Как бороться с «агентами влияния»

Если бы даже хотя бы после Мюнхена Франция и Англия согласились бы на союз с нами, что им и предлагалось неоднократно, не было бы и «Пакта Молотова – Риббентропа». Но они уклонились от создания антигитлеровской коалиции и делали все для того, чтобы Германия, наконец, напала на СССР. И поэтому советское руководство пошло на заключение в 1939 году договора с Германией – другого выхода нам не оставляли. Именно этот договор отодвинул начало войны для нашей страны и в пространстве, и во времени: война с фашистской Германией могла бы начаться на целых два года раньше и на 400 километров ближе к Москве. Протоколы о разделе Польши дали нам западные территории Украины и Белоруссии, а если бы этого не произошло, немцы войну начали бы под Минском – и когда бы они пришли к Москве? А значит, допустимо говорить о том, что этот договор позволил Красной Армии отстоять столицу нашей родины. Из-за него немецкая военная машина начала бросок все-таки с рубежей, отдаленных от жизненно важных центров СССР.

Этот договор, как я уже говорил, был спасителен для нас – немцам пришлось тратить время и силы, для того чтобы пройти новую нашу территорию. То есть, исходя из логики момента, все было сделано правильно, а вот уже позже, в послевоенное время, извечная наша секретность привела к тяжелым последствиям. Протоколы 1939 года необходимо было публиковать и обсуждать в печати, это можно было сделать хотя бы даже в 60-х годах. Но их засекретили, и особенно тяжело эта таинственность отозвалась в 90-х годах, когда определенные круги в Прибалтике создали истерию по поводу пакта. Это было начало раскола Советского Союза. Для Англии и США Прибалтика изначально виделась как площадка для старта распада страны. Они добились цели, но удивляет, что сами прибалты не унимаются по поводу этого исторического документа до сих пор. «Пактом Молотова – Риббентропа» они размахивают и сегодня, я задаю им в таких случаях традиционный вопрос, и сделал то же самое на той недавней встрече, с которой начинал введение к этой книге, – где обсуждали закон США «О порабощении наций». Литовцы начали свое выступление именно с громких заявлений по поводу пакта… Я сказал им: «Зачем вы так шумите, вы отдайте Вильнюс Польше – это же по договору Молотова – Риббентропа Вильнюс вам вернули… Вернули исконные земли, а не отхватили чужое, но на тот-то момент это же был польский город Вильно. А ваша столица была в Каунасе…»

Не нашли литовцы, что ответить…

* * *

И вновь возвращаюсь к основным точкам» нашей истории, одна из самых главных – Великая Отечественная война.

«Германский народ! В этот момент начинается марш, который по своим масштабам может быть сравнен с величайшими виденными миром. Я решил сегодня вручить судьбу и будущее рейха и нашего народа в руки наших солдат!» – это фрагмент из заявления, с которым от имени Гитлера выступил 22 июня 1941 года Геббельс.

«Сегодня в четыре часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу и без объявления войны германские войска напали на нашу страну… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» – это фрагмент из заявления, с которым от имени Сталина выступил 22 июня 1941 года Молотов.

Отношение к этой информации у всех было разное. Общеизвестно, что Гитлер к этому времени практически за шесть недель завоевал Францию, а уж «расово неполноценные славяне», как он заявлял в первые дни войны, будут разбиты еще быстрее. Под канонады германской авиации, чуть ли не в самые первые часы боевых действий разбомбившей десятки советских аэродромов, речи о неминуемом классическом блицкриге мало кому в мире представлялись нереальными. Но такие умонастроения были только за пределами молодой Страны Советов, внутри же – миллионы и миллионы – все, от мала до велика, истово верили в победу…

Позволю себе привести еще несколько фрагментов из жизни моей семьи. В декабре 1941 года мой отец получил назначение Наркомугля в Перми на строительство заводов № 1–2 подземной газификации углей в город Ленинск-Кузнецкий. Здесь же вместе с ним начал трудиться и я. Немецкая оккупация выбросила из родного Донбасса не только нас – сотни тысяч наших земляков нашли защиту и кров в близких по духу местах, там, где жили шахтеры и металлурги. На одной только территории Кемеровской области (бывшей Новосибирской) разместилось 13 эвакуированных заводов из Донецкой области (бывшей Сталинской). Опыт и знания донбассовцев оказались достаточно остро востребованными – война требовала неимоверного подъема производства. Надо было компенсировать потери, вызванные оккупацией промышленных районов Украины и европейской части РСФСР. Это удалось сделать: если, по свидетельству специалистов, валовая продукция промышленности СССР с июня по ноябрь 1941 года из-за военных потерь и процесса эвакуации сотен предприятий уменьшилась в 2,1 раза, то уже начиная с декабря того же года падение прекратилось, а в марте следующего начался подъем производства. Выпуск военной продукции только в восточных районах страны достиг уровня производства, который был в довоенное время на всей территории СССР. Тыл ковал победу наряду с фронтом, совершая великий массовый подвиг. «Все для фронта, все для Победы» – такой настрой был на всей огромной территории страны, – от работы отвлекались только для того, чтобы прослушать из тарелок громкоговорителей неутешительные поначалу сообщения с фронта. И с еще большим упрямством, молча, шли трудиться люди. И работали с удвоенными упорством, стойкостью и волей. Слова из знаменитой песни: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна» – отражали общее состояние советского народа, потому что это была для нас действительно священная война – мы защищали Родину. В первые же дни войны массовый порыв создал народное ополчение. Десятки тысяч москвичей жизнью своей сорвали гитлеровский блицкриг, задержав в смоленском и вяземском сражениях в 1941 году моторизованные и вооруженные до зубов немецкие полчища. «Они продолжают сопротивление даже будучи окруженными, я такое наблюдаю впервые, – изумлялся известный немецкий генерал Гальдер, рассказывая о сопротивлении советских войск в битве за Смоленск. – Они стремятся отделить наши механизированные части от пехоты, которая следует за ними». Он был потрясен: «Их сопротивление «фанатичное и зверское».

Тогда, кстати, не существовало заградительных отрядов, о которых так любят говорить сегодня те, кто хочет принизить роль своей собственной страны в великой победе над фашизмом. И никаким тоталитарным режимом, никакими репрессиями невозможно было бы устроить так, чтобы возникал конкурс для тех, кто хотел защищать родину с оружием в руках. Говоря современным языком, это был настоящий кастинг: людей приходилось уговаривать остаться в тылу, и они из-за этого сильно расстраивались. Но если ты шахтер-забойщик – значит нужен шахте, если металлург – на заводе, а они рвались в бой. Это общее было состояние, – говорю сейчас о том, что видел и чувствовал сам, в чем участвовал. В самые тяжелые дни войны, в июле 1942 года, в Сибири возник мощный порыв, образовавший бурный поток формирования частей добровольцев. И это – в момент пика успехов фашистских войск, которые уже практически выходили к Волге. До двух крупнейших побед в битвах под Сталинградом и на Курской дуге, переломивших, как сказал И. В. Сталин, хребет гитлеровской армии и поставивших Германию перед катастрофой, еще было очень и очень далеко. И вот – в это самое критическое время люди горели желанием внести свой вклад в освобождение родины от захватчиков, отлично понимая, что рискуют жизнью. Мне до сих пор помнится песня, звучавшая буквально повсюду:

…По Сибири, по таежной шири

Раздался наш клич боевой,

Мощь сибирская, сила богатырская

Поднялась на решительный бой.

Сибиряк своей родине верен.

В бой вступая и в зной, и в пургу,

Он идет на фашистского зверя,

Как на зверя ходили в тайгу…

* * *

Отец мой ушел на фронт добровольцем – рядовым бронебойщиком. Через несколько месяцев и я последовал за ним. Заявления подавались везде – на предприятиях, в шахтах, в колхозах – лавиной. Были созданы комиссии по отбору – у нас в городе ею руководил один из секретарей горкома партии, он принимал решения вместе с военкомом и представителями комсомола. Шел отбор по принципу: чем ты занят сейчас? Многих приходилось упрашивать забрать свое заявление назад. Месяц комиссия заседала, потом военком клал на стол свое заявление, секретарь парторганизации и комсомола – свои, и комиссия уезжала на фронт вместе со всеми, прошедшими «кастинг».

Мне было 16 лет, и я был секретарем горкома комсомола ВЛКСМ города Ленинск-Кузнецкий – это вполне была обыденная ситуация во время войны. Когда первая группа уехала, я вошел в эту комиссию и поступил так же, как и мой предшественник, Николай Туров. С ним через год примерно мне случилось увидеться уже на фронте, где-то в районе Великих Лук…

Конечно же, не только из нашего города шли добровольцы – процесс захватил всю Сибирь: Новосибирск, Кемерово, Алтай, Омск, Красноярск, Томск – так возник 6-й сталинский стрелковый корпус добровольцев-сибиряков, окончивший войну 19-м гвардейским. Части добровольцев формировались и на Урале и в Забайкалье, и во многих других регионах страны. Подчеркиваю – добровольцев, не тех, кого специально призвали на фронт, а тех, кто по доброй воле шел сам, веря в победу и готовый отдать за эту победу жизнь. Многонациональная страна защищала свою родину – страну как родину ощущали все нации и народности, ее населявшие. Без такого единения, без сплочения народа ради победы мы бы этой победы не достигли…

У нас, добровольцев-сибиряков, было хорошее вооружение: дали автоматы, которые делались на сибирских заводах, – их вручили перед выездом на фронт. Было и минометное вооружение – вплоть до ротных минометов, которых тогда было мало. Провожали тепло, когда проезжали Москву, с активом встретился Ворошилов, а перед комсомольцами выступил первый секретарь ЦК комсомола Михайлов. Объяснение этому простое – у нас был абсолютно добровольческий корпус, и он носил имя Сталина. К тому же это было очень тяжелое время, поговаривали, что наш корпус готовят к Сталинграду, но его бросили на Калининский фронт. Наступление под городом Белым служило для сковывания сил противника, чтобы они не ушли под Сталинград. К тому же нужно было ликвидировать Ржевский выступ, остававшийся после 1941 года и продолжавший угрожать Москве. За эти бои я получил свою первую в жизни боевую награду – медаль «За отвагу».

Вскоре во время боя за станцию Павлиново получил я и первое свое ранение – пулей ранило руку. Лечился в медсанбате, и здесь случилось чудо – меня разыскал отец. Оказалось, что он служит в соседней дивизии помощником начальника штаба полка. Услышал о моем ранении и, конечно же, разыскал. Дальше мы с ним уже воевали вместе под местечком Ленино, в Белоруссии, вместе с прибывшей на фронт польской дивизией имени Тадеуша Костюшко. Немецкая авиация готовила для нее специальный удар, досталось и нам. За бои под местечком Ленино я был награжден второй медалью «За отвагу», а вскоре, в боях под Оршей, около меня разорвалась мина. Тело изрешетило более 40 осколков, пробили плевру легких. 32 из них до сих пор во мне… За эти же бои был награжден только что учрежденным солдатским орденом Славы третьей степени. Мне повезло: в Москве на Белорусском вокзале санитарный поезд обходила бригада врачей знаменитого хирурга академика Брайцева, они отбирали тяжело раненных по своему профилю и отправляли в клинику. Всю жизнь вспоминаю с благодарностью замечательных врачей Центральной клинической больницы имени Семашко Наркомата путей сообщения, где пролежал восемь месяцев и где меня подняли на ноги.

Вернулся на фронт, догнал полк отца под городом Новоржевом. 13 июля 1944 года наш полк снялся с обороны и маршевой колонной пошел вперед во втором эшелоне наступающих – это был солнечный день. Мы находились уже близ деревни Большие Гривны, места там красивые, напротив – Пушкинские Горы.

– Вот закончить бы побыстрей войну и поселиться здесь, – сказал отец.

Остро почувствовалось, как устал он, казалось, его преследуют какие-то мрачные мысли, может быть, предчувствия. Спустя два часа полк наткнулся на немецкую засаду. Я был от отца метрах в двухстах, когда из-за леса вынырнул «мессершмитт».

– Берегись, сейчас ударит! – крикнул мне отец.

И действительно, «мессершмитт» развернулся и сбросил бомбу. На месте, где только что находился отец, была глубокая воронка, раненые лошади, тела убитых. Отца нашел в кювете, он был тяжело ранен. Мы доставили его в медсанбат, и там я с ним простился.

– Догоняй полк, – сказал отец на прощание. А утром его не стало, он погиб от гангрены…

Потом были бои за Ригу – ни одного дома в этом городе мы не повредили. Мы вошли 13 октября 1944 года, вышли на набережную Даугавы, перед нами открылись здания Домского собора и других старинных домов, башен. С крыш пулеметчики вели по нам огонь. Мы вытащили свою полковую артиллерию, но только-только выстроили пушки, как прибежал ординарец, привез от командования приказ, запрещающий стрелять по старой Риге. И когда сюда через дня три-четыре входили уже основные наши войска – они не могли идти никак иначе, как только по цветам, – вот так приветствовали нас горожане, собравшиеся в огромном количестве. Они-то и бросали цветы освободителям – это уже в 90-х годах пошли громкие разговоры о том, что немецкую оккупацию сменила «советская оккупация»… А тогда рижане бросали цветы советским воинам, и этого никто специально организовать не мог, это был порыв, настоящие чувства.

Вообще опорочить такую твердыню, как победа советского народа в Великой Отечественной войне, пытались с самых разных сторон – чего мы только не наслушались, особенно в последние 20 лет! И это при том, что мы до сих пор живем в обществе, которое пользуется накоплениями прошлого, заслугами тех, кто победил в октябре семнадцатого и в мае сорок пятого, кто трудом своим залечил раны войны, вывел страну в мировые лидеры!

* * *

В продолжение темы о попытках любыми способами опорочить нашу великую Победу и о борьбе с фальсификаторами истории хочется рассказать о замечательной книге Н. Н. Яковлева «Власов и власовцы». В нашем обществе прочно утвердилось мнение, будто в минувшую эпоху горькая участь «работать в стол» подстерегала лишь тех, кто так или иначе вставал в оппозицию к тогдашней власти. Между тем бывали случаи и совершенно иного, я бы даже сказал, в некотором роде противоположного свойства. В опале иногда оказывались и те рукописи, которые, казалось бы, не противоречили идеологическим основам, но зато ставили своей целью на базе строгих фактов восстановить историческую истину, чтобы – соответственно этой абсолютной фактологической истине – воздать должное неправедно опороченным и незаслуженно восхваляемым.

На первый взгляд есть некая парадоксальность в том, что это важное уточнение наших представлений о некоторых особенностях советской эпохи приходится делать человеку, несколько десятилетий работавшему в системе госбезопасности, которая, по общему мнению, и занималась надзором за идеологической стерильностью. Но в своей книге «КГБ и власть» я уже писал о весьма непростых взаимоотношениях, сложившихся в так называемый андроповский период между Старой площадью и Лубянкой. Не все в них было так однозначно, как полагают некоторые. Именно в этой связи особый, возможно даже исключительный, интерес и представляет судьба рукописи, судьба исторического эссе Н. Н. Яковлева «Власов и власовцы». Так уж получилось, что волею обстоятельств я имел самое непосредственное отношение к созданию этой неординарной книги и потому могу по сути и, как говорится, по фабуле – поведать о ее необычной судьбе.

Николай Николаевич Яковлев был одним из крупнейших советских и российских историков, человеком ярким и вдобавок наделенным незаурядным литературным даром. Его перу принадлежит немало книг, не только получивших признание читателей, но и вызвавших широкий общественный резонанс. Это вообще была очень крупная личность, и я благодарен судьбе за то, что она достаточно близко свела меня с этим необычайно эрудированным, интересным человеком, который живо откликался на самые сложные, а порой и неблагодарные, совсем не конъюнктурные, спорные темы.

Собственно говоря, именно так произошло и с той темой, которая впоследствии получила наименование «Власов и власовцы». Вопрос о власовском движении, а в просторечьи – вопрос о власовцах, был актуален в первые послевоенные годы, когда он прочно, казалось незыблемо, ассоциировался с предательством, с изменой Родине и не вызывал разнотолков. В ту подцензурную пору данные о судьбах бывших военнопленных оставались засекреченными, и на бытовом уровне утвердилось мнение, будто практически все они из немецкого плена, как говорится, «транзитом» проследовали через фильтрационные лагеря в лагеря ГУЛАГа. По служебной необходимости изучая впоследствии этот вопрос, могу сказать, что молва несомненно преувеличила размеры репрессий в отношении бывших военнопленных. Здесь, конечно, нет возможности углубляться в анализ этой проблемы, однако хочу все же привести один эпизод, который и дает представление о «верховном» подходе к ней, то есть линии в этом вопросе Сталина, которая по вполне понятным причинам и была определяющей.

Эпизод, о котором мне поведал один из его непосредственных участников, произошел в сороковых годах, вскоре после окончания Великой Отечественной войны. На заседании Секретариата ЦК ВКП(б), проходившем под председательством Сталина, в ходе обсуждения взял слово секретарь ЦК П. К. Пономаренко и сказал примерно следующее:

– Иосиф Виссарионович, я слушаю выступающих, и мне кажется, они совершенно не думают о том, что нам, возможно, еще придется воевать…

Сталин моментально отреагировал на это очень мудрое замечание и круто повернул обсуждение в плоскость того, что надо обстоятельно разбираться с каждым бывшим военнопленным в отдельности, а не зачислять в категорию предателей и трусов всех подряд. Действительно, людям, прошедшим войну, хорошо известно, в каких трагических, безвыходных обстоятельствах порой оказывались на фронте солдаты и командиры, далеко не каждого попавшего в плен можно было обвинить в трусости. А уж что касается предательства, измены, тут и вовсе разговор особый, счет штучный, а не массовый.

Пономаренко, который в годы войны возглавлял Центральный штаб партизанского движения, возможно, лучше, чем кто-либо другой, знал эту проблему, поскольку именно в его отрядах геройски сражались многие советские солдаты и офицеры, попавшие в фашистский плен, а затем бежавшие к партизанам. Метить всех бывших военнопленных клеймом изменника Родины означало бы не только вершить жгучую несправедливость, но и создавать опасный прецедент на будущее: в следующей и скорой войне, которую в ту пору считали практически неизбежной, попавшие в плен не стали бы стремиться к возвращению на Родину, опасаясь неотвратимых репрессий.

Именно эту ноту, эту опасность чутко уловил Сталин в реплике Пономаренко. А потому сразу свел разговор к персональной ответственности каждого бывшего военнопленного.

Этот эпизод весьма примечателен, поскольку иллюстрирует ход мыслей самого Сталина. А от его мнения, повторюсь, целиком и полностью зависела государственная политика в отношении бывших военнопленных.

* * *

Тем не менее дров, конечно, было наломано немало, но в 60—70-х годах волна пошла в другую сторону и начала поднимать на свой гребень и бывших власовцев. Самая крупная, я бы сказал, запевная публикация на эту тему принадлежала известному донскому писателю Анатолию Калинину. Литератор, безусловно, талантливый, он с большой художественной силой поведал в повести «Эхо войны» об одном из таких людей, не по своей воле оказавшихся в РОА, в «Русской освободительной армии», сколоченной генералом Власовым.

Надо сказать, что в тот период тема об отзвуках военного лихолетья вообще была популярной. В частности, Аркадий Сахнин опубликовал в «Комсомольской правде» большой очерк под таким же названием – «Эхо войны», посвященный обнаружению и разминированию в Курске колоссального потаенного склада немецких артснарядов и мин, от взрыва которого мог взлететь на воздух почти весь город. Резко оживился интерес к военным мемуарам: крупные советские военачальники фронтовых лет к тому времени начали выходить в отставку и получили возможность взяться за перо, чтобы поведать, говоря словами популярной песни военных лет, о друзьях-товарищах, об огнях-пожарищах, о собственном видении великой войны.

На этом фоне повесть Анатолия Калинина, которая по существу как бы оправдывала власовское движение, привлекла внимание своей исторической неточностью, своего рода «вселенской смазью»: о бывших военнопленных начали судить в целом, вообще, скопом, объявляя всех их невинно пострадавшими, – вместо того чтобы разбираться в каждой конкретной судьбе. Я неплохо знал Калинина и при встрече высказал ему сомнения на этот счет. Однако разговор у нас не получился. Но, к сожалению, мои тревоги оказались не напрасными. Повесть «Эхо войны» совпала по времени с появлением на Западе потока литературы о власовцах, причем все публикации били в одну цель, доказывая, что власовское движение было не чем иным, как восстанием свободолюбивого русского народа против большевизма.

При этом само понятие «власовцы» было, с одной стороны, антиисторически расширено, а с другой – сведено к русскому национальному вопросу, что также не соответствовало исторической истине. Поэтому возникает необходимость более подробно разобраться в этой проблеме…

Если исключить из рассмотрения диверсантов, закончивших спецшколы, и полицаев, численность которых в целом была невелика, то прослойка так называемых власовцев подразделяется на три категории. К первой, относительно самой большой, причислялись те, кто носил немецкую форму, однако не имел оружия и служил в тыловых частях, в обозах, кого привлекали на хозяйственные работы. Как правило, таких людей подневольно использовали в командах генерала Тодта, возглавлявшего инженерно-тыловое обеспечение фашистской армии. Они не принимали участия в боевых действиях, к тому же среди них было немало партизанских лазутчиков, выполнявших разведывательные задания. Этих людей неправомерно причисляли к власовцам, несправедливо ассоциируя их с изменниками Родины.

Вторая категория, крайне малочисленная, состояла из отпетых бандитов, бывших уголовников, которых немцы использовали в качестве провокаторов: переодевали в советскую форму и забрасывали в наш ближний армейский тыл. Они начинали там пальбу, инсценируя вражеские прорывы, устраивая панику и так далее. Разведка регулярно доносила, что такие группы провокаторов всегда находились у немцев под рукой, это были своего рода «камикадзе», в плен они не сдавались, прекрасно понимая, какая участь их ждет. Этих изгоев тоже нельзя причислять к власовцам, они к ним никакого отношения не имели.

И, наконец, третья категория – это непосредственно власовцы, то есть те, кто служил в «Русской освободительной армии» генерала Власова.

Но в обыденном сознании все три вышеуказанные категории объединились одним понятием – «власовцы». Между тем оно отнюдь не безобидно – не только в плане несправедливости по отношению к конкретным личностям, но и в смысле большой исторической неправды. Дело в том, что волна реабилитации Власова, поднятая в 70-х годах на Западе, преследовала далеко идущие цели и была, что называется, с двойным дном. Внешне речь вроде бы шла о том, что Власов и его воинство хотели освободить Россию от большевистского ярма, а потому генерал Власов – это в некотором роде антиСталин, намеренно скомпрометированный Кремлем как предатель, изменник. В этой плоскости шло «отбеливание» предательства вообще, «облагораживание» тех, кто в годы смертельной схватки с фашизмом воевал с оружием в руках против своего Отечества, к тому же предал присягу.

Но был во всей этой пропагандистской возне и второй, как бы подспудный пласт. Армию генерала Власова и власовцев вообще, вдобавок в явно расширительном, искривленном толковании, о котором сказано выше, все более активно начали ассоциировать с сугубо национальным русским явлением. Здесь западные пропагандисты делали своего рода обратное сальто-мортале, возвращаясь к теме об измене Родине, и отождествляли предательство власовцев, воевавших на стороне Германии, с национальным русским позором, превращая власовцев в синоним и в символ русского предательства вообще.

Не говорю о том, что это даже фактически не соответствовало истине, поскольку и в РОА, и среди других категорий бывших советских граждан, так или иначе оказавшихся в вооруженных силах фашистской Германии, были люди многих национальностей, как в свое время, предположим, в русской редакции радио «Свобода». Но коварство такого отождествления власовцев с русским населением заключалось в том, что представители некоторых других национальных групп, в годы Великой Отечественной войны сражавшиеся против СССР, сразу же ухватились за этот тезис, ставший для них неким оправданием. В частности, мне известно, что его взяли на вооружение бывшие бандеровцы, утверждавшие примерно следующее: да, мы воевали против СССР, но нас, украинских националистов, было меньше, чем русских власовцев. Да и прибалты, например, чьи воинские формирования воевали на стороне Германии, начали использовать тезис о власовцах для сопоставления с ними своего «уровня предательства» – в процентном отношении к общей численности той или иной нации.

Короче говоря, непроясненность вопроса о Власове и власовцах, попытки чохом реабилитировать всех состоявших в РОА, неправомерно расширительное толкование самого понятия «власовцы», стремление объявить власовцев борцами за святую Русь и в то же время бросить тень предательства на весь русский народ – все это перемешалось в мутном потоке невольной или преднамеренной дезинформации, в котором принялись «удить рыбку» самые различные, порой даже противостоящие друг другу общественные, политические и национальные силы.

* * *

Примерно в тот период у нас и состоялся обстоятельный разговор на эту тему с Николаем Николаевичем Яковлевым. Разговор сводился к тому, что противопоставить этому мутному потоку дезинформации и недопонимания можно только одно – строго выверенную, основанную на неопровержимых исторических фактах истину. Человек очень энергичный, с живым умом, Яковлев сразу, несмотря на сложность темы, заразился ее привлекательностью для серьезного научного исследования. Он высказал желание поработать над ней, выдвинув условие: привлечь архивы КГБ, относящиеся к Власову и власовцам.

Эта просьба была выполнена, и в распоряжении историка оказались не только материалы оперативной разработки Власова и его ближайших подручных, но также документы Четвертого управления НКВД, которое в годы Великой Отечественной войны занималось закордонной, зафронтовой работой. Управление это было ликвидировано в 1947 году за ненадобностью, но в его архивах сохранилось много интересных данных о деятельности наших диверсионных групп в тылу врага, а также о противодействии проникновению немецкой агентуры в наш тыл. В его сферу деятельности входила и работа против РОА – «Русской освободительной армии» генерала Власова.

Николай Николаевич Яковлев с головой погрузился в изучение предоставленных ему материалов и через некоторое время написал большую книгу, всесторонне освещавшую тему «Власов и власовцы». Но самостоятельно Николай Николаевич отнести рукопись в какое-либо издательство не мог. В то время такие сложные, противоречивые исторические темы предварительно обкатывались на Старой площади и лишь затем по указанию из Агитпропа ЦК КПСС принимались в печать. Однако неожиданно для меня самого в тот период, в первой половине семидесятых годов, публикация книги Н. Н. Яковлева «Власов и власовцы» встретила в Агитпропе ЦК КПСС довольно активные возражения. В то время, полагаю, причин было несколько, но ни одна из них не носила принципиального характера. На мой взгляд, просто сказывалась атмосфера тех лет, нежелание углубляться в суть исторических явлений.

Ведь публикация книги Н. Н. Яковлева влекла за собой некие официальные разъяснения, уточняющие само понятие «власовцы». Она требовала поставить заслон обелению, даже возвеличиванию самого Власова и, как следствие, покончить с оправданием предательства некоторых других национальных «героев» типа Бандеры. Наконец, она восстанавливала справедливость по отношению к тем тысячам солдат и офицеров 2-й ударной армии, которые не сдались в плен вместе с Власовым и его штабом, а пали смертью храбрых в боях за Родину.

И вот мне кажется сегодня оправданным решение вернуться к написанному мною в 1996 году «предисловию к предисловию». Предисловие – вступительная часть рукописи, сохранившаяся в домашнем архиве ушедшего из жизни профессора. Оно позволяет коснуться самой концепции всей книги Н. Н. Яковлева:

«В зарубежной, а в последние годы и в российской литературе о Власове и власовцах проводятся мысли о будто бы «мессианской» задаче избавления России от большевизма, которую ставило перед собой власовское движение. Но исторические факты неумолимо свидетельствуют: никакого власовского движения по сути и не было. Ведь понятие «движение» предполагает определенную идеологию, а также единомыслие, целеустремленность его участников. Между тем, сами обстоятельства пленения Власова и его дальнейшее «использование» немцами показывают, что РОА сколачивалась на основе вовсе не идейной, а сугубо шкурной мотивации.

Начать с того, что генерал Власов пробыл в должности командующего 2-й ударной армии считаные дни – почему-то об этом сейчас упорно умалчивают. Эта армия зимой 1942 года попала в окружение, но благодаря умелым артиллерийским ударам командование Волховского фронта сумело пробить коридор шириной примерно полтора километра и армия начала выходить из котла. Однако был тяжело ранен командарм генерал Журавлев, его срочно эвакуировали в тыл, а на смену ему направили заместителя командующего Волховским фронтом генерал-лейтенанта Власова.

Когда Власов прилетел в штаб 24-й ударной армии, немцы снова замкнули кольцо окружения. На помощь вылетел, как он мне рассказывал, заместитель командующего артиллерией фронта генерал-майор Кулешов – чтобы восстановить коридор прежним способом. Но он застал лишь пустые блиндажи и палатки – Власов и его штаб ушли к немцам. Таким образом, ни о какой сдаче в плен врагу всей 2-й ударной армии речи вообще не было – армия продолжала мужественно сражаться, генерал Кулешов тоже был тяжело ранен, однако избежал плена. Добровольно сдалась фашистам лишь маленькая горстка штабистов, близких генералу Власову. Эти обстоятельства и предопределили дальнейшую судьбу Власова, пошедшего на сотрудничество с фашистами. Изначально у него не было своей армии, и ее пришлось рекрутировать в лагерях для военнопленных. Естественно, при таком разношерстном наборе ни о каких идейных соображениях просто не могло быть и речи. В РОА в основном шли две категории военнопленных, причем ни тех ни других, на мой взгляд, осуждать не следует.

Одни просто пытались вырваться из нечеловеческих условий концлагерного существования, чтобы не умереть от холода и болезней. А другие сразу прикинули: если пойти в РОА, то появится возможность попасть на фронт, а это самый близкий путь для возвращения к своим, на Родину. Что же касается тех, кто действительно стремился свести счеты с большевиками, то их было очень немного. Именно по этой причине в верховном германском руководстве существовало стойкое недоверие к РОА, а самого Власова использовали прежде всего в пропагандистских целях. От его имени издавали газеты и бесчисленные листовки, которые забрасывали в наш ближний фронтовой тыл, – в таких листовках непомерно раздувались масштабы власовской армии, а сами они служили пропуском для прохода через линию фронта к немцам.

Именно из-за недоверия к Власову и его армии в германском руководстве постоянно шли трения и относительно использования РОА. Непосредственно «движение» курировал Гиммлер, который все же считал возможным «опробовать» власовцев в боевых условиях. Но этому упорно противился Гитлер, который вообще не доверял русским, даже выступавшим под антисталинскими знаменами. Но одну из власовских бригад под командованием Гиля-Родионова все-таки «опробовали» – правда, не на фронте, а всего лишь для борьбы с партизанами. О том, каким был эффект этой «апробации» и вообще о значении власовского движения весьма красноречиво пишет в своих воспоминаниях, вышедших на русском языке в 1991 году, бывший руководитель фашистской разведки Вальтер Шелленберг:

«Значительную психологическую поддержку нам оказывала так называемая «армия Власова», на знамени которой было написано «Освобождение России от советского режима». Гитлер и Гиммлер упорно отказывались признать Власова и использовать его войско: они согласились изменить свою позицию лишь в самом конце войны… После завершения психологической и идеологической обработки добровольцев приступили к их обучению, причем особое внимание уделялось их подготовке в качестве радистов. Понятно, что органы НКВД сумели причинить нам немалый вред и, что еще хуже, начали засылать своих людей через фронт с заданием внедриться в операцию «Цеппелин», чтобы подрывать ее изнутри. Поэтому мы свели агентов в боевую часть, получившую название «Дружина». Она должна была обеспечивать безопасность в тылу и, в случае необходимости, вести бои с партизанами. Ее командиром был назначен русский полковник Родионов (по кличке «Гиль»). Несмотря на мои неоднократные предостережения, случилось то, чего я боялся. «Дружину» привлекли для участия в операции по «прочесыванию» деревни, в которой укрывались партизаны. Когда «Дружина» конвоировала длинную колонну пленных партизан, полковник Родионов приказал своим людям атаковать отряд СС, сопровождавший конвой. Немцы были застигнуты врасплох, и русские перебили их всех до единого самым зверским образом. Родионов, установивший связь с центральным штабом партизанского движения в Москве, заставил своих подчиненных выступить против нас. После этого избиения он вылетел с секретного партизанского аэродрома в Москву».

Из этих воспоминаний, принадлежащих столь серьезному «источнику», как глава гитлеровской разведки, знаменитый Шелленберг, нетрудно сделать вывод о том, что генерала Власова немцы использовали главным образом для «психологической» поддержки, а ведение боевых действий власовцам не доверяли – случай с «Дружиной» Родионова-Гиля подтвердил самые худшие опасения Гитлера. Непосредственно в боях власовцы приняли участие лишь под самый занавес войны, в Праге, где Власов подписал договор о взаимодействии с Йозефом Смрковским, впоследствии одним из лидеров «Пражской весны» 1968 года. Суть договора сводилась к тому, что власовцы брали на себя обязанность сдерживать натиск Советской армии до того момента, пока с запада не подоспеют американцы. Как известно, эта задача выполнена не была, войска союзников успели дойти только до Карловых Вар, когда Прага была освобождена Советской армией. Именно там Власов и был арестован – вместе со своим штабом. Иными словами, так называемый «боевой путь» РОА по существу представляет собой участие в одной-единственной операции, которая закончилась для нее полным крахом. Поэтому говорить о какой-то военной роли власовского движения попросту не приходится.

В этой связи вообще надо заметить, что власовское движение, пропагандистски провозглашенное немцами как «Освободительная борьба против советского режима», в действительности было предназначено для борьбы с Россией как таковой и преследовало ярко выраженные антирусские цели. Именно этой самой важной особенности власовского движения уделил большое внимание Николай Николаевич Яковлев, и именно в этом, я бы сказал, исключительная ценность его исторического исследования для наших дней, когда расширение НАТО на восток окончательно выявило антироссийские, а не просто антикоммунистические планы Запада.

Особый интерес в этом плане представляют документы, свидетельствующие о замыслах нацистов «перенести центр тяжести русских в Азию», а также «теоретизирования» Розенберга о «повороте русского динамизма на восток». Его меморандум, направленный Гитлеру, требовал после ликвидации большевизма «разрушить Россию как государство и обеспечить ее перманентную слабость». Развивая эту мысль, другие фашистские теоретики утверждали, что для «Новой Европы» неприемлемо возрождение России не только в виде «красной», но и в виде «белой», что «русская волна должна возвратиться за Волгу». «Генеральный план ОСТ» вообще требовал «разгромить русских как народ».

Но парадокс истории заключается в том, что после первых военных поражений вермахта на Восточном фронте многие в Германии все чаще стали вспоминать знаменитые слова Шиллера о том, что «Россия может быть побеждена только русскими». Собственно говоря, именно эта идея и лежала в основе всех попыток по созданию власовской армии. Не случайно многие послевоенные исследователи, особенно американские, сурово корят Гитлера и его подручных за то, что они недооценили важнейший и вещий исторический вывод Шиллера.

Зато этот урок истории весьма «грамотно» учли на переломе восьмидесятых и девяностых годов, когда был разрушен СССР. Не вдаваясь здесь в эту тему, требующую самостоятельного анализа, замечу, тем не менее, что некоторые параллели между антирусскими замыслами нацистов и завуалированными сегодняшними атаками на Россию проглядываются отчетливо. Чтобы подтвердить сказанное, приведу цитату из обращения к гражданам России, в котором россиян призывали добиваться «индивидуальных свобод, свободы вероисповедания и совести, уничтожения рабского труда, введения частной собственности, права на собственное хозяйство на собственной земле… всего того, чего лишил их большевизм».

Эта цитата звучит абсолютно современно – такого рода призывы стали лейтмотивом антисоветской пропаганды на рубеже 80-х и 90-х годов. Но дело-то в том, что приведенным словам уже более полувека и взяты они из обращения «Ко всем народам Востока», которое сочинил лично… Геббельс! В годы войны данное обращение так и не было озвучено, поскольку этому воспротивился Гитлер, не признававший таких «пропагандистских тонкостей». Но Николай Николаевич Яковлев использовал этот уникальный документ в своей рукописи. И если сопоставить эту, повторяю, звучащую вполне современно геббельсовскую пропаганду с истинными планами нацистов по историческому «отбрасыванию» русского народа, то выводы напрашиваются вполне определенные. Причем не только в отношении военных лет, но и применительно к дням текущим, когда в мире появилось немало политиков, крайне заинтересованных в дальнейшем ослаблении российской государственности.

Сегодня становится все яснее, что именно эти далеко идущие глобальные устремления кое-кто «держал в уме», призывая бороться с «империей зла», с Советами и коммунизмом.

Да, именно антирусская, антироссийская направленность власовского движения, как планировали его фашистские идеологи, более всего взволновала Н. Н. Яковлева, когда он исследовал множество новых исторических документов по этой теме.

Николай Николаевич Яковлев умер 7 апреля 1996 года. До последних своих дней он активно работал над книгой о Сталине, куда, по моим предположениям, намеревался органично вставить и тему о власовском движении, конечно в усеченном виде. Он очень торопился, словно предчувствуя, что может не успеть окончить новый исторический труд, который считал очень актуальным на фоне уже вышедшей к тому времени в свет биографии Сталина, написанной Дмитрием Волкогоновым. Почему Яковлев счел необходимым косвенно ответить Волкогонову, мне доподлинно не известно. Однако некоторые предположения по этому поводу высказать могу.

Дело в том, что Волкогонов задумал писать биографию Сталина еще в 1987 году и в тот период обратился в КГБ с просьбой о работе над архивными сталинскими материалами. Но в архивах Лубянки их не было – все они хранились в ЦК КПСС, в партийных архивах. Поэтому Волкогонову был дан отрицательный ответ. Тогда Дмитрий Васильевич попросил поискать книги о Сталине, изданные за рубежом, в библиотеке КГБ. Нашли около двадцати таких книг, разумеется на русском языке, и Волкогонов взял домой объемистую пачку томов.

О том, что Волкогонов начал работать над биографией Сталина, знал Николай Николаевич Яковлев, и он посоветовал Волкогонову ознакомиться с шеститомной работой англичанина Дойчера, который на Западе считался одним из ведущих специалистов по сталинской тематике. Этот шеститомник Яковлев, прекрасно владевший английским, лично перевел на русский язык, проделав поистине колоссальную работу. И ксерокопию перевода передал Волкогонову, не посвятив его в происхождение перевода, а тот и не интересовался этим.

Столь подробно рассказываю об этом случае, поскольку в нем отразился, так сказать, свой, профессиональный, гамбургский счет между двумя крупнейшими историками нашего времени. Дело в том, что вслед за выходом биографии Сталина, написанной Волкогоновым и, кстати, существенно отличавшейся от того замысла, с каким автор приступал к этой теме (время-то уже было иным, постперестроечным!), увидел свет и однотомник Дойчера, подготовленный Н. Н. Яковлевым. И если сопоставить книгу Волкогонова о Сталине с исследованием Дойчера, то нетрудно убедиться в концептуальном совпадении этих работ.

Однако Дмитрий Васильевич при жизни так и не узнал о том, что его хитро «подставил» не кто иной, как Николай Николаевич Яковлев, который, передавая Волкогонову ксерокопию переведенного им шеститомника Дойчера, оказывается, уже договорился с одним из издательств об издании дойчеровского однотомника. А уж что именно включить в однотомник, историк Яковлев знал прекрасно, поскольку профессионально «чувствовал» историка Волкогонова.

Этот частный и, казалось бы, не имеющий отношения к теме власовцев эпизод, тем не менее важен для понимания того, как глубоко «пахал» Николай Николаевич Яковлев, принимаясь за тот или иной исторический труд. Ведь на то, чтобы самостоятельно перевести шеститомник Дойчера, мог отважиться далеко не каждый ученый-историк. С такой же основательностью подошел он и к изданию множества хранившихся в архивах КГБ материалов по теме «Власов и власовцы». А итогом этой огромной работы стало научное исследование, посвященное весьма важной и сложной, противоречивой исторической теме, которая сегодня, когда в России и вокруг нее вновь идет схватка добра и зла, снова становится особенно актуальной» [Конец цитаты.]

* * *

Если говорить о Великой Отечественной и Второй мировой войнах, то нельзя, конечно, обойти молчанием роль наших союзников в этих событиях.

«…Если мы увидим, что Германия выигрывает войну, нам следует помогать России, а если Россия будет выигрывать, нам следует помогать Германии, и пусть они убивают как можно больше», – так говорил в 1941 году будущий президент США, бывший в ту пору еще сенатором, Гарри Трумэн. И хотя реальный в том времени президент США Франклин Рузвельт, а также британский премьер Уинстон Черчилль все-таки пошли на создание антигитлеровской коалиции и сделали в итоге немало для победы над фашистской Германией, точка зрения Трумэна как будто незримо присутствовала во внутренней канве событий, связанных с ними. Чем иначе можно объяснить затяжку с открытием второго фронта? Да, мы получали от союзников оружие, боевую технику, продовольствие. (Хотя ленд-лиз коснулся СССР лишь в ноябре 1941-го. То есть в самое критическое время, когда наши войска терпели поражения, они оставались без помощи союзников. Все лето и большую часть осени первого года войны.)

Но мы не имели поддержки военной силой и сражались с Германией один на один. Вот письмо Рузвельта Черчиллю 3 апреля 1942 года: «Ваш и мой народ требуют создания второго фронта, чтобы снять бремя с русских. Наши народы не могут не видеть, что русские убивают немцев, а также уничтожают вражеского снаряжения больше, чем США и Великобритания, вместе взятые». До середины 1944 года на советско-германском фронте действовали от 62 до 70 процентов сухопутных войск Германии, а на фронтах англо-американских войск – от 1 до 2 процентов.

«Второй фронт», правда, открывали – но то в Греции, то в Италии, то еще где-то, а почему? Ответ в духе того, что сформулировал Трумэн, просто напрашивается. Корни этого ответа уходят в глубь веков, и никакие прикрытия – определения типа «царская Россия», «коммунистическая Россия», «криминальная Россия» – принимать всерьез невозможно. Даже нацизм казался Англии и США предпочтительнее коммунизма – вспомним, как эти страны поощряли Гитлера, как укрепили его в Мюнхене, как развязали Гитлеру руки и позволили захватить многие государства в Европе. Все это делалось только лишь потому, что фюрер объявил себя борцом с коммунизмом. Оплотом же коммунизма была Россия, и именно как будущего разрушителя нашей страны Гитлера всячески поощряли. Нашими союзниками Англия, Франция и США стали только тогда, когда успели понять опасность господства фашизма в мире. Им пора было спасти себя, а для этого – поддержать нас, потому что без нас они войну бы не выиграли.

Сегодня уже многократно описано эмоциональное выступление Черчилля, которое он сделал в ответ на вторжение Германии в СССР, этот доклад был в 1941 году опубликован в «Правде», в главной газете нашей страны: «Никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я за последние 25 лет. И я не отказываюсь ни от одного сказанного мною слова. Но все это бледнеет перед той гигантской картиной, которая разворачивается перед нами. Я вижу русских солдат, стоящих на пороге родной земли, охраняющих поля, где их отцы работали с незапамятных времен. Я вижу их, защищающих дома, где матери и жены молятся – да, да, бывают времена, когда молятся все, – за безопасность своих близких, за возвращение кормильца, своего защитника, своей опоры… Я вижу надвигающуюся на все это ужасающую мощь германской военной машины. Отныне у нас одна цель, одна-единственная – уничтожение нацистского режима. Мы никогда не будем вести переговоры с Гитлером. И пока мы не освободим народы, находящиеся под его ярмом, любой человек или правительство, которое сражается против нацизма, получит нашу помощь, любой человек или государство, которое сражается против Гитлера, будет нашим союзником. Такова наша политика… Из этого следует, что мы окажем любую возможную помощь России и русскому народу, и мы будем призывать наших друзей и союзников во всех частях мира занять ту же позицию и следовать ей до конца». Достойное выступление, создающее облик справедливого и верного человека. Да, он не был согласен с политикой СССР, но когда пришла беда – готов защищать и всех призывает к этому – вот такой складывается образ.

Правда, общеизвестно еще одно изречение, которое Черчилль сделал в разговоре с секретарем при подготовке этого доклада: «У меня только одна цель – разбить Гитлера. Если бы Гитлер вторгся в ад, то я нашел бы, как защитить дьявола в палате общин». Вряд ли сговорившись с Черчиллем на этот счет, практически точно так же выражается Франклин Рузвельт в разговоре с лордом Галифаксом. «Гитлер, – сказал он, – сделал свою первую большую ошибку, теперь у демократий появилось время вооружиться. Если Красная Армия, продержится до октября, то зима вынудит немцев отложить решающие операции до весны, и в этом случае их победа будет проблематична, более того, резко увеличится шанс германского поражения. А чтобы этого добиться, я пожму руку самому дьяволу»…

Чего только не скажешь в полемическом выступлении, и что, казалось бы, на эти вещи обращать внимание, если бы не сам ход истории, показавший нам, что так, как защищали нас наши союзники, защищают именно «дьявола». Спасаясь от настоящего дьявола фашизма, напрямую угрожающего им, они заключили в своем представлении союз с другим «дьяволом».

Тогда объяснимы все необъяснимые при простой логике проволочки с помощью союзников – три года советские войска бились с гитлеровскими фашистами, по сути, один на один. Сталин как Верховный Главнокомандующий особенно тяжело переживал Киевскую катастрофу – в результате сражения за столицу советской Украины наши потери составили около 700 тысяч человек убитыми и пленными. Юго-Западный фронт первого формирования прекратил свое существование. После этого Сталин обращается 3 сентября к Черчиллю (сказал же тот: «Мы окажем любую возможную помощь России») с личным посланием – просьбой открыть военные действия «….на Балканах или во Франции, что отвлекло бы 30–40 германских дивизий с Восточного фронта». А 13 сентября он просит англичан «высадить 25–30 дивизий в Архангельске или в южной части Советского Союза через Иран для военного сотрудничества с советскими войсками подобно тому, как это делалось в последней войне во Франции». Американским войскам Сталин предлагает занять любой сектор на советском фронте под их же командованием. Но ни в 1941-м, ни, как известно, в 1942-м, когда было уже зафиксировано согласие на открытие второго фронта, помощи в военных действиях не последовало. Позже Черчилль, писал о том, что они и не думали открывать второй фронт в эти сроки, они сделали это, просто «чтобы ввести в заблуждение противника». Но они ввели в заблуждение, прежде всего, нас, рассчитывавших на их помощь. Отсутствие ее на протяжении самого тяжелого трехлетнего периода войны показывали очевидность чудовищно циничных намерений: советские войска, завоевывая общую для всего мира победу над фашизмом, в конце концов, измотаются, обескровятся и ослабнут, истощатся. Вот тогда-то они и выйдут на сцену и завоюют победу над фашизмом.

Вышло иначе. В 1944 году стало ясно всему миру: ситуация переломлена, советские войска уверенно побеждают, они способны самостоятельно завершить разгром фашистских войск в Европе. Вот тогда-то и состоялась спешная высадка войск союзников в Нормандии, произошло реальное открытие второго фронта. Соотношение мало изменилось и после высадки: 10 июня, уже на 4-й день после открытия этого долгожданного второго фронта, развернули наступления войска Ленинградского и Карельского фронтов. А через две недели началась операция «Багратион» в Белоруссии и боевые действия 2-го Прибалтийского фронта. Наступательный прорыв советских армий позволил им продвинуться к границам рейха навстречу союзникам на 500–600 км. Тяжелые бои на юге закончились взятием Будапешта. А продолжавшееся наступление советских войск на Вену создало непосредственную угрозу Австрии и южной Германии.

Войска же союзников, встретив серьезное сопротивление немцев, оказались в трудном положении. Они потеряли всякую инициативу в Арденнах, о чем свидетельствует обращение 6 января 1945 года Черчилля к Сталину: «На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного командования могут потребоваться большие решения. Вы сами знаете, по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы… Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января». 7 января Сталин сообщил Черчиллю о решении Ставки Верховного Главнокомандующего: открыть широкие наступательные действия по всему Центральному фронту не позже второй половины января. Но оно началось раньше намеченного срока – уже 12 января. В результате немцы прекратили наступление против союзных войск в Арденнах и Вогезах и отошли на исходные позиции, сняв с Западного фронта и перебросив на Восточный 6-ю танковую дивизию СС, а затем и еще 16 дивизий.

Этого нельзя изъять из летописи победы над фашизмом.

* * *

Всей своей сутью эта война отличалась от большинства войн, пережитых человечеством. Советский народ не только отстоял независимость своего государства, не допустил фашистского рабства, но наша Победа спасла от гибели и народы многих стран мира.

Другое дело – то, что участие армии СССР в войне с гитлеровской Германией Запад пытается прятать до сих пор! Тяжело им признать, что великую Победу одержала страна социализма. Но прятать свою память – это одно, а стирать память потомков настоящих победителей – другое. На Западе началось тиражирование мнения о том, что войну породила агрессивность СССР, что это именно наша страна была угрозой миру, и что это в итоге и вынудило Гитлера двинуть войска на восток.

Эта тема была внесена и в нашу страну, но только через 50 лет после Победы над фашизмом. Как раз к этому славному юбилею популярные в то время наши историки начали особенно активно твердить о необходимости сказать о войне всю якобы правду, дать «новое прочтение» событий 1941–1945 годов. «Новизной» служили ссылки на некие черновые записи руководителей Генштаба Красной Армии, которые предусматривали планы агрессии. Говорилось, что эти планы были замаскированы необходимостью превентивного удара в целях предупреждения нападения Германии на СССР. Но любой генштаб может и должен разрабатывать самые разные сценарии боевых действий. Окончательное же решение принимают политики.

Эта тема то иссякает на «исторической площадке», то, видоизменившись, заново реанимируется. Теперь в Россию с Запада идет усиленное внедрение понятия о том, что существует знак равенства между коммунизмом и нацизмом, Сталиным и Гитлером. Это подхватывают некоторые не слишком образованные наши сограждане, но даже западные политологи лет 20 назад ужаснулись бы таким сравнениям. Хорошей отповедью этой теме послужила книга историка Наталии Нарочницкой, изданная во Франции под названием: «Что осталось от нашей победы?» (в России она вышла под названием «За что и с кем мы воевали»). В одном из интервью, посвященном этой теме, автор говорит о невозможности сравнивать нацизм с коммунизмом, потому что «эти доктрины всегда считались и в науке, и в политике полными антиподами. Сегодня на Западе и, увы, в некоторых ультралиберальных кругах нашего общества уже открыто говорят, что Россия – родина еще худшего монстра – «сталинского СССР», фашизм, мол, был ответом… Все это не выдерживает никакой критики и сопоставления как теорий марксизма и нацизма, так и фактов. Такое сопоставление с философским анализом доктрин, историческим анализом фактов внешней политики держав я и сделала в своей книге на документах. Она вызвала большой переполох…».

Автор говорит о переполохе, который вызвала ее книга во Франции, а это уже 2008 год! Французы на книгу Нарочницкой реагируют сегодня разнообразно, кто-то говорит «спасибо, за то, что открыли нам глаза», а кто-то обвиняет автора, и как рассказывает она в том же интервью: «Пока меня обвинили в национализме, который заключается в защите «сталинского наследия» – так теперь они именуют договоры в Ялте и Потсдаме, подписанные главами СССР, Великобритании и США. Договоры, без которых не было бы их «демократии», и быть им свинопасами и горничными у «сверхчеловеков»… Однако я и в книге, и в полемике задаю своим западным оппонентам очень для них неудобный, «неполиткорректный» вопрос: почему они Сталина пытаются превратить в демона всех времен и народов, но никогда не делали таковым Кромвеля, залившего кровью Англию, или своего Робеспьера, например, – родоначальника термина «революционный террор»? Ведь по количеству крови на душу населения никто не превзошел французских революционеров. Смущаются и немедленно пытаются повернуть дискуссию в другую плоскость…»

Ничего не меняется, идеологический принцип остается прежним и в Европе, и в Америке – если уж не удается замолчать участие СССР в победе над фашизмом, так надо извратить это участие, замазать грязью нашу память, наши нравственные опоры. И самое удивительное в том, что в самой России до сих пор можно услышать разговоры о том, что лучше бы советские воины не сопротивлялись Гитлеру, – тогда немцы принесли бы нам более достойную жизнь, подняли бы нам экономику, культуру и жили бы мы в европейской цивилизации. Как тут не вспомнить монолог Смердякова из произведения Достоевского «Братья Карамазовы»: «В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого… Хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с».

Снова и снова приходится мне напоминать современным смердяковым, что публично декларировали главари фашистского рейха по поводу участи завоеванных народов: «Для ненемецкого населения восточных областей не должно быть высших школ… Самое большее – счет до 500, умение расписаться… Идеально было бы научить понимать лишь язык знаков и сигналов… Ни в коем случае нельзя допускать их к умственной работе… Необходимо исходить из того, что главная миссия этих народов – обслуживать нас экономически».

Конечно, базой для таких высказываний служила «фашистская библия», книга Гитлера «Майн кампф», где автор прописал «правильное будущее» для славян: «Когда мы будем осваивать русское пространство, то «имперские крестьяне» должны будут жить в селениях выдающейся красоты. Немецкие административные и прочие учреждения должны размещаться в прекрасных зданиях, а губернаторы во дворцах. Вокруг учреждения будет построено все то, что необходимо для жизни. А вокруг каждого города, в радиусе 30–40 км будут кольцом располагаться красивые деревни, соединенные первоклассными дорогами. Все, что лежит за пределами этого кольца, – иной мир, где мы разрешим русским жить».

Но и на рабскую участь рассчитывать по их планам могли далеко не все – Гиммлер, примерно за год до начала войны на совещании руководителей СС, разъяснил, что одной из задач похода на Восток является уничтожение 30 миллионов славян. А уже 2 мая 1941 года в приказе командующего 4-й танковой армии Гепнера открыто говорилось, что предстоящая война будет продолжением борьбы германцев против славянства.

Об этом важно напоминать людям, потому, что у нас много говорилось и писалось о планах Гитлера по уничтожению коммунистов и евреев, но как-то ушла в тень тема планов уничтожения славянских народов. И даже сегодня тема, к примеру, Освенцима для многих людей и в нашей стране, и во всем мире звучит как тема чудовищно жестокого истребления людей еврейской национальности. Но в Освенциме также было уничтожено около двух миллионов представителей других национальностей, а ведь это – не единственный был концентрационный лагерь. У нацистов было 20 таких лагерей и около тысячи их филиалов. Они работали как конвейеры смерти, планомерно истребляя «низшие расы», к которым наравне с евреями причисляли и славян СССР, да и другие народы. И надо помнить о том, что и Освенцим, и другие подобные чудовищные образования освобождали советские воины. Об этом на Западе не говорят, этот важный исторический факт замалчивается.

* * *

Подчеркну еще раз: да, у нас были союзники. Да, они нам помогали. Но о том, как это было, – уже сказано. Добавить можно только то, что они помогали ровно столько времени, сколько их собственная судьба была, по сути, в руках Красной Армии. Пока стоял вопрос, кто кого победит: фашисты нас или мы их. А когда исход войны был уже предрешен, западные державы начали активную деятельность, направленную против СССР. Черчилль отдал приказ о разработке операции «Немыслимое» – плана войны против Советского Союза, которая должна была начаться 1 июля 1945 года силами 112–113 дивизий. 23 апреля 1945 года Трумэн, сменивший Рузвельта на посту президента США, на встрече с политическими и военными советниками заявил, что теперь США готовы самостоятельно вынудить Японию капитулировать; в американском сценарии мировой войны роли для СССР больше нет, так как война завершается и пора подводить черту под антигитлеровской коалицией. Час пробил, убиты миллионы, пора ликвидировать победителя, – так с языка эвфемизмов можно перевести слова американского президента. Но Эйзенхауэр, а также другие ведущие военачальники США убедительно и твердо выступили против Трумэна, объясняя, что это – очень опасно, силы и дух Красной Армии таковы, что они изничтожат любого противника. Тогда войну с СССР, страной, защитившей их от фашизма, было решено перенести, по одним данным, на июнь, а по другим – на сентябрь 1949 года…

И тут наступает еще один поворот в отношениях России с Западом, здесь можно выделить очередную «реперную точку» нашей истории. Классический факт, занявший место во всех исторических учебниках мира, – Фултонская речь Уинстона Черчилля. Он произнес ее 5 марта 1946 года на родине президента США Трумэна, в Вестминстерском колледже американского города Фултон, Миссури.