Помоги проекту - поделись книгой:
— Петров?
— Я! — Как звать?
— Иван!
— Получи!
После чего счастливец возвращался (поперек всей толпы!) обратно на пристань, забирал нехитрый скарб и спускался в люк, искать местечко на одной из пароходных палуб.
Паломников, отнесенных к «чистой публике», пропускали вне очереди; разница в обращении была тем более заметна на фоне бесцеремонного, почти скотского обращения с богомольцами из простого сословия.
Удивительно, сколько мешков имели при себе паломники. Почти все озаботились запасом каких-то особых, «тройной закалки», сухарей, крупы и даже картофеля и капусты. Многие тащили с собой полотна, ризы, покровы, ковры и другие предметы, взятые в пожертвование на Гроб Господень. На одних узлах были нашиты метки с надписанными именами владельцев; на других, хозяева коих не знали грамоты, стояли цветные крестики.
Шум и гам отправляющейся публики перекрывали крики распорядителей — те обходились с паломниками запросто, без всякого пиетета. Размещение пассажиров третьего класса мало отличается от скотского. Многие устроились прямо на открытой палубе — под дождем, на солнце, на ветру. Другим, счастливчикам, достались нары под мостиком у машинного отделения. Это были евреи из Средней Азии. Поначалу, увидев бухарские халаты, мы приняли их за мусульман; но, увидев еврейские книги, сообразили, кто это.
В трюме паломники устроились несколько лучше. Они устраивались группками по трое-четверо, оградив вокруг себя тюками и мешками некоторое пространство — воистину, человек нуждается в собственном уголке в любых, самых случайных и неудобных для жизни условиях!
Разместившись в трюме поуютнее, паломники оживились — и вскоре оттуда зазвучали духовные песни.
На нашу долю была выделена вполне удобная двухместная каюта, сомнительной, впрочем, чистоты — оставалось грустно вспоминать ослепляющую чистоту и комфорт классных вагонов. Видимо, паломники поднимались на борт в таком настроении, что готовы были безропотно помириться со всякими неудобствами и недостатком гигиены…
До сих пор мне не случалось путешествовать по морю, и уж тем более, на таких вот пароходах. Трехдневный круиз по Волге до Углича и обратно не в счет; так что представления о предмете у меня были самые расплывчатые, в основном — по фильму «Титаник», просмотренному в глубоком детстве.
Так вот — наш пароход не был «Титаником». Пожалуй, лучше всего подошло бы слово «лоханка» — это если проявить такт и не употребить вполне заслуженного «старое корыто». Начать с того, что никакой это оказался не лайнер — больше всего наш гордый «пенитель морей» походил на сухогруз, наскоро переделанный для перевозки то ли зеков, то ли солдат. Пароход зафрахтован конторой под названием «Александрийская круговая линия», обеспечивающей трансферт богомольцев на Ближний Восток и обратно.
Часов в пять вечера судно отдало швартовы. Провожающих на пирсе было море — и все, как один, ожесточено махали платками (кое-кто, впрочем, шляпами), видимо, находя в этом занятии некий высший смысл. Паломники в ответ затянули что-то свое, духовное. Получалось не очень, но как же они старались! Даже меня немного пробрало.
Мы стояли среди публики, путешествовавшей в первом и втором классах, вышедшей поглядеть напоследок на Одессу с моря. Расположились мы на носовой площадке (отец назвал ее «полубак»), и с удовольствием взирали на всю эту романтическую суету. Отец довольно озирался и мурлыкал под нос старую, советских еще времен, песенку: «Как провожают пароходы…». По всему было видно, что уж он-то получал от происходящего чистое, ни чем не замутненное наслаждение — как-то, еще в поезде, он признался мне, что давным-давно мечтал о таком вот плавании: не на круизном лайнере, какое доступно сейчас любому бездельнику, а именно на таком вот пароходе в стиле ретро. Без баров, бассейна, кинотеатров, палуб для загара и вайфая в каждой каюте.
Ну, мечты мечтами, а грубая реальность бесцеремонно вторгалась в нашу жизнь. За пределами полубака яблоку некуда было упасть от палубных пассажиров. Это были все те же паломники, из числа самых забитых и необоротистых — кто не смог отвоевать себе место на трюмных нарах. Или не стал отвоевывать; у паломников, вообще своеобразное представление о комфорте. Чем дольше мы путешествовали в их обществе, тем больше я убеждался, что богомольцы подчас находят в неудобствах пути особую прелесть — и, предложи им кто-нибудь улучшить условий плавания, гневно отказались бы. Я этого не понимаю; Бог есть Бог, и гигиена здесь не при чем. Но, как говорит отец — не нам их судить.
Часам к восьми вечера, мы уже основательно устроились в своей каюте. Куда ей до купе мягкого вагона! Тесно, умывальник прямо в комнатушке, удобства (гальюн, по— морскому) — в конце коридора. Впрочем, надо признать — в самой каюте прибрано и на редкость удобно все устроено. Особенно позабавили меня кровати с перильцами — чтобы пассажиры не падали во сне, от качки.
Кстати, о качке. Вот чего я боялся больше всего! Часам к восьми вечера мы снова вышли на полубак, подышать свежим воздухом. Качка стала уже весьма ощутима. Меня мутило — но пока вполне терпимо. Наивный! Если бы я знал… но, впрочем, обо всем по порядку.
Палуба и без заполонивших ее паломников была изрядно загромождена — какие-то изогнутые трубы, шлюпки, световые люки с круглыми окошками, трапы. И огромное количество веревочных снастей тут и там; бухты троса, широченные сетки, ведущие, на манер лесенок, к площадкам посреди мачт. Как, я еще не сказал? Наш пароход, хоть и несет гордо две высоченные трубы, из которых валит клубами черный угольный дым (Гринписа на них нет!), еще и оснащен высоченными мачтами, на которых можно ставить самые настоящие паруса. И, как уверял отец, нам еще предстоит это увидеть.
С трудом выбирая дорогу среди всего этого морского хозяйства, (а так же среди лежащих прямо на досках палубного настила паломников), мы пробрались к прогулочной площадке. Темнело; огней на палубе зажечь не озаботились, свет выбивался только из круглых окошек кают да люков, ведущих вниз, в трюмы. Отец остановил пробегавшего мимо, то ли матроса, то ли стюарда, и спросил — отчего же не зажгут свет?
Оказывается — специально, чтобы не мешать вахтенным смотреть вперёд. Мне вспомнился впередсмотрящий «Титаника» — ну да, много он там разглядел! Хорошо хоть в Черном море отродясь не было айсбергов. А если какая полная кефали шаланда и подвернется нам под форштевень — так это ее проблемы.
Отец вежливо поблагодарил пароходного служителя за разъяснения, как вдруг из ближайшего люка вывалился всклокоченный мужичонка самой простецкой наружности. Стоило ему сделать пару шагов, как размахом судна его швырнуло на нашего собеседника. Мужичонка обеими руками вцепился в борт и, озираясь, проговорил:
— Страсти-то какие Господи! Буря все больше и больше! Видать, потопнем!
Моряк поспешил его успокоить:
— Ну что вы, совсем напротив. Погода довольно тихая.
— А что ж тогда валяет с боку на бок?
— Без этого нельзя. — терпеливо разъяснял мореплаватель. — Летом на море случается полная тишина — но нечасто.
— А зачем, — и он ткнул пальцем в мачты, — энтих столбов понатыкали? Они же только раскачивают пароход!
Пришлось морскому волку объяснять, зачем на пароходе мачты:
— На них, — втолковывал он паломнику — поднимают сигнальные флаги и фонари; Мне так и хотелось добавит: «… а еще вешают всяких идиотов, которые лезут к занятым людям с дурацкими расспросами».
— А ежели машина испортится — продолжал мореман — так на них растягивают паруса. Когда нужно поднять что-нибудь тяжелое, они служат, как краны. А если качка совсем усилится, то паруса, растянутые на этих «столбах», могут ее до некоторой степени ослабить.
— А мы с дороги посреди окияна не сбились? — продолжал допытываться мужичонка. — А то вон, земли-то не видать!
— Нет, — успокаивал паникера моряк. — Погода сейчас очень тихая, с курса сбиться никак немыслимо. Горизонт чист со всех сторон. И вот, что, господин хороший — ложились бы вы спать, с Богом. Завтра полегче будет, сами увидите.
Успокоил он таким образом боязливого пассажира или нет — но он сполз в трюм и растворился среди спящих паломников. Мы же прошли на бак и долго, в свое удовольствие, впитывали виды открытого моря…
Утро второго дня. Качает все сильнее. Не стоит подходить без надобности к люкам трюмов — в их тесном пространстве запах, распространяемый немытыми человеческими телами и последствиями качки, стал совершенно невыносим. Он густыми волнами накрывает палубу; не спасал даже свежий морской бриз. Иван ходит синюшно-бледный, но виду старается не показывать.
Пристроившись на мостике, чистая публика озирает горизонт да, от нечего делать, наблюдает за паломниками внизу; других развлечений на пароходе не имеется. Богомольцы снуют туда-сюда, моются, сливая друг другу из чайников и котелков, молятся тут же, на палубе, словно бы и не замечая тесноты и качки. На бак и мостик публику третьего класса не пускают — если верить стюарду, на пароходе находится около четырёхсот паломников, путешествующих третьим классом.
Теснота становится особенно невыносима, когда из трюма высыпают люди за кипятком для чая. Для этого устроены два больших медных котла — прямо на верхней палубе.
Другая проза жизни — отхожие места на противоположном борту парохода, общим числом три. Их берут штурмом — без разбору, мужчины и женщины. Грязь. Ветер. Качка. Паломники испуганно жмутся к своим мешкам; многие не в силах подняться с палубного настила.
Когда к полудню качка поутихла, паломники тоже оживились. Один из них, стоя посреди столпившегося народа с книжкой в руках, читал Акафист Божьей Матери. Сосед его, густо заросший волосом и одетый в какую-то невообразимую хламиду, подхватывал наизусть; последнюю фразу «радуйся, невесто неневестная» или «аллилуия», — подпевала уже вся толпа, растянутым напевом, называемым, как мы узнали, «афонским».
Здесь следует сделать небольшое отступление. Во время странствий с паломниками, не раз становилось заметно одно обстоятельство. И здесь, на пароходе, и среди тех, кто путешествовал по Святой Земле, было немало монахов и священников. Однако паломники, предоставленные сами себе в выражении своего религиозного рвения, куда охотнее обращались к таким вот «каликам перехожим», нежели к официальным служителям церкви. И дело, как представляется, вовсе не в неуважении к сану. Просто, как говорят — «кто первый палку взял, тот и капрал». Кто свободно, раньше остальных, проявит свои религиозные чувства, не связанные к тому же церковными уставами, кто окажется способен на вдохновенное обращение к Творцу — тот и во главе толпы, тот и предстоятель…
Однако, рассуждая о паломниках — тип, совершенно незнакомый нам, выходцам из 21-го века, — пришлось отвлечься от остальных впечатлений морского путешествия. Взять, например, хлеб насущный. Конечно, в описании последствий качки для желудка трудно состязаться с убедительностью Джерома[6], но все же, некоторые собственные наблюдения мне сделать удалось.
Когда приключился приступ морской болезни, главное — не допустить, чтобы желудок был пуст; иначе вас будет рвать желчью. Лучшая пища в данном случае, — чёрные сухари с солью. Некоторые, обращаясь к опыту «просвещенных мореплавателей», ищут спасения в лимонах, апельсинах и иных кислотах. Но они, если и помогают, то весьма слабо. Променад, черный хлеб и свежий воздух — вот то, что наверняка избавит вас от мучительных симптомов морской болезни. Однако ж, многие паломники, особенно женщины, не понимали этого — и без движения лежали на палубе. По счастью, качка все более стихала — плавание начиналось при весьма благоприятной погоде.
Глава четвертая
— Ну что, убедились, пан Никол? — Яша опасливо озирался, но не сбавил шага.
Да что вы все «пан» да «пан», — поморщился Николка. — Сколько можно? Какой я вам пан?
— Ну как же… — растерялся молодой человек, — а как еще прикажете вас называть?
— Слушайте, Яков, давайте будем на «ты»? Вы же, наверное, старше меня. Сколько вам лет?
— Шестнадцать в феврале стукнуло. — ответил Яша. — Только, как же так, пан Никол? Ваш батюшка — офицер, моряк, дворянин. Значит и вы а я кто? Еврейский гимназист из черты оседлости, да еще и экстерн!
— Глупости. — решительно заявил Николка. — С этой минут будем на «ты». А, поскольку я сын офицера и дворянин — то и не спорь!
Яков неуверенно кивнул.
— Ну ладно пан… Прости, Никол. На «ты» так на «ты». Так что дальше-то делать будем? Вон, идет за нами, холера ясна…
Яша был кругом прав — деваться было некуда. Покинув двор, они с Николкой не успели пройти десятка шагов — и Яша заметил давешнего соглядатая. Невзрачный тип с наружностью то ли то ли мелкого приказчика их хорошей лавки, то ли сынка небогатого купчика: светлый полотняный сюртук, тоненькая тросточка и новомодная круглая шляпа «канотье» из соломы. Тип окинул Якова с Николкой скучающим взором и проследовал дальше, глазея по сторонам и франтовато вертя тросточкой. Дойдя до угла, господин перешел на другую сторону и пошел уже навстречу им.
Николка толкнул спутника в бок и прошипел:
— Точно, я видел! Шпик! Слушай, Яш, давай дойдем до переулка, а потом как припустим!
— Ни в коем случае! — возмутился Яков. — Он же пока не знает, что мы его срисовали. Пусть ходит. А мы посмотрим — он один такой, или их несколько?
— Срисовали? — озадаченно переспросил Николка. — Это как?
— Ну, то есть заметили слежку. — пояснил Яша. — Вы что, книжек про сыщиков не читаете?
Николка помотал головой.
— Нет, я больше люблю про путешествия. Майн Рид, Жюль Верн не приходилось?
— Приходилось, а как же!. Ладно, о книгах потом поговорим, а сейчас — давайте в переулок, и бога ради, пан Никол, делайте… то есть, делай вид, что не замечаете его!
Мальчики свернули в переулок и ускорили шаг. Николке страсть как хотелось повернуться и посмотреть, не отстал ли шпик. Яша наоборот, головой не вертел, шел прямо, слегка ссутулившись — и все время прибавлял шагу, едва-едва не переходя на бег. Шпик, следовавший по другой стороне переулка, вдруг остановился и оглушительно свистнул; и тут же из подворотни навстречу мальчикам шагнули трое.
Яша с Николкой замерли, как вкопанные: перед ними стоял франтоватого вида господин в дорогой суконной паре и котелке. За его плечами мялись два угрюмых типа, каждый на полголовы выше предводителя. Типы, как и господин в котелке, были одеты не по июньской погоде — в темное сукно. И явно страдали от жары; у того, что стоял справа, физиономия была исчерчена дорожками пота.
Яков схватил Николку за руку:
— Бежим, пан Никол! Это и есть ван дер Стрейкер, а эти — они меня у клиники ловили!.. — и отчаянно рванул наискось по мостовой, надеясь проскочить мимо соглядатая в канотье.
Бельгиец (если это был он) махнул тросточкой; типы кинулись на мальчиков. Николка увернулся от выставленных лапищ и проскочил в подворотню дома напротив; Яша следовал за ним. Они бежали, сломя голову, а за спиной грохотали тяжелые башмаки: бамм-баммм-бамм!
Проскочив два проходных двора, беглецы выскочили на Гороховскую. На улице было людно; Николка с разбегу чуть не сбил разносчика с пирамидой медных тазов на голове, увернулся от пролетки и выскочил на тротуар. Мельком обернувшись, мальчик увидел, что преследователи перешли на быстрый шаг и следуют по другой стороне Гороховской, ни на секунду, впрочем, не теряя беглецов из виду.
— Так, — прошипел Яков. — Сейчас дойдем до перекрестка, там наверняка городовой. Остановимся возле него и подумаем, что делать. Там они нас не тронут.
Городового, который стоял обычно на углу Гороховской, Николка знал хорошо — это был тот самый квартальный, что заходил к ним вместе с гимназическим надзирателем, расследуя дело о «газовой атаке». Стоп! Как же он мог забыть, нарочно ведь домой заходил!
— Нет, сделаем по-другому. — зашептал Николка. — Сейчас сворачиваем в подворотню, а дальше — сам увидишь. Главное — держись за моей спиной, шагах в трех. Как побегу — давай за мной, со всех ног. Двор проходной, я точно знаю. Выскочим в переулок, а там и до гимназии рукой подать. Если не отстанут — забежим во двор. Там всегда либо швейцар гимназический, либо дворник — при них не посмеют…
Яша не ожидал от спутника такой решимости.
— Что вы затеяли, пан Никол? Они ж нас в этой подворотне придавят, как котят!
— Не спорь! И вообще — сколько можно со своим «паном», договорились же! Все, сворачиваем…
Мальчики оказались во дворе; там никого не было, только скучающий кабыздох лениво тявкнул на незваных гостей. Николка остановился, обернулся; и, стоило преследователям появиться из темного провала подворотни, шагнул навстречу и вскинул руку.
Раздалось тихое шипение. Типы отпрянули — скорей всего, удивившись, что беспомощная жертва неожиданно сменила тактику. Но удивление длилось недолго — на смену ему пришло нестерпимое жжение в глазах. Двор огласили крики страха и боли; проснувшийся от полуденной спячки пес рвался с цепи, захлебываясь злобным лаем. Один из преследователей, раздирая пальцами веки, ткнулся в стену и сполз на землю; другой, несмотря на адское жжение, пошел на обидчика, слепо шаря перед собой руками, надеясь схватить жертву, неожиданно оказавшуюся такой кусачей.
Шипение умолкло — аэрозоль, потраченный во время стычки с гимназическими хулиганами, закончился совсем. Николка отшвырнул баллончик — и почувствовал легкое жжение в глазах; перцовая завес вот-вот готова была накрыть их с Яшей. Мальчик опрометью бросился прочь с отравленного газом двора.
Не помня себя, мальчики, добежали до гимназического двора; там они остановились, переводя дух. Николка тяжело, с хрипом дышал; Яше опирался на чугунные прутья ограды. Ставшие вдруг ватными ноги, больше его не держали…
Дворник возился в противоположном углу двора с каким-то хламом и, вроде как, не обращал на мальчиков никакого внимания. Но это только пока — не стоило испытывать судьбу и задерживаться во дворе гимназии сверх необходимого.
— Здорово, — сипло выдавил из себя Яша. — Чем это ты их так, Никол? Тем же, что и тех троих гимназистов?
— Ты и это знаешь? — растерялся Николка. Его все время ставила в тупик Яшина осведомленность; оказывается, он знал о Николке и его друзьях из будущего куда больше, чем можно было ожидать. — Расскажу как-нибудь. А сейчас — пойдем к нашему дому, дворами. Опасно, понимаю — а что делать?
— Пошли. — Яша, придя, наконец в себя, отлепился от ограды. — Им сейчас не до нас, я думаю. А вы непросты, пан Никол. Кабы знать — что у вас еще в рукаве припрятано?
— Ладно-ладно, сказал ведь: объясню. — недовольно буркнул Николка. — А сейчас уж прости, не время. И — опять ты со своим «паном»? Договорились же на «ты»…
До дома удалось добраться без происшествий — видимо, злодеи и правда, не успели еще оправиться от последствий газобалонной атаки, проведенной на 19 лет раньше положенного срока[7]. Устроившись в мастерской Олега Ивановича, мальчики в который раз уже обсуждали происшедшее и гадали, как быть дальше. За себя Яша не опасался — он был уверен, что сможет избежать как и слежки, так и новой попытки захвата; в том, что зловещий бельгиец и его подручные, пытались захватить их, сомнений не было. А вот способность Николки избежать неожиданных опасностей вызывала у начинающего детектива сильнейшие сомнения. Да и сам Николка, хоть и испытывал некоторый подъем после выигранной баталии, не особо обольщался — тем более, что заветный баллончик с перцовым аэрозолем был пуст. Кстати, о баллончике…
— Яш, а Яш? Ты хорошо тот двор запомнил? Надо бы вернуться, а то я с перепугу бросил там кое что…
Яша безнадежно махнул рукой. — Это вы про ту штуку, что ли, из которой вы им в глаза прыснули? Поздно. Наверняка прибрал кто-нибудь.
Николка сокрушенно кивнул. Оплошность была налицо — баллончик из будущего, хоть и опорожнённый, был утерян. А ведь Олег Иванович специально предупреждал избегать подобных… как он выразился? Анахронизмов, да. И вот, пожалуйста…
— Наверняка уже этой вашей пропажи след простыл. — продолжал Яша. — Двор-то, заметили, какой ухоженный? Наверняка, после того, как мы оттуда сбежали, дворник пришел, а то и городовой с перекрестка. Вполне мог услышать, как те двое орали… А не дворник — так сами и подобрали. Хотя нет, им, пожалуй, было не до того.
Николка подумал о городовом и встревожился.
— Знаешь, Яш, не дай бог, кто-то видел, как мы от этих негодяев отбивались. Если до квартального дойдет, он сразу припомнит о той истории, с Кувшиновым. Ты сам подумай: и месяца не прошло, как второй похожий случай — и снова какой-то гимназист замешан! А, не приведи Господь, еще и меня узнает по описанию! Что делать— то? Если он снова с расспросами к дяде Василию явится — прямо и не знаю, как быть…
На Николку было жалко смотреть — перспектива встречи с городовым подействовала на него куда сильнее, чем стычка с громилами ван дер Стрейкера. Яков поспешил успокоить товарища:
— Да ладно, соврете что-нибудь. Да и, к тому же — пускай сначала докажет, что это вы были! Мало ли тут гимназистов ходит!
Николка уныло помотал головой.
— Нет, Яков, ты не понимаешь. Я дяде врать не умею, он сразу все поймет. Он бы и тогда догадался, но городовой сам в историю с кислотой не очень поверил — вот и обошлось. А сейчас…
— Может, еще и не будет ничего, — утешал мальчика Яша. — Может, городовой и не слышал. И не видел никто, наверное! Эти двое уж точно в полицию жаловаться не побегут, так что, авось, обойдется. Вы ты, то есть, лучше думай, что нам дальше делать? Я-то уйти сумею, а вот тебе как быть? В полицию — нельзя, там живо примутся расспрашивать — и что вы им скажете? В ваш двор громилы ван дер Стрейкера, конечно, не сунутся, а из дома тебе пока лучше не высовываться.
Часы в гостиной Семеновых пробили семь раз. Николка уже полчаса, как сидел за столом и таращился в экран ноутбука. Он никак не мог сосредоточиться на тексте, хотя книга, — роман «Хождение по мукам», действие которого происходило в начале двадцатого века — была по-настоящему захватывающей. Автором книги значился Толстой — Николка даже решил поначалу, что это тот самый писатель, что несколько лет назад написал скандально известный роман «Анна Каренина». Сам Николка, разумеется, не читал этой книги, безоговорочно записанной в категорию «неподходящих для детей», однако имя писателя запомнил. Оказалось, впрочем, что автор романа, чьи строки чернели сейчас на мониторе — просто однофамилец, а может, даже и потомок родственник графа Толстого.
Николка со вздохом свернул окошко с текстом. Настроение было — хуже некуда. Яша ушел около часа назад, взяв с него страшную клятву, не соваться на улицу. Как назло, кузина, Маринка, была дома — после того, как девочка стала свидетельницей стычки с Кувшиновым, мальчик избегал ее общества; мало ли что придет в голову взбалмошной барышне? А потому — электронику мальчик предпочитал держать не в своей комнате, а на квартире друзей; благо, Олег Иванович оставил ему ключ. Здесь Николка был избавлен от досужего любопытства домашних, и мог без помех наверстывать упущенное. За те сумасшедшие полтора месяца, что прошли с момента появления портала, у Николки нашлось время на что угодно, кроме одного: он так и не удосужился разузнать о том, что ждет Россию, да и весь мир, в те сто двадцать восемь лет, что разделяли 1886-й и 2014-й годы. Нет, конечно, кое-что он знал — в основном, из случайных рассказов Вани. И вот теперь, пока Семеновых в Москве нет, у Николки, наконец, есть время для того, чтобы познакомиться с грядущей историей. Но чтение не клеилось, голова была забита куда более насущными делами.
Поделиться книгой: