особенной славой пользовались мастера по литью колоколов и пушек.
Заметный интерес современных экскурсантов привлекает к себе величайший в мире Царь-колокол, отлитый в Москве в 1733 году колокольных дел мастером Иваном Федоровым Моториным и его сыном. В состав металла частично вошли расплавленные остатки колокола, вылитого при царе Алексее Михайловиче и поврежденного в пожаре 1701 года.
На Царь-колоколе есть рельефные изображения этого царя (отца Петра Первого) и императрицы Анны Иоанновны. Над ними — лики Спасителя, Богородицы, Иоанна Предтечи, святого апостола Петра и пророчицы Анны.
Для поднятия колокола на колокольню над ямою, в которой был отлит и лежал на железной решетке Царь-колокол, была возведена специальная деревянная постройка. Но в большой московский Троицкий пожар (29 мая 1737 года) эта постройка загорелась. Колокол раскалился. От него откололся большой кусок: из-за резкого перепада температур при обильной поливке водой в пожаре. Здесь надо отметить неопытность поливавших, потому что русские в старину не использовали воду на пожарах. Они не имели в этом деле достаточной практики и во время загорания уменьшить буйство огня никак не пытались. Обыватели не тушили пламя, а лишь не давали ему распространяться вширь, спасая соседние постройки и добро методом разрушения и удаления их от огня (поэтому у русского поселянина признаком принадлежности к пожарной дружине служил подвешенный за пояс топор). Из сохранившихся бревен сооружались обновленные постройки — вот в этом-то деле москвичи весьма искусно преуспевали. Растащили, построили. В следующий пожар — те же действия. Говаривали: «Шей да пори — не будет пустой поры».
Видимо, из-за недостатка подготовки жителей и спасательных средств Москва очень часто подвергалась действию разрушительной стихии. Историки-исследователи в своих рассуждениях редко обходятся без фразы, ставшей в их обиходе крылатой, которую повторю и я: «История Москвы есть история пожаров»…
Но вернемся к нашему чудесному Царь-колоколу.
После той неудачной встречи холодной воды с раскаленным металлом колокола гигант оставался очень долго в земле — 103 года. И только по повелению императора Николая Павловича 23 июля 1836 года Царь-колокол был поднят из земли трудами москвичей (по проекту французского инженера Монферрана) и поставлен на гранитный пьедестал у подножия колокольни Ивана Великого. К нему был приставлен отбитый от монолита кусок. По преданию, находящийся здесь же язык колокола принадлежал другому подобному творению литейщиков.
Приезжающих в Россию иностранцев удивляет, что во время церковного колокольного звона звучание обеспечивает звонарь, раскачивающий язык колокола. Сам же колокол имеет свободную подвеску и не оснащен никаким механизмом для движения (в отличие от западно-европейских).
Получилось так, что в Царь-колокол никто никогда не звонил. Как, впрочем, и в его соседку, Царь-пушку, никто никогда не закладывал ядер для боевой стрельбы.
Царь-пушка, или «Дробовик Российский» по-старинному, замечательна по величине, а также — своей изящной красивой отделкой.
На дульной части пушки находится конное барельефное изображение царя Федора Иоанновича. Государь сидит верхом в полном царском наряде со скипетром в руке и в венце на голове (в подобных венцах рисовались святые).
Царь-пушка не была предназначена для боя, так как, несмотря на толщину ее стен и видимую крепость, она не выдержала бы очень сильного напора внутренних газов и разорвалась бы. Идея создания такого колоссального орудия возникла у правившего Федора Иоанновича, скорее всего, как обыкновенное стремление любого русского ко всему великому, грандиозному — по возможностям нашей нации. Три параметра этой пушки производят удивительное впечатление: вес — 40 тонн, длина — 5 метров 34 сантиметра, наружный диаметр ствола — 120 сантиметров.
Гигантские творения никак не свидетельствуют об агрессивности русских и их непременном настроении на воинствующий лад. По своему духу мы чрезвычайно миролюбивы, созидательны, и творения своих предшественников представляем как монументальные образцы талантливого рукоделия и мастерства.
Царь-колокол, Царь-пушка…
В Москве на Воробьевых горах, чуть левее того места, где сейчас смотровая площадка, вполне могла бы стоять Царь-колокольня.
Проект ее сооружения имел авторов: Н. Н. Бенардоса и М. Ф. Коровина. Композиция с редкой перспективой обозрения Москвы несла бы память о чудесном спасении Государя Императора Александра III и Августейшей семьи при крушении императорского поезда в 1888 году. Катастрофа произошла в середине дня 17 октября на 277-й версте перегона между станциями Тарановка и Борки Курско-Харьковско-Азовской железной дороги.
Идея памятника заключалась в том, чтобы, отреставрировав Царь-колокол в Кремле, перевезя его на этот московский холм и подняв на огромную колокольню, дать ему величавое звучание.
Новая колокольня имела бы вид гигантского колокола, увенчанного башней, тремя коронами и тремя орлами. Памятник был задуман трехгранным. Он состоял бы из четырех частей: постамента-музеума, колокольни, храма с семью престолами и башни. В музее должно было храниться все то, что включало в себе память о событии: рукописи, книги, модели памятников. Над музеем в части, составленной тремя устоями, соединенными куполом, был бы подвешен Царь-колокол. Он мог просматриваться через открытые арки со всех трех фасадов колокольни. На шести внутренних стенах были бы помещены шесть картин с изображениями сцен полудня 17 октября, портреты Государя и членов Августейшей семьи. Семь храмовых престолов имели бы посвящения святым: Александру Невскому, Марии Магдалине, Николаю Чудотворцу, великомученику Георгию, преподобной Ксении, преподобному князю Михаилу Тверскому, равноапостольной княгине Ольге.
Башня — четырехэтажная, с площадками, с подсвеченными окнами — была бы покрыта фарфоровыми изразцами. Ребра, глава и крест — золотые. Памятник опоясывал бы карниз с гербами Российской империи. На стенах витой гранитной лестницы, шедшей через все стороны памятника, были бы помещены металлические скрижали (каменные доски с памятными надписями) и бронзовые барельефы. На досках — описания самого события, подробности сооружения Царь-колокола и этой колокольни.
Стиль памятника был выбран древнерусский, а преобладающий цвет — серовато-белый с цветными орнаментами. Весь памятник до башни — из камня и кирпича, а башня — железная.
Общая высота памятника от постамента до креста предполагалась в 88 сажен. Диаметр площади подошвы постамента — 50 сажен.
Царь-колокольня в торжественные дни своим звоном, буквально разливающимся над всей Москвой, созывала бы народ для молитвы.
Проект колокольни не был реализован. Но московский памятник октябрьскому событию все-таки имел место. И не где-нибудь на окраине, а в самом центре города.
К пятилетней дате события на заседании Московской думы в 1891 году, за год до обнародования того проекта Царь-колокольни, гласные постановили
Домовой церкви в Думе не было, потому для иконы устроили специальную нишу на наружной стене со стороны часовни Иверской Божьей Матери.
Большую икону-памятник, сделанную за границей из разноцветной лавы мозаичным способом, установили 24 октября 1892 года. Ее ширина составляла более аршина, высота — два аршина.
На иконе были лики тех же святых, которых предполагалось отметить в сооружении Царь-колокольни. 17 октября русская церковь отмечала их память.
По вызолоченному фону изображения размещались следующим образом. В центре — св. Александр Невский. По его правую сторону: св. Николай Чудотворец, св. преп. князь Михаил Тверской и св. равноапост. княгиня Ольга; а по левую: св. Мария Магдалина, св. великомчн. Георгий Победоносец и св. преп. Ксения. Вверху иконы были изображены Спас Нерукотворный и два ангела. Икона весила 10 пудов. Ниша для иконы венчалась крестом, утвержденным на золотом яблоке. Перед иконой повесили неугасаемую лампаду…
Советское время этот памятник не пощадило. Угасла лампада. Была сбита икона. Ниша в стене Московской думы заложена. А на ее уровне от угла дома до линии Иверских ворот московские революционеры начертали свой лозунг «Религия — опиум для народа» со звездой вместо точки.
Народная память об октябрьском событии 1888 года в октябре 1917 года была уничтожена: «забита», замурована. Позже все залы Думы отдали для демонстрации предметов в воспоминание о жизненном пути нового героя, а также — для выставки подарков других вождей…
Теперь же лишь острый глаз созерцателя может заметить над третьим с левого угла окном (между первым и вторым этажами) на стене бывшего «Музея В. И. Ленина» разницу в оттенках красного кирпича ранней и более поздней кладки.
На трон в Московию
Считается, что историю России мы все хорошо знаем. По крайней мере, курс этой науки в школах преподается неплохо. Но смею предположить: ученики изучают даже основные темы поверхностно, и многое интересное мы открываем лишь потом, повзрослев, из каких-то других источников. Наилучшими из последних являются описания историков-исследователей, живших в далеком прошлом, а также архивные материалы.
Вот пример. Что мы слышали о письме спасителя России времен Великой Смуты (Ляхолетья) князя Дмитрия Михайловича Пожарского к римскому императору Матиасу, которое было отправлено из Ярославля 20 июня 1612 года и получено адресатом в Вене 24 октября?
Большое послание подробно излагало картину 14-летних страданий русского народа. В нем князь просил, чтобы император помог ему деньгами на последние усилия для спасения отечества, чтобы он постарался убедить польского короля Сигизмунда прекратить кровопролитие и вернуться к данным им обещаниям.
Пожарский писал, что прежние русские цари и великие князья с прежними римскими императорами и нынешним же императором (Матиасом)
От царя Бориса Федоровича польский король Сигизмунд потребовал мира и согласия. Его желание исполнилось: русские и поляки заключили между собой мир на 22 года. Договор стал серьезною клятвою о том, что два государства в течение этих лет жили бы
Далее князь, будущий освободитель, писал, что три года спустя, после заключения этого мира,
Пожарский констатировал, что Мнишек обрадовался перспективе кровопролития в христианском мире. Он привел Отрепьева к польскому королю Сигизмунду и сказал, что доподлинно уверен в царском его происхождении. Отрепьев просил короля о содействии в получении им московского трона. Алчному Сигизмунду будущий Московский царь посулил отдать много городов и русских земель. Сигизмунд изменил своей клятве и миру, дал злодею деньги из своей казны. А Георгий Мнишек пообещал Отрепьеву отдать дочь Марину в жены.
Царь Борис Годунов, услышав о великом злодеянии в его государстве (как сообщал в Рим Пожарский), послал к Сигизмунду и к польским князьям отца злодея — монаха Смирного-Отрепьева. С ним царь писал королю уведомление о деяниях Григория, что прежде он был обыкновенный монах и чернокнижник, убежал из монастыря и выдал себя за сына царя Ивана Грозного. Борис требовал, чтобы
Соблюдая хронологию, Дмитрий Пожарский сообщал императору, что Сигизмунд написал ответное письмо Борису Годунову. В нем польский король успокаивал царя Бориса: он не даст изменнику помощи, не нарушит мира. Однако уже вскоре содействовал Григорию в объединении вокруг него польских и литовских войск: ему было выгодно считать самозванца настоящим наследником Грозного.
Дошедшему до Москвы Отрепьеву удалось получить корону. Он воссел на московский царский престол, приняв титул «Царя всея Русския земли».
Но, прервав чтение послания в Рим, обратимся к событиям, связанным непосредственно с прелюбопытной личностью — Мариной Мнишек, о судьбе которой мы знаем крайне мало. А ведь она была первой среди цариц, венчанных в России, в Москве, на царствование. До нее ни одна из женщин этого торжественного обряда не проходила.
«Маришка-безбожница» принадлежит нашей истории. И потому среди женских личностей Русской земли она занимает одно из видных, хотя не почетных, мест.
Поделиться книгой: