Симеон (после паузы). Ты что-то против нас держишь, Ибен. Я вот уж много лет примечаю. По глазам видать.
Питер. Ага.
Ибен. Ага. Что-то держу. (Неожиданно взрывается.) А чевой-то вы ни разу не заступились за маманю, покудова он в гроб ее вгонял, не отплатили ей за доброту?
Долгая пауза. Они смотрят на него в изумлении.
Симеон. Нну… Надо было скотину поить.
Питер. Дрова рубить.
Симеон. Пахать.
Питер. Косить.
Симеон. Навоз возить.
Питер. Полоть.
Симеон. Ветки подрезать.
Питер. Коров доить.
Ибен (резко перебивает их). И стены ложить – камень за камнем. А там и сердце у вас каменным заделалось!
Симеон (легко). Недосуг нам было встревать.
Питер (Ибену). Когда твоя мамаша померла, тебе пятнадцать стукнуло. Ты-то почему ничего не сделал?
Ибен (грубо). А работа? (После паузы, медленно.) Задумался я только после того, как она померла. Я заместо ее работал – стряпал, – тогда-то и понял, что она вынесла, сам выношу, а она и нынче приходит помочь: картошку варить, грудинку жарить, лепешки печь – ее всю сведет, а она приходит, вся скорченная, огонь раздувает да золу выносит, а сама плачет, и глаза у ей красные от дыма да золы, совсем, как у живой. До сих пор она приходит – стоит вечерами вон там у плиты – ненаученная она спать да отдыхать. Не привыкши она к свободе, даже в могиле.
Симеон. Она ведь не жалилась.
Ибен. Чересчур устала. Чересчур привыкла к тому, что устала. Вот что он сделал. (Страстно и мстительно.) А я встряну – рано или поздно. Все ему выложу, что тогда не посмел! Во всю глотку заору. Я уж позабочусь, чтобы маманя хоть в могиле отдохнула да поспала!
Снова садится и погружается в задумчивое молчание. Братья смотрят на него со странным, безучастным любопытством.
Питер (после паузы). Сим, а куда, по-твоему, его нелегкая понесла?
Симеон. Кто же его знает. Вырядился он, едет на таратайке, кобыла вычищена, аж лоснится вся, а он знай языком щелкает да кнутом машет. Я хорошо помню. Я только пахать кончал, была весна, май, закат, золото на Западе, а он-то к золоту и поехал. Я как заору: «Ты куда, папаня?», а он у каменной стены чуток замешкался. Глаза евоные гадючьи на закате сверкают, ровно бы он цельный кувшин вылакал. Ухмыльнулся по-ослиному да и говорит: «Смотри, покудова я не возвернусь, не сбегай!»
Питер. Неужто же он знал, что мы в Калифорнию собираемся?
Симеон. Может, и знал. Я стою себе, молчу, а у него вид чудной, вроде бы захворал он. И говорит он: «Цельный день я слухал, как петухи кукарекают да куры квохчут, будь они неладны. Слухал я, как скотина мычит да брыкается, ну и невмоготу мне стало. Сейчас, – говорит, – весна, и погано мне стало, вроде бы я – старая голая орешина, какая только, – говорит, – в печь и годится». И видать, в глазах у меня надежда какая-то мелькнула, потому как он мне говорит, да как еще злобно: «Только не задуряй себе башку и не думай, будто я мертвяк. Я клятву дал до ста лет прожить – и проживу, хотя бы вам, жадюгам этаким, назло! А таперя поеду услыхать, что мне Бог по весне прикажет – так старопрежние пророки делали. А ты ступай паши», – говорит. И поехал, а сам горланит псалом. Я думал, пьяный он, а то бы не пустил его.
Ибен (презрительно). Ты бы не пустил! Да ты его боишься. Он сильнее – внутрях – чем вы оба вместе!
Питер (ехидно). А ты кто – Самсон?
Ибен. А я все сильнее делаюсь. Чую, как сила во мне растет – все растет и растет – меня прямо-таки распирает!
Встает, надевает куртку и шляпу. Братья следят за ним и понемногу начинают ухмыляться. Ибен смущен и старается не смотреть им в глаза.
Ибен. Пойду чуток пройдусь по дороге.
Питер. В деревню?
Симеон. К Минни?
Ибен (вызывающе). Ага!
Питер (издевательски). К Блуднице вавилонской!
Симеон. Знаем, от чего тебя распирает!
Ибен. Нну… она красивая!
Питер. Двадцать лет красивая!
Симеон. Свежая краска и сорокалетнюю молоденькой телушкой сделает.
Ибен. Да нет ей сорока!
Питер. Стало быть, скоро будет.
Ибен (в отчаянии). А что ты знаешь?
Питер. Все… Сим ее знал… А потом – я…
Симеон. И папаня тебе тоже кое-что может рассказать! Он первый был!
Ибен. То есть как? Он…
Симеон (ухмыляется). Ага! Мы во всем его наследники!
Ибен. Этого еще не хватало! Везде он! Я прямо-таки лопну! (Бешено.) Я ей морду разобью! (Бешено распахивает дверь в задней стене.)
Симеон (подмигивает Питеру и говорит нараспев). Может, и разобьешь… Только ночка-то нынче теплая, красивая – покудова ты дойдешь до нее, так, может, тебе скорее целоваться захочется!
Питер. Так оно и есть!
Оба ржут. Ибен вылетает наружу и хлопает дверью, затем слышно, как хлопает входная дверь. Он появляется из-за угла, становится у ворот и смотрит в небо.
Симеон (смотря ему вслед). Весь в папаню!
Питер. Две капли воды!
Симеон. Пущай собаку собака и сожрет!
Питер. Ага. (После паузы, с вожделением.) А может, через год мы будем в Калифорнии.
Симеон. Ага.
Пауза. Оба зевают.
Пошли-ка спать. (Задувает свечу.)
Симеон и Питер выходят через дверь в задней стене.
Ибен (простирает руки к небу – мятежно). Нну – вон звезда, а он где-то шатается, а я тут, а выше по дороге – Мин, и всё в одну ночь. Целоваться? Ну, так что ж! Она сама, как ночь, такая мягкая и теплая, и мигает, как звезда, а губы у ей теплые, и руки теплые, и пахнет она, ровно теплое вспаханное поле, и такая-то она красивая… Ага! Ей-Богу, она красивая, и плевать я хотел, сколько раз она до меня грешила и с кем грешила, потому как грех мой ничем не хуже никакого прочего!
Быстрыми, широкими шагами Ибен уходит по дороге влево.
Сцена третья
Кромешная предрассветная тьма. Ибен входит слева и идет на ощупь к крыльцу. Он сердито посмеивается и вполголоса ругается.
Ибен. Чертов старый скряга!
Слышно, как он входит в парадную дверь. Пока он идет наверх, все тихо, затем в дверь спальни братьев раздается громкий стук.
Эй, вставайте!
Симеон (ошеломленно). Ктой-то?
Ибен распахивает дверь и входит, держа горящую свечу. Видна спальня братьев. Это комната с косым потолком, образованным крышей. Выпрямиться во весь рост можно только став у стены, делящей верхний этаж пополам. Симеон и Питер спят в двуспальной кровати на переднем плане. Койка Ибена – на заднем.
Ибен (то ли глупо ухмыляется, то ли злобно скалится). Я!
Питер. Да какого черта…
Ибен. У меня новости! (Издает единственный отрывистый, ехидный и грубый смешок.) Ха!
Симеон (сердито). А ты не мог обождать, покудова мы не проснемся?
Ибен. Сейчас рассветет. (Яростно.) А он взял да сызнова женился!
Симеон и Питер (потрясены). Папаня?
Ибен. Окрутился с какой-то бабой лет тридцати пяти – говорят, красивая…
Симеон (в ужасе). Вранье!
Питер. Кто сказал?
Симеон. Надули тебя.
Ибен. За дурня меня считаете, да? Вся деревня говорит. Это проповедник из Нью-Довера приехал, нашему проповеднику рассказал – а в Нью-Довере наш хрыч и окрутился – из ума, знать, выжил – там эта баба и жила…
Питер (больше не сомневается – ошеломлен). Ннну!..
Симеон (так же). Ннну!..
Ибен (садится на кровать, говорит с бешеной ненавистью). Ну, не чертово ли он исчадье? Ведь это нам назло – проклятый старый осел!
Питер (после паузы). Теперь все к ей отойдет.
Симеон. Ага. (После паузы, подавленно.) Нну… дело сделано…
Питер. Дело-то сделано, а вот мы-то уделаны. (После паузы принимается убеждать.) Есть еще золото в Калифорнии, Сим. Нечего нам тут больше оставаться.
Симеон. Я сам об этом подумал. (Решительно.) Так тому и быть! Давай нынче же утром смоемся.
Питер. Я согласный.
Ибен. Видать, любите вы пешком ходить.
Симеон (язвительно). А ты скажи, как нам крылья отрастить – полетим!
Ибен. А по морю вам больше бы подошло? (Лезет в карман и достает лист гербовой бумаги.) Ну-к что ж, ежели вы тут подпишете, можете отправляться морем. Я давно это выправил на случай, ежели бы вы решили уехать. Тут сказано, что вы оба согласные уступить мне свои доли фермы за триста долларов каждому.
Они подозрительно смотрят на бумагу. Пауза.
Симеон. Но коли он опять окрутился…
Питер. А где ты такие деньги достал?
Ибен (хитро). Я знаю, где они спрятаны. Я ждал… Маманя мне сказала. Это ейные деньги – те, что он выжал из ее фермы и спрятал от мамани. А теперь они по праву мои.
Питер. Где они спрятанные?
Ибен (хитро). Там, где без меня вам не сыскать. Маманя за им подглядела, а то так бы ей и не узнать.
Пауза. Они подозрительно смотрят на него, а он – на них.
Нну, по рукам?
Симеон. Не знаю.
Питер. Не знаю.
Симеон (смотрит в окно). Светает.
Питер. Раздуй-ка огонь, Ибен.
Симеон. Да сообрази чего-нибудь поесть.
Ибен. Ага. (С неискренней бодростью и веселостью.) Уж я вас покормлю, как следовает. Ежели вы думаете пёхом до Калифорнии переться, то надо вам на ребрах мяса нагулять. (Поворачивается к двери и многозначительно добавляет.) А ежели согласитесь, так можете и морем.
