Помоги проекту - поделись книгой:
— Ну, хорошо, хорошо, после расскажете. Я вижу, вам не терпится увидеть Евграфа Степановича. Он у себя в кабинете…
Из-за широкого письменного стола красного дерева навстречу Великанову поднялся старик с окладистой русой бородой. Внешне он ничем не напоминал ученого: широкое, грубо вырубленное лицо с веселыми, хитроватыми глазами, волосы, остриженные в скобку, большие жилистые руки. Скорее его можно было принять за вятского мужика, этого талантливого минералога, члена Российской и нескольких иностранных академий.
— Ба-а, да это, никак, наш парижанин! Нуте-с, нуте-с, я на вас посмотрю.
Федотов взял молодого ученого под руку, подвел к окну.
— Похудели, похудели, сударь мой, похудели-с. Что так?
— Не знаю, Евграф Степанович. Наверное, потому, что мчался к вам сломя голову. У меня важные новости.
— Садитесь, рассказывайте…
Беседа продолжалась вплоть до обеда. Великанов рассказал о присланном из Сибири алмазе, о разгоревшихся вокруг него спорах и в заключение попросил учителя сравнить строение Центрально-Сибирской и Южно-Африканской платформ.
Федотов откинулся на спинку кресла, побарабанил по столу сильными пальцами.
— К сожалению, Володя, до сих пор Сибирское плато не исследовано в этом направлении. Но, судя по всему, оно должно быть сложено из верхнесилурийских и нижнекембрийских пород. Это как раз те основные и ультраосновные породы, которые могли быть пробиты вулканическими извержениями — траппами — с образованием в них алмазов. По всей вероятности, Центральное Сибирское плато — платформа, аналогичная Южно-Африканской.
— Я очень рад, Евграф Степанович, что наши мнения сходятся, — оказал молодой ученый, — Теперь я не сомневаюсь, что в Сибири действительно есть алмазы.
— Напрасно, Володя, напрасно-с. Сомневаться всегда полезно. Скоропалительные выводы не делают чести ученому. Пока мы достоверно знаем одно: необходимо исследовать Центральное Сибирское плато, необходимо искать.
— Вы правы, Евграф Степанович. Но я не могу не верить. И меня удивляет и… и бесит, когда серьезные ученые вроде Листона вообще отрицают возможность алмазных месторождений в Сибири. Причем ссылаются на так называемую теорию о тропическом происхождении алмазов, более похожую на детскую сказку. Этого я понять не могу.
Федотов слушал, поглаживая бороду, озорно скосив на своего ученика смеющиеся глаза.
— Ну, сударь мой, с такими еретическими мыслями они вас, я думаю, не чаяли из Парижа выдворить. Эк замахнулись! На целую теорию. И что же, убедили вы их?
— Нет. Да я и не пытался.
— И прекрасно сделали. То-то бы вы их распотешили…
— Как?.. Почему?..
— Да потому, что они, полагаю, лучше вас понимают вздорность этой теории.
Великанов растерянно смотрел на учителя — шутит он или говорит всерьез?
— Как же, Володя, вы простых вещей не понимаете? — Федотов укоризненно покачал головой, — Пора, вы ведь не студент-первокурсник. Вы же знаете, что и Листон и все прочие члены минералогической комиссии, за исключением, может быть, Берцелиуса, либо прямые совладельцы алмазных копей, либо как-то связаны с добычей алмазов и получают от сего немалый доход. Предположим, признали бы они, что в Сибири могут найтись алмазы. Что же происходит? В газетах сенсация: алмазы в Сибири! Биржа тут же отвечает понижением курса акций алмазных компаний. Но это еще полбеды. А ну как поиски в Сибири увенчаются успехом? Стало быть, на рынок хлынет поток русских алмазов, и попробуй тогда удержи теперешние высокие цены на сей минерал. Нет, сударь вы мой, Владимир Иванович, для Листона и иже с ним признать возможность алмазных залежей в России — значит подрубить сук, на коем они сидят. Можно было заранее предугадать их поведение в истории с кокоревским кристаллом: «Не может быть, и все тут». Для сего случая как раз и подходящая теория имеется. А вы — «не могу понять»…
Великанов потер пылающие щеки, встал, в волнении начал ходить по кабинету. Значит, дружеские улыбки и даже, — черт возьми, стыдно вспомнить, — аплодисменты, которыми приветствовали его речь, члены минералогической комиссии, были не чем иным, как дипломатической игрой! Он распинался, блистал красноречием, убеждал, а они в душе посмеивались над ним, над его горячей юношеской верой в святую чистоту науки. Удивительно, как он сразу не разгадал истинного значения всех этих приятных улыбок, ободряющих замечаний, вкрадчивых, сдобренных вежливыми поклонами и потому обезоруживающих вопросов, этого упрямого нежелания признать, хотя бы предположительно, родиной кокоревского алмаза Россию! Все или почти все они, члены минералогической комиссии, отлично понимали, что не мог ценнейший октаэдр попасть извне к мелкому, небогатому таежному торговцу, который, наверное, и в захолустном-то Иркутске бывал раз в год, а может, и того реже. Они это понимали, но прав учитель: собственная мошна им дороже истины. Ну, нет, господа, рано торжествуете!
Великанов остановился перед Федотовым.
— Евграф Степанович, я еду в Сибирь искать алмазы. Пусть для этого потребуется вся моя жизнь, я… я найду их!
Федотов поднялся, пожал Великанову руку.
— И прекрасно, Володя. Я сделаю для вас все, что в моих силах.
В кабинет вошла Мария Николаевна.
— Господа, господа, обед стынет. Володя, верно, погибает с голоду. Кстати, вы должны мне еще рассказать о синематографе. Прошу в столовую…
На следующий день Великанов обратился в Горный департамент с просьбой о снаряжении экспедиции для установления места находки алмаза «Полярная звезда». Миновала зима, Нева взломала и унесла в Финский залив сковывавшие ее льды, нежным зеленым пушком окутались деревья в Летнем саду, а Горный департамент все не давал ответа.
Однажды в коридоре института Великанова остановил Евграф Степанович.
— Вот кстати! А я было хотел ехать к вам. Что Горный департамент, молчит?
— Молчит, — вздохнул Великанов.
— Ну, ничего, Володя, у нас есть возможность встряхнуть это сонное царство. На днях нам с Марией Николаевной случилось быть на торжественном обеде у великого князя по случаю юбилея его высочества. Там мне довелось поговорить с князем Горчаковым и его дочерью. Она — фрейлина царицы, фаворитка. Ее весьма заинтересовали ваши алмазы. Так вот, сударь мой, она просила быть у нее завтра к часу дня. Поезжайте непременно. Постарайтесь ослепить ее светлость блеском алмазов. Помните: вашу поездку могут субсидировать лишь в том случае, если в дело вмешается царица Александра Федоровна.
Предложение Евграфа Степановича обескуражило молодого приват-доцента. Ему еще никогда не приходилось разговаривать с великосветскими женщинами. Из литературы он знал, что в обращении с ними требуются особая галантность и находчивость. Он был лишен этих качеств, так как женщины вообще занимали в его жизни очень мало места. Знакомые курсистки в счет не шли, с ними Великанов держался по-товарищески, называл коллегами, разговаривал все больше о последних достижениях науки, о Бокле, об английских суфражистках и спорил по-студенчески, до хрипоты. А тут ведь, чего доброго, ручки придется целовать!..
Через день Владимир Иванович явился к учителю.
— Были?
— Был.
— И что же?
Великанов вздохнул.
— Увы, при дворе я не сделал бы карьеры.
Евграф Степанович улыбнулся.
— Ну, сударь мой, это-то мне давно известно. А что с алмазами?
— Княжна поинтересовалась, почему я, зная места, где лежат «кучи бриллиантов», не поеду и не возьму их. Я ответил, что нужны деньги на экспедицию. Княжна хотела переменить тему разговора. Я же, напротив, заострил вопрос о деньгах, причем, мне сдается, вовремя ввернул словечко о двухстах тысячах, что уплачены на Парижской выставке за девятиграммовый кристалл «Полярная звезда». Я нарочно перевел караты в граммы — так для княжны нагляднее. Они изволили сказать «О!» после чего я понял, что экспедиция не за горами. И я не ошибся. Княжна с некоторым даже пафосом перечислила бриллианты, сверкающие в русской короне, и выразила надежду, что вашему покорному слуге посчастливится украсить ее новыми драгоценностями. В заключение она милостиво разрешила в случае каких-либо затруднений обращаться лично к ней и заверила, что они с отцом готовы мне всячески содействовать.
— Ну, развеселили вы меня, Володя! Н-да-с! — захохотал Федотов.
Он прошелся из угла в угол гостиной, живо повернулся к Великанову.
— А заметили, как ловко наша Рюриковна ввернула насчет короны и своего содействия? С дальним прицелом сказано. Это уж явно по поручению папаши.
— А что вы полагаете?
— Я полагаю, Володя, что князь Горчаков подумывает о собственных алмазных приисках. Вот-с какого рода содействие вам предлагается на будущее. Теперь и князья в купцы норовят.
Великанов сел к чайному столику, долго невидящим взглядом смотрел перед собой. До сих пор все люди ему представлялись, в общем, славными. Да, есть, конечно, на свете богатство, есть бедность, есть угнетение, это все очень неприятно, однако со временем все уладится — ведь человечество идет по пути прогресса. Но сейчас он вдруг подумал, что ничего не уладится. В Париже он вращался в кругу ученых, чьи идеалы добра, всеобщего счастья, прогресса не вызывали у него сомнения. А под их респектабельной оболочкой, за красивыми, круглыми, благородными фразами скрывались личные души обыкновенных Тит Титычей. Только что он видел фрейлину царицы, владелицу многих тысяч десятин земли. У нее есть все, но она не хочет бескорыстно послужить России. Да, конечно, прав учитель, умный и наблюдательный старик. Еще и алмазы-то не найдены, а к ним уже тянутся жадные до наживы руки. Уже кое-кто торопится поделить шкуру неубитого медведя. Неужели для них, торгующих российским богатством, должен он работать, искать, терпеть лишения, рисковать? Неужели только для того, чтобы «украсить корону новыми драгоценностями»? Но зачем ему все это?..
Владимир Иванович почувствовал на своем плече большую горячую ладонь учителя.
— Понимаю, все понимаю, сударь мой. Неприятно, нечисто. Но скажу вам одно: все мы для России потеем, для народа русского. Все ему достанется. И со временем твердость отечественного алмаза он обратит на пользу свою. И вы будете свидетелем сего. Попомните слова старика Федотова.
Великанов поднял голову, слабо улыбнулся:
— Я знаю, Евграф Степанович.
— Ну вот, давно бы так, сударь мой. Держитесь молодцом, — наша возьмет!
3. Глаз пожирателя детей
В юртовище Арылях на Вилюе не было якута беднее Петра Васильева. Имя его давно забыли. Осталось у него прозвище — Бекэ. Жена Прасковья, худощавая, плоская, как доска, женщина, родила ему пятерых детей. Всех их одного за другим запихал в свою поганую утробу Ого Абагыта — дух — пожиратель детей. Думал, думал Бекэ, как избавиться от такой напасти, и перебрался на речку Малую Ботуобию.
Тут у Бекэ родился шестой сын, Александр.
Речка бойко журчала по каменистому руслу, часто образуя глубокие омуты, в которых собиралось много рыбы. Раз есть рыба, якуту жить можно, с голоду не помрет.
В омутах Бекэ ставил сети, корчаги, морды, делал заездки в рукавах и притоках. С утра до вечера все лето пропадал на реке. Прасковья готовила рыбу впрок, запасала на зиму, сушила, вялила на солнце или на огне, коптила вяленую рыбу. Много рыбы запасешь летом — зимой будет сытно.
Однажды, вскоре после весеннего паводка, Бекэ сел в лодку и поехал искать удобное для заездки место на речке Иирэлях, что впадает в Малую Ботуобию. Стоял теплый солнечный день начала июня. По правому берегу ярко зеленели расправившие молодые клейкие листья березы. Они чутко подрагивали желтоватыми пятнами-сережками, похожими на червяков. Стройные сосны с медными, словно начищенными к празднику стволами при легком дуновении окутывались желтыми облачками пыльцы. На фоне молодой зелени пунцовыми огоньками горели бутоны шиповника. Лес звенел многоголосым птичьим гомоном. Где-то чеканила свою однообразную песню кукушка. Из густых зарослей прибрежного тальника доносилось хрипловатое воркование горлицы. «Цинь-цинь-цинь» — самозабвенно заливались синицы.
А с чем сравнить свежесть прозрачного весеннего воздуха?! Бекэ с упоением вдыхал смолистый аромат тайги, медовые запахи пойменных лугов и чувствовал себя словно родившимся заново. Расправилась грудь, разогнулась ссутулившаяся под зимними метелями спина, руки опять стали сильны и ловки, а ноги упруги и устойчивы. Он энергично вспарывал веслом спокойную воду речки. Лодка шла быстро, от сознания силы радостью наполнялось сердце, и захотелось как-то выразить эту радость, рассказать о ней деревьям, птицам, лугам… Он негромко запел сложенную тут же, на ходу, песню:
Показалось устье Иирэляха, и песня оборвалась. Бекэ едва не выронил весло и втянул голову в плечи. Что там такое?!
В устье Иирэляха на поверхности воды сверкали, переливаясь сказочными цветами, кольцеобразная радуга.
Бекэ отродясь не видывал такого чуда. «Не иначе, чей-то глаз», — подумал он. По разгоряченной спине пробежал холодок: «Не губите Бекэ всемогущие духи, сжальтесь над бедным Бекэ!» Но прошла минута, другая, воды не разверзлись и не поглотили рыбака. Бекэ немного успокоился. Он все-таки был не робкого десятка, бедный якут Бекэ. Не отрывая глаз от радужного кольца, он начал осторожно двигаться вперед. По мере приближения сияние становилось ярче, лучи его, расходившиеся от центра в стороны, напоминали ресницы. Так и есть, из воды, около песчаной отмели, выглядывал чей-то глаз.
Бекэ в раздумье поскреб затылок. «Пока этот глазастый не провалится сквозь землю, пожалуй, не стоит ставить заездки, а то улова и снастей лишишься». Он повернул назад.
Жене не стал рассказывать о виденном. Попробуй расскажи, потом от ее болтовни места себе не найдешь. А Бекэ любит молча, посасывая искусно вырезанную из лиственницы трубку, посидеть у очага, поразмышлять в тишине.
На обед Прасковья подала поджаренную рыбу вчерашнего улова. Рыба вкусно, словно горячие сухарики, хрустела на зубах, но Бекэ ел без аппетита. Радужный глаз занимал все его мысли. Так и тянуло еще разок взглянуть на него. Под вечер, сказав жене, что еще не закончил заездку, Бекэ опять отправился к устью Пир эля ха.
Круглая радуга была на месте и сияла еще ярче, чем утром. Словно кусочек солнца упал в реку и разбился на голубые, оранжевые, красные лучики. Бекэ причалил к берегу и оттуда стал наблюдать за сиянием. В случае каких-нибудь непредвиденных действий со стороны обладателя радужного глаза он мог спрятаться в тайге. Солнце было на закате. Когда последний его луч скрылся за частым гребнем тайги, сияние погасло. «Заснул», — подумал Бекэ. Подождав еще немного, он отправился домой.
— Ну, закончил заездку? — спросила его жена.
— Поруха вышла, — хмуро ответил Бекэ.
У Прасковьи захолонуло сердце, мелькнула мысль: «Неужели заболел?» Страшная это беда, если заболел глава семейства. Некому тогда запасти рыбы на зиму, нечего готовить на обед. Голодная смерть грозит такой семье.
— Что с тобой?
— Да говорю тебе, поруха вышла, — вздохнул Бекэ.
— Заболел, что ли?
— Нет, зачем болеть? Здоровый я.
У Прасковьи отлегло от сердца. Слава богу, муж здоров, а все остальное не страшно. Она успокоилась и, уже по привычке повысив голос, повела наступление на мужа.
— Какая же поруха, если ты не заболел?! Совсем напугал меня, старый черт, своими загадками! Да кончишь ли ты сосать эту паршивую трубку! Рассказывай, или у тебя язык отсох?..
Бекэ молча попыхивал дымом. Пусть эта женщина не думает, что он боится ее ругани. Она может сколько угодно надрывать глотку, а он будет молчать и покуривать трубку. Костер недолго горит, если в него не подкладывать хворосту.
Действительно, красноречие Прасковьи вскоре иссякло. Бекэ помолчал еще минуту-другую — может быть, жена еще что-нибудь желает сказать, так пусть уж выкладывает сразу, — и, убедившись, что она выговорилась, неторопливо рассказал о виденном сегодня диковинном радужном глазе.
Выслушав его рассказ, Прасковья в испуге прижала к груди маленького сына. Неужели опять поблизости появился дух Ого Абагыта и своим большим глазом высматривает их стойбище?
— Ну ее, эту рыбу, ты туда больше не ходи, — тихо сказала она и боязливо оглянулась.
— А что мы будем есть зимой, если я не сделаю заездок на Иирэляхе? Пусть он там лежит и смотрит, а я завтра же…
— Я тебе говорю, не ходи! — повысила голос Прасковья, и, увидев, что муж ее собирается спорить, тихо добавила: — Это, верно, опять Ого Абагыта. Мало ему наших пятерых деток… О, господи, помоги нам!..
Почти вся ночь прошла в разговорах. Утром Бекэ не знал, чем заняться. Безделье угнетало. Он клял про себя радужный глаз и думал о том, что если не сделать заездок на богатом рыбой Иирэляхе, то зимой в его юрте поселится нужда. Наконец Бекэ не выдержал.
— Пойду посмотрю места, где ставить корчаги, — сказал он жене, а сам прямехонько направился к устью Иирэляха.
Солнце стояло в зените, яркие лучи его пронизали, казалось, весь мир. Теплым сиреневым воздухом окутались далекие сопки, прозрачное марево дрожало и струилось над песчаными плесами. Первобытная тишина кругом. Ни единой морщинки не видно было на поверхности реки, и опрокинутые в зеркальную гладь крутые зеленые склоны сопок застыли в полуденном сне.
Вчерашний глаз блистал радужными огнями на прежнем месте. Бекэ попробовал спугнуть духа и стал бить веслом по воде. Но глаз оставался неподвижным. Лишь когда волна докатывалась до него, он начинал моргать. «Ему больно, — думал Бекэ, — но он упрямый и не хочет уходить. Ну ладно, посмотрю, что он мне сделает».
Бекэ направил лодку в устье Иирэляха, прижимаясь к берегу, объехал радужный глаз. Тот не шелохнулся. «Однако дух спокойный», — с уважением подумал якут.
Он причалил к берегу в том месте, где ставили заездки раньше. Радужный глаз был виден отсюда, но эго не смутило Бекэ, и он начал рубить тальник, чтобы из прутьев связать плетенки и перегородить ими речку. Домой он вернулся поздно вечером и, желая избавиться от бесчисленных вопросов жены, тут же лег спать.
На следующее утро Бекэ встал вместе с солнцем и, не мешкая, поспешил к заездке. Проезжая мимо радужного глаза, он поздоровался с ним, но тот даже не моргнул в ответ.
B заездке накопилось очень много рыбы. Все новые косяки ее надвигались сверху и после безуспешных попыток: вырваться на простор начинали сновать туда-сюда вдоль плетеной стенки. Сквозь прозрачную воду видно было, как серебрилась морда, до отказа набитая рыбой. Бекэ с трудом поднял морду, до краев наполнил объемистый берестяной чумак, остальную рыбу вывалил прямо в лодку.
Она упруго забилась под ногами, холодно поблескивая. Больше всего было жирного тугуна, попадались елец и ленок. Бекэ посмотрел из-под ладони в ту сторону, где на краю отмели сияла маленькая радуга, и подумал: «Хороший глаз». Он поставил морду на прежнее место и направил лодку к берегу решил подождать следующего улова.
После недавнего спада полой воды выступили песчаные отмели и плесы. На них зазеленела редкая травка. Настало время комаров. Лишь только Бекэ сошел на берег, как они тучей набросились на него, словно поджидали в засаде. Пришлось зажечь дымокур из прошлогодних листьев тальника. Над рекой широкой голубой лентой потянулся дым. Рыбак поудобнее устроился около дымокура, настрогал деревянных шпилек из прутьев, нанизал на них тугунов и, пожарив на огне, стал не спеша есть. Ом чувствовал полное удовлетворение, и ему казалось, что нет человека счастливее и сильнее его. Насытившись, он спустился к реке напиться. Медленно, со вкусом пил пригоршнями прохладную воду. От рук остро пахло рыбой и дымом. Напившись, вытер ладони о редкие усы, долго смотрел на радугу в устье Иирэляха. Встал и быстро зашагал к лодке, бормоча на ходу:
— Посмотрю-ка я сейчас, как этот Ого Абагыта съест меня, Бекэ, — лучшего рыбака и охотника в этих местах. Посмотрю, посмотрю…
Оттолкнул лодку от берега, течение подхватило со, понесло к устью.
— Посмотрю, посмотрю… — настойчиво твердил Бекэ, чтобы как-то подбодрить себя, не растерять запас решимости.
По мере приближения радужный глаз разгорался все ярче и ярче, словно всплески весла пробуждали его от дремоты.
«Ух, как это чудесно!» — подумал Бекэ. Отродясь, он не видел на земле такого чистого, яркого, красивого света. С радужным глазом могло соперничать только солнце.
Бекэ объехал вокруг отмели, огляделся — все было спокойно. Он осмелел и приблизился к радужному сиянию настолько, что мог дотянуться до него веслом. И тут он увидел, что сияние исходит от маленького прозрачного камешка, лежащего на самой кромке отмели. Бекэ вывернул его лопастью весла вместе с песком, рассмотрел поближе. Камешек имел правильную многогранную форму. «Может быть, он горяч, как пылающий уголь», — подумал рыбак и коснулся камешка кончиком пальца, готовый отдернуть руку. Но камешек был холодный. Тогда Бекэ положил его на ладонь. На камешек упала тень, и он погас. «На берегу рассмотрю хорошенько», — решил якут и сунул находку в карман. Отъехав немного от устья реки, оглянулся — сияния на отмели не было. «Храбрый Бекэ испугался маленького безобидного камешка, — посмеивался он над собой. — Ух, какой глупый Бекэ!..»
Поделиться книгой: