Помоги проекту - поделись книгой:
— Как в любой момент? — переспросили все чуть ли не хором.
— А так! — усмехнулся Богуслав, поворачиваясь ко всем лицом. — Я-то уеду, но вам советую не особо скрывать факт, что наш юный Вишневецкий, как и его почивший славный отец, конечно же, хороший воин, храбрый ваяр, но ранение в живот, скажу вам incognito, увы, лишило нашего Великого князя и короля мужской силы. И теперь ждите через несколько лет очередных дебатов на сейме по поводу наследника…
— Удар ниже пояса! — усмехнулся Кмитич. — Я таких пошлых слухов распространять не стану. Это дело досужих до сплетен баб!
— А это не слух, но факт, пан Самуэль! И можете своим женам так и сказать. Пусть об этом знает вся шляхта! Глядишь, дни нашего Михала Корибута ех quо (вследствие этого — лат.) и сочтены будут. Вот тогда и двинем на трон нашего розовощекого бутуса. Ладно, извини, Ян. Я это любя! Кстати, Михал, помирись ты с Вишневецким. Для дела помирись, понял?
— Для какого дела? — набычился Михал.
— Для нашего! — как на мальчишку, повысил голос Богуслав на кузена. — Просто помирись с ним и все! Я понятно говорю?
— Добре, помирюсь, тем более что Катажина на том же настаивает.
— А вот и правильно она делает, — менторски кивнул своим огромным париком Богуслав…
Кажется, роль председателя этого маленького тайного политического союза Слуцкому князю ужасно нравилась. Нравилось, что он тут старший, нравилось, что его слушают… Богуслав немного скучал по временам, когда он был чуть ли не главной светской персоной не только в Речи Посполитой, но и во Франции. Кмитичу, впрочем, повелительное поведение Богуслава нравилось не особо. Но он полностью разделял устремления Богуслава Радзивилла уйти Литве из-под власти польского короля и самой решать свои проблемы. И оршанский князь понимал, что лучше всего этот план реализуется, если всем будет руководить опытный «стреляный воробей» светский лев Богуслав…
И Михал, подталкиваемый кузеном и женой, помирился с новым королем… К некоторому неудовольствию Собесского. Что касается супруги Михала, то эта «королева интриг» хорошо знала, что на Михала Корибута Вишневецкого оказывает большое влияние его мать, княгиня Гризельда. Катажина быстро наладила отношения с матерью короля. Гризельде льстила дружба с женой самого могущественного магната Речи Посполитой, коим Михал, пожалуй, и являлся после эмиграции в Крулевец Богуслава. Обе женщины считали, что на затянувшейся вражде двух семей, на вражде отца Михала, покойного Александра, с отцом Михала Корибута, покойным Еремией, которые даже судились, должен быть поставлен крест раз и навсегда. Общими усилиями этих двух энергичных и неглупых дам удалось свести вместе Михала Корибута и Михала Казимира.
— Ваши вечно ссорившиеся отцы уже давно мирно дружат в раю, и им больно смотреть на ваши отношения. Ведь вы сами лично ничего друг другу плохого не сделали, — говорила Катажина Михалу, а Гризельда своему сыну. Оба Михала согласно кивали. По просьбе Катажины Михал Казимир первым пошел навстречу королю, протянув ему руку дружбы. И тот пожал эту руку, сказав с улыбкой:
— А ведь и вправду, пан Михал, нам совершенно нечего делить друг с другом. Что мы, право, как шекспировские Монтекки и Капулетти? Разве вышел толк из их вражды?
— Верно, не вышел. И нам нечего делить, — улыбался в ответ Михал тезке.
— Я знаю, что твой отец по праву обижался на моего из-за женитьбы после смерти твоей матери Феклы на вдовой Евгении Катажине Вишневецкой из Тышкевичей. Мой отец, царство ему небесное, вмешался, отнял у вдовы детей, заявив, что является их опекуном. Отсудить детей не получилось. Пришлось Евгении бросить твоего отца. Это, конечно же, удар был для него. Я не знаю, почему мой отец поступил именно так. Честно, не знаю. Я же тогда был совсем еще несмышленым ребенком, даже не умеющим говорить!
— Я знаю эту историю, — грустно кивнул Михал, — если бы не твой отец, то, верно, в нашей семье все было бы хорошо, и у меня, возможно, появилась бы любящая вторая мать. А так… С этой итальянкой Лукрецией у меня не сложилось. Мачеха — мачеха и есть. Но в том, верно, твоей же вины нет! Хватит дуться друг на друга из-за дел седой старины…
В знак ликвидации конфликта и полного примирения Михал Радзивилл пригласил короля и его мать на крестины своего сына, который родился к концу 1669 года. Михал хотел было назвать сына вновь в честь кузена, тем более, что первенец Богуслав в малолетстве умер, но смирился с тем, что Вишневецкие дали мальчику имя Кароль Станислав.
Не успели страсти и споры по поводу нового короля утихнуть, как в самом начале 1670 года — новая горестная весть, особенно для Михала, Собесского и Кмитича: точно так же, как в последний день 1655 года ушел из жизни Януш Радзивилл, 31 декабря скончался и его с Михалом кузен Богуслав. Смерть Богуслава оказалась столь же неожиданной и загадочной, как и у Януша. Возвращаясь из Поморья со встречи с воеводой Яном Ваковским, сорокадевятилетний Слуцкий князь решил в последний раз в году, 1669 от Рождества Христова, поохотиться на куропаток. Одна из подстреленных Богуславом птиц упала прямо к его ботфортам, трепыхаясь и окрашивая снег кровью.
— О! Вам повезло! Вы, пан Богуслав, все такой же меткий и удачливый! — крикнул Слуцкому князю, приближаясь, ротмистр Слива, держа свой охотничий мушкет под мышкой.
Богуслав не ответил. Он стоял не шевелясь, опустив голову в лисьей шапке с длинным пером, с изумлением глядел на бьющуюся у его ног в агонии птицу, а затем неожиданно и сам рухнул в снег как подкошенный. Когда испуганный ротмистр Слива подбежал к Богуславу и перевернул его лицом вверх, то «князь на Биржах, Дубинках, Слуцку и Копыли» уже не дышал…
После смерти своей любимой жены Анны Марии Богуслав часто жаловался на сердце, но в последнее время его здоровье перестало волновать личного врача и хорошего друга Слуцкого князя немца Штеллера. И вот… Михал впал в депрессию. Слишком много потерь обрушилось на голову Несвижского князя.
— Все, кого любил, ушли, — говорил со слезами на глазах Михал своей жене Катажине, — отец, Януш, Анна Мария, крестный, а сейчас и Богуслав. И ни одного вокруг доброго человека! Ни одного!
И как бы Катажина ни успокаивала мужа, Несвижский князь находил утешение лишь в вине, и даже дела родного города, опустевшего и полуразрушенного, ушли для него на второй план. Восстановлением Несвижа полностью занимался бурмистр Ян Ганович. Да что там Несвиж! Завещание Богуслава, составленное еще после похорон Аннуси, о попечительстве Людовики Каролины также ушло на второй план. Тогда девочку забрал на воспитание второй попечитель — курфюрст Брандербуржский, также кузен Михала по материнской линии Богуслава. Это еще больше расстроило Михала. Нет, он не сомневался, что девочке будет хорошо под присмотром брандербуржских родственников, но постоянные нашептывания Катажины, что в случае брака дочери Богуслава с неким немцем все обширные владения в Случчине, Копыльщине и Койдановщине, принадлежавшие ранее Янушу и Богуславу, перейдут в руки иноземных родственничков, еще более угнетали хозяина Несвижского замка. И, подталкиваемый Катажиной, полупьяный Михал принялся подделывать завещание Богуслава, пытаясь оградить маентки «королей Литвы» от представителей других родов. Эта грязная бумажная возня еще больше ввергла Михала в депрессию и хандру. Он напивался, швырял в стены и окна бутылки токая, стрелял из пистолета по рыцарским доспехам в залах замка, разбил ударом сабли часы голландского физика Гюйгенса, однажды подаренные его отцу и так часто пугавшие его в полночь своим потусторонним звоном…
Катажина, обеспокоенная новым загулом своего супруга, тут же бросилась к письменному столу и отписала лист Яну Собесскому:
«Милый мой брат! Приезжай. Успокой Михала. Смерть наших детей, наша с ним размолвка, а теперь и кончина его любимого кузена ввергли моего любимого Михала в хандру и пьянство. Он не видит вокруг себя ни одного доброго человека, как он сам выражается. Но ведь у него есть я и ты, есть Самуэль Кмитич, который сейчас, насколько я знаю, очень занят строительством в Менске и Орше. Приезжай! Прошу тебя. Знаю, у коронного гетмана тоже много забот, но разве дела близких не главная забота истинного шляхтича?»
Собесский приехал немедля. Несвиж он нашел лишь наполовину заселенным со все еще недостроенными домами. Поводом для приезда было не только утешение Михала. С юга шла новая гроза — война с Турцией и казаками.
В начале 1667 года правительства Московии и Речи Посполитой подписали окончательный договор, который вновь разделил на части Русь между тремя государствами: Польшей, Литвой и Московией. Московиты отсудили себе всю Северщину с Черниговом и Старобудом, выбили право оставить за собой на два года Киев. Борьбу против Андросовского договора, вновь разрывавшего Русь, возглавил Петр Дорошенко, который в поиске союзников повернулся в сторону Турции. Дорошенко, впрочем, был далек от того, чтобы объединить все земли русин, но собирался стать лишь гетманом польской части Руси — Подолья. В августе 1667 года султан в письме с сообщением о смерти в Стамбуле польского посла Радзийовского предупреждал короля Яна Казимира, «чтоб не было причинено никакого вреда казакам, которые раньше были подданными короля, но перешли под опеку султана». Это предупреждение повторил в своем письме в 1668 году и Кара Мустафа уже в спину уходящему с трона Яну Казимиру… Турция медленно, но решительно доставала свой ятаган из ножен, чтобы устрашающе тряхнуть им перед носом северного соседа и заполучить обширные земли к северу от Черного моря — лакомый кусочек.
Но год шел за годом, а черная грозовая туча новой войны пока что не разражалась молниями и громом, стояла на месте, лишь угрожающе полыхая зарницами. Впрочем, Дорошенко с турками и крымскими татарами уже предпринял попытку нападения на коронные войска в Галичине, но, получив достойный отпор, отступил. Турция, готовая, казалось, поддержать крымчан и казаков, странным образом промолчала.
— Может, и обойдется на этот раз. Сколь уж можно! И так тринадцать лет воевали! Матерь Божья не допустит более бед и горя, — говорили друг дружке уставшие от войны литвины. Увы. Новая война уже дышала с юга огненной пастью вновь выползающего из своего логова дракона Фефнира. Петр Дорошенко не шел ни на уступки, ни на соглашения, желая быть гетманом всей правобережной Руси. Дипломатия уперлась в кирпичную стену непонимания друг друга. Дальше уже должны были «договариваться» пушки и мушкеты. И вот Речь Посполитая разрывала отношения с упрямым Дорошенко, рассчитывая на более уступчивого Михайло Ханенко.
— Нынче нельзя повторять ошибок Януша Радзивилла, — говорили почти все в Литве, — нужно самим выдвинуться и начать биться на их территории, не ждать казаков и турок с татарами, пока вновь придут и будут жечь все по третьему разу. И так половина осталась.
Так же думал и коронный гетман Ян Собесский, решивший собрать вокруг себя старую гвардию и вдарить по Дорошенко и его турецкому союзу первым. Коронного гетмана подстегнул и ответ на поздравительный лист в честь избрания нового Папы Римского. В Ватикане на папский престол взошел семидесятидевятилетний Климент X, которого Собесский, как и Михал с королем Польши, не преминули поздравить. И вот Папа отписал ответный лист, в котором поддерживал и Вишневецкого, и Собесского в их праведной войне против новой экспансии османов на христианские земли. Папа обещал поддерживать Речь Посполитую во всем и помочь деньгами в первую очередь…
В Речи Посполитой всегда опасались турецкой Порты. В начале предыдущего столетия крымские татары в течение почти десяти лет прочесывали земли Великого Княжества Литовского, Русского и Жмайтского. И даже наивные знали, что это Турция засылает своих «младших братьев», чтобы прощупать Княжество, найти слабые места для более масштабного удара. В свое время европейцы общими усилиями не пустили осман в Европу, пусть под владычество султанов и угодили болгары, румыны и сербы. Поняв, что с запада далее не пробиться, сельджуки стали прицеливаться к северному пути. Но рейды вассального туркам Крымского ханства показали: у литвинов против ятаганов есть свои хорошие сабли, копья да мушкеты. Тяжелая кавалерия Литвы ровное место оставляла от легкой татарской конницы. Впрочем, до предместий самой Вильны доходили крымчаки, до Менска и Лиды. Немало бед принесли, но, как правило, возвращались обратно в изрядно потрепанном виде и в сильно поредевшем составе, с угрюмыми лицами, оставив множество товарищей в чужой земле. Ну, а ныне турки хорошо знали, чего стоили последних пятнадцать лет Речи Посполитой, чем обошлись Польше войны с казаками, шведами и собственными конфедератами, чего стоил московитский «потоп» Литве. И литвины боялись, страшно боялись, что турки со своими верными псами вновь объявятся. Потому и встревожилась не на шутку вся посполитая шляхта. Что же касается Княжества, то нового сильного удара по своим землям оно бы уж точно не выдержало: ведь по самым скромным подсчетам армия султана насчитывала до двух сотен тысяч человек. С такой армией воевать мало кто горел желанием.
Михала Казимира Галицкий князь застал в полном творческом беспорядке — как его замковых хором с разбросанными по углам деталями одежды, так и его самого. Несвижский князь вышел встречать брата своей жены с недопитой бутылкой французского вина в руке. Его белая рубаха была расстегнута, обнажая грудь. Длинные темно-русые волосы нечесаной копной ниспадали ниже плеч, одутловатое лицо хранило следы бурно проведенных дней и ночей, некогда выразительные почти мальчишеские зеленые глаза под черными соболиными бровями ныне потухли, на щеках синела трехсуточная щетина. Михал Казимир Радзивилл, кто всегда смотрелся значительно моложе своих лет, сейчас, пожалуй, выглядел на свои тридцать пять сполна.
— Да ты, братко, никак собираешься меня догнать! — смеялся Ян, обнимая друга. — Я хорошую пьянку всегда любил!
— Я уж не тот, это верно, — смущенно улыбался Михал, — я грешник и подлец! Я пьяница и лжец!
— Ух ты! Это надо же, сколько добродетелей для одного человека! — иронично покачал головой Собесский. — Ну, да ничего, скоро вновь наберешь былую форму! — хохотнул Ян, хлопая по животу старого сябра. — Собирайся на бойку. Вот лист от короля. Тебе и Пацу как польному и великому гетманам предписывается идти с войсками на линию Припяти. Родина в опасности. Нужно вновь в седло садиться да саблю точить.
— Ты так говоришь, как будто на вяселле собрался, — нахмурился недовольно Михал. — Неужто не навоевался?
— Так не я, казаки вновь бучу подымают. Глядишь, опять в твоем Несвиже объявятся. Что? Давно не горел твой город? Надо первыми по ним вдарить. Про Дорошенко слыхал?
— Слыхал, — опускал длинные спутанные волосы Михал, садясь в кресло и беря со стола полный бокал токая, — скажи дзякуй своему землячку Вишневецкому. На месте Дорошенко мы бы все того же хотели — отделить Русь от Польши! Если бы Вишневецкий дал Подольской Руси вольность, то Дорошенко и к туркам бы не обратился. Холера ясна! — Михал запустил бокал в стену. Чешский хрусталь разлетелся на сверкающие осколки.
Собесский опустил голову со стрижкой «под горшок». Он гнев друга частично разделял.
— Что за судьба? — угрюмо смотрел перед собой в стол Михал. — Близкие люди умирают! Враги лезут со всех щелей! С королем тоже ни черта не получилось! Я черт знает чем занимаюсь! Но ты, как я вижу, не унываешь? — Михал, горько улыбнувшись, взглянул на Яна. Глаза Михала, некогда такие кроткие и по-юношески наивные, сейчас смотрели двумя злыми зелеными огоньками, словно глаза тигра, готового прыгнуть. Собесский поежился, но тут же ласково положил руку на плечо Несвижского князя. Улыбнулся.
— Конечно! К черту короля! — медовые усы Собесского весело топорщились. — Следующим королем уж точно буду я, и все будет добра! Не горюй. Меня коронным гетманом пока устраивает быть. Так что, сябр, собирайся на войну. Надо защищаться. Турки — враг не менее серьезный, чем московиты. Не просто спадчину родную защищать идем, но весь мир христианский! Меня сам Папа Римский благословил!
— Так вот почему ты так стараешься! — усмехнулся Михал. — Папа… А денег на войну Папа тебе выделил?
— Конечно! Часть уже прислал, обещал еще!
— Вот ты и стараешься! А почему своих ляхов не зовешь? Что, те опять за нашими спинами отсидятся?
— Михал, — Ян перешел на тихий тон, — ну, Михал. Я тоже скорблю по Богуславу, давай лучшее о нем вспоминать, но похоже, что ты решил унаследовать лишь его неприязнь к полякам! Не надо, Михал! Поляки, кстати, нас тоже поддержат!
— Значит, и им перепало от Папы? — продолжал ехидничать Михал.
— Да пойми же ты, — всплеснул руками Собесский, — не в одних папских деньгах дело! Тут же магометяне могут с оружием в руках появиться вот-вот! Говоришь, мы бы то же самое сделали на месте Дорошенко? Может, то же, а может, и нет. Дорошенко же дурак полный! Он думает: вот помогут ему турки гетманом стать в Руси Польской! Черта с два! Турки спят и видят, как бы все Черное море в свое внутреннее озеро превратить, как бы все его берега к рукам своим басурманским прибрать. Дорошенко потом сам в их безропотного янычара превратится. Не хочет в составе христианской славянской Польши быть? Так будет в составе мусульманской турецкой Османской империи! И вот тогда взвоет по-настоящему! Я же не только для Польши и Литвы, но и для Руси стараюсь. Это же мои земляки, единоплеменники, Михась! Главное — дать по шапке этому Дорошенко. Может, тогда и турки не полезут, как в случае с крымскими татарами в прошлом веке. Кстати, Михайло Ханенко поддерживает вовсе и не турок, а как раз нас. Так что справиться будет легко, если вовремя и быстро действовать будем. Как твоя хоругвь? Тоже запустил там все дела?
— А! — Михал махнул белыми завитушками на кружевном манжете. — Наймем, если надо, новых солдат. Деньги же есть! Папины… С людьми в Княжестве сейчас туго. Так что? Писать лист Кмитичу? Звать его?
— А то! — глаза Собесского вспыхнули при упоминании Оршанского князя. Заявление Михала означало, что он присоединяется к войску коронного гетмана.
— Без Кмитича и война не война! — улыбнулся Ян, разом осушил свой бокал, а потом также разбил его с силой об стену.
— На счастье!
Глава 3 И снова война
Весть про Богуслава потрясла и Кмитича. Рушился их тайный политический союз, где верховодил именно Богуслав, рушились планы по будущему обустройству Княжества, его отделению от Польши при сохранности союза двух народов… Но, в отличие от Михала, Кмитич топил черные думы и хандру активной работой: поездки в Менск и Гродно, строительство в Орше… Правда, до всего руки все равно не доходили: фамильный замок деда Филона Кмита все еще стоял в полном запустении. Разгромленный казаками Золоторенко маентак дедушки Кмита полностью обезлюдел, но до этого места Кмитич пока что не доехал — далеко. Лишь мысли грызли червем в голове — надо, надо, надо… Кмитичу пить с горя было некогда. Он собственноручно таскал бревна, пилил доски, помогал затаскивать приготовленные балки на строящуюся крышу новой кальвинистской церкви, проверял, как идут дела у бернардинцев… Деньги на строительство были — немалую премию выписал из казны Ян Казимир за боевые заслуги, а вот мужских рук явно не хватало — людей казна, увы, не производила. Пришлось Кмитичу выписывать мастеров и строителей из Пруссии и Риги, но и после этого рабочих рук было явно недостаточно. Не хватало всего, даже самого элементарного: лошадей, подвод, железа для кузнецов… Крестьяне и горожане приходили к Кмитичу, чтобы одолжить денег даже на такие простые вещи как дуги, обручи для бочек, вилы, лопаты… Кмитич не отдалживал — платил за все из своего кармана, благо денег Ян Казимир ему выделил, да и Михал неожиданно прислал солидное пожертвование золотыми дукатами. Несвижский князь выписал поистине фантастическую сумму. Тут же поползли слухи, что заметно разбогател Михал Казимир после того, как переплавил некоторые или все золотые статуи апостолов, хранящиеся в тайных казематах его Несвижского замка. «Даже если это и так, то это личное дело Михала. Все равно этих золотых истуканов никто не видел», — думал Кмитич, когда и до него дошли эти слухи. Тем не менее оршанский полковник послал часть дукатов на восстановление резиденции и Радзивиллов — Слуцка, этого мужественного города Богуслава, выдержавшего долгую осаду…
Так и трудился Кмитич за троих, словно по две руки с каждого боку выросло: многое успевал шустрый не по возрасту пан полковник. Впрочем, в свои сорок один год Кмитич смотрелся даже более мужественно, чем в двадцать пять. Он был по-прежнему строен, широкоплеч, в движениях прибавилось уверенности, голос обрел командные нотки — все же полковник! — седина на висках тонула и вязла в длинных светлых волосах, а усы все так же «ржавели» на лице, как и в молодые годы. Разве что две продольные морщины на высоком лбу выдавали истинный возраст князя. И все равно трудно было угадать, сколько лет этому энергичному моложавому пану…
Тем временем весть о добром пане Кмитиче, дающим деньги нуждающимся, разнеслась по всему воеводству. В Оршу потянулись люди даже из далеких весок и хуторов, явно прельщенные такой щедростью и обещаниями вечной оршанской прописки, желая начать свое дело в городе с Магдебургским правом.
Коляды и Новый год Кмитич и его жена Алеся провели с детьми в Орше. Алеся Биллевич в свои тридцать пять стала еще обворожительней, чем до замужества (когда Кмитич впервые увидел и полюбил эту уверенную в себе и решительную молодую паненку), став более женственной. Былая почти мужская дерзость и упрямство Алеси ныне уступили место чисто женской мягкости и терпимости. Если раньше в родных Россиенах ею восхищались за волевой характер и явно не девичий аналитический ум, то сейчас все уже любили ее за подкупающую сердечность и теплоту. И в Орше не могли налюбоваться на «первую красавицу воеводства».
— Повезло нашему пану с женой, — завистливо качали головами оршанские паны, — мало таких кабет осталось в Литве в наше время.
— Да мало и таких, как сам пан Кмитич, — отвечали своим мужьям жены…
Но через месяц Алеся, забрав дочку, вернулась в Россиены, а Кмитич ушел с головой в работу, в чем ему помогал и его сын Януш, хлопчик тринадцати лет с материнскими карими глазами и отцовскими светлыми локонами. Хотя работал Януш больше языком, безостановочно что-то расспрашивая.
— Тата, а что такое значит быть Кмитом?
— Кмиты — это мы, наш род, — отвечал отец, деловито лазая по крыше с гвоздями и молотком.
— А что значит наша фамилия?
— Во времена Миндовга кмитами называли рыцарей, воинов, стало быть, как немцы называли их кнехтами. Кнехт и кмит. Похоже?
— Похоже!
— Ну вот!
— Значит, мы рыцари?
— Значит, рыцари!
Кмитич, сидя на крыше и вбивая толстые гвозди в деревянные балки, громко запел старую рыцарскую песню:
Болтовня сына его ничуть не раздражала, как некоторых отцов, но даже забавляла, развлекала и помогала отвлечься и не думать о Богуславе. Но мысли-то лезли. Ибо после ухода в отставку Яна Казимира многие литвины говорили о том, чтобы не выбирать Великого князя вовсе. Такую простую схему предлагал сам Богуслав, особенно в последние пару лет своей жизни. Он считал, что Литва должна развиваться как парламентская республика отдельно от королевской Польши, уверял, что литовский сейм куда как лучше справится с нуждами литовского государства. И Кмитич горячо поддерживал такое предложение… Он вспоминал тот последний вечер в марте 69-го, когда он, Михал и Ян Собесский видели Богуслава в последний раз, то, как Богуслав напутствовал их, давал последние советы, словно зная, что скоро уйдет насовсем…
Мудрые слова говорил Богуслав, мудрые советы давал… Кмитич тяжело вздохнул, вытер запястьем пот со лба, бросил взгляд на верхушки елок, черневших на фоне светло-голубого неба. Эх, как хорошо было бы, будь сейчас жив Богуслав и приведи он свой план в исполнение! Кмитич вспоминал, как Михал осторожно спрашивал о разрыве Люблинской унии, мол, не обидятся ли поляки?
— Михась! — отвечал Богуслав. — Обидятся ли, не обидятся — какое нам дело! Мы должны о своей отчизне думать! Ты хочешь, чтобы волки сыты были и miraculose tandem (чудесным образом — лат.) овцы целы?..
Впрочем, Богуслав не предлагал разваливать Речь Посполитую на два абсолютно отдельных государства. Он видел сохранение союза «Республики обоих народов» хотя бы тем, что сохранялся бы военный союз поляков и литвин, сохранялась бы взаимопомощь на случай агрессии извне. А если надо, то литвины могли бы, как и всегда, признать-таки своим Великим князем польского короля, печатая его профиль на своих талерах, но только без какого-либо влияния этого короля на политику Вильны. Кмитичу такое будущее с королем на монетах и без королевской власти виделось единственно светлым и логичным.
И вот, нет лидера команды. Кто заменит его? Михал? Но на поминании Богуслава Михал выглядел полностью деморализованным и не готовым взвалить на себя сей крест. Товарищ и союзник Богуслава скандальный Любомирский? Этот ненадежный пан уже полностью ушел в тень, а если бы и не ушел, то связываться с ним было бы все равно опасно. Сам Кмитич? Но Кмитич не так авторитетен в политике и абсолютно неопытен в закулисной борьбе. Может, Ян Собесский? Слишком прост и недостаточно хитер. Без Богуслава Собесский не сможет пробиться на трон — так считали многие, так же считали и Михал с Кмитичем.
А корону тем временем примерил не Собесский, а его земляк Михал Вишневецкий, даже не помышляющий об отделении Литвы и вольностях Руси. Хотя Вишневецкого избрали под давлением именно русской (галицкой, подольской, волынской и укранской) шляхты, которая ныне рассуждала точно так же, как в 1648 году наивно рассуждали литвины, выбирая Яна Казимира — «свой король», «нам будет лучше»…
Кмитич сдвинул на затылок шапку, вновь утер тыльной стороной кисти взмокший лоб. Не мог он отвлечься, не мог не думать…
— Проше, пана! Шукам хоста! — крикнул кто-то снизу по-польски.
Кмитич свесился вниз. На фоне белого снега темнела фигура человека, по всему видать — королевского почтового курьера.
— Пан есть поляк? — переспросил Кмитич, явно недовольный, что поляки никак не научатся в Литве разговаривать соответственно.
— Так, полякием! — отвечал курьер.
— Какого хозяина ты ищешь? — переспросил Кмитич по-русински.
— Пана Самуэля Кмитеца!
— «Кмитича» — правильно говорить! Это я и есть! — нарочито по-русински продолжал разговаривать с курьером оршанский князь.
Поделиться книгой: