Помоги проекту - поделись книгой:
Находясь в прямой зависимости от папского назначения, эти лица являлись орудием римского епископа и, организуя папские вотчины, укрепляли вместе с тем власть и значение папы во всем христианском мире. И чем богаче становился Рим, тем больше разбухал его управленческий аппарат, тем шире становилось влияние папы, благодаря находившимся на его службе клирикам, жизненно заинтересованным в материальном могуществе наместника апостольского престола. Эта материальная заинтересованность укрепляла веру в истинность и святость всего, что исходило от Рима, и толкование в вопросах веры, одобряемое папой, получало силу канонического закона. Так папские чиновники становились пропагандистами гегемонии римского епископа, его верховенства, «примата папы».
Папские вотчины обрабатывались крестьянами, в огромном большинстве принадлежавшими к «вечным» полусвободным арендаторам, так называемыми колонами, которые несли натуральные повинности и исполняли барщинные работы. Общая тенденция папского хозяйства сводилась к тому, чтобы избегать посредничества крупных арендаторов и вести обработку земель с помощью этих колонов, а также мелких арендаторов, которые по условиям работы мало чем отличались от колонов. Доля их платежей «навсегда» была зафиксирована папой Григорием I (590–604).
Церковь нуждалась в колонах и противилась их освобождению. Так, собор 590 г. в Севилье запретил священникам освобождать колонов, чтобы не допустить утечки церковной земли. В духе этого постановления Толедский собор в самом конце VI в. объявил лишенными силы все акты освобождения крестьян, если священники при этом освобождении не передали церкви соответственных земельных участков. Мало того, собор в Лериде, подтвердив это постановление и придав ему характер канонического закона, осудил практику дарования священниками свободы колонам, во избежание того, чтобы монахи и священники сами не занимались «неподходящим» крестьянским трудом. Отныне даже богатый священник, имевший возможность компенсировать церковь за освобождение колона, должен был помнить, что церковная земля нуждается в работниках, замещать которых вовсе не к лицу священнику или монаху. Запрещая освобождение своих колонов, церковь сочувственно относилась к тому, чтобы светские лица давали своим людям свободу и тем самым предоставляли церкви необходимые ей рабочие руки. Освобожденные становились под ее покровительство, т. е. подлежали юрисдикции церкви, которая извлекала очень существенную выгоду из этой юрисдикции, в особенности в более позднюю пору, в связи с развитием сеньориального права.
Платежи колонов носили главным образом натуральный характер. Но колоны должны были помимо натуральных повинностей нести и денежную, так называемую пенсию.
Из писем папы Григория I видно, что колоны острова Капри помимо вина и хлеба платили пенсию в размере 109 золотых солидов в год. На платеж пенсии мелкими крестьянами указывают их частые жалобы на действия папской администрации, которая при взыскании пенсии считала 73 золотых солида в фунте вместо 72, обманывая таким образом крестьян на один солид на каждом фунте.
Пенсию должен был платить всякий поселившийся на папской земле, хотя бы он и не занимался земледелием.
Каков был доход папских вотчин, сказать трудно ввиду отсутствия точных данных; приходится ограничиваться лишь случайными сведениями, разбросанными в сохранившихся отчетах и письмах разных ректоров к папам и в ответах последних. Так, в середине VI в. плодородная вотчина в Пиценуме ежегодно давала папству 500 золотых солидов; вотчина в Галлии приносила в следующем столетии 400 таких же солидов. По словам византийского летописца Феофана, император Лев III Исавр (717–741), отняв у папы вотчины в Сицилии и Калабрии, повысил свои доходы на 3,5 золотых таланта. По словам немецкого историка Гризара, 400 сицилийских участков, коими владел папа до конфискации их у него Львом Исавром, приносили государству 1500 солидов в виде налога, а после конфискации они давали казне 25 тыс. солидов.
О больших доходах папского двора свидетельствуют и те расходы, о которых упоминается в документах.
Особенно велики были суммы, выплачивавшиеся папами лангобардским королям. Известно, что за 12 лет своего правления папа Пелагий II внес в лангобардскую казну около 3 тыс. фунтов золота.
Григорий I также расходовал огромные суммы на оборону города от лангобардов и на выкуп захваченных ими пленных. В 595 г. он писал в Константинополь императрице Констанции: «Сколько ежедневно выплачивается римской церковью за то, чтобы иметь возможность жить (городу Риму) посреди врагов, — нельзя и сказать. Коротко могу сказать, что так же, как благочестивый император содержит в Равеннской области при главном войске Италии казначея (sacellarius), который должен производить ежедневные расходы по нужным делам, так же и здесь в Риме я состою императорским казначеем по таким же делам»[18].
По другому известию, этот же папа выдавал ежегодно 80 фунтов золота для 3 тыс. монахинь, насчитывавшихся в это время в Риме.
Огромные средства, которые получала папская казна со своих многочисленных земельных участков, давали папству возможность выступать в качестве важной экономической силы.
Из папских владений в разных частях Италии сухопутным и морским путем доставлялись в Рим огромные партии хлеба и всяких иных сельскохозяйственных продуктов, а также разнообразных товаров, которые складывались в большие церковные амбары, известные под названием «горрей».
Чем больше приходила в упадок императорская власть и чем больше она выпускала из своих рук бразды правления, тем большее значение приобретали папские горрей и тем большую роль играли они в повседневной жизни Рима. 1-го числа каждого месяца из горрей выдавались хлеб, вино, сыр, овощи, мясо, ветчина, рыба, масло, предметы одежды и даже предметы роскоши. Папская канцелярия вела особый список лиц, имевших право на получение продуктов и товаров из горрей, причем в список попадали жители не только Рима, но и других городов Италии. Помимо продуктов папская канцелярия выдавала и деньги.
Паразитический Рим нуждался в «покровителе», и если некогда, при существовании сильной централизованной власти, роль «покровителя», раздававшего за счет покоренных провинций хлеб и устраивавшего зрелища, брало на себя правительство, то теперь государственные функции в Риме все более переходили к папству, являвшемуся наиболее крупной экономической силой, опиравшейся на эксплуатацию папских колонов.
Постепенно папство заменило государственного продовольственного префекта Рима. Гражданская власть уступила папству право взимания натуральных повинностей в целом ряде местностей Италии. В папские горрей стали отныне свозить государственные натуральные подати, и отсюда же получали продукты солдаты и чиновники, которые свыкались с мыслью, что их труды оплачивает и их кормит не государство, а римский епископ. Если в течение некоторого времени параллельно функционировали государственные и папские горрей, то постепенно первые стали вытесняться вторыми. Даже выдача денежного жалованья оказывалась не по силам приходившему в упадок государству, и римский епископ становился своеобразным казначеем, выплачивавшим гражданским и военным чинам причитающееся им жалованье. Нуждаясь в деньгах, светская власть обращалась к папам за займами, в большинстве случаев полупринудительного характера, взамен чего к папской канцелярии перешло право взимания денежных налогов. Отныне представитель папы исполнял обязанности податного чиновника, и страна все более свыкалась с тем, что римский епископ выполняет функции правительственной власти. В руки папы стала переходить администрация столицы, снабжение города водою, охрана городских стен и т. д.[19] Время от времени папство даже создавало более или менее крупные военные отряды, приходившие на помощь правительственным войскам в их борьбе с многочисленными врагами империи. Нередко папы самостоятельно заключали договоры с враждебными Византии силами или становились посредниками между боровшимися сторонами, играя, таким образом, все более значительную политическую роль в жизни дряхлевшей империи[20].
Эту роль папство использовало для упрочения своего религиозного влияния не только внутри Италия, но и далеко за ее пределами. В награду за помощь ряд западных епископов добровольно стал под руководство Рима, и папа приобрел власть, с которой не смог сравниться никакой другой епископ. Представители папы — так называемые викарии — посылались им в Галлию, Англию и Иллирию, и везде голос Рима был слышен при рассмотрении не только церковных вопросов, но и таких, которые имели лишь очень отдаленное отношение к церкви.
Викарий (обычно архиепископ) носил особый белый широкий шерстяной воротник с тремя вышитыми шелком крестами — так называемый паллий, символизировавший пастыря, несущего на плечах овцу. Первый паллий был выдан в 513 г. арльскому епископу. Постепенно установился обычай, что каждый архиепископ должен получать от папы паллий. Об этом было торжественно объявлено в 707 г. папой Иоанном VII. За паллий папа взимал определенную сумму, а получивший его архиепископ или митрополит приносил присягу верности папе. Переход архиепископа с одной кафедры на другую влек за собой необходимость повторной покупки паллия. Вручение папой паллия было внешним выражением той силы — экономической и политической, какую приобрел римский епископ за пределами непосредственно подчиненной ему области.
Разложение римского рабовладельческого общества и зарождение феодальных отношений приводили к утрате городами их политического и экономического значения. Город хирел, расцветали поместья и виллы. Занятие городских должностей, никогда привлекавшее знатных и богатых, как ступень к высшей государственной службе, с переносом центральной власти в Константинополь и с прекращением в Риме деятельности сената потеряло для аристократии значение, и началось переселение ее в деревню. Связь между отдельными частями империи рвалась: Восток жил отдельной от Запада жизнью. Зимой сообщение между Константинополем и Римом почти прекращалось; больше двух раз в год трудно было сообщаться новой столице со старой, и даже утверждение нового папы императором подолгу задерживалось. Так, после избрания Целестина (422–432) прошло полтора года, пока константинопольский император утвердил нового папу. Не менее заметно рвалась и духовная связь: греческий язык забывался в Италии; религиозные и философские учения Малой Азии не доходили до Рима, и влияние «варварских» германских народов становилось на Западе все заметнее.
Италия, в особенности северная и центральная части ее, с Римом во главе совершенно отрывалась от Византии, а в «лихолетие» осады Рима лангобардами имела место попытка Италии путем восстания отделиться и формально от Константинополя. Попытка эта, по-видимому, исходила от солдат, долгое время не получавших жалованья.
Однако повстанцы, ряды которых состояли помимо солдат из беднейших городских элементов и обезземеленных крестьян, встретили сильнейший отпор со стороны итальянского духовенства с папой во главе. С помощью своих колонов церковь подавила восстание под предлогом, что лангобарды станут хозяевами Италии, если византийская власть будет свергнута.
В действительности же церковь боялась за свои богатства: как раз в момент восстания папа Григорий I требовал неукоснительного платежа крестьянских налогов. Восстание, подавленное не столько силами Византии, сколько римским духовенством, показало лангобардам, давно зарившимся на итальянские земли Византийской империи, ее беспомощность. Неудивительно поэтому, что они продолжали свои завоевания, тем более что население Италии, терпевшее от тяжких налогов империи, не оказывало сопротивления лангобардам. Даже Рим, в лице папы Григория I, неоднократно откупался от лангобардов крупными суммами денег: так, в 598 г. он внес «варварам» 500 фунтов золота это был далеко не единственный случай подобного спасения Рима от лангобардской опасности. Отдельные императорские гарнизоны, немногочисленные и разбросанные по городам, были совершенно недостаточны для защиты от лангобардов, и в стране стали возникать пограничные военные поселения с маленькими крепостями.
Военные поселения образовывались на земле крупного землевладельца, и последний обычно становился (вначале «выбирался») трибуном, управляющим поселением. Постепенно вся власть — не только военная, но и судебно-административная — перешла из рук византийских чиновников в руки крупных землевладельцев. Так как церковь владела огромными землями, то и епископы становились трибунами, приобретая права и обязанности последних.
Являясь крупными земельными магнатами, владения которых находились во многих местах, папы все более подчеркивали свои притязания на власть во «всей церкви», именуя себя «консулами бога», «рабами рабов божьих», которым передана забота о всех христианах. Это неизбежно сталкивало папу с империей. Григорий I не хотел мириться с привилегированным положением константинопольского патриарха и претендовал на право принимать апелляцию на него. С этой целью он подстрекал антиохийского и александрийского епископов к сопротивлению распоряжениям константинопольского патриарха. Папы отрицали титул «вселенский», присвоенный «вопреки всем законам» патриархом столицы империи, и убеждали византийского императора удалить из церкви этот «безбожный и гордый титул», заявляя, что может существовать лишь титул «верховного епископа», на который законно претендует лишь один римский епископ, являющийся главой всей церкви, в качестве прямого преемника апостола Петра.
Григорий I своими сочинениями и, в частности, своей популяризацией идей «блаженного» Августина оказал большое влияние на средневековую мысль. У Августина папство заимствовало идею о том, что «церковь христова» целиком и полностью сливается с «истинным Римом» — «мировой божьей державой»; Рим же олицетворяется римской кафедрой, созданной «князем апостолов», который претерпел мученичество в Риме.
В богословских сочинениях Григория I повторяются грубые мистические идеи Августина, его суеверные представления о происхождении мира, о небе, земле и боге. Они были объявлены истинной верой, обязательной для всех христиан, подобно «продиктованному святым духом священному писанию».
Григорий I и его преемник навязывали верующим мысль о том, что церковной службой — мессой — церковь воздействует на бога, помогая людям освободиться от грехов и «спастись».
Это воздействие на бога происходит якобы в силу особой «благодати», которой располагает духовенство. Кроме благодати для спасения нужна еще помощь Христа, ангелов и святых. Посредниками в этом случае являются опять-таки епископы. Нужны также и «добрые дела» самого человека, который за каждый грех должен принести богу «уничтожающую вину жертву». Из добрых дел на первое место папство выдвигало милостыню, т. е. дарения в пользу церкви, чего Григорий I, со свойственной ему исключительной хозяйственностью, никогда не забывал в своих многочисленных проповедях и письмах. В подтверждение действительного умения церкви «спасать грешников» приводились всевозможные «чудеса», которые, особенно со времени Григория I, стали непременным аргументом и неотъемлемой частью всех католических рассказов и поучений. Многочисленные сочинения Григория I приобрели в зависевших от папства церквах силу божеских законов, и всякое отступление от них сурово каралось — на первых порах преимущественно духовно, а впоследствии материально и телесно. Церковь воспитывала свою паству в невежестве и рабстве, угрожая за уклонение от церковной догмы самыми страшными мучениями. Более действенным же средством воспитания верующих, чем потусторонние кары, были кары земные. Жестоко расправляясь с уклоняющимися от церковных догматов, папство все сильнее выдвигало значение духовенства, единственного и исключительного обладателя «благодати», резко отделяющегося от массы мирян, не могущих непосредственно приобщаться к богу, так как они не обладают этой благодатью. Положения Августина, что «нет спасения вне церкви» и что тот, «кто не признает церковь своей матерью, не признает Христа своим отцом», получили новое, расширенное толкование. Жалкая и «испорченная» народная масса, не входящая в состав избранного духовного сословия, обречена на «несчастную необходимость грешить» (misera necessitas peccandi). От этой необходимости может спасти лишь церковь в лице духовенства, которому, естественно, и должно принадлежать первенствующее место во всем мире. Претензии на «примат» духовного начала над светским сказываются уже в претенциозных заявлениях VI–VII вв., когда папство еще не чувствовало себя достаточно сильным и считало себя счастливым под игом империи. В письмах даже Григория I еще отражается покорность папства империи, внешним выражением этой покорности было прибавление слова «благочестивый» к имени каждого императора. С течением времени, однако, окрепшие папы вступили во имя своего верховенства в борьбу с императорами и открыто отрицали принцип равноправия духовного и светского начал. Подобно отдельным светским феодалам, дравшимся между собою за власть, за богатство, за первенство, папство подрывает могущество светской власти и с ожесточением ополчается против равноправия двух сил, духовной и светской, которому не должно быть места там, где провозглашена «христианская республика», поглощающая, разумеется, государство.
Ссылаясь на Августина, Григорий I в обращении к императору говорит, что «земная власть служит небесной» и что христианское государство должно быть прототипом идеального царства божьего (civitas dei).
Изгнание из «божественного» мирового порядка «двуглавого чудовища» и подчинение всего христианского мира принципу единства становится со времени Григория I главной задачей папства.
Нашествие лангобардов в 568 г. на Италию завершает движение «варварских» племен. Однако, как говорит Энгельс, речь идет об участии в этом завоевании «германцев, а не славян, которые и после них еще долгое время находились в движении»[21]. Уже в царствование Ираклия (610–641) Византия стала подвергаться опасности со стороны Балканского полуострова, откуда успешно наступали славянские племена. Почти одновременно восточные окраины империи стали испытывать давление ее восточных соседей, сначала иранцев, а затем и арабов. Непрекращающиеся дворцовые перевороты, частая смена императоров, религиозная и социальная борьба внутри феодализирующегося общества, порабощение мелких крестьян-собственников и общинников крупными землевладельцами — все это подрывало силы Византии, и к началу VIII в. могло казаться, что она станет легкой добычей арабов. В 716 г. арабы проникли в Галатию и достигли Черного моря, а через год при халифе Омаре II они уже находились у стен Константинополя. Началась его осада. В этот момент государственный переворот поставил во главе империи Льва III Исавра (717–741), выдающегося полководца, сирийца по происхождению. В полусемитических окраинах Византии росло недовольство религиозной политикой империи. Это недовольство приняло форму борьбы с иконопочитанием. В народных массах пользовалась успехами проповедь павликиан, призывавших к борьбе против почитания икон[22]. Главной причиной недовольства была борьба за землю между государственной властью и богатыми монастырями, сильно округлившими свои владения начиная со второй половины VI в. Империя, существованию которой угрожала смертельная опасность, могла найти спасение лишь с помощью новых военных контингентов, что требовало и новых обширных земельных раздач. Ростом монастырского землевладения была недовольна также и часть белого духовенства. Лев III Исавр опасался, что под влиянием этого недовольства крестьяне окраин перейдут на сторону вторгшихся мусульман, так как крестьяне глубоко ненавидели угнетавших их монахов, бывших ядром партии иконопочитателей (иконодулов). Лев III Исавр начал борьбу с иконопочитанием. Не только было убрано множество икон, но преследовались монахи, которых в империи было свыше сотни тысяч.
Монашество в своих огромных владениях пользовалось разными привилегиями, данными им еще при Юстиниане специальными грамотами (в Византии они назывались хрисовулами). Из этих привилегий особый ущерб интересам государства наносило освобождение монастырской земли от податей и так называемая экскуссия, т. е. изъятие из-под его власти тех или иных земельных владений.
Монахи настолько усердствовали в деле распространения икон, что Константинополь, по словам одного иностранца, попавшего в византийскую столицу, представлял собою «ковчег, полный мощей и иных религиозных реликвий».
Официальное объявление эдикта 726 г. против икон повлекло за собою и первых «мучеников» «святотатственной» политики Льва III Исавра. Эдикт запрещал поклонение иконам, считая его идолопоклонством. Через два года Лев III издал новый эдикт, коим предписывалось снять все иконы и изображения святых. Патриарх Герман, отказавшийся исполнить императорское приказание, был смещен. Однако одними религиозными реформами нельзя было бороться против внешнего врага, и правительству пришлось принять ряд других мер, в первую очередь финансовых. Получение налогов из Италии в силу развития в ней феодальных начал сопровождалось большими затруднениями, и правительство, в фискальных целях, решило бороться с наиболее опасными проявлениями сепаратизма. При этом были обложены податями все землевладельцы и была проведена частичная конфискация земель, коснувшаяся прежде всего церкви. Сильно пострадал папа, у которого правительство Льва III Исавра отняло вотчины в Сицилии и Калабрии, где еще сильна была власть Византии. Мало того, из-под власти папы были изъяты Иллирия и Балканский полуостров, и церковная власть над ними перешла к константинопольскому патриарху. Это нанесло папству огромный материальный и моральный ущерб. В ответ папа Григорий II (715–731) осудил Льва III как еретика и стал оказывать помощь всем недовольным мерами императора, а в 732 г. Григорий III (731–741) созвал собор, который осудил иконоборчество. В своей иконоборческой политике Лев III опирался в значительной мере на часть закрепощенного крестьянства. В частности, особенное недовольство выражали германские (и славянские) элементы крестьянства, которые «сумели спасти и перенести в феодальное государство осколки настоящего родового строя в форме общины — марки и тем самым дали угнетенному классу, крестьянству, даже в условиях жесточайших крепостнических порядков средневековья, локальную сплоченность и средство сопротивления»[23].
Кроме крестьян на стороне Льва III оказалась солдатская масса, которая состояла в большей своей части из мелкого и разоряющегося крестьянства и получила в виде вознаграждения в собственность небольшие участки. Особое значение, в смысле привлечения на сторону Льва III полукрестьянских и крестьянских элементов, сыграл сборник законодательных актов «Эклога», регулировавший, в частности, отношения между земельным собственником и арендатором и половником-крестьянином и ограничивавший крупное землевладение. Этот удар по крупному землевладению вызвал страх и среди итальянской знати — одинаково как светской, так и духовной — и поднял ее против правительства Льва III Исавра. Его иконоборческую политику эта знать демагогически использовала для прикрытия истинных причин своего недовольства.
Император Лев III был объявлен святотатцем и еретиком, стремящимся искоренить «истинную религию». Против него призывалась к восстанию Италия. Религиозные лозунги были дополнены и политическим: Италия должна отделиться от чужеземной, святотатственной империи с чуждыми Италии константинопольскими императорами и патриархами.
Снова, как в дни солдатского восстания, организовалась партия, стремившаяся к осуществлению этой задачи. «Национализм» этой партии, однако, не мешал ей вести переговоры с лангобардским королем (менее всего олицетворявшим «итальянский национализм») в целях совместной борьбы против «чужеземной» Византии. Подлинными руководителями движения были папа, епископы и крупные землевладельцы, интересам которых угрожали финансово-политические мероприятия Льва III.
Ряд западных церквей, и в особенности монастырей, занимавшихся изготовлением и продажей разных икон и заинтересованных в энергичном подавлении иконоборческих мер «святотатственных» императоров, превозносил спасительные действия «римского наместника Христа». Все это подготовляло на Западе благоприятную почву для создания единой западной церкви, находящей своего «естественного» защитника в лице ее главы — римского епископа.
Большое значение имело выступление папы Адриана I на Никейском соборе 787 г., где он добился осуждения иконоборчества. В немалой степени этому способствовало то обстоятельство, что византийской императрицей после кратковременного царствования Льва IV стала его жена Ирина, всецело оказавшаяся под влиянием иконопочитателей. Она охотно подписала принятые собором 787 г. каноны. Ей во всем потворствовал новый патриарх Тарасий, ярый противник иконоборцев. Однако армия, являвшаяся до того опорой императоров-иконоборцев, свергла Ирину с престола. С нею прекратила свое существование Исаврийская династия.
Притязания папы Адриана на возвращение ему отнятых императором Львом III земель были оставлены без внимания. На Западе же авторитет папы в результате борьбы с Византией еще более укрепился.
Церковный престиж папства усилился также вследствие его борьбы с адопцианской ересью, проникшей под влиянием арабов в Византию, на Запад, и в частности в Испанию. Сущность этой ереси состояла в утверждении, что Христос по своей человеческой природе был сыном божьим только по усыновлению (adoptio). Во главе адопциан стояли два испанских епископа: толедский Элипанд и вскоре к нему присоединившийся ургельский епископ Феликс.
Адопцианская ересь была воспринята как занесенная арабами в Испанию «зараза». Карл Великий, во владениях которого ересь эта тоже стала заметно распространяться, видел в адопцианах опасный элемент, ослаблявший сопротивление арабским завоеваниям в Европе. Папа, заинтересованный в дружбе с Карлом, резко осудил это еретическое движение, У папы на Пиренейском полуострове были обширные территориальные владения, которые в случае победы адопциан были бы для него потеряны. Потеря эта была бы для папства тем чувствительнее, что оно распоряжалось в значительной степени молодой испанской церковью и собственной властью назначало там епископов. Неудивительно поэтому, что папа Адриан энергичным образом настаивал на созыве собора с целью отлучить от церкви адопциан и разослал послания к итальянским, франкским и испанским епископам, побуждая их не складывать оружия перед врагом.
На соборе 792 г. в Регенсбурге адопцианизм был приравнен к несторианству, и епископ Феликс принужден был отказаться от ереси, сначала перед собором, а потом в Риме перед папою. Однако вскоре Феликс вернулся к ереси; потребовались два новых собора для осуждения адопцианизма. В борьбе против адопциан укрепился союз между папой и франкским королем, и папа приобрел в глазах западного духовенства славу верного защитника «истинной религии». Так папство во второй половине VIII в. завоевало себе прочное положение и предстало одновременно в образе борца за «национальные» интересы Италии и за «чистоту христианской веры».
Несмотря на острую борьбу, разгоревшуюся между Римом и Византией из-за иконоборчества, папство не могло думать о полном разрыве с империей: близкое соседство лангобардов не переставало тревожить Рим. Казалось, что папству необходимо было готовиться к войне против лангобардов. Однако ненависть землевладельческой аристократии и монашеской клики к политике Исаврийской династии была настолько велика, что папы предпочитали вступать в переговоры с арианами-лангобардами, чем идти на какой-либо компромисс с византийскими иконоборцами. Папы Григорий II и Григорий III предпочли внести крупные денежные суммы лангобардскому королю Лиутпранду (712–744) и даже уступить ему часть своей территории. За спиной Константинополя начались тайные дипломатические сношения между Римом и Павией, лангобардской столицей. Когда же папа убедился, что плодами его победы над византийскими силами в Италии может воспользоваться лангобардский король, он вступил в переговоры с Византией. Переговоры умышленно затягивались Римом; он мечтал о том, чтобы создать какую-либо третью силу, которую можно было бы поочередно направлять то на Византию, то на лангобардов и тем сохранить свою собственную независимость, а также интересы крупного землевладения в Италии — как светского, так и церковного. Под сенью такой третьей силы спокойно жила бы итальянская земельная знать, от имени которой и выступало папство. Такой силой казалась папству франкская монархия.
К франкскому королю Пипину Короткому (741–768), незаконно захватившему власть, отправился папа Стефан III (752–757). По выражению французского церковного историка Дюшена, у этого папы были две души: с одной стороны, он был византийским подданным и должен был защищать интересы своего императора против варваров — лангобардов, с другой — он стремился к освобождению крупного землевладения Италии от всякого вмешательства со стороны Византии и стоял за «независимость» Рима от всякой иноземной власти.
На деле же Стефану III пришлось договариваться с Пипином о защите Рима и от византийцев, и от лангобардов. Эта защита была выгодна и франкским крупным землевладельцам, заинтересованным в том, чтобы не допускать упрочения в Северной и Центральной Италии ни лангобардов, ни византийцев. На совете франкской земельной аристократии в Керси на Уазе идея защиты «дела святого Петра и святой римской республики» была встречена сочувственно. Король Пипин обещал щедрые награды за участие в войне против лангобардов, и в 754 г. при Сузе франки одержали над ними победу.
Между тем папа Стефан III в целях укрепления союза с франками торжественно венчал Пипина королевской короной и запретил франкам на будущие времена под страхом отлучения от церкви выбирать королей из другой семьи помимо той, «которая была возведена божественным благочестием и посвящена по предстательству святых апостолов руками их наместника, суверенного первосвященника».
Отныне Пипин стал «божьим избранником», «помазанником бога». Так начался союз между франкским троном и алтарем. Трон получил «божественную» основу, алтарь же устами Стефана III требовал за это вознаграждения. Франкский король Пипин, одержавший победу над лангобардами, торжественно передал папе отнятые у них земли. Этот «Пипинов дар» (756 г.) представлял собою значительную территорию. В ее состав входили: равеннский экзархат (включавший в те времена также Венецию и Истрию), Пентаполис с пятью приморскими городами (ныне Анкона, Римини, Пезаро, Фано и Сенегалья), а также Парма, Реджио и Мантуя, герцогства Сполето и Беневент и, наконец, остров Корсика. Что касается Рима и его области, то он не был в руках лангобардов, не был, следовательно, отвоеван у них Пипином, не мог быть «подарен» папе, а принадлежал империи. Тем не менее «Пипинов дар» включал и Рим, который и стал столицей папского государства, обычно называвшегося Церковной областью[24].
Глава третья. Внутренняя и внешняя политика папства в VIII — начале IX в
Щедрый «дар» короля Пипина носил своеобразный характер. «Богопомазанник» давал папе то, что принадлежало не ему, а Византии: ведь Римская провинция со столицей не была завоевана ни лангобардами, ни франкским королем и продолжала формально оставаться по-прежнему во власти Константинополя. Но если Пипин давал то, что принадлежало другому, то папа получал то, чего брать не имел лрава. Будучи подданным византийского императора и утвержденным им в качестве римского епископа, папа, отправившись к франкскому королю под предлогом защиты императорских интересов, совершал прямую измену по отношению к своему государю и вступал на тот же грабительский путь, по которому шел Пипин.
Подобно тому как коронация, совершенная папой, должна была узаконить захват королевской власти Пипином, так сфабрикованный папой Стефаном III, или, возможно, кем-то из его приближенных, фальшивый документ о пресловутом «Константиновом даре» имел целью оправдать, узаконить столь выгодный папству грабеж Пипина и использовать его для восстановления будто бы попранного «божественного права». Этот подложный документ должен был придать вид законности светской власти папы.
«Константинов дар» представляет собою грамоту, якобы данную императором Константином Сильвестру I. Подлинность ее была подвергнута сомнению Николаем Кузанским, а подложность окончательно доказана Лоренцо Балла — гуманистами XV в.
В этой грамоте император за «наставление его в истинной вере» и «исцеление от проказы» предоставлял кафедре наместников апостола Петра власть и почет, равные императорским, а также главенство над всеми христианскими церквами; кроме того, папе давался ряд привилегий, церквам Петра, Павла и Латеранской — богатые дары, а римским кардиналам — звание сенаторов. «А чтобы первосвященническая верхушка не померкла», гласит грамота, папа получает высшую власть над Римом, Италией и всей западной частью Римской империи. Отдав власть над Западом папству, Константин ограничивал свое господство Востоком, «ибо несправедливо, чтобы земной император имел власть там, где небесный император учредил господство главы христианской религии».
Как ни широки были перспективы, открывавшиеся этой подложной грамотой, и как ни злоупотребляли ею папы впоследствии, папство ограничивалось пока «немногим»: оно не только не претендовало на «весь Запад», но даже не говорило обо всей Италии; оно «довольствовалось» землями, которые Пипин отвоевал у лангобардов и которые теперь должны были быть не подарены «святейшему престолу», а «возвращены» ему. До этого времени они-де находились в «чужих» руках, чем была нарушена воля императора Константина, будто бы преподнесшего этот дар некогда наместнику Петра из чувства благоговения перед папством, открывшим ему глаза на божественную истину. Границы «восстановленного» папского государства носили неопределенный характер. Все, что так или иначе могло быть отвоевано у лангобардов или даже у Византии, автоматически «возвращалось» священному престолу.
Столь же неопределенный характер носили отношения между папой и франкским королем. Пипин был не только другом, покровителем и защитником Рима и всех его владений, но получил и титул «патриция римлян» — титул, право дарования которого принадлежало одному только византийскому императору и награждение которым Пипина являлось со стороны папы новым нарушением прав Византии.
Но защитник Рима, по представлению тех времен, становился как бы сувереном Рима, а подзащитный папа — зависимым от короля Пипина, своего рода вассалом. Эти вассальные отношения распространялись, таким образом, и на папское государство.
Разумеется, вассалитет папской области был номинальный. Фактически папские владения, полученные от франкского короля, стали независимым государством.
Если земельной знати выгодно было избавиться от лангобардской опасности, угрожавшей ее землям, то превращение папы в правителя, опирающегося на силы франкского короля и играющего роль настоящего государя в «возвращенных» ему областях, менее всего было в интересах итальянских феодалов, не желавших иметь над собой правителя ни светского, ни духовного. Против государя-папы выступили не только светские феодалы, но и некоторые крупные епископы и аббаты.
Епископ такой крупной епархии, как, например, Равеннской, вовсе не желал быть в подчинении у римского епископа, так же как не желал повиноваться папству какой-либо могущественный светский землевладелец, имевший в своем распоряжении множество зависимых людей и считавший себя ничем не ограниченным владыкою в пределах своего «государства». Общественные условия раннего средневековья с его почти натуральным хозяйством, изолированностью и простотой экономических связей отдельных хозяйственных организмов составляли ту базу, на которой возвышалось такое стремление к «независимости» и «свободе». Стремление папства создать по примеру восточных деспотов более или менее крепкое и сплоченное государство встретило сильнейший отпор и со стороны представителей местных властей. Трибуны, судьи, финансовые и административные лица отказывались принимать назначение из рук папской администрации и платить ей тот suffragium (специальный налог), который являлся не только доходной статьей для центральной власти, но и символом как ее суверенных прав, так и вассальной зависимости местной знати.
Это недовольство крупных землевладельцев стало проявляться сразу после образования папского государства. Светская и духовная знать потребовала участия в ближайших папских выборах не только жителей города Рима, как было до того времени, но и всей римской области, полагая, что военные поселки, расположенные вдали от Рима, окажут им нужную поддержку. Это требование было облечено в форму, гласившую, что «тот, кто является государем всех, должен и избираться всеми» (qui omnibus piae est ab omnibus eligatur).
Расчет оказался правильным, и на папском престоле, благодаря участию в голосовании военных поселений, очутился ставленник земельных магнатов Константин II (767–769). Константин не был духовным лицом и не мог быть избранным, а потому он считается антипапой. Хотя епископ Пренест быстро провел Константина через длинный ряд духовных степеней и объявление его папой могло бы считаться «законным», тем не менее папская администрация, материально заинтересованная в усилении централизма, не желала мириться с «военно-поселенческим» папой и вступила в тайные переговоры с лангобардским королем Дезидерием о том, чтобы совместными силами свергнуть Константина. Вступление в переговоры с лангобардами было новой иллюстрацией готовности папского двора на любой маневр ради спасения своих интересов: к совершенным вероломствам (обращение к лангобардам во время иконоборчества и к франкам для похода Пипина) прибавилось еще одно, новое обращение к лангобардам, этому «вековому» врагу Италии.
Блоку из части высшего духовенства и лангобардов удалось овладеть Римом, и на папский престол королем Дезидерием был возведен «свой» папа, готовый прислуживать лангобардам. Это был пресвитер Филипп (768), который также считается антипапой. Дни Филиппа, однако, были сочтены, так как не в интересах римской курии, стремившейся к созданию самостоятельного и централизованного государства, было господство лангобардского папы, проводившего, естественно, политику, проникнутую антиримскими тенденциями. Как только солдаты лангобардского короля покинули Рим, духовная клика свергла Филиппа.
Вооружив народ и указав ему на необходимость избрания «достойного» папы, а не лангобардского «проходимца», организаторы заговора устроили в Риме кровавую оргию. Во время расправы был ослеплен Константин II. При таких обстоятельствах новым папой, после двух антипап, стал приверженец римской иерархии Стефан IV (768–772).
Было очевидно, что новый папа встретит в лице лангобардского короля и римской военной аристократии, опиравшихся на крупных землевладельцев периферии, злейших врагов, и Стефан IV пошел по пути, уже изведанному его предшественниками. Он отправил делегацию к франкскому королю, «патрицию римской республики», прося поддержать его против бунтовщиков, под которыми разумелись и «внешние» и «внутренние» враги.
В 769 г. по совету франкского короля был созван специальный собор (в Латеранской базилике в Риме, с участием двенадцати франкских епископов), который решил, что отныне в папы можно избирать исключительно кардиналов-священников или кардиналов-дьяконов и что светские лица, военные или гражданские, в особенности не жители Рима, будут исключаться из коллегии, избиравшей папу. Только после того как избрание папы формально признавалось правильным, лица недуховного звания, проживавшие в Риме, могли своими подписями как бы поддержать уже состоявшееся избрание. Это решение, однако, реальной силы долгое время не имело.
Перед собором с выколотыми глазами предстал Константин II по обвинению в том, что он в качестве недуховного лица принял посвящение в папы. Стоя на коленях и умоляя о пощаде, Константин говорил, что он насильно был провозглашен папой и что не раз и до него в папы избирались недуховные лица. Собор не посчитался с этим заявлением Константина. Был сожжен акт о его избрании, посвященные им лица были признаны незаконно получившими духовное звание, самого же его избили и заточили пожизненно в монастырь. В заключение собор, желая показать, что ему не чужды и духовные интересы, подтвердил необходимость почитания икон и отлучил от церкви иконоборцев.
Но противниками победителей были помимо военно-земельной аристократии еще и лангобарды, чей ставленник Филипп так быстро был свергнут с престола. Учитывая это, папа Стефан IV просил франкского короля Карла явиться в Италию и наказать лангобардов, наступавших на Папскую область и угрожавших положить конец «дерзкому» поведению Стефана IV — «наместника Христа», успевшего, между прочим, убить лангобардского представителя в Риме священника Вальдиперта.
Так как Карл медлил с оказанием помощи Стефану IV, то последний совершил очередную измену: в 772 г. открыл Дезидерию ворота Рима. Весть о появлении лангобардов вызвала беспорядки в Риме, и Стефан IV бежал в лагерь Дезидерия. Последний, по указанию папы, казнил руководителей антилангобардской партии в Риме. Дезидерий оказался полным хозяином Рима, а Стефан IV — послушным орудием в его руках. Вскоре Стефан IV умер, и состоялись новые папские выборы. С первого же дня Адриану I, избранному папой (772–795), пришлось столкнуться с «дружбой» короля Дезидерия: лангобарды заняли Фаэнцу, Феррару и Коммаччо; угрожала опасность и Равенне, окрестности которой уже были во власти лангобардов. Адриан умолял Дезидерия прекратить захваты, но лангобардский король остался глух к этим увещеваниям. Тогда папа решил переметнуться на сторону франков.
Карл не мог допустить чрезмерного усиления лангобардов и, получив паническое послание Адриана I, решил последовать примеру своего отца Пипина. В 774 г. он прибыл в Италию. Папа стал просить его «вернуть» апостольскому престолу чуть ли не всю Италию, за исключением юга, все время остававшегося во власти Византии и не завоеванного ни Пипином, ни Карлом. По-видимому, Карл склонен был создать огромное папское государство, способное существовать без постоянной помощи франков. Но решительные победы над лангобардами дали ему возможность совершенно уничтожить их государство. Карл возложил на свою голову и лангобардскую корону. С этого момента он стал считать Северную и Центральную Италию своими владениями и взял обратно свои щедрые обещания. Папа вынужден был удовлетвориться частью того, что получил в дар от Пипина, впрочем, с дополнительным приобретением Перуджи, Тоди я Амелии. Это подношение никак не могло удовлетворить возросшие аппетиты папской партии. Ведь согласно «Константинову дару» папству отдавался весь Запад, и во всяком случае в пределах Италии оно не должно было потерпеть никаких территориальных ущемлений. Однако папа не смел открыто выражать свое недовольство «скаредностью» Карла. Внутри страны часть феодальной зяати была в резкой оппозиции к этому возглавленному «римской партией» папскому государству, опиравшемуся яа чужеземцев и нуждавшемуся в них лишь для охраны от внутренних врагов. Папство вынуждено было опираться на франков еще и потому, что оно искало поддержки в борьбе против все возраставшего недовольства закрепощенного (в том числе и на территории папских владений) крестьянства.
Все это ставило папское государство в положение своего рода вассала франкского короля, тем более что к франкам имели право обращаться за покровительством и обиженные папой чиновники и вообще римские аристократы. Король имел право вмешиваться во внутреннюю жизнь папского государства, особенно же в дела тех его частей, которые недавно были отвоеваны у последнего лангобардского короля. Папа далеко не везде имел сильный административный аппарат: последний действовал лишь в некоторых папских вотчинах, управлявшихся из самой курии, в других же принцип централизации отсутствовал. Это открывало возможность как для феодального сепаратизма, так и для постоянного вмешательства франкского короля. Присутствие королевского представителя в Риме при избрании каждого нового папы, официальное оповещение короля о результатах выборов и принесение присяги королю папскими избирателями еще более подрывали суверенный характер папского государства и подготовляли почву для столкновений между боровшимися за власть разными группами господствовавшего в стране класса крупных землевладельцев.
Образование Карлом Равеннского церковного государства под патронатом св. Аполлинария, мнимого ученика апостола Петра, вызывало возмущение папы Адриана I. Из этого «государства», охватившего огромную территорию (между прочим, города Болонью, Чезену, Имозу), был изгнан весь папский чиновничий аппарат. Архиепископ Равенны стал в своем государстве считать себя столь же «законным» светским духовным правителем, как Адриан I в Риме. Протесты папы не действовали на Карла. Не в его интересах было существование какого-либо сильного государства в Италии, которую (за исключением юга) он считал частью своих владений.
Тревога Рима усилилась, когда Сполето, Беневент и ряд городов Кампании «отложились» от Адриана I, а Карл по-прежнему оставался глух к просьбам папы осуществить «Константинов дар» или по крайней мере «дар Пипина».
В обстановке этих непрекращавшихся междоусобиц, столь характерных для эпохи развивавшегося феодализма, шел процесс обогащения одной из крупнейших в Европе феодальных организаций — церкви, которую враждовавшие между собой группировки господствовавшего класса стремились путем богатейших дарений перетянуть на свою сторону.
Вместе с тем та же феодальная знать, которая стремилась в силу своих материальных интересов оторвать от церкви часть ее богатств, была непосредственно заинтересована и в укреплении авторитета церкви, как идеологической организации, освящавшей феодальную систему. Церковь помогала феодалам удерживать в повиновении все более закрепощаемые массы крестьян, внушая идею «божественности» и «святости» установившихся порядков. За это господствующий класс не скупился на «даяния» церкви, принимавшие самые разнообразные формы. От времени Пипина и Карла сохранилось 13 грамот, освобождавших монастыри — эти важнейшие центры эксплуатации крестьянства от всяких государственных взиманий (иммунитеты). Сын Карла Людовик Благочестивый был особенно милостив по отношению к церкви: он передал ей множество государственных земель с большими поселениями (Бонн, Дюрен и др.); он же первый предоставил право чеканки монеты корвейскому и прюмскому аббатствам. Ряд монастырей получил от Людовика торговые и финансовые привилегии.
Однако не в дарениях и завещаниях лежал основной источник церковного богатства. Значительную часть своих доходов церковь черпала из уже упомянутого так называемого покровительства, оказываемого разоряющемуся крестьянству (прекарий). Собору 813 г. в Type пришлось оправдываться в злоупотреблениях прекариями перед светскими феодалами, встревоженными быстрым ростом церковных богатств. Собор заявил, что ограбления мелких собственников не может быть там, где «за земные и эфемерные блага приобретается вечное блаженство», прекарное держание земли, как утверждала церковь, вело крестьянина в рай божий.
Насколько в IX в. за счет крестьянских земель обогатилась церковь, видно из того, что к концу этого века в Эльзасе из 435 поселений было 399 церковных; аугсбургский и лионский епископы имели по 1500 дворов, Зальцбург — 1600. Еще богаче были епископы Кельна, Трира, Вормса, Шпейера и Аахена. Документ 813 г. указывает, что в это время маленькой церковью считалась та, у которой было 300 дворов, средняя обладала 3 тыс., а богатая — 8 тыс. дворов. Буржуазные ученые Рот, Ленинг, Кауфман и другие признают, что во франкской монархии от трети до половины всей земли принадлежало церкви, а доход ее превышал в значительной степени половину дохода всей монархии. Труд закрепощенных церковных крестьян в силу изощренной эксплуатации, в особенности в монастырях, приносил большие доходы. К тому же церковь усиленно занималась виноделием, солеварением, разведением красящих трав, а также торговлей и ремеслом. Особым источником обогащения являлась церковная десятина.
Первое упоминание о церковной десятине относится к 567 г., когда епископ Тура, власть которого распространялась и на Анжер, Нант и другие районы, обнародовал послание к верующим, в котором, наравне с необходимостью нравственного усовершенствования «христианского стада», требовал неукоснительного платежа десятой части всего имущества в пользу церкви. Папа всей силой своего авторитета поддержал турского епископа. Десятина в равной степени взималась с бедняков: последним надлежало платить треть солида за каждого трудоспособного сына, чтобы «был снят гнев божий с ныне живущих, а в будущем платящие будут пользоваться всякими благами». В середине IX в. это новое обложение было освящено церковным собором, который, ссылаясь на Ветхий завет, угрожал отлучением от церкви отказывающегося платить в ее пользу десятину. При Карле Великом десятина получила силу не только церковного, но и государственного закона.
Борьба в Риме внутри феодального класса обострилась немедленно после избрания Льва III (795–816), когда этот папа отправил франкскому королю протокол выборов, ключи от «гроба апостола Петра» и знамя города Рима. Вместе с тем Лев III просил короля прислать своего представителя для принятия от римского населения присяги верности. Это означало, что франкский король становится сувереном Рима, начальником его войска, милиции и укреплений. После уничтожения лангобардского королевства в глазах Льва III не было иного владыки Рима, кроме Карла, и папская канцелярия стала даже датировать свои документы годами вступления во власть короля и папы. Такое признание зависимости папства от франкского монарха не было в интересах той части феодалов, которая стремилась к «полной свободе», и уже в 798 г. Карл стал получать письма о «сынах раздора», которые «сеют тревогу» в Риме. И действительно, через год на Льва III было совершено нападение, его затащили в церковь и избили до крови. После этого в 799 г. папа прибыл ко двору Карла в Падерборн (Вестфалия). Вслед за ним при дворе Карла появились и противники Льва III, обвинявшие его в разврате, нарушении клятв и в других преступлениях. Карл отправил следственную комиссию в Рим, которая установила, что в жизни Льва III было немало авантюр уголовного характера. Однако судить «наместника бога на земле» никто не имеет права, и Карл в 800 г. отправился лично в Рим для того, чтобы папа в его присутствии «перед богом, на евангелии очистил себя путем клятвенного заверения от возведенной на него клеветы». Этим «очищением» папство было спасено, а Лев III унижен перед Карлом и превращен в орудие его замыслов. В качестве «жертвы людской злобы» Лев III приговорил к смерти главных руководителей нападения на него, но король сохранил им жизнь, чтобы еще крепче держать папу в своих руках. Лев III, зависимый от короля папа нужен был Карлу, который в этот момент был на вершине славы. Король расширил далеко на восток границы своего франкского королевства и покорил многие племена. Запад не имел равного ему государя, на Востоке же власть императоров Византии сильно ослабела. Окружавшие короля люди говорили о титуле императора для Карла, как о чем-то совершенно естественном. Об этом титуле мечтал и сам Карл. Но возложить на себя императорскую корону, по представлениям того времени, можно было лишь в Вечном городе, в «истинной столице» мира, в Риме. Этим воспользовался и папа Лев III не только для того, чтобы укрепить свой союз с всесильным королем, но чтобы и самому возвыситься и занять новую в отношении светской власти позицию. Получая из рук папы императорскую корону, император, казалось, становился в зависимое от папы положение и как бы осуществлял завет «Константинова дара». Папство было заинтересовано в распространении влияния церкви в государстве Карла Великого, во всех завоеванных им землях. В канун рождества 800 г. в Риме состоялась торжественная церемония коронации Карла, провозглашенного императором.
В действительности, однако, император держал в своих руках папу, так как внутри папского государства феодальные распри были настолько велики, что папа мог себя чувствовать спокойно в качестве государя лишь при поддержке Карла.
Римский папа-государь оказался в положении, свойственном феодальному владыке. Вокруг него было множество соперников, желавших усилиться за его счет. Помощь, которую он ждал от императора Карла и его преемников, лишь подчеркивала невозможность существования независимого папского государства, где обычные межфеодальные распри усиливались еще одним особым обстоятельством — частой сменой главы государства, не оставляющего после себя законного наследника. Захват апостольской кафедры каждый раз оказывался предметом ожесточенной борьбы между крупными феодалами, и это обстоятельство не могло не вызвать прямого вмешательства со стороны императора в дела папского государства. Пока император был достаточно силен, он мог играть роль верховного судьи в раздорах римских аристократов и следить за тем, чтобы на апостольском престоле пребывало лицо, приемлемое для франкской империи.
Папство использовало свое сближение с Карлом в целях увеличения собственного авторитета в огромных владениях императора. Сам Карл смотрел на себя как на опору религии защитника папы в деле насаждения «истинной веры». Этими интересами объяснял он свои далекие походы против соседних языческих народов и покорение их толковал как приращение христианской паствы.
Насильственно обращенные в христианство саксы тысячами отправлялись на обширные монастырские и церковные земли и там работали в качестве крепостных. Огромные безлюдные земли быстро заселялись. Как утверждает летописец, один из каждых трех саксов переправляется на запад, причем не только духовенство, но и светские лица получали от Карла в дар «живые подарки». Соратник Карла Великого и его биограф Эйнгард (770–840) говорит, что 10 тыс. саксов с Эльбы было переброшено к Рейну, причем цифру эту церковный историк Гаук считает сильно преуменьшенной. Отобранные у саксов земли раздавались служилой знати и духовенству. Их заселяли крестьянами, которые шли с запада на восток, привлеченные обещанными им льготами. Эта колонизаторская деятельность Карла совершалась в теснейшем сотрудничестве с сотнями миссионеров и высших представителей церкви, получивших огромные участки земли. Так, епископы Кельна, Майнца, Утрехта, Падерборна, Реймса, Льежа превратились в могущественных земельных владык. На той же почве «расцвели» монастыри фульда, Герсфельд, Корвей, Вёрден и др. Эта религиозно-грабительская политика чрезвычайно обострила классовую борьбу. Ряд восстаний вспыхнул в среде свободных саксов, выступивших против закрепощения их франкскими феодалами. Однако часть вождей саксов, предавая народные интересы, выдала Карлу свыше 4 тыс. заложников с целью показать свою готовность прекратить сопротивление. В 785 г. в христианство перешли вожди саксов Видукинд и другие и заявили о своей покорности. Об этом Карл торжественно поставил в известность папу Адриана I, который в 786 г. устроил трехдневный всехристианский праздник по случаю торжества «религии любви» на окраинах монархии Карла. Теперь началось «мирное» насаждение среди саксов новой веры. Под угрозой смертной казни запрещены были языческие обряды и «суеверия». Всякий, кто отказывался креститься, кто приносил жертвы языческим богам, кто не посещал по воскресеньям и праздничным дням церковь, не крестил в течение первого года своего ребенка, не хоронил на церковном кладбище умерших, сжигал их трупы, тот наказывался смертью. Смертью же наказывали и тех, кто оскорбил духовное лицо, похитил духовное имущество, высмеивал христианские учреждения. Кроме десятины саксы должны были с каждых 125 душ населения давать в распоряжение церкви и монастыря одного раба и одну рабыню. Кроме того, они должны были предоставить церквам по одному двору и по земельному участку, равному двум крестьянским хозяйствам. Нарушение этих распоряжений влекло за собою конфискацию земли и имущества виновного.
Все эти жестокости вызвали новое возмущение саксов. Кровопролитные войны Карла Великого и церкви против саксов продолжались 33 года и завершились покорением этого народа в начале IX в. Земли саксов были опустошены и разделены между миссионерами и епископами. Гамбург, Бремен, Мюнстер, Оснабрюк, Гильдесгейм стали центрами миссионерства и религиозного насилия. В начале IX в. земля саксов вошла в состав Франкской империи.
Владыка огромной империи. Карл стремился унизить Византию, вызвать у нее страх перед Западом. Он поэтому возмущался Никейским собором 787 г., на котором был представлен почти исключительно один Восток, и в 792 г. отправил папе список 85 ошибок, которые были допущены на этом соборе. Главнейшим «грехом» этого собора Карл считал одобрение византийской формулы о том, что «святой дух исходит от отца». Карл настаивал на прибавлении к этой формуле слов: «и от сына» (filioque). Так франкский король продолжил старый догматический спор между восточной и западной церквами, известный под названием спора о филиокве. С целью показать недопустимость «греческой» формулы Карл созвал в 796 г. собор в Чивидале и поручил аквилейскому богослову Павлину опровергнуть формулу собора 787 г. Практического значения, однако, этот спор не имел, так как в этот момент отношения между Западом и Востоком были сравнительно мирными. Когда же эти отношения снова обострились, Карл в 809 г. созвал в Аахене собор, на основании решений которого он потребовал от папы Льва III включения в догмат веры слов «и от сына». Лев колебался, просил сохранения старой формулы и поразился обнаруженной императорскими посланниками энергии в отстаивании «маленькой вставочки». Соглашение с Карлом не состоялось. Лев III протестовал против нововведения императора и поставил в церкви св. Петра две большие серебряные доски, на которых была четко вырезана константинопольская формула «исхождения» святого духа. Но это не произвело никакого впечатления на Карла, считавшего себя полновластным распорядителем церкви в пределах своей огромной империи, где формула «и от сына» (filioque) получила всеобщее распространение. За Карлом Великим закрепилось имя «христианского государя».
Богословские споры VIII — начала IX в. о filioque были частью более широких противоречий между Западом и Востоком, бывших в свою очередь отражением общих социально-политических противоречий. Стремление поставить под свой контроль все большее число верующих, активизация миссионеров византийской церкви все более углубляли разногласия между Востоком и Западом.
Глава четвертая. Зависимость папства от римских феодалов и германских императоров (IX–XI вв.)
Еще до Карла Великого франкские короли в борьбе с многочисленными внешними и внутренними врагами прибегали в целях вознаграждения своих воинов к конфискации земель — главным образом у монастырей, обладавших несметными земельными богатствами. Конфискация земель, приводившая к разорению церквей и монастырей, оказалась опасной для короля мерой. Земельный фонд возможных вознаграждений быстро таял, а у духовенства, страдавшего от королевских конфискаций, усиливалась вражда к светскому владыке, причем вражда эта приняла острый характер как раз в тот момент, когда Карл, расширяя свои владения к востоку, покорял «языческие» племена и надеялся окончательно подчинить их своему могуществу с помощью насильственного насаждения христианства. Вместо прежней политики, бедной перспективами из-за невозможности продолжительных конфискаций, необходимо было избрать новую, и Карл отказался от дальнейшей конфискации церковной земли и стал привлекать духовенство к несению государственной повинности, в первую очередь воинской повинности.
Отныне церковная земля не подлежала раздаче воинам в виде вознаграждения за верную службу, а должна была стать служилой землей. При военных походах церковь должна была выставлять определенное число воинов, как это делали светские сеньоры, и, например, в одном итальянском походе, уже после смерти Карла, 19 германских епископов и 10 аббатов отправили на театр военных действий 1480 человек, в то время как 20 герцогов, графов и прочих светских сеньоров послали всего 500.
Карл был заинтересован в росте богатств церкви, дававшей ему живую силу для войны, — отсюда введение им обязательной со всех земель десятины в пользу церкви; отсюда — многочисленные торговые, судебные, административные привилегии церкви и дарения ей Карла и его преемников; отсюда, наконец, церковный иммунитет, когда целые области как бы выпадали из-под власти империи и переходили в почти полное распоряжение церкви и отдельных епископов, получавших вместе с землей, разумеется, и массу крепостных крестьян.
В целях лучшего обеспечения верности службы императорская власть взяла в свои руки назначение (формально еще говорилось об избрании) епископов, обязанных гарантировать империи необходимые ей для войны силы. Так «свободный» епископ стал «имперским» епископом, т. е. назначаемым высшей светской властью и вследствие этого зависимым от нее, но в то же время обладавшим рядом привилегий, дарованных ему этой же светской властью.
В самом факте назначения епископов и в превращении их в служилых людей приверженцы старины — «свободной церкви» — видели измену, а рыцарско-разбойничий образ жизни назначаемых светских епископов давал возможность облечь призывы к прошлому в форму возмущения «испорченностью» нравов новых служителей церкви и отступлением от «божьих заветов», от «истинных начал» христианства. Корень всех зол эти приверженцы старины видели в принципе назначения епископов императорской властью и всячески протестовали против церковной инвеституры, как называлось тогда назначение на церковную должность, сопровождавшееся передачей земельного владения. Эта оппозиция «обмирщению» церкви исходила, с одной стороны, из тех кругов, которые противились развитию феодализма, мечтая о сохранении и укреплении старых патриархальных отношений; с другой стороны, здесь проявлялось брожение «плебейских» масс, мечтавших об осуществлении равенства в рамках «свободной» от «порчи» первоначальной церкви.
Недовольство представителей старины усугублялось тем, что процесс обмирщения церкви не ограничивался одной инвеститурой. Требование государства о поставке воинов с церковной земли принуждало епископов сдавать земельные владения рыцарям на вассальных началах, и епископ оказывался на одной из ступенек феодальной лестницы: над ним стоял король или император, чьим вассалом он считался, а под ним был рыцарь-вассал, признававший епископа своим сеньором и, разумеется, имевший своих подвассалов, а также крепостных, являвшихся кормильцами всей феодальной надстройки, всей этой иерархии, начиная с короля и кончая младшим подвассалом.
Так как вассалы, рыцари, подвассалы стремились превратить полученные ими от церкви земельные участки в наследственное владение, то фактически в экономическом и политическом отношениях земельно-церковные организации мало чем отличались от тех феодальных институтов, которые были характерны для средневекового общества, тем более что назначавшийся, или, как говорили, «инвестированный», епископ также стремился стать наследственным обладателем своей епархии. Во многих случаях он даже не принадлежал к духовному званию, так как наряду с номинальными епископами, занимавшимися поставкой воинов с церковных земель, появлялись их заместители, удовлетворявшие религиозные нужды «христова стада», но не пользовавшиеся теми привилегиями, которыми наделялись епископы-воины. А подобно тому как был «заместитель епископа», который служил мессу и исполнял прочие духовные обязанности, так были и заместители городских и сельских священников, которые состояли при рыцарях и подвассалах, получавших доходы с церковной земли и служивших своим сеньорам «материальной службой», но, конечно, совершенно неспособных исполнять какую-либо «духовную службу». Последняя целиком падала на заместителей тех, которые лишь формально считались священниками.
Церковная организация стала двоиться: с одной стороны, существовала прочная материальная база, находившаяся в распоряжении мнимых служителей церкви, номинальных епископов, аббатов, пресвитеров, с другой — были действительные священники и иные церковные служители, экономически немощные, зависевшие от номинальных епископов и их вассалов, фактически исполнявшие те функции, которые входили в круг обязанностей церковного служителя.
Так внутри церкви одни «служили богу» и подчинялись светским владыкам, другие не служили богу и с падением — после смерти Карла Великого авторитета центральной власти стремились сделаться совершенно независимыми от верховной власти, стать «государями» в своих, подчас миниатюрных, владениях. Те и другие получали назначение сверху, от тех, кого они называли бенефициариями (благодетелями): епископ — от светской верховной власти, его заместитель — от епископа. Обоим, т. е. феодалу, считавшемуся епископом, и его заместителю, действительно исполнявшему роль священнослужителя, давался бенефиции, который означал, по существу, земельное — ввиду отсутствия еще денежного — вознаграждение за определенную службу или услугу. Одни несли эту службу в качестве верных рыцарей, обычных феодалов, другие в виде священников исполняли церковные обязанности, формально являясь заместителями тех, которые жестоко подавляли крестьянские волнения или сражались с соседними феодалами из-за желания захватить новые земли, расширить свою власть над сидевшими на этих землях крестьянами.
Поделиться книгой: