Охотники за первым снегом

– Иди, Митя. Никогда.

Я проваливаюсь в сон, как в пухлый снег, и дергаю ногами. Мне снится, что скала прямо под сноубордом обрывает. Я падаю, не успевая ухватится за клеточки тетради.

Только бы они занесли одежду на ночь, иначе, не хочется думать, что иначе…

3.

Опухший после сна Митя выбрался первый, и я услышал его крик у ручья:

– Алллайуху!

Мы сели, наполовину выбравшись из спальника. Я улыбнулся Кате М и Маше

– Не смотри на меня, – попросила Катя М, – голова, как будто я неделю бухала.

– Нужно вытащить себя из палатки и размяться, – отвечает Успехова.

Метель набросилась ночью, но в плотном лесу под колдовскими кедрами палатка нашла защиту. Баррикады у тамбура и выхода на семьдесят процентов со своей задачей справились.

И нет Инстаграма, в горах Маша и Катя М синхронно занимаются йогой на свежем воздухе в одном термобелье и шапках. И нет Фосквера, потому что мы здесь, во все горы, а не в табличке баллов, где отличники ходят по одним и тем же местам. И нет Твиттера, есть завтрак, приготовленный на газовой горелке. Тучи ушли, а мы прошли испытание, к нам повернулось морозное солнце.

– Съемочный день, – объявляет Маша, – хлопушка, тыщ!

Капитан Митя – чемпион по стремным решениям, решил сделать длинный проезд прямо по кулуару. Маша предупредила его об опасности, но Митя самонадеянно отмахнулся. В то время, пока он взбирался, открепив лыжи по вертикальной поверхности коридора, мы путешествовали по миру Маши. Она останавливалась, ставила штатив и долго снимала ручей, мы уходили вглубь редкого леска за курумником, где она обрушивала сугробы с ветвей деревьев. Еще бы таймлабсик, мечтает она. А я объясняю Кате М, что такое таймлабсик.

Морозная погода баловала нас солнцем, после пережитого мы буквально оживали, и хотелось непрерывно кататься. Я рассчитывал сегодня на два спуска.

Захрустела рация.

– База, база. Орел в гнезде. Маша, готова снимать? Прием.

– Мы на точке, поехали, орел.

Расположившись немного сбоку, Маша натянула объектив «телевик», этакий гигант в мире объективов. Небольшая точка, в которой воплотилась концентрация Мити, начала спуск. Мы затаили дыхание. Очень узко, нет возможности оттормозиться. Кант, кант. Непрерывно виляя, Митя летит вперед. Маша прилипла к объективу.

Небольшой поток снега цепляет Митю, Катя М вскрикнула:

– Тише, – цокнула Маша, не отлипая от объектива.

Митя ускорился, поток снега за ним только возрос и превратился в лавину. Он бросил лыжи резко вправо, но лавина сметала все на своем пути. И в самом конце кулуара, уходя вправо к скалам, Митя пропал в ослепительно белом потоке. Его просто не стало.

– Твою мать, твою мать, – запричитала Катя.

Доли секунды разжались в огромное пустое поле, где я растерялся, я не знал, что делать.

Маша замерла, так же как и я.

– Выбрался. Он выбрался, вон, у скалы, – вздохнула Маша.

Митя неспешно начал спускаться в нашу сторону.

– Пшш, Митя, Митя прием!

– Прием, – захрипела рация.

– Ты цел?

– Я тут в штаны надул. И, кажется, сломал руку. Пшш.

– Ты забыл сказать прием.

– Да, забыл.

Может, вывих, просто вывих, просит он. Немая картина, мы утопаем лыжами в пухляке. Ободранный, с синяком от маски и крупной ссадиной на щеке, стоит Митя. Он снимает перчатку, не шевеля рукой, ладонь сильно дрожит. Маша снимает с потерпевшего куртку и поднимает рукав кофты. Рука в черном термобелье на фоне белого ослепительного снега неестественно изогнута дугой. Мне почти физически становится больно.

– Пронесло, закрытый, – комментирует Маша, – лучевые кости сломаны, обе.

Она садится в снег, закрывает лицо руками.

– Все, все. Я собралась, – но остается в снегу.

– Больно? – спрашивает Катя М.

– Неприятно. Но не больно.

Я помогаю Мите надеть куртку.

– Снимаем камуса и медленно спускаемся в лагерь.

Но нам с Катей М требуется гораздо больше времени с дурацкими слипбордами. Ребята начинают спуск.

Нужно сделать все быстро. Срубить ветки для шины, собрать лагерь и рюкзаки. Из больших веток сделать носилки для Митиного рюкзака. Я прокручиваю в голове экстренный выход и раз разом утыкаюсь в стену ранних сумерек и неизбежной ночевки. Как оказались у лагеря не помню.

Митя всем своим видом показывал мужество перед невзгодами и сломанной рукой. Мы с Машей сделали тугую шину из веток и бинта. В конце она поцеловала его, задержав губы на его губах:

– Ты молодец.

– Ты тоже, – ответил Митя и побледнел.

Позже он слегка хромал, когда шел: ушиб голень и бедро, по которому расползлось сиреневое размером с карту Евразии пятно.

Я выбрался из страницы, мне нужно, я тащил двойной груз весь день и ночь. Я выбрался из страницы, сел на обочину сюжета. Мимо проносились терпеливые и старательные грузовики-работяги, быстрые хонды утыкались в обстоятельные мерседесы, женские машинки не спешили с обгоном и долго к нему готовились.

Я верю, что при рождении каждую из этих жизней можно выбрать, а потом совершить ее, проносясь по дороге без остановок или останавливаться на каждой второй заправке. Спешить из города в город или никогда не покидать пределы своего села и его рыбных угодий. Я выбрал старый пикап и свернул с автострады на проселочную дорогу. Там слышно, о чем думают кедры, а дождь превращается в снег, и ручьи полны стремительной истины. Через старания, мучения, тяжелые километры между двумя людьми – там рождается выносливая сильная любовь.

Пока сижу, Митя постанывает во сне, аккуратно положив упакованную во временную шину из сельской поликлиники руку. С Маши сползает полоска слюнок на лохматую Митену голову, и Катя М просит заменить ее за рулем, остановившись у заправки.

– Заправляться не будешь?

– Черт с ним, – улыбается Катя М.

– Тогда пойдем, кофе купим, – прошу я.

Недавно прошел дождь, и чистый воздух удивительно вкусно пахнет осенью. Предснежный ночной холод взывает к нам – вестникам ноября – и пересчитывает кости.

– Наверное, понадобится операция, – предполагает Катя М, пока мы идем к станции.

– Скорее всего.

– Я не смогу остаться, нужно лететь в Москву.

– Все хорошо, – киваю я.

Это мои друзья: парень, который снимает красивые снежные ролики, ради которых готов влипать в самые непредсказуемые истории. Девушка – новоиспеченная журналистка и бывший блогер. Незнакомка, ближе которой друга уже не найти.

– Кать, что делаешь?

– Чекинюсь, – виновато произносит она.

– В Ужуре?

– А почему бы и нет? Я люблю Хакасию. И поэтому чекинюсь.

Конец третьей главы

0.2

Высокие и деловые медсестры стоят в кружок и перешептываются. Теплый свет от раннего, едва поднявшегося и прозевавшегося сибирского солнца падает в коридор областной поликлиники. Красные помады, белоснежные халаты – они оглядываются, и эти взгляды теплее солнца на спине.

Писатель рассказывает историю, но смотрит совсем не на меня:

– Сто шестьдесят пять и сто семьдесят три. Троечка и двоечка и обе, как минимум, восемь. Если ты не против бальной системы. Лично я против. Так вот уже в кафешке часов в семь утра_ оказалось, что одна из них мусульманка, а другая католичка. И обе они в Сибири. Роял флеш.

– Роман Анатольевич, – позвала одна из медсестер.

У писателя нашелся знакомый доктор хирург, и мы избежали бюрократии со страховым полюсом и московской регистрацией Мити.

– Стажерки, – вернулся ко мне писатель, – Сейчас Митю в палату устроят. Операция закончилась.

– Хорошо. А у тебя? Чем закончилось?

– А ничем. Я набухался и уехал домой один. Не молод уже. Какие у тебя планы на будущее, вернешься в свою фашистскую организацию?

– Нет, не вернусь. Хочу остаться у тебя. Кажется, мне есть, что написать.

– Ну, наконец-то, – воздел руки к небу писатель, – ладно, я пойду к костоправу. Пока ждем, вискарь уже лишний год выдержки набрал.

Маша отписала мне смс, что проводила Катю М и уже едет с аэропорта в больницу.

Медсестры разбежались и только одна села недалеко от меня. Я подсел к ней.

– Привет.

– Привет, – ответила она и робко улыбнулась,

– Ты не знаешь, в какую палату положили Митю? Парень после операции на переломанной руке.

– Он в отделении поломашек. Четыреста десятая. Это прямо по коридору. Потом налево.

– Спасибо.

– А вы давно знаете Романа Анатольевича?

– Сопливого романиста?

– Мне очень нравится. Я все книжки скачала.

– А мне не очень и да, давненько мы знакомы. Он мой отец. Я пойду.

Только я встал, на этаж поднялась Алена, кудри были собраны в тугой пучок сзади, белый медицинский халат был явно велик. Она обняла меня, поцеловала, а потом придирчиво осмотрела:

– Приехала, как смогла.

– А что ты так осматриваешь меня, я то цел.

– Мало ли. На самом деле, я волновалась, что это ты там лежишь, просто не сказал.

Мы взялись за руки и пошли на запах: чем ближе к палатам, тем сильнее дурман медикаментов. Четыреста десятая – обитель боли. Поздоровались с переломанными мужиками и прошли к койке Мити. Рука была упакована в свежий белый гипс и лежала на голом животе.

– Мне сказали лежать, – Митя плывет, – а где Маша? А ты кто?

– Ты отправил ее провожать Катю М.

– А я Алена.

– Черт, мне так много нужно ей сказать. ох, ну и накачали же меня…ладно скажу тебе, Алена.

– Спроси у Мити про сюжет, – я коварно потираю руки, – может тебе расскажет.

– Ха-ха. Не дождешься, друг, не дождешься.

Теперь Точно Конец

Верховский Роман 2014