Лесная невеста. Проклятие Дивины

В передних рядах смолян затрубил рог, дружина Красовита с криком побежала к опушке. Сам он был впереди, размахивая мечом и крича что-то удалое и неразборчивое. Прочие полки сначала застыли в нерешительности, и Избрана испугалась, что они не пойдут, – но они все-таки поддались порыву, дрогнули и устремились вперед, за стягом Секача.

Хедин схватил узду ее лошади, развернул и потащил назад. Навстречу им текло войско, трещали, сталкиваясь, щиты, блестели шлемы, смоляне орали, сами не зная что, и бежали как-то неуверенно. Несколько человек не бежали – это были кмети из бывшей Зимоборовой дружины, и привычка сражаться за него, а не против него, не давала им сделать ни шагу.

Избрана пыталась оглянуться, но бегущее вперед войско заслонило от нее полочан. Позади слышались железный лязг, вопль, треск щитов, раздавались ржанье воеводских коней, боевые кличи, яростная ругань и первые крики боли. Все смешалось, и она уже с трудом могла понять, что происходит там, у опушки заснеженного тонконогого березняка.

* * *

Разбиты! Избрана вновь и вновь твердила про себя это слово, и каждый раз оно обрушивалось на сознание тяжелым ударом. Она так и не поняла, что же там произошло. Хедин пытался объяснить ей, что засадный полк полочан, вдвое превышающий передовой, лесом обошел поляну битвы с другой стороны и напал на смолян сзади. Во главе засадного полка стоял сам князь Столпомер. Передовой и засадный полк полочан дружным натиском рубили и кололи, не давая смолянам даже поднять оружие в толкотне. Дошло до того, что засечинского воеводу Преждана, раненного в руку и упавшего, подкочинская дружина пыталась убить, приняв за противника. Об этом рассказал он сам, с несколькими кметями встретившийся Избране уже после конца битвы.

Но не подробности произошедшего нужны были княгине. В голове не укладывалось, что они разбиты, – случилось то самое, чего она так боялась, что не хотела допускать даже в мыслях. В ней ожило чисто детское неверие в поражение – так не бывает, «наши» всегда должны побеждать! Для смолян и для нее самой это поражение могло повлечь такие тяжелые последствия, что даже сейчас, вслед за Хедином пробираясь по заснеженному лесу, Избрана морщилась и потряхивала головой, надеясь проснуться.

Хорошо, что рядом с княгиней оказался Хедин, знакомый с поражениями и умеющий их переносить. Когда почти в лоб его дружине выскочил из леса засадный полк Столпомера, варяг сразу понял замысел полотеского князя и мгновенно принял решение.

– Назад! – на родном языке закричал он своей дружине, не выпуская повод княгининой лошади. – В лес! Быстро!

Более того: он догадался схватить собственный серый плащ, перекинутый через седло, и набросить на Избрану, чтобы скрыть ее слишком яркую красную шубу, в которой ее фигура была хорошо заметна. Потеряв из виду княгиню, полочане в общей свалке не обратили внимания на небольшой варяжский отряд.

Никто их не преследовал. Хедин стремительно уводил дружину прочь от места битвы и тянул за собой Избрану. Они ехали прямо через лес, по какой-то еле заметной тропке, ужасающе медленно, но быстрее двигаться через такие глубокие снежные завалы было невозможно. Избрана старалась не думать о том, что преследователи по притоптанному снегу поедут гораздо быстрее и нагонят их, но невольно втягивала голову в плечи. Помня, что княгиня не должна показывать страха, она хотела распрямиться, но страх пригибал, как тяжелый мешок на плечах.

Хорошо, что людям было не до того и почти никто на нее не смотрел.

Ветки били по голове, зеленые лапы тыкали заснеженными иголками в лицо. Она пыталась что-то крикнуть Хедину, то ли спросить, то ли приказать, но сама плохо понимала что, а он даже не оборачивался. Сейчас он гораздо лучше знал, что делать, и она не могла ни приказывать ему, ни советовать. И Избрана скоро замолчала. События швыряли ее, как весеннее половодье щепку, а она не могла не только что-то изменить, но даже понять, что происходит. Она была так мала, а весь этот поток – лес, люди, крики и суета – так огромен!

Звуки битвы давно затихли вдали, вокруг сомкнулся лес, но отряд не замедлял шага. Хедин надеялся успеть вернуться в Подгоричье раньше, чем до него дойдет Столпомер.

Но осуществить этот замысел было не так-то легко. На единственной дороге вдоль Днепра теперь был полотеский князь.

– Может быть, нам не стоит идти в Подгоричье, – сказал Хедин чуть погодя, когда Избрана наконец взяла себя в руки и стала способна к разумной беседе. – Столпомер тоже пойдет туда. Даже если мы успеем раньше, то уже утром или завтра он окажется под стенами. Если ты не хочешь попасть к нему в руки вместе с Подгоричьем…

– Не хочу! – решительно ответила Избрана. Вместе с самообладанием к ней вернулось и ощущение, что она опять отвечает за все, хотя бы потому что уцелела. – Нужно что-то делать! Здесь есть рядом еще какой-нибудь город?

– Не знаю. Я никогда здесь не бывал.

– Если в Подгоричье нельзя, надо обойти его и пробираться к Смолянску! Иначе Столпомер придет туда раньше нас! И надо попытаться собрать остатки войска. Не может быть, чтобы никто не уцелел!

– Поживем – увидим! – отозвался Хедин.

Он понимал, что даже уцелевшие остатки войска им теперь не помощники. Он спас княгиню от плена или даже смерти, но все скажут, что она сбежала, бросив войско. И все, что от этого войска останется, немедленно признает власть Зимобора. Наверное, уже признало. Ведь он говорил, что не хочет драться с соплеменниками, а значит, люди побросали оружие сразу, как только княгиня исчезла с глаз.

– Кроме того, с ними твой старший брат, – добавил Хедин. – А значит, нам следует попытаться сберечь хотя бы свою жизнь и свободу.

Избрана хотела возмутиться, но промолчала. Возвращение Зимобора из слухов стало явью, и даже она больше не могла с этим спорить.

И она проиграла ему первую же битву. Безнадежно проиграла.

Но что теперь получается? Она больше не княгиня? Это было бы крушением всей жизни, и Избрана именно потому никак не могла поверить в несчастье, что оно было слишком велико. Ее главная цель, мечта, ненадолго давшаяся ей в руки, выскользнула, вырвалась, словно злая судьба издевается!

Но вскоре на душе стало чуть полегче. Они встретили сначала Предвара с десятком воев, потом еще кое-кого. Все они, проскочив между сжимающимися рядами полочан, ушли в лес, и, по их словам, таким же образом уцелело немало людей. У воеводы была перевязана рука, но выглядел он бодро. Четверо отроков, сыновей и сестричей, которых он брал с собой в поход, были при нем, только двое – с незначительными ранами, и он верил, что все еще уладится.

– Мы в Удалье направляемся! – говорил Предвар, тоже обрадованный встречей с княгиней. – Я знавал людей тамошнего гнезда, а шурь мой оттуда невестку взял. Почти что родичи будем, примут, не прогонят! В Подгоричье-то теперь Столпомер не пустит. А в Удалье пересидим, хоть раны перевяжем. А там и видно будет!

Весь, не имеющая никаких укреплений, два десятка мужиков с рогатинами и топорами едва ли могли послужить настоящей защитой, но сейчас Избрана была рада хоть какому-то пристанищу. Короткий зимний день кончался, небо потемнело и опустилось ниже, лес встал черной неразличимой стеной – ей было жутко и хотелось увидеть хоть какую-то крышу над головой, отогреть заледеневшие ноги, снять тяжелую шубу, от которой ломило плечи, и хоть ненадолго ощутить покой.

К тому же никто не догадается искать ее там.

Под предводительством Предвара двинулись увереннее. До темноты, понемногу подбирая своих, смоляне кружили по лесу, пока наконец на пригорке над длинным оврагом, где летом наверняка бежал ручей, не показалось темное беспорядочное скопище изб. Ограды не было, но от дороги весь отделялась двумя резными воротными столбами, где на вершинах были вырезаны лица и бороды. Это были чуры – родовые божества и деревянные обереги от нечисти, которым здесь, на неимением настоящего святилища, приносили жертвы.

Удальские жители ничего не знали о битве, хотя смутные слухи о войне сюда просачивались. Старейшина, и впрямь узнавший Предвара, присел и хлопнул себя по коленям, увидев перед чурами целую дружину – несколько воевод почти без войска, кметей почти без оружия, с кровавыми повязками на распоротых рукавах. Княгиню, завернутую в плащ Хедина, даже не сразу заметили, и впервые в жизни ей не хотелось привлекать к себе внимания. Предвар шепнул что-то старосте, тот подозвал бабу, и баба наконец увела Избрану в женскую половину избы за занавеску. Разбитая телом и утомленная духом, княгиня уже едва понимала, что происходит вокруг.

Там с нее сняли шубу и промокшую обувь, уложили на лежанку, укрыли одеялом и принесли брусничного отвара с медом. Избрана выпила, чтобы согреться, легла и накрылась шубой с головой. В чужой несвежей постели было душно и неприятно, но ей так хотелось спрятаться от всего света, что она ни на что не обращала внимания. Весь мир был сумрачным, глухим и тяжелым, как эта черная изба, где за плотно висящим дымом нельзя было даже разглядеть обстановку. Последняя часть дороги, эта весь, расплывчатые пятна лиц, темные дыры низких дверей едва касались ее сознания.

Смоляне набились во все постройки, вповалку устроились даже в банях и овинах. Тем, кто не поместился, пришлось раскладывать костры на снегу. Воеводы сидели с мужчинами-хозяевами за столом, шел разговор о битве, но Избрана не слушала. Оставшийся позади день казался неимоверно длинным, даже не верилось, что она покинула избу старейшины Подгоричья всего лишь сегодня утром. Уложенная на неведомо чью лежанку, княгиня Избрана натягивала шубу на голову, желая спрятаться от всего пережитого за день, как пугливый ребенок прячется от кикиморы. Ее наполняли чувства стыда и досады, а завтрашний день казался таким неясным и пугающим, что Избрана изо всех сил старалась заснуть, чтобы хоть немного отдохнуть от томительной тревоги. Эту тревогу она ощущала всем телом, как тяжесть шубы на плечах.

* * *

Следующий день выдался ясным, и смолянская дружина немного воспрянула духом. Ночью никто их не тревожил, и смутная надежда, что «все еще обойдется», витала в воздухе, несколько просветляя лица во время ранних сборов в дорогу. Избрана почти успокоилась: в конце концов, ни в какой войне одна-единственная битва ничего не решает. Если князь проигрывает войну из-за того, что в сражении его конь потерял подкову, это значит, что соотношение сил заранее было безнадежно. А здесь не так! Смолянск не слабее Полотеска, и княгиня Избрана была намерена это доказать.

За ночь воеводы договорились не соваться сразу в сторону Смолянска, не выяснив предварительно, что там и как, и временным пристанищем выбрали городок Годомль, стоявший подальше на север, на реке Березине. Если Столпомер не пойдет сюда сразу, то можно будет переждать, пока соберется ополчение северо-западной части смолянской земли.

Тронувшись в путь на рассвете, дружина подошла к Годомлю около полудня. Это было старое поселение: старейшина рассказывал, со слов своего отца, что его дед, Годом, иначе Годомысл Старый, пришел сюда с берегов далекой реки Дунай и поселился на покинутом голядью мысу, где еще виднелись остатки оплывшего вала. Копая ямы под свои земляные избы, родовичи часто находили старые черепки и косточки. Вал они подновили, поверх поставили частокол, и теперь городок на мысу был настоящей крепостью.

Серый бревенчатый городок казался частью зимнего леса, и только дымы над крышами говорили о том, что здесь живут люди. Зато ворота были открыты, а среди толпившихся там людей Избране сразу бросилось в глаза хмурое лицо Красовита.

– А вот и княгиня! – Он вяло помахал рукой, приветствуя ее. – Я так и знал, что вы найдетесь. Тут у нас почти сотня – Блестан считает. Мы тут уже с вечера. Вы-то где пропадали? Да своих тут пять десятков, если всех собрать. Да, может, еще кто подойдет. А батя на охоте. Дружину-то кормить надо!

Вот как – и Секач здесь! Но и этому Избрана была рада – ведь именно он послал дружину в бой, не дав Зимобору противника для поединка. Пусть теперь сам и отвечает за последствия.

Городок был битком набит воями и кметями, так что для княгини с трудом нашли место в избе старейшины. Но все-таки это был настоящий дом: с печкой, с лавками, лежанками и укладками, а большуха приготовила ей баню, дала чистую сорочку, чулки и все прочее.

Едва передохнув и приведя себя в порядок, Избрана послала за Красовитом. Как он рассказал, сломив первое сопротивление смолян, Зимобор сразу предложил сдаваться, обещая безопасность. И сдались почти все. Только Секач с сыном и еще несколько старейшин, наиболее ярых сторонников княгини, предпочли уйти в лес, не надеясь на милосердие нового князя. И если все же другого пути не будет, то гораздо выгоднее прийти к нему добровольно и ставить условия, чем стать пленниками и вымаливать себе прощение.

Как и сама Избрана, Секач рассудил, что отсиживаться лучше именно в Годомле. Здесь он не терял времени даром и уже отправил кметей к Подгоричью и по округе – разузнать, где Столпомер и на какие силы смоляне могут рассчитывать.

– Узнаем, какие дороги нам открыты, тогда и двинемся, – хмуро закончил Красовит. – А пока пожрать бы чего…

С едой было плохо – старейшина, носивший родовое имя Годомысл, уже отослал в Смолянск свою дань, и его запасов едва хватало на прокорм собственных домочадцев. А то, что у кметей нашлось с собой, они подъели в пути. Обоз остался на поле битвы, а дорогу в Подгоричье, где хранились запасы, перерезал Столпомер. Конечно, отказать княгине в миске каши хозяин не мог, но дружине пришлось потерпеть до возвращения Секача с охоты. А того, что он привез, едва хватило на один день.

Назавтра вернулись кмети, посланные к Подгоричью. Столпомер уже был в городке, причем взял его без битвы: старейшины сами открыли ворота, едва узнали, что войско княгини разбито, и увидели вернувшегося Зимобора.

Избрана порадовалась, что не отправилась туда после битвы, но эта весть означала, что остаткам ее дружины закрыта дорога назад.

– Ну, если все, то я поехал, – мрачно сказал из угла Красовит.

На его гордости поражение сказалось тяжело, и он был непривычно замкнут и молчалив. Избрана заметила молодого воеводу, только когда он подал голос, а ведь раньше, в Смолянске, ей часто казалось, что Красовита слишком много.

– Куда? – Избрана глянула на него.

– В лес! Жрать-то чего-то надо!

Кмети загудели. Дружине грозил настоящий голод.

– Может, у оратаев в закромах пошарить? – предложил кто-то.

– Да мы сами к весне лебеду жуем! – поспешно возразил Годомысл. – Желудями хрустим, что твои кабаны! Тут земля плохая, не поля, а болота одни. Лес повывели, уж который век все старые лядины рубим да жжем, не родят ничего. А из окрестностей два рода, Клестовичи да Гуляйка со своими, и вовсе с места снялись да подались искать лучшей доли за тридевять земель…

– Что ты мне тут кощуны рассказываешь! – в досаде воскликнула Избрана.

– Я не кощуны, а я к тому говорю, что если оратаев сейчас обирать, то летом все разбегутся.

– Нет, оратаев трогать нельзя! – поддержал Предвар. – Если своих грабить, то и чужие не нужны. Боги такого не позволят!

– Да ну… – начал было Секач, почти оскорбленный мыслью, что он, доблестный воин, должен голодать, лишь бы не обидеть вонючих оратаев. Но тут же запнулся, осененный новой мыслью. – Ха! – тут же продолжил он. – Своих нельзя – и не надо! Тут же чужие под боком! Тут же до Столпомеровых земель – рукой подать! За Волчанку мы полюдьем не ходим, а до Волчанки той и пятнадцати верст не будет. А? Ну, дошло? – Он оглядел дружину. – Давайте-ка в Столпомеровых весях пошарим. А то и городок какой возьмем! Столпомер-то в эту зиму и в полюдье не успел, нас пошел воевать – он и не ждет, что и мы сзади зайти можем!

Кто-то из кметей захохотал.

– А что, замысел богатый… – начал Красовит, но Избрана перебила его.

– Да ты совсем с ума рехнулся! – закричала она во весь голос, не выбирая слов и не слыша, что в ее голосе прорезался визг склочной бабы. – Дивнинских! Грабить! Марена тебя возьми! Да ты лучше прямо к Столпомеру поезжай и скажи: здесь мы сидим, отец родной, тебя дожидаемся! Ведь найдут нас сразу по следам, сам себе на погребальную страву угощение привезешь, дурья твоя голова!

– Ты не ори! – рявкнул в ответ Секач. – Не на торгу! Своих не тронь, чужих не тронь! С голоду подыхать? Так? Придумай, княгиня-матушка, если такая умная!

– Засиживаться здесь не надо! Пару дней охотой перебьемся, мужиков пошлем рыбу ловить! А потом двигаться отсюда надо, к Смолянску! Ты что, зимовать здесь собрался?

– Если другого не найдем, то лучше уж дивнинских пограбить, чем ноги протянуть!

– Ты стар, а говоришь, как глупый отрок! – ответил ему Хедин, пока Избрана собиралась с мыслями. – Князь Столпомер совсем близко. Если мы нападем на его земли, он сразу узнает об этом. Ты хочешь погибели княгине и себе?

– А с голоду дохнуть – не погибель? Только таких крутолобых не спросили! Так что делать? Скажи, княгиня! – предложил Секач.

– А то и делать! Надо к дешнянскому князю послать и у него помощи попросить!

Все умолкли. Самой Избране эта мысль пришла только что, но показалась очень правильной.

– Бранемер дешнянский и Столпомер – давние недруги! – уверенно продолжала она. – Он рад будет нам помочь. Мы вместе Столпомера до самого Полотеска отгоним, а земли поделим.

– Чтобы мы, смоляне, у Бранемера дешнянского помощи просили? – с показным изумлением протянул Красовит и вопросительно посмотрел на отца.

Секач тряхнул лохматой головой.

– Не бывать этому! – отрезал он. – Столпомеру-то он недруг, да и нам тоже! Этому лешему кланяться – постыдилась бы, княгиня! Да он как поймет, что мы не в большой силе – сам придет наши городки да веси жечь! Не бывать такому!

– Не бывать? – гневно воскликнула Избрана. – Ты что, князь, что ли, чтобы решать, чему бывать, а чему не бывать! Тот… вояка, братец мой меньший, как дурак последний, даже на своих шишках не учится, да и ты, борода седая, от него недалеко ушел! Говорят вам умное – хоть бы послушались, если сами догадаться не можете! Провели вас один раз, зажали и выпороли, так что едва половина от войска по лесам шатается, – а вам все мало, хотите и свои головы потерять! Пока я жива, не бывать такому! Я тебе это говорю, княгиня смолянская, – не бывать! Я за все племя в ответе, мне и решать!

Во время этой горячей и сбивчивой речи Секач медленно наливался краской, и сидящие поблизости невольно отодвигались. Много лет старый воевода ни от кого не слышал таких обидных слов. Вот сейчас вскипит в его жилах буйная и неукротимая ярость, затрещит одежда на теле, распираемом изнутри неудержимым потоком звериной силы, взметнется человек-смерч и пойдет крушить все вокруг голыми руками…

И только Избрана не сдвинулась с места и не дрогнула, гневно глядя в лицо старого воеводы и будто пригвождая его к месту. Она не боялась даже смерти – в ней кипело торжество отчаяния, когда нечего терять, когда последняя отрада состоит в том, чтобы высказаться открыто и умереть, зная, что последнее слово осталось за тобой. А потом пусть разбираются как знают!

Но ничего не произошло. Не двигаясь, Секач несколько раз глубоко вздохнул, общее напряжение спало.

– Ну, я пошел, – угрюмо повторил Красовит то, с чего недавно все началось. – На охоту.

Никто ему не ответил.

* * *

Следующие два дня выдались серыми и скучными. С утра до вечера сыпал снег, белая пелена заполняла все пространство между землей и небом, и с высокого берега нельзя было увидеть ничего, кроме снега, сквозь который смутно чернели деревья опушки. Избрана думала о нескончаемых чащобах, окруживших городок со всех сторон, и чувствовала себя маленькой, потерянной и беспомощной.

Пока все было тихо. Каждый день Красовит и Секач с большей частью дружины отправлялись на охоту, местных жителей посылали ловить рыбу подо льдом. Жили за счет добычи и улова, но с не меньшим нетерпением, чем очередного котла с дымящейся похлебкой, Избрана ждала новостей.

А новости могли быть только плохими. Пока они выжидают здесь неведомо чего, Столпомер и Зимобор займут Смолянск!

На четвертый или пятый день дружина вернулась позже обычного, когда Избрана уже начала беспокоиться. Уж не наткнулись ли они на полочан? В сгущающихся сумерках она прохаживалась по двору, то и дело поглядывая на лес. Наконец дружина показалась на опушке, и княгиня торопливо пошла к воротам.

Кмети несли на спинах не дичь, а мешки с зерном и репой.

– Вы что же это? – тихо произнесла она, найдя глазами Красовита и даже не думая, услышит ли он. Она все поняла, и душой ее овладело тихое, тоскливое безразличие. – Что же это…

Избрана и раньше в эти три дня подозревала, что Секач может ее не послушаться. Она не дала ему возразить открыто, но они с сыном все же поступили по-своему. Все ее доводы оказались бессильны перед их тупоумной удалью. Они сделали то самое, что в их положении было широким шагом к гибели, – напали на поселения дивнинских кривичей, подданных полотеского князя.

– Ничего, княгиня, теперь заживем! – надеясь, что удача оправдает неповиновение, сказал Избране Красовит, но выглядел при этом мрачно, вопреки наигранной бодрости. – Хоть будет чего пожевать! А Столпомера не бойся – пока он узнает, мы уж далеко будем! Не догонит!

Не ответив, Избрана повернулась и пошла прочь. Она не хотела никого видеть, никого и никогда. У нее не оставалось сил даже на гнев. Пусть делают что хотят и провалятся к Марене!

Красовит был рад, что она промолчала. После недавнего спора княгиня стала внушать ему смутный трепет. Он понимал в глубине души, что она права. В уме Велеборовой дочери не откажешь. Как ни старался он отмахнуться от этих мыслей, опасность представлялась все более грозной.

Кмети шептались, украдкой покачивали головами. Когда в животе завывает голодный зверь, разум молчит. Но теперь у смолян был хлеб, а с ним и возможность трезво взглянуть на содеянное.

Засиживаться в Годомле было нечего, но никто не знал толком, куда идти и что делать. Собирать ополчение окрестные старейшины не хотели, считая эту войну безнадежной и не желая напрасно терять сыновей и внуков.

– Раз князь пришел, надо князю подчиниться! – говорил старик в одной веси, куда заезжал на днях Красовит. – А если против своего князя воевать, боги и чуры не благословят! Что же мы, глупые, что ли?

Все понимали, что сил воевать за Смолянск нет и уже не будет, но никто не знал, на что решиться. Бежать и искать где-то пристанища, просить помощи у других князей, как это сделал Зимобор, или возвращаться к нему с повинной головой и просить мира? Но хочет ли мира новый князь, если в его руках сила? Некоторые надеялись, что округа Смолянска, признавшая своей повелительницей Избрану, его не примет, но надежды эти были очень слабыми. У Зимобора теперь есть войско, а других наследников покойного Велебора в Смолянске не имеется. Так на каком основании вече ему откажет?

Избрана могла бы напомнить смолянам их клятву верности, но для этого нужно было явиться в Смолянск. У нее хватило бы отчаянной смелости на этот шаг, даже если никто не захотел бы ее сопровождать, но она сообразила слишком поздно. Если Зимобор уже пришел в Смолянск, собрал вече и добился признания, то вернуться туда будет напрасной глупостью. Она только отдаст себя в руки победителя без надежды хоть чего-то добиться.

Дружина медлила, проедала добычу и оставалась на месте, не зная, что предпринять. Старейшина Годомысл обращался с гостями радушно, но Избрана отчетливо ощущала его все возрастающее беспокойство. Хозяин совсем не хотел, чтобы сюда явился князь Зимобор с войском и стал осаждать его родовое гнездо. И как ни лестно было дать приют княгине, гораздо сильнее хотелось, чтобы она поскорее покинула его дом.

И однажды вечером, дня через три после «охоты», Секач встал со своего места в овине, служившем пристанищем дружине, и поднял руку в знак того, что хочет говорить.

– Видит Перун, что дела наши сейчас невеселы, – начал Секач. – Попали мы, как Змей Сварогу в клещи. И надумал я средство. Как решите, так и будет.

– Что надумал-то? – спросил Предвар.

– Двое врагов у нас теперь – Столпомер да Зимобор. Мириться надо.

– Предлагал ведь княжич мириться, – напомнил Предвар. – Ты сам же не захотел. Тогда можно было условия получше выговорить. А теперь зачем ему нас слушать? Повяжет и за Хвалынское море продаст – вот и все переговоры.

– А мы не с ним, а со Столпомером мириться будем, – помолчав, предложил Секач. – С ним-то мы не ссорились. Что ему до наших дел? А еще вот что… Он ведь неженатый сейчас вроде, Столпомер, вдовый. А мы ему нашу княгиню в жены отдадим. И ей почетно, и нам выгодно.