Помоги проекту - поделись книгой:
Подходило к концу шумное морозное воскресенье. И проспект, и площадь, и набережная были заполнены прогуливающимися парами, ломовыми извозчиками, пролетками и каретами. Мундир лейтенанта Морского гвардейского экипажа, который Дмитрий выбрал из костюмерной академии на этот раз, отчаянно резал под мышками. Встречные господа ему кланялись. Извозчики его пропускали. Торговцы, неповоротливые в своих подпоясанных кушаками тулупах, с лотками наперевес, расступались.
Дмитрий с жадностью вдыхал морозный, непривычно чистый воздух, пропитанный совершенно незнакомыми ароматами. Дамы близоруко прищуривались за стеклами карет, наводя на него лорнетки и явно пытаясь определить, знакомый ли это офицер.
Один раз, как ему показалось, его окликнули из проезжавшего экипажа. Несмотря на то что выкрикнули «Николай Александрович!», Дмитрий прямо-таки затылком почувствовал, что обращались именно к нему. Он покраснел, хотел было свернуть в другую сторону, но, мысленно отругав себя за слабость, обернулся. Любезный господин, уже приподнявшийся в санках в вежливом полупоклоне, увидев незнакомое лицо, сконфуженно плюхнулся обратно в тулуп, притороченный к сиденью. Дмитрий ответил неловким полупоклоном. Сердце билось так, будто собиралось выскочить из груди. Причем через уши.
«Да что это я, в самом деле! Нужно взять себя в руки, в конце-то концов!»
Рука автоматически нащупала в кармане успокоительную и безмятежную поверхность айфона. Дмитрий еще раз взглянул на экран. 13 декабря 1825 года. Все правильно… Немного постояв на углу улицы, Дмитрий, глубоко вздохнув, подошел к дверям дома № 72.
В этот момент из-за угла здания показались два господина. Одного из них Дмитрий узнал мгновенно. Рылеев, а это, вне всякого сомнения, был именно он, шел под руку с каким-то офицером. К своему все более возрастающему и уже грозящему перейти в панический ужасу, Дмитрий вдруг осознал, что мундир на спутнике Рылеева был в точности как у него самого. Сам Рылеев на этот раз показался Дмитрию выше, чем во время их первой встречи, и не таким щуплым и тщедушным. На нем красовалась роскошная енотовая шуба в пол, которая была расстегнута. Выглядел Кондратий Федорович растерянным. Казалось, что он был чем-то явно взволнован.
Офицер заметил Дмитрия чуть раньше Рылеева, который в этот момент что-то ему горячо доказывал. Во взгляде офицера сквозило явное недоумение. Рылеев, увидев, что его собеседник отвлечен и более не слушает, последовал за его взглядом.
Дмитрий вдруг почувствовал, как у него по спине, не взирая на мороз, потекла предательская струйка пота. Глаза Рылеева вопросительно и строго уставились на Дмитрия. Сердце, колотившееся в ушах, почти заглушило слова, тем не менее Дмитрий услышал, как произносит заготовленную фразу:
– Кондратий Федорович, имею честь представиться… лейтенант Климов… по делам компании… с донесением. У меня к вам пакет от лейтенанта Завалишина… срочно… – выдохнул Дмитрий. «Хорошо, что выучил эту фразу наизусть», – пронеслось у него в голове.
– От Дмитрия Иринарховича?! – в один голос воскликнули офицер и Рылеев и в удивлении переглянулись.
– Так вы, сударь, никак из наших Америк будете? – спросил Рылеев, делая ударение на слове «наших».
Но, не дав Дмитрию возможности ответить, офицер вдруг задал вопрос по-французски:
– Pardonnez-moi d’impudence, monsieur, mais permettez-moi de demander, al ce que l’équipage de vous sera attribué? [17]
Как ни странно, но то ли под воздействием стресса, то ли еще по какой причине Дмитрий, к немалому своему удивлению, вопрос понял. Наверное, слова «пардон» и «экипаж», даже сказанные по-французски, было не трудно понять. Но отвечать, слава богу, ему не пришлось. Ситуацию спас Рылеев.
– Прошу простить меня, господин лейтенант, – Рылеев дружески взял Дмитрия под руку, – я вам не представил моего друга… Бестужев, Николай Александрович…
– Бестужев! – невольно ахнул Дмитрий.
Рылеев с Бестужевым опять в недоумении переглянулись.
– Я так много слышал о вас! – добавил Дмитрий, чтобы как-то сгладить конфуз. Фраза эта вырвалась у него абсолютно искренне и потому прозвучала вполне естественно. При этом во взгляде Бестужева, как с удовлетворением отметил про себя Дмитрий, враждебная настороженность сменилась интересом.
– Климов, Дмитрий Сергеевич… Лейтенант флота… Состою на службе в Российско-Американской компании…
Дмитрий страшно вспотел. Что и говорить, мода того времени, когда тело было стянуто корсетом, поясом, жилетом и мундиром, придавала осанке чрезвычайную подтянутость. «Но боже мой, ведь можно сойти с ума от неудобства!» – не раз жаловался Дмитрий. Тело, привыкшее к джинсам и кроссовкам, казалось, из последних сил сносило эту пытку.
– Во флоте Российско-Американской компании, как я полагаю, – усмехнулся Бестужев. Он явно замечал волнение Дмитрия, но, по всей видимости, относил это на свой счет. – На каком корабле, если позволите повторить мне свой вопрос, имеете честь служить? И поверьте, господин лейтенант, вопрос мой отнюдь не праздный. Много моих товарищей в последнее время приняли командование кораблями компании. Там ведь у вас, насколько я понимаю, уже целая Северо-Тихоокеанская флотилия…
У Дмитрия вдруг появилось полное ощущение того, что он смотрит какой-то фильм, снятый с применением суперсовременных технологий, где создается не только 3D-эффект, но даже ощущение присутствия.
«Какая, к чертям, флотилия, какие экипажи, о чем он вообще говорит? – Дмитрий вдруг разозлился. Ему страшно надоело ломать эту комедию. – Ща как нажму на айфон, и стойте тогда вы, господа хорошие, и хлопайте глазами, когда я исчезну у вас на глазах! Осточертел мне этот костюмированный бал, в котором я должен играть роль дурака!»
Но в то же время где-то на заднем плане готовившегося оставить его сознания Дмитрий понимал, что более всего он был зол на себя, за свою самоуверенность. Зол на то, что абсолютно не владел ситуацией и оказался совершенно к ней не подготовленным. «Историк хренов!»
Положение опять спас Рылеев.
– Так что же мы стоим, господа? Пройдемте, пожалуйста, в дом! – Он дернул за шнурок висящего на двери колокольчика. – Прошу пожаловать! Федор, – продолжал Рылеев уже в прихожей, сбрасывая шубу на руки лакея, отворившего дверь, – проводи Николая Александровича наверх! Ника, – Рылеев уже обращался к Бестужеву, – mon chér, поднимайся-ка ты в залу! А мы тут пока с… э-э-э… Дмитрием Сергеевичем наши дела обсудим и к вам тот же час присоединимся. Мишель твой должен быть уже там… Займите пока его сиятельство! Федор, – продолжал распоряжаться Рылеев, – мы с Дмитрием Сергеевичем ко мне в кабинет пройдем… Подай-ка нам чаю, голубчик. А то и весь самовар неси, сдается мне, разговор у нас скорым не получится.
Все произнесенное Рылеевым совершенно не походило на приказ, однако и возражений не подразумевало. Их и не последовало. Бестужев, коротко кивнув, стал быстро подниматься по лестнице на второй этаж, а Дмитрий последовал за Рылеевым по длинному коридору, уходившему в недра большого дома, справа от парадной лестницы.
В этот момент навстречу им со счастливым визгом вдруг вылетело очаровательное кудрявое создание в небесно-бирюзовом шелковом платьице, из-под которого торчали белые кружевные панталончики, и, обхватив ногу Рылеева, повисло на нем:
– ПапА!
– Настюша! – Отец счастливо улыбался, но решительно оторвал дочь от ноги. – У нас гости! Иди к мамАн, я к вам после поднимусь!
Девчушка, смешно нахмурив бровки, сделала гостю книксен и, так же стремительно, как появилась, маленьким вихрем унеслась в глубь дома. Сердце Дмитрия сжалось от невыразимой тоски. У него вдруг стало портиться настроение. Огромные напольные часы с механическим календарем, стоявшие в углу, издали мелодичным баритоном короткий и благородный звук. Дмитрий посмотрел на циферблат.
Четверть шестого пополудни 13 декабря 1825 года.Глава тринадцатая Неизвестная империя
Французский посол, открыв рот, в изумлении взирал то на карту невероятных по масштабу российских владений, то на странного мужичонку, который скромно потупился в раболепном полупоклоне.
«Что же это за нация такая? – в который раз изумлялся про себя де Сегюр. – По мелочи и украсть не гнушающаяся, а по-крупному континенты к ногам своих правителей бросающая! Поголовно темная и забитая и в то же время полна самородков с умами пытливыми, способными к самообразованию до того, что даже карты мировые на невиданных шкурах выделывает! Причем в подробностях необычайных! А в ссылке, куда за воровство сосланы, еще и энциклопедии многотомные о своих же тиранах сочиняют!» Граф тоскливо глядел на карту. Постепенно в его сердце стало закрадываться ноющее беспокойство.
Настроение Екатерины менялось к лучшему с той же неудержимостью, с какой оно портилось у де Сегюра. Горделиво приосанившись и одобрительно кивнув губернатору, который, как казалось Резанову, вот-вот должен был обмочиться от радости, императрица одобрительно поглядела на Голикова.
– А ты, Иван Иванович, не стесняй себя, сказывай, какие такие деяния совершил этот твой Шелихов? Пусть послы иностранные тоже знают, куда я ступила ногой моего народа!
Екатерина с гордостью покосилась на скисшего посланника.
– Матушка-императрица! – воскликнул Голиков. – О деяниях сего мужа достойного я знаю не понаслышке. Вот ужо двадцать лет как состою с ним в партнерстве. И вместе мы, объединив однажды наши капиталы, отправились, матушка, наперекор стихиям, расширять владения державы, тебе Господом дарованной!
– Ну уж так и «расширять», – усмехнулась императрица. – Небось о себе-то тоже не забыли!
– Никак нет, матушка! Как можно, деньги-то мы тогда не все свои вложили! Заимствовали, да премного! Надобно нам было три корабля построить, чтобы отправиться, как задумал Григорий Иванович, с двумя сотнями промышленников не куда-нибудь, а к американским берегам. Ибо было нам известно по ту пору, что у берегов этих несметное число морского бобра обитает! А шкура зверька этого, матушка, в Китае, в кантоне, до того ценится, что ежели хорошего качества их туда доставить, то большая выгода от того предприятия заиметься может! И вот отправился Григорий Иванович со товарищи и с женой своею, красавицей Натальей Алексеевной, что из знатного роду приходится, в эти земли неизведанные. И провели там долгих три года! А когда вернулися оне, матушка, то не то что мы все долги свои возвернули, но еще новых кораблей построить смогли. Ибо теперича по указанию Григория Ивановича колония наша там основалася! И стоит она на огромном острове, называемом Кадьяк. И живут там аж пятьдесят тыщ усмиренных дикарей, кои теперь с благоговением принимают, матушка, твое царственное покровительство! Дозволь, матушка-государыня, нам вместе предстать перед очами твоими, чтобы господин Шелихов, сотоварищ мой, Григорий Иванович, мог сам поведать тебе о свершениях своих.
«Хорош, ничего не скажешь, – в восхищении думал, глядя на Голикова, Резанов. – Это же надо, как красиво купчина преподнес просьбу свою!» То, что получение благословения на издание «Величайших деяний» было на самом деле лишь прелюдией к истинному прошению Голикова, Резанов теперь ни на йоту не сомневался. Всю его скуку как рукой сняло. С замиранием сердца слушал он рассказ купца о неведомых землях. Удивительными и необъяснимыми казались ему поступки этих незнакомых людей, которые в глазах его выглядели какими-то великанами. Ибо только великанам было под силу свершить такие деяния, о которых говорил купец.
«Это же надо?! Усмирить тысячи непокорных туземцев и привести их под корону империи Российской! – поражался Резанов. – Это ли не величие деяний?! Это ли не подвиг?!» Щеки молодого капитана продолжали пылать. Правда, теперь не от личных обид, а от вдруг открывшихся перед ним головокружительных горизонтов.
– Ну что ж, вези в Петербург купца своего. К декабрю управишься – приму вас перед Рождеством…
Императрица встала, губернатор, находившийся в эйфории от столь удачной первой же аудиенции, с застывшей на лице глупой улыбкой бегал от Екатерины к ее секретарю Захару, проверяя, не перепутал ли чего последний и правильно ли записал высочайший рескрипт. Де Сегюр сосредоточенно смотрел на карту.
Из мечтаний, в которые унесся Николя, наслушавшись рассказов о далеких путешествиях, – туда, далеко, на окраины земли, за горизонты бурных вод неведомых океанов, к неизведанным островам и землям, его вывел резкий голос императрицы. Он и не заметил, как зала опустела. Остались только Екатерина и Захар, который, склонившись к уху императрицы, что-то ей рассказывал, показывая на письмо.
– Какой наглец! – бушевала императрица. – Да пусть только посмеет! В кандалы, в крепость посажу! И не посмотрю на прошлые заслуги! Да как он смеет мне указывать?!
Гнев, как всегда, придал уверенности ее движениям. Императрица встала и, не оглядываясь, царственной походкой пошла к двери.
– И передай Платону Александровичу, что ему нечего бояться этого одноглазого киклопа! Хотя, впрочем, попроси его ко мне, я сама ему все объясню… Ишь ты! «Больной зуб он вырвет»! Я ему покажу аллегории! Пусть сидит в своем Крыму да помалкивает…
Императрица удалилась для полуденного отдыха на свою половину, но ее голос еще долго доносился до оставшегося в комнате Резанова.
Николя расслабился, сладко потянулся и повел затекшими от многочасового стояния плечами. К кому относился взрыв императорского гнева, он понял. Просьбу Державина он выполнил. О «новости», которая того интересовала, он ему завтра и доложит. Более Резанова ничего не интересовало. Еще несколько часов назад его одолевало чувство досады и несправедливости к нему со стороны Екатерины, которая, кстати, опять не обратила на него ни малейшего внимания. Но сейчас это вдруг перестало его волновать. Он смотрел на карту необъятных просторов России и думал о том, как смешны его чаяния и желания. Какими тщетными и мелкими вдруг показались все устремления, которые еще совсем недавно всецело занимали его! Всего несколько часов, а какими переломными они могут порою стать в жизни человека. Особенно когда ему всего двадцать три года.
В тот день из приемной залы губернаторского дворца в Курске капитан Резанов вышел совсем другим человеком. Это был не прежний Николя Резанов, а совершенно другой Николай Петрович Резанов. Впрочем, известно это было пока только его судьбе. Даже сам молодой человек этой перемены пока не ощущал.Был еще один человек, на которого эта утренняя аудиенция у императрицы произвела неизгладимое впечатление.
На следующее утро с курьером, прямо из Курска, через Киев и Будапешт и далее через Женеву, в Париж полетела шифрованная депеша с подробным докладом о необычайной активизации России в бассейне Восточного океана и у берегов Северной Америки, с возможной угрозой для французского Индокитая и Тонкинского региона.
Людовику XVI, которому было адресовано это письмо, оставалось царствовать всего два года. Ничто не предвещало грядущих революционных событий. Впрочем, известно, что прочнее всего общественная формация выглядит непосредственно накануне своего крушения. Поэтому король, всегда недолюбливавший и презиравший, как и все Бурбоны, Россию и напуганный письмом де Сегюра, наконец сдастся на уговоры и войдет в коалицию со смертельным врагом России на ее южных рубежах – Турцией. И напрасно. На самом деле только Екатерина могла защитить его пустую голову от гильотины. Только она обладала в то время могучей армией с легендарным Суворовым во главе, способной на молниеносные карательные экспедиции, на которую бедняга король мог бы опереться в попытке сохранить свой трон. Но он принял другое решение. Ошибочное, как покажет в дальнейшем история, но неизбежное. И до Русско-турецкой войны 1787 года – седьмой по счету за последние двести лет – оставалось всего несколько месяцев.
Судьба бывает подчас равнодушна к одним и благосклонна к другим. Несмотря на то что самому Людовику XVI все еще казалось, что именно он ее баловень, судьба уже позабыла о нем. Для нее ведь нет «прошлого» или «будущего». Для судьбы время едино. Для нее звонкий стук о доски эшафота скатившейся из-под ножа гильотины головы короля уже прозвучал.Часть четвертая Повороты судьбы
Мудрее всего время – ибо оно объясняет все.
Фалес
Глава первая Остановка реальности
Как и полагалось большому и серьезному городу, Нью-Йорк свирепо гудел полуденной пробкой. Тротуары еле вмещали беспорядочную толпу народа, которая двигалась по законам хаоса – сразу во всех направлениях. Усиленным нарядам дорожной полиции с трудом удавалось удерживать людей в пределах пешеходных зон. Ситуацию сильно усложняли туристы, которых было абсолютное большинство. Спешить им было некуда, и они только путались под ногами, безнадежно выпадая из судорожного ритма горожан, спешивших по своим, чрезвычайно важным и неотложным делам. Прибавьте к этому, что эти бездельники имели обыкновение внезапно останавливаться, задирая головы и разглядывая знаменитые нью-йоркские небоскребы, припадать к фотоаппаратам, да при этом в самых неподходящих местах и в самое неподходящее время, и картина хаоса вам станет очевидна.
Впрочем, на проезжей части ситуация была не лучше. Тут мешали конные упряжки, которые двигались по своим лошадиным правилам, будто нарочно наперекор движению. С этим уж точно ничего нельзя было поделать, так как живая «лошадиная сила» пользовалась на улицах Нью-Йорка неоспоримым преимуществом.
Некоторые не в меру бойкие молодые люди делали короткие вылазки с тротуаров на проезжую часть, чтобы хоть на несколько корпусов продвинуться к своей цели. Но истерично сигналящие машины быстро заставляли их нырять обратно в свою пешеходную стихию, где их вновь поглощал людской поток.
Примерно так поступал и коротко стриженный молодой человек, который двигался по тротуару быстрой, деловой походкой, искусно выбирая моменты, когда он мог совершить рывок и обойти зазевавшихся прохожих. Выглядел он уверенно, как человек, видящий цель и привыкший преодолевать препятствия. Время от времени он поглядывал на номера домов, написанные на тентовых козырьках подъездов жилых зданий. В руке у него был пухлый желтый конверт типа «манила-энвелоп».
Достигнув цели, он вынырнул из людского потока и вошел в автоматически открывшиеся стеклянные двери одного из подъездов. Двери бесшумно закрылись за его спиной, даря живительную прохладу роскошного лобби и заодно отсекая городской шум. Чуть слышный гул кондиционеров и тихая музыка, звучащая из невидимых динамиков, говорили случайному посетителю, что обитатели этого дома к качеству жизни подходили без компромиссов.
Из-за стойки навстречу молодому человеку поднялся консьерж.
– Чем могу помочь? – изобразив улыбку, спросил страж, который пока не знал, как себя держать с посетителем.
Приветливо улыбаясь, молодой человек достал из кармана айфон и подошел к хранителю порядка.
– Мне, пожалуйста, э-э-э… – Он как будто что-то искал в аппарате, перебирая адресные файлы. Затем, вроде бы найдя нужный, улыбнулся еще шире и продолжил: – Мне квартиру номер тридцать четырнадцать, пожалуйста.
– Сию минуту… – Консьерж склонился над экраном компьютера, нашел номер телефона владельца квартиры и набрал номер на коммуникационном пульте. Из спикерфона раздались длинные гудки. Консьерж подождал некоторое время, и когда стало очевидно, что на звонок вряд ли кто ответит, театрально вздохнув, повернулся к гостю:
– Странно… Но, по всей видимости, никого нет дома…
– Что же тут странного? – удивился и не думавший впадать в уныние незнакомец.
– Ну… ничего, конечно, – несколько смутился консьерж, – просто я не видел, чтобы мистер Климов выходил из дома…
– Может, мистер Климов спустился в гараж и выехал на машине? – участливо предположил молодой человек.
– Такой вариант, безусловно, возможен, но у мистера Климова нет машины. – Во взгляде бдительного стража подъезда мелькнуло удовлетворение, как у человека, доказавшего свое неоспоримое умственное превосходство. – Так что… – начал было страж, снисходительно глядя в глаза посетителю, но договорить не успел.
В этот момент двери лифта открылись, и оттуда с неимоверно визгливым лаем вылетела болонка. За собачонкой, опираясь на палку, показалась ее хозяйка, седыми буклями редких волос напоминавшая свою питомицу.
– Добрый день, мисс Голденберг! – с готовностью подхватился консьерж, молниеносно превратившись из холодно-недоверчивого охранника в подобострастного лакея.
Повернувшись к посетителю спиной и всем видом показывая, что с молодым человеком у него более нет общих интересов, швейцар бросился к лифту. Но автоматические двери открывались и закрывались сами по себе, без посторонней помощи, и неустрашимый страж, так и не найдя себе применения, застыл в благоговейном поклоне.
А дальше произошло нечто странное.
Молодой человек, который все это время растерянно крутил в руках айфон, будто соображая, что же делать дальше, вдруг нажал на нем какую-то кнопку – и все остановилось. СОВСЕМ ВСЕ.
И старушка, и швейцар, и подпрыгнувшая было лизнуть его в щеку собачонка замерли в немыслимых в своей неестественности позах. Более того, на улице застыли пешеходы, машины, велосипедисты, конные упряжки… Казалось, застыл даже знойный, липкий нью-йоркский воздух. Застыло все. Застыло само Время.
Но только не улыбчивый молодой человек. Не выпуская из рук айфона, образовавшего вокруг него еле видимую сферу, излучавшую слабое голубоватое сияние, молодой человек достал из желтого конверта пластиковую респираторную маску и подсоединил к ней тонкий прозрачный шланг, тянувшийся от небольшого баллончика наподобие аэрозольного. Натянув на себя этакий мини-противогаз, он закрыл им нос и рот и подошел к застывшему консьержу. Спокойно отцепил от его пояса связку ключей и неторопливо направился к двери, ведущей на пожарную лестницу.Глава вторая «Ленка»
Оля открыла глаза. Как ни пыталась она накануне вечером задрапировать окно, тонкие, как лезвия шпаг, лучи света только что занявшегося дня пронзали комнату.
Была и еще одна причина, по которой она всегда просила Дмитрия задергивать шторы, – Оля никак не могла привыкнуть к головокружительной высоте тридцатого этажа. Со многим она свыклась в своей жизни, даже с этим странным и чуждым ей миром, но чтобы жить, паря в поднебесье, – тут уж увольте! Слабость и тошнота подкатывали от одной только мысли об этом. Куда уж там – посмотреть в окно!
Эту свою слабость ей удавалось достаточно искусно скрывать. По крайней мере, Дмитрий ни разу не обратил на ее страхи внимания, а ведь она с ним встречалась на протяжении вот уже трех недель. Но Дмитрий, как и большинство мужчин, был не очень внимателен к ее «женским слабостям». Он был более сосредоточен на своих эмоциях, чем на ее чувствах. Особенно охваченный новизной их недавно начавшихся отношений.
«Сильный пол! – усмехнулась про себя Ольга. – Слава богу, что мужчинам никогда не понять, насколько они предсказуемы и… управляемы! Ну что ж, на том и держится мир!»
Она зевнула и сладко потянулась. Вставать не хотелось, особенно в этот день, которому суждено было стать последним в их не долгом, но во всех отношениях приятном знакомстве. Правда, Дмитрий об этом Ольгином решении еще не догадывался.
Оля прислушалась. В какой-то момент ей показалось, что он не дышит. Она осторожно приподнялась на локте и наклонилась над ним. Нет, все в порядке. Спит крепко, поэтому и дыхание почти не слышно.
Дмитрий лежал, закинув одну руку за голову. Длинные локоны его старомодной прически, которые ей особенно нравились, разметались по подушке. Тяжелое ватное одеяло в шелковом пододеяльнике сползло почти до пояса, обнажив грудь и плоский живот.
Ольга провела рукой по его груди и по накачанным мышцам живота… Нет, ей нравились не только волосы… Она откинула одеяло. Нет-нет, ей ОПРЕДЕЛЕННО нравились не только его локоны… Она наклонилась и взяла губами его уже проснувшуюся плоть. Осторожно провела несколько раз языком по шелковистой поверхности кожи, налившейся новой силой, и, откинувшись, с гордостью посмотрела на творение своих рук.
Затем, стараясь почти не касаться тела Дмитрия, Ольга перекинула через него ногу и, помогая себе руками, медленно опустилась, жадно вбирая его в себя.
Оказавшись в положении наездницы, она осторожно качнула бедрами. Пришлось закусить губу, чтобы не застонать в голос. Застыв на некоторое время в этой позе и ругая себя за слабость, Оля, наконец, заставила себя приподняться и, перекинув обратно ногу, бесшумно упасть в изнеможении на кровать.
Дмитрий даже не пошевелился.
И все-таки это был риск. Несмотря на то, что по ее расчетам ему положено было спать еще как минимум час, рассчитать действие снотворного с точностью до минут было сложно. Поэтому Ольга, раздосадованная своей слабостью, решила все-таки взять себя в руки. Некоторое время она лежала без движения, пытаясь усмирить свои расходившиеся чувства.
«Я думаю, ты и так будешь помнить о своей Ленке, – наклонившись к его уху, еле слышно прошептала она. – Да и я, наверное, тоже…»
Дыхание Дмитрия оставалось ровным и глубоким.
«Ну и бог с ним! Значит, так тому и быть!» Ольга Александровна с детства не любила никаких проявлений слабости. Нахлынувшую сейчас на нее волну желания она тоже относила к «слабостям». Ей было немного жаль этого молодого еще человека, беззащитного сейчас, как ребенок, к которому она успела даже что-то почувствовать. Такого не похожего на всех ее многочисленных мужчин…
«Ну да ладно. – Ольга бесшумным рывком поднялась с кровати. – Хватит! Пора и честь знать, Ленка-цветочница! Отпущенное тебе время истекло…»
Она вспомнила, как Дмитрий в порыве страсти часто называл ее «девочкой» и потом, посмеиваясь, не раз говорил, что она ему «сгодилась бы в дочки, если бы он женился лет этак в семнадцать…»
Оля улыбнулась про себя. Ему никогда не удастся постичь всей глубины своего заблуждения. Если бы он только знал, НАСКОЛЬКО она была его старше!
«Правда, – мысленно одернула она себя, – какое это имеет сейчас значение?» Сейчас, когда ей подвластно само Время! Это ТАМ она может быть Ольгой Александровной, а здесь она всего лишь Оля… Точнее, даже не Оля, а Лена, – иногда она путалась в своих многочисленных именах, – классная и озорная девчонка!
Бесшумным движением Ольга приоткрыла полог тяжелой шторы ровно настолько, чтобы в комнате стало чуть светлей. Одеваться она не спешила. Вместо этого с кошачьей грацией стала быстро собирать разбросанные по полу квартиры свидетельства их бурно проведенной ночи. Особое внимание она уделила бокалу с шампанским, который дала Дмитрию последним и который он так и не допил. Вылив остатки, Ольга тщательно вымыла бокал и затем налила туда остатки того же вина, но уже без снотворного. Так, на всякий случай, по уже выработавшейся привычке не оставлять «следов».
Потом она вытерла руки и достала из своего рюкзака айфон. На кухонном прилавке, рядом с кофе-машиной, лежал на подзарядке точно такой же телефон Дмитрия. Ольга осторожно отсоединила его от зарядного устройства, убрала в свой, достаточно вместительный мешок, а на его место положила тот, который только что достала. Айфон включился и засветился ровным светом. Некоторое время Ольга смотрела на него. Затем нажала на кнопку выключения экрана, после чего включила его вновь. Экран работал в обычном режиме, показывая сегодняшнюю дату и почти полную зарядку батареи.
Ольга некоторое время в задумчивости смотрела на экран, потом, будто на что-то решившись, перевела айфон в режим фотокамеры и, надув свои пухлые губки и пародируя томные взгляды манекенщиц, которые видела на обложках журналов, сама себя сфотографировала. Затем сохранила фото на экране айфона как волпейпер и с интересом, как будто в первый раз, уставилась на свою физиономию.
Видимо, вполне удовлетворившись результатом, Оля осторожно положила айфон на место и направилась в душ.Глава третья Возвращение реальности
Дмитрий продолжал безмятежно спать в погруженной в полумрак комнате. Дверь в прихожей тихо отворилась, и в квартиру, все так же не торопясь, дыша через респиратор, вошел уже знакомый нам коротко стриженный молодой человек. Пот крупинками бисера поблескивал у него на лбу. Подъем пешком в быстром темпе на тридцатый этаж (лифт, как и весь остальной мир, оказался обездвижен) давал о себе знать.
Некоторое время молодой человек постоял в прихожей и, лишь приведя в норму дыхание, а заодно привыкнув к полумраку, осторожно двинулся вперед, пытаясь не наступать на бутылки и бокалы, валявшиеся на полу. Квартира, довольно просторная, особенно для центра Манхэттена, была типичной нью-йоркской студией, обставленной в стиле японского минимализма, с альковом, в котором и находился футон размером с небольшую вертолетную площадку. По каким-то неуловимым признакам сразу становилось ясно, что это было жилище заядлого холостяка.
Слегка искаженная респиратором мелодия, которую насвистывал молодой человек, лишь на секунду прервалась, когда он проходил мимо двери в ванную. Неторопливо оглядев блестящий под застывшими струями «манекен» и одобрительно крякнув, гость двинулся дальше, продолжая изучение квартиры.
Остановившись на кухне, он окинул помещение быстрым взглядом. Наконец, как будто увидев то, что искал, направился к кухонному прилавку. Там, рядом с кофе-машиной, лежал айфон хозяина. Отложив в сторону желтый конверт, молодой человек пристроил рядом с хозяйским телефоном свой, с виду точно такой же аппарат и, достав проводок, подсоединил один телефон к другому. Оба экрана приветливо засветились. Хозяйский уставился на гостя ликом симпатичной блондинки с эротично оттопыренными пухлыми губками. В верхней части экрана светилось имя «Дмитрий Климов».
Айфон перешел в режим синхронизации с гостевым. Зеленый бегунок, быстро пробежав положенную дистанцию, показывающую прогресс операции, исчез, и оба телефона, удовлетворенно плимкнув, вернулись каждый в свой режим. После чего молодой человек отсоединил проводок и, убрав свой аппарат в карман, осторожно, стараясь ничего не сдвинуть и ни на что не наступить, вернулся в прихожую. Оглянувшись еще раз и удостоверившись, что все выглядело так же, как до его прихода, вышел из застывшей квартиры, аккуратно притворив за собой дверь.
Ни в вестибюле, ни на улице, ни даже в мире ничего не изменилось. Все в тех же немыслимых позах изгибались старушка, швейцар и подвешенная в воздухе болонка. Молодой человек подошел к застывшей группе и, секунду подумав, переместил собачонку в положение прямо над головой швейцара. Окинув композицию взглядом удовлетворенного ваятеля, он, как перед нырянием, набрал в легкие воздух, снял респираторную маску, спрятал ее в желтый конверт и только после этого вновь нажал на кнопку телефона.
Гомон улицы, гудки автомашин и отчаянный визг приземлившейся на лысину консьержу болонки заглушили громкие проклятия спесивого стража подъезда. Все вновь пришло в движение. Сконфуженный и красный как рак швейцар ловил истерически мечущуюся по вестибюлю собаку. Скрипучим басом на консьержа лаяла старушенция, пытаясь при этом ткнуть его своей клюкой куда-нибудь пониже спины. Естественно, что в этой ситуации про молодого человека никто даже не вспомнил, как будто его и не было вовсе. По всей видимости, это его вполне устраивало. Удовлетворенно улыбаясь, он как ни в чем не бывало бодрой походкой вышел из подъезда, навстречу вернувшемуся к своей обычной суете дню.Глава четвертая «Ленка»
Из зеркала на Ольгу Александровну смотрела совсем еще молодая девчонка с короткой стрижкой, чуть вздернутым носиком и пухлыми губками.
«И что же тут такого особенного?» – усмехнулась про себя Оля. Она выдавила на руку немного шампуня и провела ладонями по груди. Соски сразу же затвердели. Неудовлетворенное желание, подогретое короткой «утренней гимнастикой» со спящим Дмитрием, не отпускало.
«Ну, во-первых, конечно, это…» – ее руки бережно ласкали полные груди. Это была, как сказали бы сейчас, ее «визитная карточка». Не было мужчины, во взгляде которого она не прочла бы желания уже в следующую секунду после их знакомства. Она понимала старания ее «сестер по полу» в желании увеличить эту важнейшую часть женской фигуры. Особенно в то время, когда ухищрения, о которых мечтали женщины во все времена и эпохи, пожалуй, достигли своего совершенства. Ольга понимала и жалела их. Ибо ее Бог одарил этим богатством абсолютно бесплатно.
«Ну, конечно, еще и это…» – рука соскользнула с круглого, чуть выступающего животика, и Оля довольно грубо схватила себя между ног. Несколько секунд она, закрыв глаза и сжав руку ляжками, стояла не шевелясь и почти не дыша, затем, шумно выдохнув, оперлась о стену душевой кабины. Вторая рука, сталкивая с полки тюбики с шампунями, кондиционерами и дезодорантами, нащупала кран и открыла воду.
От первых ледяных и тонких, как иглы, струй у Ольги перехватило дыхание. Но вскоре вода пошла теплей, и она с облегчением расслабилась.
«И еще, конечно, это…» – девушка провела рукой по своим полным ягодицам…
Честно говоря, она затруднилась бы и сама сказать, что на самом деле является для мужчин наиболее привлекательной частью женского тела. Знатоки скажут – все. Ну да, конечно! И все же каждый мужчина имеет свои предпочтения, и, когда наступает долгожданный момент, он в первую очередь все-таки бросается к «своим» источникам наслаждения. Уж это она знает лучше, чем кто-либо! И лучше, чем кто-либо, она научилась продлевать тот момент, который мужчины по своей природной недалекости практически на всех языках мира называют моментом «овладения женщиной». Ольга давно пришла к выводу, что на самом деле этот миг является моментом наивысшей женской власти над мужчиной. Он очень скоро проходит, этот миг. И когда опять станет мягким предмет мужской гордости, а душа его вновь затвердеет – все, стоп! С этого момента все попытки манипуляций должны закончиться. Теперь с мужчиной нужно обращаться бережно, как со стеклом. Ибо легко можно «разбить» только что созданное «творение». Не успела или хочешь что-то подправить в только что «выдутой» хрупкой форме? Ну что ж, на это тебе и даны руки, губы и язык – размягчай и «выдувай» заново очертания своей хрупкой мечты.То ли вода пошла горячей, то ли мысли, но Оле стало жарко, и она решила добавить немного холодной воды.
«Что это со мной сегодня?» Несмотря на то что она стояла под душем, у нее даже пересохло во рту. Она чуть прогнулась, доставая сильными пальцами самые отдаленные и потайные места своего тела. Зад был у Ольги вторым ее «абсолютным» оружием. Округлый, выпуклый, как лошадиный круп, при широких бедрах, на длинных ногах, он создавал для мужчин непреодолимое препятствие. Оля это знала точно. Да что далеко ходить, Дмитрий пал к ее ногам, как она подозревала, именно из-за этого.
Оле так нравилась именно эта эпоха – время открытых одежд и закрытых душ. Здесь ей было несказанно проще завладеть мужским вниманием – ее главное достоинство не было скрыто от глаз тяжелым кринолином платья, равнявшим ее с другими женщинами. Здесь она надевала короткую юбку, сапоги на каблуках – «вот уж никогда не думала, что офицерские ботфорты войдут в женскую моду!» – и можно было считать, что дело сделано.
Именно в таком виде и прошлась она впервые перед взором Дмитрия, для верности еще и покачивая бедрами. Дело происходило в галерее какого-то «полуподвального» художника в Сохо, где Дмитрий снимал телевизионный репортаж. Судя по тому, как он вдруг внезапно замолчал, Оля поняла, что удар достиг цели.
«Это еще что за Бейонсе, Фимка?!» – услышала Ольга за спиной его вдруг осипший голос и чуть ли не на физическом уровне ощутила обжигающий взгляд на своих ягодицах.
Тот, кого он назвал Фимка, только свистнул в ответ. Смысл оброненной фразы Оля не особо поняла. Что это за штука такая, «бейонсе», она не знала. Но, судя по восхищенному тону Дмитрия, это было что-то положительное, а судя по его взгляду – связанное с попой. В любом случае придавать этому значение в тот момент было уже лишним, так как дело, ради которого она сюда пришла, было сделано. Теперь оставалось только терпеливо сидеть в баре и, стараясь не зевать, дожидаться того заветного момента, когда ее «объект» договорится с «собственным достоинством» и подойдет к ней сдаваться.Душ с точки зрения Оли был, пожалуй, наивысшей точкой развития человеческой цивилизации. Вот по нему она точно будет скучать! Человечество изобрело великое множество удобных и полезных вещей – что правда, то правда. Поначалу, когда она только открыла для себя этот мир, ей казалось удивительным, как она могла без всего этого раньше обходиться. И все же душ занимал в ее списке «полезных вещей» особое место. Оля с сожалением выключила воду.
«Ну что, Ленка-цветочница? Пришла пора прощаться…»
Тщательно вытеревшись полотенцем, она вышла из ванной и прошла в комнату. Достав из своего рюкзака платье и парик, задумчиво окинула взглядом помещение в последний раз.
«Дура!» – вдруг шепотом выругалась Оля. Резко повернувшись, она шагнула к огромному букету цветов, который сама же и принесла накануне, и осторожно высвободила из сплетения стеблей микровидеокамеру.
«Будет что посмотреть на досуге!» – усмехнулась про себя Ольга и, убрав камеру в маленький футлярчик, сунула ее в карман своей сумки.Глава пятая Новые перспективы
На следующее утро, когда Резанов спустился к завтраку, на ходу застегивая бесчисленное количество мелких пуговиц нового, еще непривычного капитанского мундира, Державин уже поджидал его внизу.
Резанов с Державиным занимали верхние комнаты трактира, расположенного в центре города, почти напротив губернаторского дома. Все гостиные, постоялые дворы и даже частные дома, любезно представленные горожанами Курска почетным гостям императорского эскорта, были переполнены. Но Державин, пользуясь своим положением, устроился сравнительно просторно. По статусу он должен был иметь достаточно места для того, чтобы принимать гостей и своих, и заморских. Капитан Резанов, по ходатайству Гавриила Романовича, получил комнату с ним по соседству.
Под низким закопченным потолком трактира стоял тяжелый запах винных испарений, прокислых овощей и кваса. Николя не выспался и был мрачнее тучи. Всю ночь ему снилось, что он скачет по каким-то неведомым местам, по заснеженному бездорожью. Лошадь довольно часто оскальзывается, поэтому все его внимание приковано к скачке. Несколько раз Николя проваливался в пропасть. Но благодаря неимоверным усилиям и ему, и лошади всякий раз удавалось выбраться на поверхность. Николя знал только одно – он не должен останавливаться. Он обязан успеть! Успеть куда-то туда, за заснеженный горизонт, за которым садилось огромное красное солнце. Туда, куда к своему гипертрофированному страху он безнадежно опаздывал.
Молодой человек несколько раз за ночь просыпался, ворочался, но тревожный сон не отпускал. И как только он вновь проваливался в забытье, его опять настигала эта бессмысленная гонка за тем, чего нельзя было ни нагнать, ни постигнуть…– Ну что? – первым делом спросил Державин, как только Николя уселся на лавку напротив него.
Резанов прекрасно знал, что ждал от него Державин. Старая придворная лиса, Гавриил Романович сильно интересовался личной перепиской императрицы. Исходя из этого, он пытался выстроить с ней свои непростые отношения. Часто, стоя в карауле за спиной Екатерины, Резанов поневоле ухватывал отдельные слова, обращенные Екатериной своему секретарю, или обрывки фраз. Передавая эти «обрывки» «по страшному секрету» своему добродетелю, Резанов помогал Державину лавировать в мутных и подчас неспокойных, если не штормовых, водах императорского двора. Однако сегодня Резанов решил информацию попридержать, хотя и знал, как сильно она интересовала Державина.
Вместо ответа Резанов только хмуро пожал плечами и уткнулся в тарелку с полбяной кашей, которую поставил перед ним верткий половой. Кабак, несмотря на ранний час, к великой радости хозяина, был полон. Приезжие, не имея возможности остановиться здесь на ночь, продолжали активно столоваться в столь удобно расположенном трактире.
Державин вздохнул:
– Ты, Николай Петрович, себя-то не терзай! Толку от того не шибко будет. И ошибки твоей здесь не было никакой. Ведь Бабушка у нас… э-э-э… до молодецкой компании дюже охоча! Ты погоди, остынь, вон как скоро от ранения-то оправился. Вот и погоди теперь! Фортуна тебя, раз заприметив, вспомнит и в другой. Она не любит только, когда мы не замечаем ее усилий. А тут, повторюсь, не твоя вина… Да и, как известно, свято место пусто не бывает. А у Бабушки так особливо! И на Платона Александровича не серчай! Сам же сказывал, что, ежели бы не он, неизвестно, как бы тогда дело-то повернулось. Может, уж лежал бы неживехонький во сырой земле! – Гавриил Романович не зря числился придворным поэтом. Яркие сравнения, особенно когда они так и просились к месту, он уважал. – Ты лучше расскажи мне, как аудиенция прошла и, главное, что Бабушка-то на письмо одноглазого ответила?
– О чем это вы, дяденька Гаврила?! – несколько резче, чем ему хотелось, перебил Резанов успокоительную речь Державина. – На Платона я зла не держу. Как можно? Я ему жизнью обязан! А вот при чем здесь императрица, я что-то в толк не возьму. И адвансу карьерному Платона Александровича мне нисколько не завидно, а совсем наоборот! Служба моя мне опротивела, вот что! Да и двор! Ощущение, что остановился я, дядя Гаврила! Стою и задыхаюсь от удушья, а жизнь мимо меня несется. Вон вчера слушал я, как купец про земли заморские рассказывал. Врал небось, да только не в том дело. Открылось мне, Гаврила Романович, что не только среди дворцовых прихвостней карьер свой выстроить можно. Есть и другие пути! Мы тут, как мошки вокруг фонаря, вьемся, да дальше носу своего не видим! А земля-то вон какая необъятная! Слушал я вчера купца этого и думал: «Эх, если бы к их мошне купеческой да голову б умную да державную приложить, далеко бы шагнула Россия!»
– Эк хватил, Россия! Ты на себя-то поворотись, – нахмурился Державин.
Выпад про «дворцовых прихвостней» больно уколол его самолюбие. Однако он решил на этом внимание не заострять, прекрасно понимая, что Резанов не хотел его обидеть.
– Только что сам из недорослей оперился! Двадцати трех годов еще нет, а уж в капитанском чине, да в гвардейском полку! У самой императрицы в услужении, да у светлейшего на примете! Служба, видите ли, ему опротивела! Жизнь его «мимо несется»! Ой, не гневи Бога, Николай Петрович! Ой не гневи!
– Да не хватил я, дядя Гаврила! Вы посмотрите, какими делами простой люд ворочает! Аж дух забирает! А тут на Бабушке карьер свой строить – ну нет, увольте! Не по мне сии перспективы! Вон пусть Платоха парится!
– Так ты что, мил человек, в купцы захотел податься? Дворянство свое столбовое презреть? Батюшку в могилу загнать? Ну уж нет, не позволю! – Державин грохнул по столу огромным кулачищем. Черные татарские глаза его гневно засверкали.
– Да нет, Гаврила Романыч, от дворянства я не отказываюсь и в купеческое сословие не стремлюсь. Но… Тут вот идея у меня одна появилась… Вы только не серчайте, дяденька Гаврила! Если бы не вы, не видать бы мне ни гвардейского полка, ни капитанского чина как своих ушей. Батюшка никогда бы не потянул ярма такого. За то вам до гробовой доски благодарен буду! Да только я сейчас о другом… Иное время нынче на пороге, Гаврила Романыч! Меркантильные интересы нынче во власть входят, а вы не видите. Не столбовое дворянство с царями вскоре править будут, а деньги! И пока Россия не поймет этого, так и будет в хвосте у остального мира, как старая телега, тащиться. Как осенило меня это вчера, дяденька Гавриил, так как будто снизошло на меня откровение какое, пока я купца-то этого у императрицы слушал. Империя-то ведь наша необъятная, а мы все по старинке на одном пятачке топчемся…
Державин уже с нескрываемым интересом смотрел на Резанова.
– Ну что ж, как я погляжу, ты в полку-то время даром не терял. Не только по салонам да балам, сообразно возрасту, порхал. Образовался! Похвально! Да только молод ты, Николя, и много тебе еще предстоит познать и понять. А меркантильные интересы твои еще угробят своих же производителей! Вот посмотришь! Хотя, впрочем, у Европы своя дорога, а у России, мил человек, – своя. Нету у России еще силенок торговлю-то развивать. У нас ведь купец разве только чуть-чуть лучше крепостного. Это тебе не то что в старину, русские торговые гости так аж в Индию ходили! Да посольскими правами подчас наделены были. Сейчас не то. Сейчас единицы в люди выбьются, да и то как можно подальше от столиц, чтоб по шапке не дали да не отобрали все, что летами нажить сумели. Вон как Демидовы за Уралом обосновалися… Для того же, чтоб по примеру Англии купец свободно по морям-окиянам ходил, ему сперва по своей Отчизне научиться передвигаться след. Да чтоб к ему уважение было как к человеку. А у нас, чтоб купца с дворянином уравняли, – такого никогда не будет!
Резанов молчал. Вещи, о которых сейчас вдруг заговорил Державин, никогда ранее особо его не занимали. Несмотря на то что многое из того, что говорил Державин, ему не нравилось, логика в его словах присутствовала – это Резанов должен был признать.
– Ты вот про компанию Гудзонова залива слышал? – продолжал тем временем Державин. – Так они, брат ты мой, так далеко зашли, что от короны своей аглицкой хартию на владение почти всею Америкою заполучили! А ведь это самая что ни на есть меркантильная, как ты говоришь, торговая компания. Мало того, акционером компании той, говорят, сам король состоит! Он у них, в Англии, с купецким сословием, знать, якшаться не стесняется…
Несмотря на все свои возражения, Державин втайне даже гордился своим крестником.
«А ведь молодец-то повзрослел…» – Гавриил Романович даже как-то по-новому смотрел на Резанова. Не то чтобы он сомневался до этого в его уме и способностях. Совсем наоборот. Он высоко ценил и образование Николя, в котором, кстати, принял посильное участие и о котором радел наравне с родителем его. И все же сегодня, несмотря на то что Державин старался как можно более приземлить слишком безудержный взлет резановских мечтаний, он тем не менее услышал нечто новое. Причем подобные, столь взвешенные и глубокие рассуждения не всегда услышишь от людей куда более умудренных и годами, и опытом. А тут ведь юнец еще совсем!
«Чего доброго, а-таки и впрямь далеко пойдет малый!» – удовлетворенно думал придворный поэт.
– Ну да ладно, сказывай, что там у тебя на уме, – чуть более миролюбиво проворчал Державин.
– Помоги, дяденька, по гражданской службе в департамент коммерции устроиться! – одним махом выпалил Резанов.
– Эк куда хватил, – задумчиво почесал подбородок Державин. – Так сразу и не знаю, что сказать-то тебе… Да и потом учти, в гражданской службе следующего звания порою дольше ждать приходится, чем на войне-то.
Державин, казалось, погрузился в глубокое раздумье. Николя нетерпеливо ерзал на лавке, стараясь определить по выражению лица ход мыслей своего патрона.
– Есть тут, правда, у меня одно местечко. Не совсем по коммерции, да зато с повышением и прибыльное. Титулярным асессором в палату гражданского суда поедешь? Судопроизводство познаешь. А это, мил человек, всему голова! А я тебе тем временем что-то по коммерции в столице присмотрю. Ну, что скажешь?
– А куда ехать-то, батюшка Гаврила Романыч, не томи, скажи! – Резанов аж подскочил на месте.
– Ты садись, не скачи козлом, вон люди и так на нас оборачиваются… Недалече. В Псков.
Резанов рухнул на лавку:
– В Псков?! Так ведь тож ни то ни се, Гаврила Романыч! И не Сибирь, и не столица! Что же я там, в глухомани той, делать буду?
– Ишь ты, столичный петушок! – хмыкнул Державин. – Ты еще глухомани-то не видел. Говорю ж тебе, временно! Да к тому же с повышением в ранге.
Капитанский чин Резанова при переходе на гражданскую службу напрямую переводился в ранг титулярного советника, что соответствовало девятому классу в утвержденной еще Петром российской Табели о рангах. Позиция же титулярного асессора, что в армии приравнивалось к званию майора, сулила переход в чиновники восьмого класса. Переход из девятого ранга в восьмой был одним из самых сложных в России и самых важных. Это был своего рода рубеж, после которого дальнейший подъем по служебной лестнице значительно упрощался.
«Действительно, неплохо для моих-то лет!» – должен был признать Николя. Но в этот момент в памяти совершенно некстати всплыл Платон Зубов в своем роскошном темно-синем, расшитом серебром флигель-адъютантском мундире, и кровь опять бросилась в голову Резанову.
«Как же все-таки несправедлива Фортуна!» – в который раз подумал про себя двадцатитрехлетний капитан лейб-гвардии Измайловского полка. Ну да ладно, он пойдет другим путем!
– Спасибо, Гаврила Романыч! В Псков так в Псков! Да, кстати, Платону более нечего бояться светлейшего. Императрица его уже не отдаст…
И Николя быстро поведал взволнованному Державину о сцене, невольным свидетелем которой он стал после окончания аудиенции.Глава шестая Откровенный разговор
Огонь деловито пылал в камине кабинета управляющего делами Российско-Американской компании. Дмитрий поставил чашку с блюдцем на столик. Маленькая серебряная ложечка, которой он размешивал сахар, предательски звякнула, выдав дрожание рук.
Дмитрий повертел в руках уже знакомую визитку Синицына. «Опять опоздал! Эта проклятая визитка путешествует во времени, всегда меня опережая!»
Визитка выглядела точно так же, как и в первый раз, и была прикреплена современным скотчем к листу белой бумаги. Размашистым почерком, хорошо теперь знакомым Дмитрию, было написано все то же приглашение позвонить по номеру телефона московского офиса Федеральной службы времени.
Рылеев задумчиво смотрел на пылающий в камине огонь, давая возможность Дмитрию прийти в себя. Конечно, шока, который Дмитрий испытал, когда он в первый раз увидел визитку, уже не было. Было чувство досады, раздражения и какое-то необъяснимое предчувствие тревоги.
– А вы, Дмитрий Сергеевич, совсем неплохо освоились… у нас… – произнес вдруг Рылеев. – Я ведь вас действительно поначалу принял за офицера флота нашей компании.
– Я, Кондратий Федорович, хотел на этот раз попасть к вам до прихода Синицына, да, видно, не судьба…
– Да уж, действительно… А ведь Борис Борисович ушел буквально часика за два до вашего… м-м-м… появления. Ну да! Я знаю это наверняка! Я помню, тогда часы били три часа… Боже мой, какой бесконечный день…
– Как странно, что мне все время суждено к вам опаздывать… И тогда, когда мы с вами встретились первый раз… Точнее, встретимся послезавтра. И вот теперь…
– Однако, уж наверное, не встретимся, не так ли? – все так же задумчиво глядя на огонь, проговорил Рылеев.
Дмитрий пожал плечами:
– Все-таки объясните мне, Кондратий Федорович! Если вы уже знаете, чем все закончится, то почему не отмените восстание? Не уедете, в конце концов! К чему этот маскарад завтра на площади?! Ведь вы рискуете своей жизнью, счастьем любящих вас людей!
Рылеев молча встал и подошел к окну. Уличные газовые фонари, недавнее новшество Петербурга, призрачными сполохами осветили его идеальный профиль.
– Поскольку мы с вами никогда более не встретимся, Дмитрий Сергеевич, я, пожалуй, могу вам поведать то, что я никому не позволил бы доверить… Так вот… Последние несколько лет своей жизни я отдал служению компании. Мне казалось, что дело, которое стоит перед нами, такое же грандиозное, как деяния античных героев! Подумать только – освоение нового континента! Попытка построить там новое идеальное общество, в котором не будет ни рабов, ни господ, в котором все будут трудиться на благо общества, живя в мире со своими соседями. Я думал, что нам удастся построить «Город Солнца»… Видите ли, Дмитрий Сергеевич, должен пояснить, я принадлежу к старинному братству, которое посвятило себя служению именно этим идеалам, которые выше личных благ! Я думал, что компания будет тем инструментом, который поможет осуществить нам это. Но я ошибся! На заре своего существования компания действительно могла стать тем «источником света», о котором все мечатли. Но в какой-то неуловимый момент интересы учредителей компании разделились, и главенствующее место в политике ее руководства заняли прибыли! Прошу понять меня правильно, я прекрасно понимаю, что компания есть акционерное общество и в первую очередь обязана беспокоиться о доходах вкладчиков, доверивших ей свои средства. Однако она, так же, как и живой организм, должна беспокоиться и о своем собственном благополучии. Только будучи здоровой и успешной, она сможет позаботиться о прибылях своих акционеров. Где вклады в улучшение новых территорий, в строительство укреплений, дорог, флота? Где все то, о чем когда-то мечтал незабвенный Резанов Николай Петрович, что хоть и с титаническими трудами, но все же делалось при управителе нашем Баранове Александре Андреевиче, царство ему небесное? Нет, Дмитрий Сергеевич, все пошло не туда! Беда наша в том, что мы не научились вкладывать полученные доходы в себя. Мы научились их только вытягивать и выколачивать, безжалостно эксплуатируя те богатства, которые предоставила нам мать-природа. Была бы наша воля – мы и флот не строили бы! Так и возили бы товар волокушами через всю Сибирь, пока его не разворуют или он не сгниет по дороге. Да тут без флота не обойтись – окиян кругом. А флоту нужны флотоводцы, Дмитрий Сергеевич. Вот и повелось в компанию морских офицеров нанимать! А они что тот волк, которого сколь ни корми, все одно в лес смотрит, только и мечтают о военном флоте. С презрением и чванством, свойственным нам, глядят на нас, «недостойное» купеческое сословие! Им купца с мехами в кантон возить не пристало. Постыдно! Оно, может, и так, да только вы обернитесь вокруг! Все страны для того отдельный торговый флот имеют, который купцы сами и водят. А ты, если военный офицер и битвы жаждешь, приходи к нам на фрегате да купца-то и охраняй от набегов разбойных, как то опять же в других странах заведено. А у нас что? Они в управление территориями нашими полезли! Да разве они могут управлять-то по-хозяйски? Да разве это их интересует? Отбыть срок побыстрей, выколотить из туземцев добра побольше, как оброк, к которому они с детства в деревнях своих привыкли, да и поминай как звали! А там, Дмитрий Сергеевич, народ-то не холопский, не вроде нашего. Там народ свободу превыше всего ценит, хоть и дикарь. Вот и воюем там бесконечно! И несем потому невиданные расходы. Да еще и от государства помощи никакой! Даже запрет на плавание в наших американских водах, который еще от императора Павла стоял, и тот не продлили! Раньше по закону худо-бедно могли мы оборонять наши воды, а теперь от британцев да бостонцев совсем продыха не стало. А они ведь днем торговцы, а по ночам разбойники! Бобра нашего истребляют, оружие индейцам продают, спаивают их да на нас натравливают! Да… Вот и решили мы волнениями военных-то воспользоваться, чтобы к власти пришли дружественные интересам компании силы. Да только поняли мы, что опоздали. Темные силы за восстанием стоят! Крови хотят да себя во власть! Только лозунгами о свободе прикрываются. Опять на Европу смотрят, Европой же и подначиваемые. А интересы наши на Востоке их мало занимают. А ведь Николай Петрович Резанов-то что хотели-с? Чтобы вся зона Восточного окияна, от Камчатки до Аляски, далее до Калифорнии и через Сандвичевы острова обратно к Сахалину, нашим, внутренним российским морем была! Вот где простор-то, Дмитрий Сергеевич! Вот где богатства! И ведь близки мы были к этому, ой как близки! Когда Егор Николаевич нам в корону российскую Сандвичевы острова положил. Вот было время, которое мы упустили!
– Кто-кто, простите? – как из небытия вдруг вынырнул Дмитрий.
– Егор Николаевич… Шеффер! Неужто не слыхали про такого? Ну как же! Доктор, у нас в компании на службе состоял лет семь назад. Как же вы не слышали о нем, милейший Дмитрий Сергеевич? Неужели в будущем исчезнет это славное имя со страниц истории? Ведь он же у короля Куваев, северного острова Сандвичева архипелага, присягу на присоединение к Российской империи принял! Да крепость Елизавета там основал! Еще года два-три назад об этом русском форте все европейские и английские газеты писали. Шум был большой… Не слышали разве? Говорят, поболе крепости Росс получилась да каменная! Неужели не слышали?
Дмитрий во все глаза смотрел на Рылеева. Рылеев тоже не спускал с него испытующего взгляда, как бы ожидая, что вот сейчас Дмитрий тряхнет головой, улыбнется и скажет: «Да, конечно, как же, слышал про славные дела героя нашего!» Но Дмитрий в недоумении взирал на Рылеева. Изумление его было неподдельным.
– Так как же… Кондратий Федорович? Ведь вы же сами говорили, что Резанов мечтал именно об этом? Как же Россия умудрилась лишиться того, к чему стремилась?
– По извечному своему головотяпству, Дмитрий Сергеевич. У нас ведь как – пока идея светлая через все чиновничьи лбы наверх доползет, от нее не то что света, а искры не останется!
Рылеев вдруг резко повернулся и внимательно посмотрел на Дмитрия. Было видно, что его осенила какая-то мысль, и сейчас он раздумывал, доверить ли ее. Дмитрий, в свою очередь, во все глаза смотрел на Рылеева.
– Дмитрий Сергеевич, вы все время повторяли фразу: «Неужели нельзя ничего изменить?» Так вот я вам скажу, мой милый друг, если и можно что-то изменить, так тогда, в тысяча восемьсот пятнадцатом году! Когда доктор Шеффер за Кувайи бился! Именно тогда у России был великий шанс! А сейчас уже поздно… Предупредить выступление военных мы не успеем. За ними стоят слишком могущественные силы, которые нам не подвластны. Единственное, что мы можем, это выйти на площадь, как того ожидают, но там молчаливым несогласием своим отказаться от кровопролития. И мы выйдем! Выйдем чтобы умереть. Мои товарищи знают об этом, они согласны, и прятаться за их спинами, а тем более убегать я не собираюсь. Нет уж, милостивый государь, увольте! Жизнь человеческая – что она есть? Миг! Только память и остается… Память да честь незапятнанная… Честь – она бессмертна!
Рылеев вновь отвернулся к окну. Дмитрий вдруг почувствовал какую-то страшную усталость. Он мельком взглянул на часы. «С ума сойти, сижу здесь почти два часа!» Больше всего ему сейчас хотелось поскорей закончить эту историю, в которую он попал по собственному идиотизму, и, главное, постараться сделать так, чтобы об этом никто не узнал. Хотя, как теперь понимал Дмитрий, это было невозможно. Скорей всего, его уже засекли, и завтра он будет отдуваться перед Синициным.
Какой же он самонадеянный болван! Это просто в голове не укладывается. Ну хотя бы с Марго посоветовался. Может быть, пока он обговаривал бы с ней план своих действий, для него самого стала бы очевидна ошибка, которую он совершает. Что он пытался доказать? Осел! Марго бы уж точно ему на это указала!
Дмитрий встал.
– Благодарю вас, Кондратий Федорович, за откровение. Мне, право, страшно неудобно, что я побеспокоил вас…
– Да полноте, друг мой! Я же понимаю, что вы из лучших побуждений! Вы же хотели помочь, упредить, разобраться, не так ли? – Рылеев глядел на Дмитрия и улыбался ему с явной симпатией. – Повторяю, что я премного благодарен вам, сударь мой, за заботу. Можете считать меня вашим должником! Да, что же мы стоим, в самом деле? Давайте поднимемся в залу! Там все наши. Полагаю, вам будет интересно. К тому же, – глаза Рылеева вдруг засветились лукавством, – вы ведь, как я понимаю, временем располагаете?Глава седьмая Рождественские встречи
К своему удивлению, Резанов нашел провинциальную псковскую жизнь с совершенно отличным от столичного ритмом очень даже успокоительной для его расшатанных нервов. Вдали от двора, вдали от неудержимого восхождения Платона Зубова к вершинам власти, которое для Резанова было все еще чувствительным и при том отдавалось вполне реальной ноющей болью в боку, он мог, наконец, забыться и посвятить освободившееся время размышлениям. Под сенью древних стен псковского Кремля, где он полюбил прогуливаться после обеда, Николай Петрович даже нашел некое единение со своей мятущейся душой.
Благодаря стараниям Державина Резанов получил довольно доходное место и вскоре оказался в центре внимания местного дворянства. За ним утвердилось мнение как за «малым с крепкими связями в столице», который «далеко пойдет». С работой Резанов справлялся отменно. Внедрив военную дисциплину, от которой он еще не успел отвыкнуть, Николай Петрович умудрился всего за несколько месяцев разобрать завалы копившихся годами прошений, тяжб и писем. Начальству это понравилось, коллегам не очень. Но поскольку странное назначение его на эту должность прямым переводом из столицы, из гвардейского полка, да еще с повышением в звании многим казалось непонятным, злые языки, подозревая в нем некоего тайного ревизора, помалкивали и лишь выжидающе присматривались.
В приглашениях от местной элиты на званые обеды, банкеты и балы недостатка не было. Николя, как обычно, на всех производил неизгладимое впечатление. На сильную половину – учтивостью, вниманием и умением более слушать, нежели говорить, а на женщин – полной противоположностью всего вышеперечисленного. В равной степени уделяя внимание и девицам на выданье, и матронам в возрасте, Резанов сразу становился центром внимания, занимая дам анекдотами то из столичной жизни, то из своего опыта пребывания в гвардейском полку. В карты Николя играл умеренно. «Проигрывая» немаленькие суммы всем достойным внимания чиновникам города Пскова, он рассчитывался на месте наличными и этим еще более располагал к себе. В общем, к тому времени, как Резанов засобирался на Рождество в Петербург проведать папеньку, за Николя прочно закрепилось звание жениха «номер один». На его сердце претендовали практически все первые красавицы города. По своему обыкновению Николя умудрился оставить всех с равной степенью надежды на успех, но и без особых, связывающих его обязательств.По прибытии домой Николя ждал сюрприз. По правде говоря, слегка завороженный своими успехами в Пскове, Резанов подзабыл про памятную встречу с купцом Голиковым в Курске, которая косвенно послужила причиной его жизненных перемен. Каково же было его изумление, когда он вдруг застал проворного купца в гостях у Петра Гавриловича. Иван Иванович, как оказалось, знал старика Резанова еще со времен службы того в Иркутской судебной палате. Честнейший и порядочный Петр Гаврилович, снискав всеобщую любовь и уважение, и по сию пору оставался надежной гаванью для многих сибиряков, оказывавшихся по делам в столице. Николя это знал, но чтобы именно Голиков оказался в числе старинных знакомцев отца, показалось ему не просто удивительным, но даже каким-то мистическим перстом судьбы. Но это была только первая неожиданность!.
Голиков оказался действительно не в меру проворным, что, очевидно, и помогло ему преуспеть в его суетливой сфере деятельности. После приема у императрицы, получив необходимые бумаги и разрешение на приезд Шелихова в столицу, Голиков, не пожалев денег, снарядил специального курьера, который, скача день и ночь, с невероятной скоростью добрался до Иркутска. Шелихов тоже не заставил себя ждать. И вот спустя всего пять месяцев купцы были готовы к обещанной высочайшей аудиенции.
Шелихов был полной противоположностью Голикову. Высокий, статный, косая сажень в плечах. Будучи чуть ли не вдвое старше Николя, он тем не менее абсолютно не походил на большую часть своих соотечественников, которые в сорок с небольшим лет выглядели стариками. Полный сил и здоровья, Шелихов, казалось, источал вокруг себя неудержимую энергию. Он был гладко выбрит, что тоже выделяло его из купеческого сословия. И выделяло, надо сказать, выгодно. На загорелом, волевом лице его светились недюжинным умом серые глаза – чрезвычайно живые, немного ироничные, как будто пронизывающие собеседника насквозь, и одновременно с этим доброжелательные.
Николя сразу же вспомнил, какие удивительные приключения, по крайней мере по словам его товарища, пришлось пережить Шелихову. Он и выглядел как легендарный герой Садко. Пропитанный ароматами заморских стран, овеянный ветрами странствий и успехом в своих небывалых свершениях, Шелихов разом приковывал к себе внимание. Но даже его харизма меркла рядом с другой особой, находившейся в комнате.
Наталья Алексеевна Шелихова была под стать своему мужу и в то же время почти во всем превосходила его. Николя еще никогда в жизни не встречал женщин такой дикой, необузданной красоты. Рыжие, почти медные волосы, солнечной короной уложенные на голове, выгодно оттеняли ее ровную матовую, даже немного смуглую кожу. Глубокий вырез зеленого атласного платья открывал длинную грациозную шею, плечи и грудь такой совершенной формы, что в сочетании с затянутой в корсет талией создавалось впечатление божественной нереальности. Николя почувствовал, как кровь бросилась к его щекам. При этом он, к ужасу своему, осознавал, что вряд ли сможет себя контролировать.
Наталья Алексеевна встала ему навстречу. Протянув обе руки, она приблизилась к Резанову, который, как кролик под завораживающим взглядом удава, боялся даже пошевелиться. «Я очень рада», – сказала Шелихова и, проигнорировав куртуазный поклон Николя, по-простому прижала его к себе и незаметно, как бы невзначай, положив его онемевшую руку себе на грудь, поцеловала по русскому обычаю три раза.
В этот момент Николя догадался, кто на самом деле является истинным хозяином положения. Точнее, хозяйкой. Было очевидно, что власть этой женщины над всем, что окружало ее, поистине безгранична. Резанов понял, что происходила Наталья Алексеевна не из простого сословия. Но тогда что она делала в далекой Сибири? И тем паче в Америке? Да, эта женщина была окутана аурой таинственности.
Шелихов, по всей видимости, неимоверно богат, решил Николя. Только этим он мог удержать женщину такой стати и таких амбиций подле себя. Но было и еще что-то. Молодой человек это чувствовал, но облечь в слова пока не мог – не хватало опыта. Шелихов увлеченно рассказывал о своем плавании к берегам Америки, и Резанов невольно вспомнил речь Голикова в Курске, на приеме у императрицы. Слова и того и другого казались ему несколько заученными. И только сейчас Николай Петрович понял, что они таковыми и являлись! «Наверняка это Наталья Алексеевна выстроила купцам роли, и они, как актеры, играли их под бдительным оком режиссера».
Как бы в подтверждение его мыслям Шелихова за весь вечер не произнесла ни слова, лишь только загадочно улыбалась алыми губами, время от времени поглядывая на Николя. В какой-то момент Резанов, в очередной раз почувствовав, что она смотрит на него, повернулся и поймал на себе ее взгляд. Зеленые «колодцы», как подтаявший ледник, обдали его арктическим холодом. Николя почувствовал, как в его желудок тонкой струйкой вполз противный холодок.
«Не хотел бы я оказаться на пути этой Снежной королевы, точнее, на пути ее интересов!» – пронеслась у Николя шальная мысль. Шелихова, плотоядно облизнув полные губы, не мигая глядела на Николя. Ему даже показалось, что она, как тигрица, готовилась к прыжку. Длилось это наваждение всего лишь долю секунды, и вскоре взгляд ее вновь потеплел и превратился в дружеский, почти материнский. Но Николя и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы ворочаться потом всю ночь.Глава восьмая Синий мост
За длинным столом, заставленном бутылками с шампанским и подсвечниками с оплывшими свечами, расположилась шумная компания офицеров. Клубы табачного дыма от нескольких разом дымивших трубок висели под низким потолком.
Николай Бестужев в задумчивости перебирал струны гитары. Рядом с ним, в центре стола, сидел какой-то офицер и что-то неторопливо, с театральными паузами рассказывал по-французски. Центр стола он занимал, видимо, не случайно. Вся компания в почтительном благоговении внимала каждому его слову.
Честно говоря, внешность офицера была настолько экстраординарна, что даже если бы он сидел где-то в углу, все равно оставался бы в центре всеобщего внимания. Овальное лицо его было немного смуглым, что выдавало в нем южное происхождение. Длинный тонкий нос с горбинкой нисколько не портил его, а наоборот, придавал лицу аристократическое выражение. Тонкие брови вразлет – по-видимому, выщипанные, настолько они были безукоризненной формы, – удивительно гармонировали со всей его незаурядной внешностью. Миндалевидные карие глаза под длинными, как у девушки, ресницами были слегка подведены. Мало того что офицер был писаным красавцем, тонкие пальцы его рук украшали многочисленные перстни с драгоценными каменьями, что говорило еще и о его незаурядном финансовом положении. Небрежно расстегнутый мундир украшали огромные золотые эполеты.
«Полковник, наверное, – подумал про себя Дмитрий. – Девицы, наверное, падают в обморок, завидев такого “петуха”! Интересно, кто это?»
Дмитрий хотел было повернуться к Рылееву, который пристроился с ним рядом на диване, и спросить того напрямую, но Рылеев опередил его. Наклонившись к Дмитрию, он тихо шепнул ему на ухо:
– Его сиятельство князь Трубецкой, собственной персоной!
Для понимания анекдота, который рассказывал Трубецкой, познаний Дмитрия во французском было явно недостаточно, и от нечего делать он принялся разглядывать остальных участников этой исторической «тайной вечери». Наконец, судя по дружному хохоту, анекдот был закончен. Трубецкой удовлетворенно и несколько отстраненно улыбнулся рукоплещущей компании, вполне довольный реакцией своих слушателей.
В этот момент двери открылись, камердинер и слуга Рылеева вкатил сервировочный столик, уставленный новыми бутылками и тарелками с закуской. К своему удивлению, Дмитрий увидел, что деликатесы являли собой самые обычные соленые огурцы, вареную картошку и куски холодной курицы. Камердинер Рылеева Федор, не обращая особого внимания на пьяный шум, благо разговор шел в основном по-французски, принялся собирать грязную посуду и сервировать стол по новой. Вдруг здоровенный верзила с черной повязкой на голове, в расстегнутом красном драгунском кителе вскочил на стул и, пытаясь перекричать шум, пьяно заорал во всю глотку:
– Га-с-пада! Га-с-пада! Сильвупле, га-с-пада!
Верзила то ли икал от перебора спиртного, то ли заикался, Дмитрий не понял, но только он ему сразу не понравился.
– Кто это? – Дмитрий незаметно склонился к Рылееву.
– Якубович, Александр Иванович… Это имя вам что-то говорит?
– Это говорит, – кивнул Дмитрий.
«Мог бы и сам догадаться, историк хренов, хотя бы по черной повязке, – разозлился на себя Дмитрий. – Якубович ведь был ранен в голову!»
– Га-с-пада! – между тем горланил Якубович. – Мне как-то Пушкин показал удивительный рецепт. Берешь картошку, мелко режешь ее с соленым огурцом, затем добавляешь туда порезанные яйца и курицу, а чтобы придать сему блюду более или менее презентабельный вид, все это заливают майонским соусом, и вуаля!
До Дмитрия вдруг дошло, что Якубович только что изложил рецепт салата оливье. «Да уж, рецепт-то надолго переживет своего популяризатора», – грустно усмехнулся он про себя.
Рылеев поднялся и на правах хозяина вступил в беседу:
– А что, Федор, сможешь нам новое блюдо приготовить по рецепту Александра Сергеевича?
Предложение вызвало всеобщий восторг. Со всех сторон послышались крики «Браво!». Федор, кряхтя, принялся опять собирать только что расставленные тарелки.
– И чего ее мельчить-то, картоху-то, да ить ишо с яйцом да с огурцом! Как цыплятам, прости господи, – бубнил себе под нос старый дядька.
Рылеев тем временем вновь вернулся к Дмитрию. В руках он держал два бокала с шампанским. Дмитрий поднялся.
– Кондратий Федорович, я благодарю вас за ваше расположение… Честно говоря, у меня немного кружится голова от всех этих впечатлений и… мне уже пора. Я хотел лишь сказать вам на прощание, что в мое время в России не будет человека, который не знал бы вашего имени и не преклонялся бы перед вашим мужеством! Вы бесконечно правы – честь и человеческое достоинство, если они бескомпромиссны, надолго переживают своих героев!
Дмитрию показалось, что в глазах Рылеева блеснули слезы.
– Видите, Дмитрий Сергеевич, значит, еще есть надежда!
– Как говорили, точнее, будут говорить в мое время – надежда умирает последней, Кондратий Федорович.
– Хм, как это верно! – вдруг усмехнулся Рылеев. – Только знаете что я думаю, мой милейший Дмитрий Сергеевич? Я думаю, что, так же, как и честь, надежда бессмертна… Прощайте…Дмитрий быстро шел по Синему мосту обратно к памятнику Петру. Город, погруженный почти в полную темноту, казался чужим и непривычным. От переживаний и потрясений вечера Дмитрию захотелось немного пройтись, подышать напоследок морозным воздухом, прежде чем он вновь нырнет в душное лето современности. Редкие газовые фонари ничего особо не освещали, а, скорее, служили маяками, по которым хоть как-то можно было ориентироваться.
«Зато, наверное, звезды на небе хорошо видны, – почему-то подумалось Дмитрию, – когда кругом темень такая. Жаль, что небо затянуло!»
Небо действительно затянуло. Неуверенно падал легкий снег, который время от времени ветер с залива кидал ему в лицо.
Дмитрий, скорее, почувствовал, чем услышал или тем более увидел, какое-то движение справа от себя. Инстинктивно он рванулся влево, и что-то увесистое, пройдя в нескольких миллиметрах от головы, с силой обрушилось ему на плечо. Острая боль пронзила тело. Вся правая сторона мгновенно онемела. От удара Дмитрий повалился на землю.
Судя по лошадиному храпу и скрипу полозьев, подъехала какая-то повозка. Чьи-то сильные руки схватили его и, бесцеремонно швырнув на пол кареты, захлопнули дверцу.
«Ну, спасибо, что не в реку!» – пронеслась у Дмитрия последняя мысль, после чего он рухнул в черную бездну небытия…Глава девятая Ожидание
Старый Резанов, окружив дорогих гостей своим знаменитым на всю Сибирь гостеприимством, с интересом расспрашивал их о последних событиях и новостях. Вообще-то, если бы дело происходило не в заснеженном Петербурге, а, скажем, в туманном Лондоне, и вернувшийся из-за тридевять земель купец рассказывал, как он, на свои деньги построив три галиота, отправился с женой по неведомым и бурным морям, как открыл множество новых земель и привел под державную длань короля целые народы, то, наверное, он не только бы сразу получил высочайшую аудиенцию, но и оказался осыпанным всевозможными монаршими милостями, включая, вполне вероятно, возведение в рыцарское достоинство.
Николя, улетевшему в своих мыслях за парусами шелиховских кораблей, так и казалось. Ему представлялось, что такие отважные мореплаватели просто обязаны были снискать при дворе должное внимание и почтение. Но простим Николя его незрелые, присущие лишь наивной молодости мысли.
«Так то ж Англия, – объяснил бы какой-нибудь умудренный жизненным опытом собеседник. – У нее земли-то с гулькин нос. А то ж Рассея, у нее землищи-то вона скока!» – и развел бы руками, считая, что пояснять, в общем-то, более и нечего. А так неожиданно припавший к «источнику мудрости» слушатель молчал, придавленный глыбой открывшегося ему откровения. Очень о многом еще хотелось бы расспросить «знающего» человека, например, каким же таким непостижимым образом избыток земельных владений мог влиять на равнодушие к деяниям соотечественников, но озвучивать такие мысли было уже как-то совсем несподручно. Ибо казаться дураком никому не хочется…
Рассказам Шелихова не было конца. Причем говорил он о своих приключениях, нисколько не бахвалясь, а как о вещах, скорее, обыденных, чем героических. Что еще более вдыхало жизни в описанные им картины, заставляя сознание собеседника «дорисовывать» сцены, оставшиеся «за кадром».
– Ты пойми, Петр Гаврилович, – объяснял Шелихов, – ведь того, что раньше было-то, теперича уж нет! Раньше мы вон собирали ватагу промысловых да набивали вдоволь пушнины вдоль нашего побережья. Теперича зверя-то почти всего повыбили! Бобра морского у Камчатки да у Командорских островов совсем не осталось. Вот и приходится забираться все дальше и дальше! Да корабли строить такие, чтоб всю поклажу свою и скот с собою брать. Иначе не выжить… Уходить-то приходится на пару-тройку лет!
Шелихов поведал, как лет пять назад он вместе с женой отправился из Иркутска в Охотск. Там на деньги свои и Голикова построил три корабля, которые освятил именами «Святой Михаил», «Святой Симеон» и «Три Святителя». После чего, набив трюмы всем необходимым, включая строительный лес, железо, пушки и порох, уговорили они почти две сотни промысловых людей отправиться с ними прямо на восток. Шли медленно. Мест тех никто не знал. Карт не было. Погода переменчивая, с крепкими ветрами, воды бурные. А хуже всего то, что практически все время над водами этими стоял густой туман.
Много выпало на их пути напастей. Однажды грозные штормы даже разметали их судна. Насилу добрались Шелиховы на одном из кораблей на остров Беринга, там и зазимовали. Но Бог не отвернулся от них. По весне, как утихло море, собрались опять все три корабля в ранее оговоренной точке. И опять продолжили свой упрямый ход на восток. И вот так, потихоньку, от камня к камню, от островка к острову, добрались они до неведомой доселе земли, где и решили обосноваться. Все месяцы пути промышленники рисовали очертания новых берегов, замеряли глубины, и теперь, по словам Шелихова, он обладал прекрасными картами вновь открытых земель, которые с надеждой на одобрение собирался положить к ногам императрицы.
Земля, которую они открыли, оказалась огромным островом. В те короткие моменты, когда небо светлело, дождь прекращался, а ветер разгонял молочный туман, остров открывал взору путешественников свои крутые горные хребты, поросшие вековым могучим лесом, какого промышленники до того никогда не видели. Алеутские острова, длинной, тысячеверстной грядой перекинувшиеся мостиком от Камчатки до Аляски, были практически голые. На них даже кустов-то не росло, не то что деревьев. А здесь могучие лесные массивы, в которых полным-полно дичи – и охотничьей, и промысловой. Водились олени, кабаны, медведи, голубая арктическая лисица, соболь, норка. Реки и речушки изобиловали рыбой. Отливы оставляли на берегу несметное множество съедобных ракушек. Но самое главное – морского бобра было в избытке! В общем, после многих месяцев скитаний по бурному морю вновь открытая сибиряками земля показалась им «молочными реками с кисельными берегами».
Правда, имелось одно маленькое, но досадное обстоятельство. Остров был довольно густо заселен племенами североамериканских индейцев, которые пришли сюда с Большой Земли, лежащей далее на восток. Причем местные аборигены, в отличие от замороженных алеутов, были ребята горячие.
Но тут, как рассказал Шелихов, им чрезвычайно повезло. Спустя два дня после их прибытия наступило солнечное затмение. Посреди бела дня все погрузилось во тьму, налетел страшный ветер и распугал несметные толпы воинственных дикарей, которые стали уже окружать беспечно высадившихся на берег путешественников.
В общем, несколько поспешно заключил Шелихов, были грозные битвы, но были и общие радости. Например, путешественники основали на острове школу, где стали учить аборигенов Слову Божьему и житейской мудрости. Никто из дикарей не знал, как запасать на зиму продовольствие. Ничего удивительного, что вскоре все население острова просилось под протекцию государыни, о которой индейцам поведал Шелихов. Всем хотелось жить в достатке и благоденствии, так же, как и жителям далекой и сказочной страны, лежащей там, куда уходит солнце.
В мае 1785 года Шелихов с женой оставили бухту Трех Святителей, которую они назвали так в честь своего корабля и где основали поселение, и пустились в обратный путь. Поселение они оставили под присмотром грека Деларова и казака Самойлова, снабдив их всем необходимым. Решили в связи с дальностью и трудностью пути сделать это поселение постоянным. Промышленники здесь будут заниматься добычей морского бобра, а Шелиховы и Голиков снабжать их всем необходимым, раз в год забирая заготовленную пушнину.
Почти три месяца ушло у Шелиховых, чтобы доплыть на уже изрядно потрепанном судне до Охотска. Затем еще восемь, чтобы добраться до Иркутска. И вот теперь, благодаря стараниям своего сотоварища, Шелихов надеялся предстать перед императрицей и поведать ей необычную историю своих странствий.
– Матушка-государыня не верит, что американские земли можно забрать под российскую корону? Так мы ей покажем, что это уже сделано!
Чай давно остыл в стакане. Николя и забыл про него, слушая, затаив дыхание, размеренную речь купца. Шелихов говорил о том, что он обоснует на этом острове, который местные называли Кадьяк, новый город. Построит школы, вымостит улицы, заложит церковь. На свои деньги привезет туда священников и, обратив местное население в лоно Православной церкви, будет скромно надеяться, что государыня по достоинству оценит старания его.
С этого момента Николя словно очнулся. Если ранее он лишь безмерно удивлялся чудесам, о которых вещал словоохотливый купец, то теперь вдруг почувствовал, что ухватил ту идею, ради которой и пожаловала эта троица в столицу.
«Привести аборигенов в лоно Православной церкви! Такого еще не слыхивали!»
Промышленные ватаги еще со времен царя Ивана Грозного шагали через Сибирь, огнем и мечом подавляя сопротивление местных народов. При этом, собирая подати в виде пушнины, или, как они ее называли, ясак, обогатились целые поколения «первооткрывателей». Империя лениво и вяло тянулась в хвосте этих не в меру бойких первопроходцев, нехотя закрепляя за собой новые территории. При этом никто не собирался тащить с собой попов и насаждать дикарям православие. То, о чем рассказывал Григорий Иванович, было действительно чем-то новым!
Николя исподтишка взглянул на Шелихову. Та внимательно слушала мужа, отпивая чай из фарфоровой чашечки, кокетливо отставив розовый мизинец.
«Пожалуй, только она могла такое придумать, – подумал Николя. – Купчине самому до того вряд ли додуматься!»
– А что бы вы хотели получить от императрицы, Григорий Иванович? – осторожно спросил он Шелихова.
– Будем челом бить да просить высочайшего соизволения, чтоб получить в управление вновь открытые земли на правах монопольных, – просто ответил Шелихов.
– И почему вы думаете, что императрица вам такие права пожалует? – не сдавался Николя.
– А потому, что по-другому-то и нельзя, Николай Петрович, – наконец пришла на помощь мужу Наталья Алексеевна. – За два года, что мы прожили на Кадьяке, несметное количество бостонских судов, а то и французских да гишпанских, у нас под носом шастали. Дикарей горячим вином опаивали да мушкетами снабжали, на нас натравливая. Бобров у нас под носом набивали. А как территории-то эти российскими окажутся, так и порядок можно будет навести. И зверя морского не только бить нещадно, но и охранять, да потомство новое множить!
Николя с восхищением смотрел на Шелихову. Все в ней было невероятно. Красота, манеры, речь, а главное ум – строгий, логичный, почти государственный!
– А отчего вы, Наталья Алексеевна, вместе с мужем вашем, с Григорием Ивановичем, на прием к императрице не пойдете? Ваши качества… э-э-э… я хотел сказать, качество вашего ума недюжинного, – быстро поправился, краснея, Николя, – должны произвести на ее величество изрядное впечатление!
– Вот именно поэтому и не хочу, мой милый Николай Петрович, – ласково глядя на Николя и помешивая в розетке варенье, произнесла своим особым, грудным голосом Шелихова. – Качествами, которые вы изволили перечислить, в России может обладать лишь только одна особа, коронованная. А поскольку она у нас еще и женского полу, то мне лучше будет довериться, как и положено мужниной жене, своему супругу. И качеств моих, которых вы от любезности вашей приписали мне столь великое множество, не выпячивать. Не так ли, Григорий Иванович? – И Шелихова, поведя мраморными плечами, поворотилась на мужа.
«Да, с такой-то женой далече уплыть можно! – в который уже раз за этот вечер подумал Николя. – А ведь, пожалуй, и Синод, прослышав про возможность присоединения к православию множества новых народов, скорее всего, может поддержать это начинание! Да и Коммерц-коллегия не должна отказать… Теперь и действительно все дело, пожалуй, только за монаршим словом…» – с восхищением глядя на Шелихову, отметил Резанов.Глава десятая «Незнакомец»
Сознание хоть и медленно, но возвращалось к нему. «Шуршание песка» постепенно превратилось в шуршание полозьев то по снегу, а то и по брусчатке мостовой. Он попытался открыть глаза. Это ему не удалось, хотя мираж морского берега рассеялся и калейдоскоп разноцветных кругов, пляшущих на ярком белом фоне, в его глазах наконец-то потух.
Первое, что он понял, что лежит связанный на чем-то холодном, упираясь лбом в какой-то предмет, скорее всего в камень. Руки были закручены назад и совершенно онемели. Страшно саднило плечо. Дмитрий наконец разлепил спекшиеся губы и закашлялся. Рот был в крови и тоже онемел. Наверное, ему еще чем-то заехали в челюсть, помимо того, что ударили дубиной. Хорошо, что он успел хоть как-то увернуться, а то наверняка разбили бы голову. Ему удалось пошевелить языком. «Да нет, зубы вроде бы на месте…» Может, он сам при падении разбил губу.
Дмитрий попытался еще раз пошевелиться, но нестерпимая боль в затекших суставах вновь пронзила все тело. Он невольно застонал. В этот момент предмет, который он вначале принял за камень, вдруг сам по себе сдвинулся в сторону. Им оказался носок сапога. Затем чьи-то сильные руки подхватили его за подмышки и, как тряпичную куклу, без всякого напряжения подняли с пола и бросили на сиденье. Если бы Дмитрий был в более лучшем состоянии, то увиденное, наверное, повергло бы его в ступор. Но сейчас, не в силах ни на какие эмоции, он просто уставился на своего похитителя, даже не пытаясь скрыть изумление.
– Good morning, my friend! Long time, no see! [18] – произнес капитан пиратской шхуны, нахально ухмыляясь в ухоженные усы.
Дмитрий узнал его мгновенно, несмотря на то, что капитан выглядел чуть по-другому, нежели в тот раз, когда на взмыленном жеребце он уносился от него с похищенной им Марго на рынке в Монтерее. Этот случай в Калифорнии, во время их первого путешествия в прошлое, навсегда отпечатался в мозгу Дмитрия, и он не раз просыпался по ночам в холодном поту, вспоминая, как чуть не потерял тогда Марго навсегда.
«Нет, по-видимому, я все-таки брежу».
Дмитрий попытался вернуть на место отвалившуюся челюсть, но стало больнее. Поэтому, плюнув на неудобства, Дмитрий так и остался сидеть с открытым ртом – раз это бред, значит, и стесняться нечего.
Дмитрий даже попытался ущипнуть себя, но потом сообразил, что у него и так все тело саднит от боли, из чего можно было сделать неприятный, но единственно верный вывод. К сожалению, это была явь.
Капитан с интересом наблюдал за бурей чувств, отражавшихся на лице Дмитрия. Наконец, он, видимо, принял какое-то решение, потому что повернулся и громко постучал через плечо в стенку кареты. Повозка сразу же остановилась. Капитан открыл дверцу и проворно выскочил наружу. Отсутствовал он буквально секунду, после чего вновь ввалился в карету с пригоршней снега, которую бесцеремонно бросил в лицо своего пленника. Дмитрий сначала хотел было возмутиться, но снежная прохлада оказалась настолько кстати и петербургский снег показался ему таким вкусным, что он сразу же простил похитителю его бесцеремонность и стал жадно глотать живительную влагу. Задвигался наконец язык, и он смог облизать пересохшие губы.
– Ху… – прохрипел Дмитрий. На большее у него не хватило сил, к тому же он поперхнулся.
Капитан рассмеялся.
– Вы, Дмитрий Сергеевич, меня о чем-то спросить хотели или решили перейти на ваши крепкие национальные выражения?
Судя по всему, у капитана было прекрасное настроение.
– Ху ар ю? – наконец выдавил из себя Дмитрий.
– Ага, значит, все-таки спросить! Ну что ж, это уже лучше! А вы, Дмитрий Сергеевич, что же, даже не заметили, что я с вами по-русски разговариваю?
После снега Дмитрию стало значительно лучше. Хорошо было бы всей головой да прямо в сугроб! Тогда бы он, наверное, окончательно пришел в себя. Но что делать. Он находился не в том положении, чтобы выбирать. По крайней мере, пока. Судя по всему, жизни его лишать не собираются, а значит, и шансы на выход из этой ситуации у него остаются.
Шуба на «капитане» была распахнута, и Дмитрий обратил внимание, что одет он был соответственно моде того времени, в котором они находились. Из-под черного сюртука виднелась серая атласная манишка. Серый же галстук в черную косую полоску вычурным узлом поддерживал стойку воротника белоснежной рубахи. В узел была воткнута брошь с каким-то полудрагоценным камнем. Голову капитана венчал огромный боливар, который, надо сказать, прекрасно гармонировал с гривой его черных волос, ухоженными локонами спадавших на воротник шубы. Тонкое и смуглое лицо его украшали тонкие, подкрученные кверху усы и козлиная бородка.
Вообще, капитан чрезвычайно походил на мушкетера, только переодетого в костюм XIX века, который был ему чрезвычайно к лицу. Впрочем, как и пиратская треуголка поверх красного платка, в которой Дмитрий когда-то увидел его в первый раз. По всей видимости, капитан знал толк в одежде, к какой бы эпохе она ни относилась. Его руки в черных лайковых перчатках покоились на набалдашнике трости, которой он упирался в пол кареты.
На то, чтобы зафиксировать все эти детали, у Дмитрия ушло меньше секунды. Казалось, что мозг работает даже без его участия. Потому что сейчас все сознание Дмитрия сосредоточилось на одной мысли: «Как это возможно?!» Присутствие капитана пиратской шхуны здесь, в 1825 году, в морозном Петербурге, накануне восстания декабристов, – это ли не вопиющий нонсенс?
«Хотя, собственно говоря, что тут особенного? – рассуждал Дмитрий. – В Русской Калифорнии мы с ним встретились в тысяча восемьсот двадцатом году, так? Сейчас на дворе тысяча восемьсот двадцать пятый. Теоретически возможно, чтобы он за это время перебрался в Россию и выучил язык… Вот только на кой черт это ему понадобилось?»
Способность логически рассуждать помогла ему привести в порядок свои чувства.
– Развяжите мне руки, – откашлявшись, прохрипел он.
К его глубокому удивлению, капитан, ни слова не говоря, нагнулся к нему и одним коротким движением распустил узел, связывающий его руки. Кровь хлынула в онемевшие конечности. Дмитрий невольно скривился от боли.
– Не боитесь, что убегу? – хмуро спросил он, потирая затекшие запястья.
– Нет, не боюсь! – ответил капитан и громко расхохотался. Затем он сунул руку во внутренний карман шубы и, достав оттуда айфон Дмитрия, с явным наслаждением помахал им перед носом своего пленника.
Дмитрий невольно сделал движение вперед, за айфоном, но упершаяся ему в грудь трость пресекла его движение.
– Но-но-но! Не надо резких движений, Дмитрий Сергеевич! А то мне придется вас опять связать! Да и потом, зачем вам телефон? Вы кому-то хотите позвонить? – Капитан опять расплылся в улыбке.
«А вот это уже звиздец! – резонно заметил внутренний голос Дмитрия. – Допрыгались!»
Голова опять нестерпимо заболела. Дмитрий явно находился не в том состоянии, чтобы решать ребусы и головоломки. Он во все глаза смотрел на странного капитана.
– Так вы что… это… того?
Дмитрий не смог сформулировать мысль и вдруг показался самому себе каким-то жалким переодетым актеришкой, едущим куда-то в бутафорской карете. И слова роли, которые сейчас должны были быть произнесены, он безнадежно забыл. Так как логики в пьесе не было никакой. Изумляться, как, впрочем, и пытаться свести воедино все концы он уже устал.
Внезапно его обдало волной плохо контролируемого гнева.
«Это, блядь, что, они в прятки с переодеванием решили со мной поиграть?!»
Дмитрий чуть не задохнулся от ярости и еле удержал себя от того, чтобы не заехать капитану прямо в его сияющую физиономию. Сдержаться помог здравый смысл. Дмитрий вспомнил, с какой легкостью капитан поднял его с пола кареты, что говорило о его недюжинной силе. А учитывая, что сам он находился сейчас не в лучшей форме, то единоборство лучше было отложить.
– Телефон верни, козел! Я понимаю, что Центр может быть недоволен несанкционированным переходом, да только это не дает никому право руки распускать! Ты понял?! – Дмитрий даже покраснел от возмущения. – И куда мы, на хрен, едем?! Портал на площади!
Капитан, казалось, нисколько не расстроился по поводу обидных слов в свой адрес и с повышенным интересом разглядывал Дмитрия во время его словесной эскапады.
– Какой центр? Какой портал? Милейший Дмитрий Сергеевич, вы, право, меня не за того принимаете…
– Да хватит ломать комедию! – грубо оборвал его Дмитрий. – Еще скажи, что ты тут родился и вырос, а знания о телефонной связи снизошли как откровение!
– Не стоит так горячиться, Дмитрий Сергеевич. Вы правы, родился я не здесь и не сейчас, а более двухсот лет назад. Да и про телефонную связь знаю совсем поверхностно. Так же, как об электричестве и прочих научных премудростях. Никак, знаете ли, не заставлю себя заглянуть к старику Фарадею в Лондон, чтобы он сам мне все рассказал об этих своих электромагнитных полях. Из первых уст, как говорится. Все дела, знаете ли… Хотя нынче, – капитан зачем-то посмотрел в окно кареты, – он вроде как и не старик вовсе, а наш с вами, можно сказать, ровесник… Да… Может, еще и заеду… – Откинувшись на спинку сиденья, он как-то странно посмотрел на Дмитрия и задумчиво добавил: – Вот только с вами покончу…
«Какой, на хрен, Фарадей?! Какие двести лет?! Что он несет?! – Мысли опять лихорадочно заскакали в голове Дмитрия. – Хотя если это кто-то из наших, то какого черта он делал тогда на пиратской шхуне? – Где-то в районе желудка растекся холодок неприятных предчувствий. – Чего-то я, по-моему, про портал зря ляпнул… Но если он не из наших, то тогда кто?»
– Кто вы? – Дмитрий повторил свой изначальный вопрос, но теперь уже по-русски. – И куда вы меня везете?
– О, мы опять стали вежливыми! Браво, Дмитрий Сергеевич. А то, знаете ли, этот современный язык вам совсем не идет! А едем мы недалеко… – «Капитан» опять быстро взглянул в окно. – Кстати, мы уже почти приехали, а я еще не выяснил у вас два чрезвычайно интересующих меня обстоятельства… Что же касается имени, то можете называть меня Сайрус…
Дмитрию казалось, что он слышит бред сумасшедшего, капитан же повернулся вполоборота и постучал наконечником трости в стенку. Карета остановилась. Сайрус приоткрыл дверцу и крикнул:
– Углей!
Дмитрий понял, что кучер спрыгнул на землю, так как карета заходила ходуном.
«Боже мой, а угли-то ему зачем?» – Беспокойство его продолжало расти.
В этот момент в дверцу кареты просунулась косматая мужицкая голова в каком-то непонятном головном уборе. В руках мужик держал короб, завернутый в медвежью шкуру. Поставив его на пол кареты, кучер вытащил из-под скамейки нечто похожее на ночной горшок. Открыв короб, мужик зацепил из него совком несколько тлеющих углей и наполнил ими горшок. Затем, бросив сверху пригоршню щепок, с шумом подул на угли. Щепки занялись. Карета осветилась призрачным, красноватым сиянием.
Ни слова не говоря, мужик задвинул горшок под скамейку и, пробурчав что-то нечленораздельное, кряхтя, скрылся, захлопнув за собой дверцу. В карете стало светлей и теплей.
«Это, надо полагать, система отопления этого “мерседеса”», – отметил про себя Дмитрий.
– Да, так что вы там говорили, Дмитрий Сергеевич, про портал?
Сайрус вновь скрестил руки на набалдашнике трости. Улыбка его стала более походить на хищный оскал. По-видимому, с играми было закончено. Дмитрий вдруг вспомнил рассказ Марго о том, как она выбила капитану зубы своим коронным ударом ноги с разворота «хвост дракона», и как они сильно потешались над этим. Однако «мушкетер» напротив Дмитрия сидел с белыми и ровными зубами…
«А ну-ка, мы тебя сейчас проверим…»
– Я смотрю, уважаемый Сайрус, – пародируя игривый тон пирата, произнес Дмитрий, – челюсть-то вам новую поставили. Да и зубы наверняка соответствуют стандартам двадцать первого века. Вряд ли сейчас, даже в Лондоне, найдутся подобные специалисты. Не так ли?
Еще не договорив фразу до конца, Дмитрий уже пожалел о ней. Ни лицо, ни фигура Сайруса не изменились. И тем не менее как будто сама атмосфера в карете поменялась. Красные сполохи от углей зловеще заиграли в черных глазах Сайруса.
– Я смотрю, уважаемый Дмитрий Сергеевич, что об этом инциденте вы тоже осведомлены? Не беспокойтесь за меня. Вам самое время начать беспокоиться о своей собственной персоне. Итак, расскажите мне про этот ваш «центр», который вы упомянули, а также на какой площади расположен портал.
«Как бы не так! Так я тебе все и рассказал!» – подумал Дмитрий.
– А почему, собственно, я должен отвечать на ваши дурацкие вопросы? Если вы не знаете, что такое «центр» и где расположен портал, то, значит, вам этого знать не положено…
Сайрус без замаха влепил Дмитрию короткую пощечину. Удар был молниеносный и сильный. Голова Дмитрия мотнулась назад и ударилась о стенку кареты. Как ни странно, но, по-видимому, вывихнутая челюсть встала на место. Правда, появилась новая проблема. От здоровенного перстня, который красовался на пальце Сайруса поверх перчатки, на щеке Дмитрия образовался глубокий порез, из которого с некоторой задержкой хлынула кровь, безжалостно заливая его новенький лейтенантский мундир. Боли, однако, он не чувствовал. Все его внимание занимал раскрывшийся от удара корпус противника. Собрав все силы и используя стенку кареты как толчковую опору, Дмитрий рванулся вперед, целя головой в солнечное сплетение врага. Однако либо Сайрус был гораздо опытней его в ближнем бою, либо Дмитрий еще окончательно не пришел в себя, да только враг оказался проворней. Увернувшись в сторону, Сайрус, не выпуская трости из руки, одновременно нанес Дмитрию сокрушительный удар в ухо. Дмитрий вылетел из кареты и растянулся на проезжей части. В следующее мгновение Сайрус уже стоял над ним, приставив к его горлу острый клинок, который был спрятан в трости.
– Я же вас предупреждал, Дмитрий Сергеевич, без фокусов, а вы не послушались! – Сайрус возвышался над поверженным Дмитрием, как Голиаф над Давидом. – Сейчас вы умрете, но вначале мне бы все-таки очень хотелось, чтобы вы ответили на мой вопрос: какую площадь вы имели в виду, говоря о портале? Впрочем, это на самом деле не так важно. Я и сам догадался. По-видимому, речь идет о той самой, где возвышается этот ваш бронзовый истукан и где завтра, если мне не изменяет память, произойдут известные исторические события. Не так ли?
Дмитрий слышал Сайруса как будто со стороны, так как все его внимание в этот момент приковал к себе кучер…Глава одиннадцатая Дела американские
Очарованный гостями и их рассказами о своих заморских приключениях, Николя даже отправил в Псков письмо, сказавшись больным и отпросившись в отпуск, чтобы дождаться результатов запланированной у императрицы аудиенции. Дело это, невольным свидетелем которого он стал и которое его не отпускало, чрезвычайно взволновало Резанова.
Но разве что в России делается быстро? Закончились праздники, потянулись недели бесконечного и бесполезного ожидания. Недели превратились в месяцы. Николя давно уже уехал в свой Псков, а сибиряки все еще питали надежды.
Поначалу казалось, что разразившаяся война с Турцией и осложнившаяся ситуация со Швецией не позволят надеяться на скорый исход дела, но вскоре при дворе стали происходить события, благодаря которым купцы почти вплотную приблизились к успеху.
Вездесущий Державин, старый знакомый Петра Гавриловича Резанова, поддерживаемый благоволившим к нему Платоном Зубовым, вдруг неожиданно обрел при дворе новые перспективы. Авторитет Зубова, уже графа, неудержимо рос прямо пропорционально патологической жажде любовных утех стареющей царицы. Используя свое влияние, граф настоял на назначении Державина на пост руководителя личной канцелярии императрицы. Старик и так каким-то чудесным образом умудрялся предупреждать Платона Александровича обо всех изменениях в настроении Екатерины, становившейся с годами все более капризной. Теперь же Зубов хотел это закрепить «официально», а заодно и отблагодарить старика.
Числясь номинально генерал-губернатором Тамбовской губернии, Державин после возвращения императрицы из Таврического вояжа практически от двора не отлучался, закладывая, как он сам выражался, «свой будущий карьер» в невидимой, но бурной и ощутимой всеми титанической схватке двух фаворитов. Бывшего, уходящего, и нового, заступающего ему на смену. Схватку эту можно было бы сравнить со сменой геологических формаций, когда тектонические плиты земной поверхности, наползая одна на другую, крушат и крошат материки и континенты только для того, чтобы на их месте создать новые очертания суши.
Нечто подобное переживал в то время и императорский двор, ибо со старым фаворитом уходила в прошлое целая эпоха вместе со своими ставленниками и героями – министрами, канцлерами, сенаторами, а им на смену, согнувшись в подобострастии, раболепно ловя для поцелуя ручку и все еще не до конца веря в свой «сюксес» [19] , являлись совершенно новые лица.
В первых рядах за Зубовым шел Гавриил Романович.
Державин против Потемкина ничего, собственно говоря, не имел. Уважая его и отдавая должное заслугам фельдмаршала, он тем не менее совершенно справедливо полагал: для того чтобы выжить при дворе, нужно уметь замечать грядущие перемены как можно раньше. Желательно тогда, когда они еще не начались. Такие перемены он увидел с появлением на державном горизонте Зубова. Потому и сделал на него свою ставку. И вроде как не прогадал – Платон не забывал об оказанных ему однажды услугах. Особенно Зубов помнил помощь Державина в деле с письмом Потемкина к императрице, когда его позиция еще была очень шаткой и Платон, не вполне понимая, как себя вести, робел перед «мечущим громы и молнии всесильным одноглазым киклопом». Вовремя полученная от Державина информация об истинном отношении императрицы к этому письму и к Платону лично чрезвычайно помогла тогда Зубову выбрать правильную линию поведения. Да и «Героическая ода», написанная Державиным в его честь, когда еще никто при дворе не мог знать о положительном для Платона исходе этой схватки, тоже сделала свое дело.
И вот теперь, когда горизонты стали расчищаться от грозовых туч, а дорога к вершинам неограниченной власти расстелилась скатертью, Зубов, вспомнив услужливого поэта, решил отблагодарить его и заодно сделать так, чтобы теперь вся переписка императрицы проходила через руки Державина. Естественно, к его, Платона, вящей выгоде. Береженого ведь, как говорится, Бог бережет. И несмотря на то, что до официального назначения Державина начальником личной канцелярии императрицы оставалось еще два года, подготовка этого важнейшего процесса началась уже тогда. И началась она благодаря именно Платону Зубову. Естественно, с молчаливого согласия действующих «секретарей» Екатерины – Безбородко и Храповицкого.
Как бы там ни было, а именно Державин сделал так, чтобы дело сибирских купцов вновь оказалось в поле зрения Екатерины. Уставшая от военных баталий, точнее, непростых решений, с ними связанных, Екатерина вдруг решила отвлечься, а заодно и покончить с этим «досадливым американским делом» раз и навсегда. И вот спустя почти полгода долгожданная аудиенция была наконец высочайше пожалована.
А началось все с того, что императрица вдруг затребовала от президента Коммерц-коллегии графа Воронцова подробный и обширный доклад о «положении дел и состоянии торговли меховой рухлядью и ея выгод для финансового состояния Империи». Одновременно с этим был послан запрос в Адмиралтейств-коллегию графу Чернышеву о «рассмотрении возможности отправки частей российского флота в бассейн Тихого океана». И как завершающий аккорд в столицу был срочно вызван генерал-губернатор Сибири Якоби на доклад о деятельности купцов.
Все это Державин докладывал на небольшом совете, который состоялся в доме у Петра Гавриловича Резанова. Купцы стали готовиться, справедливо полагая, что прием не за горами. Шелихов потирал руки и, лукаво улыбаясь, давал ясно понять своим друзьям, что уж Якоби-то «дела не испортит, имея в нем известную заинтересованность». Объем «заинтересованности» сибирского генерал-губернатора Шелихов, однако, уточнять не стал, но судя по его физиономии, лучившейся гордостью и самодовольством, она, скорее всего, была не маленькой.
Несмотря на ликование купцов, старая придворная лиса Державин был настроен достаточно скептически и всячески убеждал Голикова и Шелиховых не терять бдительности и не доверять первым признакам победы. Уж он-то понимал как никто, что в стране, где решение принимает обычно один человек, результат может быть порой таким же непредсказуемым, как «влияние небесных светил на человеческие судьбы». А особенно если этот человек – женщина.
Гавриил Романович оказался прав, как это уже не раз случалось в его долгой и плодотворной работе на ниве служения Отечеству.Иван Варфоломеевич Якоби на аудиенции у императрицы сильно смутил последнюю, неожиданно так расчувствовавшись при описании заслуг купца Шелихова, что несколько раз смахивал с глаз скупую мужскую слезу. Блистая Анной и Георгием, герой Крымской войны и усмиритель кабардинцев закубанской степи, а ныне генерал-губернатор Сибири, Иван Варфоломеевич имел в глазах Екатерины особый статус. Ему многое прощалось. Письменные жалобы на губернатора и «наветы» о его бесконечных поборах и «чрезмерно активном хозяйствовании», подчас в сторону собственного кармана, никаких последствий не имели.
И все же на этот раз даже у Екатерины мелькнула мысль, что, «видать, купчина отвалил за ходатайство не поскупившись!».
И действительно, Иван Варфоломеевич, то ли с устатку, то ли хватив лишку по прибытии в столицу «опосля долгой дороги» и не выспавшись, не на шутку растрогался, описывая неисчислимые подвиги Шелихова при покорении Сибири, освоении Алеутских островов и покорении Американского континента. Дрожащим голосом взволнованно вещал Якоби, перейдя для образности почти на былинный язык, как Шелихов, «обряши народы сих земель, дикие и неприкаянные, под державную длань твою, Государыня, и указав им, просветительским перстом своим, на Православие, как единственно верную тропу к вере, спасению и торжеству разума, возродил их к новой жизни, приведши в лоно церкови Господней!»
Стоявшие рядом с Екатериной, по одну сторону Безбородко, а по другую Воронцов аж крякнули, переглянувшись с одобрением.
Однако на Екатерину, которая как раз накануне ознакомилась с очередным письмом капитана Биллингса, переданным ей Воронцовым, речь Шелихова особого впечатления не произвела. Биллингс, находившийся вместе с капитаном Сарычевым в картографической экспедиции у берегов Восточной Сибири, описал Екатерине «хозяйствование» Шелихова совсем другим языком. Из его письма вырисовывалась отнюдь не такая радужная картина.
– Это как же твой купец дикарей-то просвещал? – холодно прервала Екатерина душеизлияния генерал-губернатора. – Он что, по-ихнему говорить выучился? Или, может, они по-русски вдруг разом уразумели?
Но Ивана Варфоломеевича тоже голыми руками взять было не просто.
– МирАкль, матушка! Истинный мирАкль [20] , – обнес размашистым крестом увешанную орденами и медалями грудь губернатор. – Вот тебе Бог во свидетельство, всею численностью своею оборотилися в тот же час в лоно Церкови православныя, да просилися под скипетр твой священный, владычица!
Кому тут верить?
С одной стороны, Биллингс, заваливший ее письмами, где деяния Шелихова на американских островах «с безжалостным истреблением морского бобра по всему побережью» представлялись в самых мрачных красках. С другой – Шелихов…
Правда, если учесть, что британец не скрывал, что поступил на русскую службу только в надежде, что однажды сам обоснует торговлю пушниной на Восточном океане, то доводы его справедливо казались Екатерине не вполне объективными.
В конце концов, императрица решила взглянуть на купца своими глазами и после этого уже принять окончательное решение.Глава двенадцатая «Кучер»
Четырнадцатому не нужно было смотреть на часы, чтобы понять: отпущенное ему время истекает. Время он давно научился ощущать нутром, самой сутью своей. Так же как и не нужны были никакие показания приборов, никакие осциллограммы, чтобы понимать, что напряжение в данной точке пространственно-временного континуума доведено до предела.
Он это чувствовал своей кожей, причем в прямом и в переносном смысле. Лежащий у него в кармане пространственно-временной транспортер, замаскированный под айфон, предупреждающе нагрелся уже до такого состояния, что становилось неудобно держать его в кармане. Это было предусмотрено специально, чтобы носитель транспортера не слишком увлекался.
В довершение назревавших неприятностей кучер, которого Четырнадцатый оглушил и запрятал в багажный ящик кареты под лавкой возничего, начал проявлять признаки жизни.
«Замерз, наверное, бедняга, – подумал он про себя. – Немудрено. Без тулупа, бедолага, остался!»
Четырнадцатому действительно было жаль ни в чем не повинного крестьянина, единственной ошибкой которого было предоставление своего экипажа неизвестному господину, по всей видимости, иностранного происхождения. Стремление заработать было понятно, но как это часто бывает, оно несло за собой и неминуемые издержки. Как, например, возможность получения по голове с последующим медленным замерзанием в скрюченном положении в дорожном ящике кареты. Четырнадцатый даже всерьез задумался, не накинуть ли на несчастного тулуп, и уже было расстегнул верхнюю пуговицу воротника, засунув руку под накладную бороду, но после некоторых раздумий решил эту мысль оставить. Вечерело. Снег идти перестал. Температура к ночи, по-видимому, падала. Сделалось совсем зябко.
Объехав краем Адмиралтейский луг и не выезжая на Морскую, Четырнадцатый вновь поворотил лошадь на набережную реки Мойки. Она была менее загруженной, чем Вознесенский проспект и уж тем более Невский. Он решил сделать большую дугу, доехав таким образом до Фонтанки, и уже по набережной этой реки, недавно одетой в гранит, и затем по Гороховой вернуться к Адмиралтейской площади. А оттуда, проехав сколько получится по Исаакиевской улице, выехать в последний момент на Английскую набережную, ближе к месту, адрес которого был громогласно объявлен Сайрусом.
В принципе это и являлось главной причиной, по которой Четырнадцатый находился сейчас здесь. То, что с Дмитрием сегодня ничего не случится, он знал и так, а вот этот таинственный адрес на Английской набережной почему-то сильно интересовал Центр. В этом он и собирался разобраться.В тот момент, когда Четырнадцатый уже всерьез начал подумывать о том, чтобы остановить карету и «проверить» в коробе все более активно подающего признаки жизни кучера, раздался спасительный стук в стенку кареты. Требовали углей. Внутри кареты, несмотря на войлочную обивку, по-видимому, тоже стало неуютно. Четырнадцатый проворно соскочил с облучка и заглянул внутрь.
Дмитрий выглядел совсем неважно. Рот разбит, левый глаз заплыл, под носом и на губах застыла запекшаяся кровь. Он сидел насупившись, потирая затекшие руки. Четырнадцатый очень ему сочувствовал и даже поклялся, что, как только получит необходимую информацию, он уж точно не откажет себе в удовольствии заехать как следует в ухмыляющуюся физиономию Сайруса.
Подсыпав горячих углей в горшок, Четырнадцатый поспешил убраться, чтобы ни взглядом, ни намеком не выдать себя. Затем, открыв седельный ящик, он осторожно выволок скрученного и скрюченного, но все еще находящегося без сознания крестьянина и, прислонив его к двери первого попавшегося дома, осторожно в нее постучал. Затем вскочил обратно на облучок и пустил карету дальше.
«Мир не без добрых людей, глядишь, и отогреют несчастного…»
Хотя будущее кучера Четырнадцатому было известно. Поэтому он и остановил свой выбор именно на нем. Он знал, что мужику, в числе бесчисленного количества обывателей, суждено было завтра, 14 декабря 1825 года, погибнуть. И это небольшое «отклонение» в размеренном ходе его короткого и бестолкового жизненного пути ровным счетом ничего не меняло.
Завтра мужик, будучи не в силах вспомнить, где был, что делал и почему, собственно говоря, оказался раздетым и в чужом доме, будет отправлен «с Богом» – по совету сердобольной кухарки, приютившей его в эту ночь, – в приют Исаакиевской церкви. До приюта, однако, он не дойдет, будучи, как и многие в тот день, втянут в круговорот столичных волнений. По какому поводу они случились, с какой стати с утра понесся над столицей колокольный перезвон, почему бегали «туды-сюды охвицеры, да солдаты, да ешо цельными ротами», крича – кто Констанция, кто – Константин, а кто – Конституция, а также – кто такие «энти Кон-стин-тунции», мужик так и не успеет понять. Как и то, почему так громко ржали лошади, барабанили барабанщики и толкался все прибывающий с окраин города хмурый народ.
Когда же к четырем часам пополудни начнет смеркаться и станут палить из пушек, и одуревшая толпа ничего толком не понявших людей наконец перестанет напирать, а наоборот, отпрянет и, смешав свои собственные ряды, хлынет в обратном направлении, мужик, который к тому времени все еще не вспомнит ни то, что он «кучерил в столицах», ни даже своего имени, увлеченный обезумевшим потоком испуганных людей, будет затянут на невский лед, который под грохотом канонады и свистом картечи разверзнется под ним, и он, как и тысячи других несчастных, ухнет в студеную невскую воду. Именно так суждено ему было закончить свое бренное земное существование. И именно так, несмотря на «отклонение», он его и закончит.
Четырнадцатому было жаль мужика, но в данном случае он ничего поделать не мог. Заниматься спасением всех и вся он просто не имел права.
«Достаточно того, что приходится это делать по причине крайней необходимости, в результате чего континуум и так трещит по швам», – оправдывал себя Четырнадцатый, подгоняя лошадей.
Голоса в карете, звучавшие все громче, отвлекли внимание Четырнадцатого от философских размышлений «о превратностях судьбы». Ему даже показалось, что он услышал звук удара… Предположить, кто оказался жертвой, Четырнадцатый не успел, так как дверца кареты с треском распахнулась и Дмитрий вылетел на дорогу. Четырнадцатый еле успел затормозить. Всего секунду спустя к горлу пленника уже был приставлен клинок. Дело принимало, прямо скажем, незапланированный оборот.
И действительно, если бы не чрезмерная любовь Сайруса к патетике, все могло бы закончиться для Дмитрия печально и гораздо раньше отведенного ему срока. А так, пока Сайрус, приставив шпагу к горлу поверженного врага, произносил свою «обвинительную» речь, Четырнадцатый бесшумно спрыгнул на землю.
Если бы Дмитрия спросили, что происходило дальше, он бы затруднился с ответом. Вроде он видел, как кучер, соскочив с облучка, двинулся к Сайрусу, но уже в следующее мгновение Сайрус сидел связанный по рукам и ногам в кабине кареты, а «мужик» превратился в молодого человека с вполне современной короткой стрижкой.
Дмитрий в изумлении хлопал глазами.
– Вы в порядке, Дмитрий Сергеевич? – участливо спросил склонившийся над ним парень. – Вы сможете сами подняться?
Дмитрий не стал ничего отвечать, лишь, перевалившись на другой бок, попытался встать. Получалось это неуклюже, и ему пришлось прибегнуть к помощи своего странного спасителя. Молодой человек, убедившись, что Дмитрий, хоть и покачиваясь, все же стоит на своих двоих, отряхнул с его залитого кровью мундира снег и дружелюбно улыбнулся. Дмитрий продолжал молчать. Заплывший глаз не позволял ему смотреть прямо, поэтому он, слегка запрокинув голову назад и в сторону, в упор разглядывал молодого человека.
Тот наконец спохватился и достал из кармана своего бесформенного зипуна накладную бороду и шапку. Нахлобучив все это на себя и хлопнув в ладоши, он, как клоун в цирке, развел в сторону руки и наигранно воскликнул:
– Та-да-а-а!
Дмитрий, покачиваясь, продолжал мрачно смотреть на стриженого, как удав на кролика. Точнее, как удав, которого только что переехал грузовик.
Молодой человек, поняв, что Дмитрий пока еще не в том состоянии, чтобы с ним можно было шутить, тихо сказал:
– Давайте сядем в карету, Дмитрий Сергеевич, а то нас могут увидеть…
Его слова заставили Дмитрия оглянуться. Несмотря на то что улица была достаточно узка, с обеих ее сторон высились фасады респектабельных домов, с колоннадами и ажурными подъездами парадных. Значит, они были все еще в центре. «Не далеко уехали», – заключил про себя Дмитрий.
Улица тем не менее была совершенно безжизненна. Газовые фонари одиноко и призрачно мерцали по обеим ее сторонам, отбрасывая пляшущие световые круги на кое-где припорошенную снегом брусчатку. Улица была вся какая-то новенькая, не обшарпанная, настолько неестественно-аккуратная, да к тому же еще совершенно пустынная, что Дмитрий вдруг на миг потерял ощущение реальности. Ему показалось, что это какие-то декорации, которые приготовили для съемок фильма, да так и забыли потом разобрать. Он задрал голову. Небо расчистилось, и наконец появились звезды. Ничего необычного. Все тот же ковш Большой Медведицы. Все так же равнодушно и холодно мерцала Полярная звезда.
Дмитрий пошатнулся. У него вдруг закружилось голова и замутило… Молодой человек, почувствовав, что Дмитрию опять стало нехорошо, подхватил его под руку.
«Еще не хватало начать блевать!» – отрешенно подумал про себя Дмитрий. Ему вдруг стало бесконечно жалко эту такую чистенькую улицу. Ни слова не говоря, оперевшись на руку участливого молодого человека, Дмитрий двинулся к карете. Его странный проводник услужливо откинул ступеньку, и Дмитрий грузно, раскачивая из стороны в сторону весь экипаж, ввалился в кабину и плюхнулся на сиденье рядом с находившимся без сознания Сайрусом. При этом он не смог отказать себе в удовольствии и что было силы пихнул его локтем под ребра. Это не возымело никакого действия. Сайрус, как тюфяк, набитый соломой, лишь перевалился в другой угол, голова его безжизненно стукнулась о стенку кареты.
Дмитрий вопросительно посмотрел на молодого человека, который запрыгнул внутрь и прикрыл за собою дверцу экипажа. Взгляд Дмитрия был, по всей видимости, достаточно красноречив, потому что молодой человек, опять отцепив бороду, тихо сказал:
– С ним все в порядке. Он придет в себя минут через двадцать. Нам этого времени будет достаточно и для того, чтобы доехать… и для того, чтобы поговорить.
Молодой человек на мгновение замолчал, ожидая, что Дмитрий наконец заговорит. Но Дмитрий не произнес ни слова. Говорить ему не хотелось. Задавать один и тот же вопрос «Кто вы?» бесконечно меняющимся персонажам этой мистерии ему надоело. Более того, он понял, что ему вообще все надоело! Больше всего на свете ему сейчас хотелось домой. Причем не в ту квартиру, которую они снимали с Марго на Гороховой теперь, а в его нью-йоркскую квартиру, в которой он мог вновь стать, хотя бы на миг, прежним Дмитрием Климовым, а никаким не Дмитрием Сергеевичем. Туда, где он смог бы побыть один. Туда, где можно было бы поспать…
– Выпейте это, – молодой человек протянул Дмитрию плоский стеклянный флакон.
Дмитрий безучастно взял склянку и отхлебнул темной, почти черной жидкости.
«Сейчас, наверное, как Сайрус…» – пронеслась шальная мысль. Он даже почти захотел вот так же привалиться в углу кареты и отрешиться от всего…
Этого не произошло. Жидкость приятной теплой волной разлилась по телу, напомнив Дмитрию, что существуют и другие напитки.
– А виски у вас есть? – Дмитрий и сам удивился звуку своего голоса. Жидкость оказалась действенной. Язык ворочался, как ему и положено, челюсть тоже вроде, наконец, отошла…
– Нет, Дмитрий Сергеевич, чего нет, того нет… – Молодой человек счастливо заулыбался и с готовностью вновь протянул волшебный флакон.
«Надо кончать с этим “Дмитрием Сергеевичем”…»
– Ну, раз нет, то… – Дмитрий взял флакон и сделал на этот раз глоток побольше. Жидкость обжигающего эффекта не имела. «Значит, не на спирту», – сделал он заключение. Но через секунду теплая волна опять разлилась по телу.
– А вас как… по батюшке? – Дмитрий уставился на молодого человека. Ему стало значительно лучше.
– Дмитрий Сергеевич, у нас мало времени, а сказать мне вам надо…
– А можно просто по имени, а то по отчеству еще… Вот вас как зовут?
– Ну, хорошо, Дмитрий Сергеевич, э-э-э… Дмитрий… – поправился молодой человек. – Давайте с этого и начнем… По крайней мере вам, наверное, тогда многое станет ясно… Дело в том, что у меня нет имени…
Молодой человек выжидающе смотрел на Дмитрия.
«Ну вот, опять загадки. Блин! Как вы мне все надоели, загадочные вы мои!» – Дмитрий осторожно потрогал рукой затекший глаз.
– Это как – нет имени… – начал он было, но молодой человек перебил его:
– Вы можете называть меня просто Четырнадцатый…
Глава тринадцатая ЧП
Поделиться книгой: