Сфинксы северных ворот

«Если уж у них „Дом полковника“ — центр вселенной, можно представить, чем живет вся эта вселенная!» Александра отсчитывала взглядом бесконечные сады за оградами. В глубине садов скрывались одно— и двухэтажные дома усредненного стиля, который не менялся последние полторы сотни лет. Так строили и в середине девятнадцатого века, и в середине двадцатого, и в начале двадцать первого: каменные оштукатуренные стены, черепичная двускатная крыша, балкончик с металлической решеткой…

Машина свернула на главную торговую улицу. Здесь дома стояли вплотную друг к другу, садов не было. Замелькали магазины и кафе, появились немногочисленные прохожие.

— Церковь! — нарушил молчание Дидье, махнув рукой в сторону приземистого здания из желтоватого песчаника. Дверь, как успела заметить Александра, была закрыта на замок. Ей бросились в глаза задвинутые тяжелые засовы.

— Она ведь больше не действует? — спросила женщина.

— Раньше на Рождество и на Пасху открывали, — пояснил Дидье. — Но этого давно уже не делают, кому надо, едут в соседний город. Да там внутри нечего смотреть! Алтарь, скамейки… Просто каменный сарай. Ее, кстати, продают. Может, кто-то купит, сделает гостиницу… Или магазин.

— Печально…

Дидье, вопросительно подняв брови, взглянул на нее и промолчал. Александра обернулась, но здание скрылось из виду. Теперь машина петляла по окраинным улочкам, вдоль которых тянулись все те же сады. Они пересекли весь городишко за пятнадцать минут. Когда последние дома остались позади, машина выехала на дорогу, уходящую в поля. Художница удивленно взглянула на своего спутника:

— Покупатель живет за городом?

— Да, и кстати… Вам будет интересно посмотреть! Мы едем в то самое поместье, откуда наши сфинксы!

Дидье простодушно продолжал именовать проданных сфинксов своими, ничуть не заботясь о том, что у них имеется новая законная владелица.

— Ты говорил, поместье было разорено и сожжено? — уточнила Александра. — Значит, его восстановили?

— Причем недавно! — кивнул Дидье. — За двести лет эти развалины с парком перепродавали несколько раз, и каждый новый хозяин ничего не делал, просто вкладывал деньги в землю. Там никто не появлялся, ограда, как была сломана в нескольких местах, так и оставалась. Туда из деревни ездили на пикники, считалось шикарным обедать на террасе, перед развалинами замка… Сад одичал, превратился в настоящие джунгли. А вот уже когда я пошел в школу, лет двенадцать назад, появились последние хозяева, вот эти, к которым мы едем. Они стали все приводить в порядок.

Замок, по словам парня, восстанавливать не стали, да это и не представлялось возможным: после пожара от него остался лишь каменный остов, да и тот за двести лет запустения изрядно пострадал. Новый владелец выстроил себе дом чуть поодаль от развалин. Ограду восстановили, были сделаны попытки привести в порядок огромный парк. Правда, работы затронули лишь самые ближайшие аллеи, все прочее оставалось в прежнем запустении.

— Конечно, разве под силу двум-трем приходящим работникам ухаживать за парком, где раньше работало человек двадцать-тридцать?! — Фургончик подпрыгивал на разбитой дороге, прорезавшей зеленеющее поле. Невдалеке показалась цель их путешествия: Александра различила каменную стену ограды, за которой виднелись высокие деревья. — Нанять целую армию садовников и чернорабочих стоило бы безумных денег, а новый хозяин и так вложил сюда столько… Я думаю, он сто раз пожалел, что связался с этим парком!

Дидье добродушно рассмеялся и крепче схватил руль, когда фургончик подбросило в рытвине, полной дождевой воды. Спустя несколько минут машина ехала уже вдоль стены, окружавшей парк. Опустив стекло, Александра рассматривала старинную каменную кладку, отмечая свежие отремонтированные участки. Их уже успел увить плющ, ржавые плети которого в изобилии перехлестывали из-за ограды. Горло щекотал пряный запах распускающихся в парке почек. Остановив машину у ворот — двустворчатых, деревянных, окованных сизыми металлическими лентами, Дидье вышел и попробовал открыть прорезанную в одной из створок калитку.

— Заперто, — констатировал он. — А ведь они дома!

— Ты уверен? — Александра тоже вышла из машины, оглядывая ворота. Кнопки звонка нигде не было видно. — А позвонить им можешь? У тебя есть их телефон?

Телефона у Дидье не оказалось. Парень продолжал настаивать на том, что хозяева дома, его убеждало в этом отсутствие навесного замка в наружных петлях.

— Они задвинули засов изнутри, — пояснил он. — Значит, дома. Они всегда запираются в последнее время.

— Ну что же мы будем делать?!

Недовольство Александры росло. Она ощущала себя незваной гостьей, а хуже этого ничего не могло быть. «Как я буду ставить свои условия, если меня даже не ждут и я стою у запертых ворот, как попрошайка?!»

Внезапно за воротами раздался отрывистый собачий лай. Пес лаял хрипло, словно нехотя, из чего Александра заключила, что ему должно быть немало лет от роду. Лязгнули засовы, одна створка ворот приотворилась, оттуда выглянула пожилая женщина. Загорелая, сморщенная, как печеное яблоко, удивительно голубоглазая — глаза, как васильки, цвели на ее увядшем лице. В образовавшуюся щель немедленно проскользнула собака — огромная дворняга, чья свалявшаяся белая шерсть напоминала грязный войлок. Собака бросилась на грудь Александре, и художница, будучи невысокого роста, едва устояла на ногах.

— Хозяева дома? — спросил голубоглазую женщину Дидье.

— Дома, да что толку? — равнодушно проговорила та, глядя, как пес облизывает щеки ошеломленной Александре. — Они прилегли, отдыхают. Только что вернулись.

— Далеко уезжали?

— Недалеко, в Париж. А что тебе нужно?

Женщина говорила с Дидье, не сводя глаз с Александры. Когда парень вкратце описал, зачем они явились, их все же согласились впустить. Створка приоткрылась шире, и Александра с Дидье, прихватив из машины чемодан, вошли в ворота.

Огромный, вымощенный серыми каменными плитами двор казался безграничным в оправе зеленых лужаек. Тщательно подстриженная трава на газоне была сбрызнута золотой росой только что высыпавших одуванчиков. Александра сразу увидела развалины замка. То были груды осыпавшихся камней и остатки кирпичных столбов, сплошь увитых плющом и поросших сорняками. Новый дом стоял в стороне, на опушке леса, в который превратился некогда ухоженный парк. Особняк светился на фоне жидкой апрельской листвы лососевым, свежим, оштукатуренным боком. Это был коттедж в классическом стиле, с полуколоннами на фасаде, высокими арочными окнами и круговой террасой, обнесенной мраморной оградкой, приземистые столбики которой напоминали кегли.

— Туда! — весело сказал Дидье и, подволакивая чемодан, устремился к коттеджу.

Женщина шла за ним следом, поминутно оглядываясь на Александру. Дворняга не отходила от художницы, то и дело подпрыгивая и пытаясь броситься ей на плечи.

Едва переступив порог, Александра поняла, что оказалась в одном из тех ненавидимых ею жилищ, где все убранство подчинено единственному принципу престижа. Коттедж был образцом новодельного особняка нуворишей, претендующих на звание ценителей искусства. В подобные дома вкладывается очень много денег и тщеславия, любая вещь, прежде чем попасть на свое место, проходит жесткий контроль и отбор… Приглашается именитый дизайнер, картины и мебель покупаются именно той стилистики, которая одобрена самыми высокими авторитетами мира искусств. Любой риск исключен, эксперимент запрещен — владелец, платя огромные деньги, согласен играть только наверняка. В результате интерьеры, которые потребовали таких титанических затрат и усилий, выглядят одновременно пышно и мизерно, усредненно и дико. Александра, попадая в дома подобного разряда, всегда ощущала себя как на вокзале — разумеется, на роскошном вокзале, с высоким раззолоченным потолком и мраморными статуями, вроде Центрального вокзала в Нью-Йорке.

В этом доме холл был выложен неизбежными мраморными плитами, в узких высоких окнах красовались неизбежные современные витражи. Такие же Александра видела и в соборе Бове, и в Сен-Северене в Париже, и во всех готических соборах Европы. То была бесфигурная, абстрактная, ни к чему не обязывающая ни создателя, ни зрителя цветная роспись, закрывающая оконные проемы соборов взамен утраченных во время революций и реконструкций древних витражей. Дизайнеры широко предлагали нуворишам украшать свои жилища подобными шедеврами, и те, вне зависимости от своей религиозности и конфессиональной принадлежности, охотно соглашались. Художница как-то видела подобную имитацию даже в доме одного коллекционера в Стамбуле. Ее потрясло тогда больше не то, что этот старый ее знакомый, мусульманин, захотел существовать в интерьере, напоминающем готический собор, а то, что он предпочел грубую псевдоевропейскую копию прелестному мавританскому средневековому окну, ранее украшавшему его кабинет.

«От средних веков до нас дошли дивные стеклянные летописи, созданные в мастерской Сен-Дени, — древние короли, первые епископы, святые… — размышляла Александра, поглаживая утихомирившуюся дворнягу, жавшуюся к ее ногам. — А новое время подарило нам лишь вот эти мазки, загогулины… Обломки прежнего цельного сознания… И сколько денег за это уплачено заказчиками! Смешно и страшно подумать!»

Спустя несколько минут в холл навстречу гостям выбежала женщина лет пятидесяти. Александра определила ее возраст, сообразуясь с впечатлением первой минуты, но тут же усомнилась в своей правоте. Хозяйка коттеджа говорила и смеялась громко и беззаботно, как юная девушка, и это очень ее молодило. Взгляд ее черных глаз был дерзким и внимательным. Загорелая, крепкая, энергичная, она выглядела как человек, бо2льшую часть времени проводящий на свежем воздухе. Вьющиеся черные волосы, придававшие ее облику нечто цыганское, спадали на ворот джинсовой рубашки. Женщина была в длинной ситцевой юбке с оборками. На уровне колен, на самом видном месте, на светлой ткани красовалось старое, застиранное пятно, не то от вина, не то от ягод, и это ничуть не смущало хозяйку дорогого коттеджа. Она была босиком, несмотря на то, что от каменных плит пола тянуло холодом. Александре внезапно подумалось, что именно так должна была выглядеть в ее возрасте Эсмеральда, героиня знаменитого романа Гюго, если бы бедняжке суждено было благополучно дожить до зрелости.

— Добрый день! — пропела женщина, устремляя вопросительный взгляд на незнакомую гостью. — Чем обязана?

Александра представилась. Узнав о причине визита, хозяйка рассмеялась:

— Очень, очень хорошо! Но знаете, вы немного опоздали!

— Как?! — испуганно воскликнула Александра. — Вы отказываетесь от сделки?!

— Да что вы! — все еще улыбаясь, ответила женщина. Протянув руку, она представилась: — Симона! Просто муж устал и лег спать, всего полчаса назад. Я не решусь его сейчас разбудить, он встанет злой, как сам дьявол!

— Что же делать? — Александра оглянулась на Дидье, который при этих словах заметно занервничал: — Мы не можем подождать?

— Там сестры одни… — протянул парень. — Я рассчитывал, что быстро вернемся…

— Тогда сделаем так! — решительно заявила Симона. — Ты, Дидье, езжай к своим сестрам, а я потом отвезу Александру обратно. Так будет удобнее. Жанна, проводи его!

Парень с радостью согласился на это предложение, и Жанна, молча слушавшая разговор, увела его во двор. Когда за ними закрылась высокая застекленная дверь, Симона с улыбкой повернулась к гостье, на ходу подцепляя босыми ногами грубые сабо, стоявшие у стены, и энергично потирая руки, словно предвидя нечто чрезвычайно приятное:

— Ну, а я пока покажу вам дом и парк! Вы увидите много удивительного!

Александра с содроганием сердца заподозрила, что нарвалась на хозяйку, считающую, что для гостя не может быть ничего интереснее, чем вникнуть во все детали ее быта, узнать о достижениях по части ремонта и декора и конечно же оценить вкус принимающей стороны. Как-то в Италии она на двое суток остановилась у незнакомых людей. Ей рекомендовали эту пару общие московские друзья. Пара оказалась очень гостеприимной, это были русские эмигранты, много лет не бывавшие на родине. Но их гостеприимство сделалось гостье в тягость: ее ни на минуту не оставляли в покое, упорно заставляя восхищаться домом и садом, рассказывая утомительные, однообразные, полные священного смысла для хозяев истории о том, какими трудами все это создавалось… Художница попросту сбежала от них, придумав достаточно нелепый повод. Муж и жена были так поглощены собой и своим жилищем, что даже не уличили ее в очевидной лжи, — она заявила им, что срочно должна заехать в Рим на аукцион, который, как она же сама им сказала накануне, состоится лишь через месяц. Александра сделала вывод, что они ее вовсе не слушали.

«Кажется, здесь меня ждет то же самое!» — с тоской думала художница, покорно следуя за Симоной на залитую солнцем террасу. Хозяйка решила начать с парка. «Что ж, люди вложили немалые средства… Им хочется, чтобы их затраты и труды оценили по достоинству! Тем более, если местные жители не кажутся им подходящей публикой…»

— Место для дома я выбрала сама. — Остановившись, Симона широким жестом обвела просыпающийся от зимней спячки парк. — Видите, какой он большой… В наши дни купить такой кусок земли с развалинами замка, рядом с Парижем… Это удача!

— И вероятно, безумно дорого?

Александра полагала, что вопрос полностью удовлетворит хозяйку и дальнейшие реплики с ее стороны будут уже не нужны: Симона пустится в бесконечный рассказ о дороговизне земли, достоинствах и недостатках своей покупки. Но ошиблась — женщина пренебрежительно отмахнулась:

— Нет… Не так, чтобы очень… По цене земли купили. Я сама торговалась с хозяином, без агента. Тут никто ничем не занимался, что оставалось еще от замка, окончательно разрушилось, парк просто пропадал… Разлилось болото, пришлось его осушать. Тут ведь рядом Сена… Если уходит человек, сюда приходит река. Из-за болота нам и продали подешевле. За последние двести лет это поместье много раз переходило из руки в руки. Прежние хозяева бежали и не вернулись, когда остальные эмигранты стали возвращаться… Объявились какие-то дальние наследники, но им нужны были только деньги. А те, кто покупал поместье, просто не знали, как ко всему этому приступиться, или жалели средств… Ну, а вот мы с Пьером решились!

Обернувшись к руинам, живописно освещенным розовым вечерним солнцем, Симона почти с нежностью произнесла:

— Совсем недурно, да? Жаль, что теперь это просто груда камней и мусора. Что не погибло в Революцию при грабеже и в пожаре, потихоньку растащили за двести лет мирные сельчане, пользуясь тем, что новые хозяева вечно отсутствовали, а сторожа не держали… От знаменитой мраморной лестницы ничего не осталось… Но зато в глубине парка уцелела старинная беседка и пара скульптур! Они были окружены болотом и так заросли камышами, что последний владелец даже не знал об их существовании! Прелестный уголок… Мы осушили его, расчистили и почти все восстановили, как было двести с лишним лет назад…

— Предок Дидье два века назад приобрел двух каменных сфинксов из вашего парка, — заметила Александра, постепенно проникаясь симпатией к этой женщине. Та совсем не походила на отчаянно скучную и отчаянно же скучающую богатую даму, желающую пустить гостье пыль в глаза.

— Да, парень показывал мне их мельком. Бедный мальчишка! — В голосе женщины послышались теплые нотки. — Я подкидываю ему мелкую работенку по саду, если случится срочная нужда… Вообще-то, к нам время от времени приезжает профессиональный садовник из Версаля. Мы как раз запланировали новый этап работ, но никак не можем решиться начать… Тогда снова приедут рабочие, а пока их нет, тут Дидье на подхвате. Лишний грош его семье не помешает… Бедные дети… Вот судьба…

— Что же случилось у Делавиней? Почему бедная женщина попала в больницу? Что это за темная история?

Решившись задать эти вопросы, Александра мгновенно поняла, что сделала это зря. Улыбчивая, открытая Симона, готовая, казалось, вывернуть душу наизнанку, немедленно замкнулась, посерьезнела и замолчала. Пауза затянулась. Александра ругала себя за то, что пленилась разговорчивостью собеседницы. «Похоже, эта тема ей близка, я ее как-то лично задела… Из-за моего длинного языка, может быть, пропадет сделка… Как глупо!»

Художница потеряла надежду, что беседа завяжется вновь, когда Симона внезапно ответила:

— Неизвестно, что там случилось, знаю только одно: Марианна Делавинь прочно помешалась. Муж и дети не скоро ее увидят. Может, она всегда была расположена к этому… Я встречала ее несколько раз в городе, давно, когда мы только приехали сюда и занялись стройкой. Приятная женщина, намного младше мужа. Ей, должно быть, сейчас не больше сорока, а ему сильно за пятьдесят. Блондинка… И Дидье, и его сестры цветом волос — в нее…

Симона говорила отрывисто, печально, совсем иным тоном. В ее голосе звучало глубокое сострадание.

— Я и сама не раз думала, что же такое там случилось, отчего эта приятная женщина угодила в больницу… Но… В чужую семью не заглянешь. Я, в общем, знаю только то, что мне передала Жанна. Она-то местная старожилка, все ее предки отсюда, пахали эту землю… Вот мой муж — он из Нормандии, а я коренная парижанка.

— Я слышала, что ее испугало привидение. А вы верите в это? — набравшись решимости, спросила Александра.

Симона взглянула искоса и не ответила.

Вместо этого она сделала пригласительный жест и двинулась дальше по усыпанной гравием аллее, ведущей вглубь парка. Художница, не настаивая на ответе, молча пошла следом.

Деревья, обвитые плющом вплоть до крон, возвышались на обочинах, как исполинские храмовые колонны. Апрельский день кончался, клонящееся над полями солнце брызнуло поверх парковой ограды оранжево-алой россыпью лучей. На одной из лужаек горел костер. Хлопотавшая вокруг него Жанна подгребла к огню веерными граблями отсыревшие листья, и тут же повалил густой белый дым. Солнечные лучи, косо проходившие сквозь него, становились настолько материальными, что хотелось вытянуть руку и схватить их. Жанна, искоса взглянув на гостью пронзительно голубыми глазами, оставила свое занятие и, что-то проворчав, нагнулась к подбежавшему псу. Казалось, она целиком поглощена извлечением репьев из его шерсти, но, когда, миновав ее, Александра оглянулась, чтобы еще раз оценить дымно-световой эффект, обнаружила, что Жанна цепко следит за ней. Художнице отчего-то сделалось не по себе.

А Симона между тем вела ее вглубь парка, который в самом деле оказался очень велик. В порядок привели лишь центральную его часть, прилегающую к развалинам замка. Здесь были заново проложены аллеи и дорожки, подстрижены лужайки, уничтожена поросль молодых кустарников и деревьев. Тянувшиеся дальше обитаемых зон «настоящие джунгли», о которых упоминал Дидье, также были прорезаны дорожками, вероятно сделанными в целях разведки, но являли собой картины самого безрадостного запустения. О том, что эта часть парка являлась созданием человеческих рук, уже нельзя было догадаться. Огромные старые деревья окружал густой подлесок. Кустарники разрослись так, что представляли собой непроходимую стену. Повсюду — огромные сломанные сухие ветки, сгнившие пни, груды валежника, печальные следы прошедших без попечения садовника долгих лет…

Вдруг дорожка, словно наугад блуждающая в чаще, сделала поворот, и Александра ахнула, увидев прямо перед собой идеально круглую расчищенную поляну с подстриженной травой. В центре поляны возвышалась старинная беседка. Ее купол был выполнен в виде каменной раковины, опрокинутой чашей вниз. По бокам беседки в траве мирно возлежали каменные фигуры сфинксов — точные копии тех, которые Александра видела у ворот «Дома полковника».

Не сдержав нового возгласа изумления и опередив замешкавшуюся хозяйку, художница быстро пошла вперед.

— Но здесь чудесно! Совсем нетронутый уголок! И как он сохранился?

— Наверное, сохранился он потому, что тут нечего было грабить, — ответила Симона, неторопливо идя следом. — Хотя восставшие могли ведь просто все перебить в порыве гнева… Я предполагаю, в эту часть парка погромщики попросту не забирались, они предпочитали расправляться с замком. Ну а через несколько лет сорняки так забили все боковые аллеи и дорожки, что сюда и ходу не стало. Они и сейчас в парке главные хозяева… Если бы вы видели, какой тут рос отличный, жирный камыш, прямо посреди лужайки… — Симона иронично рассмеялась. — А сама беседка, когда мы ее обнаружили, стояла на болоте, очень романтично выглядело… Впрочем, сейчас тоже ничего!

Войдя вслед за Александрой в беседку, она опустилась на каменную скамью, испещренную багровыми узорами мха, образовавшими ажурное бархатное покрывало на растрескавшемся холодном песчанике. Александра последовала ее примеру. С минуту женщины молчали, прислушиваясь к стихающему птичьему гомону. Он словно утекал вглубь чащи, вслед за гаснущим солнцем.

— Быть может, и было привидение! — неожиданно сказала Симона, облокотившись на перила и вглядываясь в темный парк. Она словно обращалась не к спутнице, а к замершим деревьям.

— Вы так считаете? — У Александры упало сердце. Она отчего-то склонна была доверять этой женщине, о которой еще ничего не знала, но которая, между тем, в силу множества мелких причин, казалась ей симпатичной. — Вам говорил о привидении Дидье?

— Нет, как раз Дидье ничего об этом и не говорил…

Женщина обхватила себя за локти, словно ей внезапно сделалось зябко. Из парка в самом деле тянуло ночной свежестью. Неподалеку, в тени опушки, слышалось сонное журчание текущей воды: там работали осушающие лужайку дренажные канавы, предположила Александра. Но художница была уверена, что хозяйка усадьбы содрогнулась не от сырости. Подавшись вперед, слегка перегнувшись через перила, та всматривалась в глубину запущенного парка, словно ожидая чего-то, что придет оттуда. Глядя на нее, Александра также невольно поежилась.

— Сейчас стемнеет, — внезапно охрипнув, произнесла Симона. — Идемте в дом, Пьер, должно быть, скоро встанет. Он никогда не спит подолгу.

Обратный путь женщины проделали в молчании.

Александра не задавала больше вопросов, проникшись странной тревожностью, которая сообщилась ей от хозяйки. Симона все убыстряла шаги. Они поравнялись с костром, который теперь полыхал вовсю, наполняя дымом синие сумерки. Жанна в неровном алом свете пламени выглядела в точности как ведьма со старинной закопченной картины. «Совершенно рембрандтовская фигура, — сказала себе Александра, проходя мимо служанки, которая и на этот раз как будто не обратила на нее никакого внимания. — Или что-то из „Капричос“ Гойи. Интересно было бы ее нарисовать!»

Когда костер остался позади, Александра оглянулась. Но Жанна и в самом деле была поглощена созерцанием огня. Как завороженная, она смотрела в самую его сердцевину, праздно опершись на грабли. Казалось, мыслями она очень далеко, и мысли эти были тяжелы: ее яркие васильковые глаза померкли, а широкие плечи ссутулились.

Симона оказалась права: большинство окон в особняке были освещены, хозяин уже встал. Он с удивлением взглянул на гостью, а когда жена объяснила причину ее появления, обрадовался:

— Хорошо, что вы меня дождались, ведь завтра я снова уезжаю в Париж, по делу, а оттуда прямо в Нормандию, к матери. Она очень больна. Поужинайте с нами, а потом покажете, что привезли!

Александра, не желая задерживаться, поспешила объяснить, что недавно обедала, но чета Лессе (такова была фамилия супругов) даже слышать не желала ее возражений. Художница осталась, поневоле, но без недовольства — эти люди ей нравились. Стоило Александре увидеть супругов вместе, как она поняла, что это счастливый брак. Держались они просто, без церемоний и подшучивали друг над другом. Симона представила Александре подтянутого мужчину в черном спортивном костюме следующим образом:

— Месье Лессе… Большой тиран и одновременно яростный либерал!

— Просто Пьер, — протянул руку гостье хозяин. — А вы, мадам Лессе, — обратился он к жене, — кроткая мученица, сбегали бы в погреб, отыскали бутылочку-другую того самого мерло две тысячи третьего года? Гости у нас тут нечасто бывают…

И Симона, довольно улыбнувшись, скрылась.

…Ужинали в столовой — типичной столовой богатых коттеджей, проектируя которую архитектор стремился придать современным изделиям видимость «старинности». Александра уже не раз видела во всех уголках Европы эти стеновые панели из темного дуба, эту резьбу на дверных филенках и неизбежные витражи… В столовой они оказались уже более сложными, чем в холле, — геометрию сменили фигуры, выполненные настолько грубо и карикатурно, что ангелы на них больше напоминали бесов, по недоразумению снабженных крыльями, а святые — грешников в аду. Александра невольно останавливалась на витражах взглядом, снова и снова, так что Пьер, заметив это, похвастался:

— Вы ведь знаток, верно? Натали нам говорила, что вы большой специалист в области старины. Вы все смотрите на эти два окна… Это, конечно, копии, но, поверьте, они нам обошлись чуть меньше, чем стоил бы сам оригинал! Узнаете, откуда это?

А когда Александра недоуменно покачала головой, воскликнул:

— Да ведь это копии витражей из Шартра! Там — «Благовещение», а вот это — «Богоматерь прекрасных витражей»!

— Боже мой… — пробормотала Александра, мучаясь оттого, что высказать свои истинные впечатления было невозможно. — Я и не узнала сразу…

— Заказывали мы их в Шотландии, — вмешалась Симона, то и дело вскакивавшая из-за стола, чтобы принести из кухни очередную тарелку с закуской, которую гостье непременно надо было попробовать. — Это оказалось куда дешевле, чем во Франции. Паркет и панели делали в Китае, но по французским эскизам. Всю обивку — в Турции. Куда мы катимся, скажите мне? Честное слово, я буду голосовать за Марин Ле Пен!

— Ты всегда была правых взглядов, — добродушно заметил муж. — Нет, я — социалист!

Ужин состоял из холодных блюд, очень простых, что было по вкусу Александре, не понимавшей толку в деликатесах. Отварная говядина, нарезанная ломтиками, сырые овощи, зелень, сыр и свежий хлеб — это было все. Торжественность придавало принесенное Симоной вино, чуть терпкое, пахнущее раздавленными грецкими орехами, вяжущее нёбо и развязывающее язык. После первой опорожненной бутылки разговоры сделались громче. Александра никуда уже не торопилась, хотя за окнами окончательно стемнело. Витражи, перестав пропускать в комнату внешний свет, начали отражать внутренний, электрический, и оттого их краски сделались еще более кричащими, а линии — уродливыми.

В столовую вошла Жанна. Окинув застолье пронзительным критическим взглядом, она отчего-то очень сердито заявила:

— Завтра с утра мой выходной, если помните.

— Ну, так что же? — Опьяневшая Симона вертела в руке бокал.

— Я хочу уйти в деревню прямо сейчас.

— На ночь глядя? — Пьер потянулся, расправляя затекшие мышцы рук. — Погоди, Жанна, я только выпью кофе и отвезу тебя. К счастью, полиции тут нет, нас не поймают…

— Дойду сама, — упрямо мотнула головой служанка. — Что я, заблужусь?