Помоги проекту - поделись книгой:
Евгений Морозов
Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети
Посвящается Арно ван Линдену
Evgeny Morozov
The Net Delusion: The Dark Side of Internet Freedom
Перевод с английского Ильи Кригера
Художественное оформление и макет Андрея Бондаренко
© 2011 by Evgeny Morozov
© И. Кригер, перевод на русский язык, 2014
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2014
© ООО “Издательство АСТ”, 2014 Издательство CORPUS ®
Охраняется законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
Предисловие к русскому изданию
Я закончил черновик книги “Интернет как иллюзия” в мае 2010 года, ровно четыре года назад, – еще до скандала с утечкой американской дипломатической переписки, до “арабской весны” и Сноудена. Большинство читателей (по крайней мере, из США и большинства стран Западной Европы) нашли, что я настроен чересчур пессимистично и склонен переоценивать изобретательность правительств и недооценивать политических активистов. Я не согласился: по-моему, всегда полезно готовить себя к худшему.
Теперь, когда “Интернет как иллюзия” выходит на русском языке, я не могу сказать, что мой пессимизм не оправдался (и это отнюдь меня не радует). Перечитав книгу сегодня, я увидел, что мои прогнозы четырехлетней давности (во всяком случае, касающиеся России) оказались отчасти верны, отчасти ошибочны. Одной из причин, по которым я взялся за сочинение этой книги, было желание разобраться в изменчивой и многомерной природе контроля над интернетом. Когда многие западные исследователи увлеченно подсчитывали, сколько веб-сайтов заблокировано в той или иной стране, я подозревал, что эти цифры мало о чем говорят. Ведь прямая и жесткая цензура – это крайняя мера, а дальновидные правительства, желающие сохранить контроль, должны прибегать к более изощренным и менее очевидным мерам.
Поэтому я обратился к явлениям наподобие онлайновой пропаганды, сетевой слежки и
Такой подход очень многих убедил в том, что киберпространство бесконтрольно и что там граждане одержали победу над государством. Этот взгляд всегда казался мне наивным, поскольку он не учитывает иные доступные правительству способы давления. В самом деле, что же хорошего в возможности открыть сайт, если за это вас уволят с работы? Традиционные методы контроля, которые государство совершенствовало столетиями, успешно применяются и сейчас, что бы там ни говорили о цифровой эпохе пророки новых медиа.
Не был ли я в 2010 году слишком оптимистичен в прогнозах относительно России? Не уверен, что стоит говорить здесь об “оптимизме”. Даже если власти прибегают к не столь заметным и жестким методам контроля (то есть к пропаганде или кибератакам, организаторы которых остаются неузнанными), последствия не менее губительны. События последних четырех лет в России указывают на переход правительства к грубым мерам вроде заключения неугодных в тюрьму и откровенного блокирования сайтов. Имеют место и плохо замаскированные попытки взять под опеку крупнейшие социальные сети страны. В своей книге я пишу, кроме прочего, о том, что подобные методы требуют немалого социального капитала и что политический режим, озабоченный своей репутацией за рубежом, не станет прибегать к цензуре, если у него есть другие варианты. Я полагаю, что сейчас Кремль не слишком беспокоится о своем имидже – а пока это так, не стоит удивляться участившемуся использованию мер прямого контроля.
Хотя информация о России в книге может показаться отчасти устаревшей (в конце концов, прошло уже четыре года), я думаю, что “Интернет как иллюзия” стала лишь актуальнее. Несколько лет назад российские активисты возлагали большие надежды на новую “цифровую политику”. Эти надежды, как мне кажется, испарились. Но это не значит, что цифровые технологии не могут быть помощниками: многое зависит от того, в чьих они руках, легко ли ими управлять, уязвимы ли они перед кибератаками.
Многие расценили мою книгу как признание поражения, как призыв вернуться к политическим методам “аналоговой” эпохи, однако я не считаю этот совет разумным. Я хотел распространить знания о новых методах цифрового контроля отчасти для того, чтобы сетевые сообщества, еще упивающиеся видениями цифровой утопии, взглянули наконец в лицо действительности и приступили бы к выработке средств и методов, которые устоят под давлением изощренных ответных мер государства.
Это соображение не устарело и сейчас: нет смысла конструировать противоцензурные инструменты, пока заинтересованные лица могут, избив где-нибудь в подворотне администраторов таких сайтов, получить доступ к личной информации пользователей. Мы мало чего добьемся, пока не признаем, что контроль над цифровыми сетями многогранен (и что нашего внимания заслуживает не только техническая сторона вопроса, но и человеческий, юридический и финансовый факторы). Если бы я писал книгу сейчас, то многие ее главы, конечно, сильно отличались бы от нижеследующих, – например, потому, что комплекс мер по пресечению антиправительственной деятельности в Сети не статичен, он меняется в ответ на новые угрозы. Поэтому меры по контролю над интернетом в 2010 году соответствовали обстановке 2010 года, а нынешние методы, следовательно, соответствуют политическим и социальным угрозам сегодняшнего дня. Только рассматривая государственный контроль над сетью в динамике, в контексте новых обстоятельств, можно бороться с ним – и победить.
Введение
Всем, кто желал победы демократии в самых неблагоприятных и непривычных для нее условиях, первое десятилетие XXI века принесло разочарование, если не крушение иллюзий. Казавшаяся неудержимой освободительная волна, поднявшаяся в конце 80-х годов, не только остановилась, но и, похоже, хлынула вспять.
Выражения вроде “рецессия свободы”, прежде циркулировавшие в аналитических центрах, стали входить в общественный оборот. Все больше западных политиков начали признавать, что место “Вашингтонского консенсуса” (набора сомнительных мер, обещавших с большой скидкой рай неолиберального образца) занял “Пекинский консенсус”, который обещает народам скорейшее процветание без малоприятной возни с демократическими институтами.
Запад не сразу понял, что сражение за демократию не окончилось в 1989 году. Два десятилетия он почивал на лаврах, предоставив кофейням “Старбакс”, телеканалу
Многие признаки распространения демократии, которые мы наблюдали всего несколько лет назад, так и не стали реальностью. Волна так называемых цветных революций, прокатившаяся в последние десять лет по странам бывшего СССР, принесла неоднозначные плоды. По иронии, от цветных революций более всего выиграли наиболее склонные к авторитаризму бывшие советские республики – Россия, Азербайджан, Казахстан, – режимы которых смогли оценить свои слабые стороны и прикрыть уязвимые места. Правительство Беларуси (страны, в которой я родился и которую Кондолиза Райз однажды назвала “последним форпостом тирании в Европе”) оказалось, вероятно, наиболее ловким из всех. Здесь режим эволюционировал в странную форму авторитаризма, при котором прославление советского прошлого отлично сочетается с растущими аппетитами по большей части беспечного населения, жаждущего быстрых автомобилей, дорогих турпутевок и экзотических коктейлей.
Военные операции в Ираке и Афганистане, которые, как и многое другое, были затеяны, чтобы принести народам мира благую весть о свободе и демократии, также потеряли свой освободительный потенциал и стерли различие между “сменой политического режима” и “содействием распространению демократии”. Указанные военные кампании, вкупе с совершенно необязательными нарушениями Вашингтоном прав человека и чересчур вольной трактовкой им норм международного права, создали демократии настолько дурную репутацию, что человека, желающего ее сейчас защищать, считают фанатом Дика Чейни либо сумасшедшим идеалистом (или же тем и другим одновременно).
Поэтому очень легко забыть, что Запад вовсе не отказывался от своих обязательств защищать демократические ценности, бороться с нарушениями прав человека и одергивать тех, кто употребляет свою власть во вред собственным согражданам. К счастью, в начале XXI века больше нет нужды обосновывать пользу содействия распространению демократии: даже скептики согласны с тем, что мир, в котором Россия, Китай и Иран придерживаются демократических стандартов, будет гораздо безопаснее.
В то же время пока нет согласия в том, к каким средствам Западу следует прибегать, чтобы преуспеть в распространении демократии. События последних десятилетий ясно показали, что благих намерений для этого едва ли достаточно. Они могут легко привести к негативному результату и в итоге укрепить авторитаризм. Картины издевательств над заключенными в иракской тюрьме “Абу-Грейб” стали результатом, пусть не прямым, определенного западного подхода к распространению демократии. Он сработал не так, как планировалось.
К сожалению, с тех пор как неоконсервативный подход к демократизации дискредитировал себя, не возникло ничего, что могло бы заполнить образовавшийся вакуум. Джордж У. Буш определенно перестарался со свободолюбивыми речами. Его преемник на посту президента, похоже, отказался и от риторики, и от духа предшественника и не выказывает никакого желания объяснять, какой сейчас, после Буша, должна быть “повестка укрепления демократии”.
За молчанием Обамы кроется нечто большее, чем разумное стремление казаться противоположностью Буша. Скорее всего, его молчание свидетельствует о дискомфорте, который испытывают обе ведущие американские партии, – а также о растущей усталости Запада от проекта содействия распространению демократии. Этому проекту навредила не только его дурная подача, но и глубокий интеллектуальный кризис. Изворотливость авторитарных правителей Беларуси, Китая или, например, Ирана коренится не в недостаточности попыток их западных “партнеров” поторопить приход демократической революции. Увы, подобные шаги Запада в большинстве своем оказались неудачными, они лишь укрепили положение диктаторов, преуспевающих в эксплуатации страха своих сограждан перед угрозой иностранного вмешательства. Я думаю, не будет преувеличением сказать: сейчас не существует приемлемого плана, что делать с авторитаризмом.
Запутавшиеся западные лидеры тоскуют по средству, которое обеспечило бы им успех. Многие из них оглядываются на самую впечатляющую, несомненную победу демократии последних десятилетий – мирный распад Советского Союза. Неудивительно (кто же может винить их за стремление укрепить уверенность в себе?), что они преувеличивают собственную роль в приближении конца СССР. В итоге многие меры, к которым прежде прибегал Запад (контрабанда ксероксов и факсимильных аппаратов, распространение самиздата, спонсирование радиостанций наподобие “Свободы” и “Голоса Америки”), пользуются большим доверием, чем они заслуживают.
Гордость Запада итогами холодной войны вызвана грубой логической ошибкой. Поскольку СССР распался, вышеперечисленные приемы считаются необычайно эффективными – как будто они и решили все дело. Значение этого взгляда для распространения демократии огромно: он подразумевает, что большие дозы информации и “инъекции” информационных технологий оказываются губительными даже для самых жестоких политических режимов.
Нынешний энтузиазм по поводу интернета, который, в частности, якобы поможет нам “открыть” авторитарные “закрытые” общества, объясняется пристрастным, иногда неверным взглядом на историю. Ее переписали так, чтобы воздать почести Рональду Рейгану, при этом игнорируя структурное состояние и внутренние противоречия советской системы.
По этим причинам интернет будоражит сердца стольких искушенных политиков, которым следует быть осмотрительнее. Продолжая смотреть на мир сквозь призму холодной войны, они наделяют Всемирную паутину почти магическими свойствами. Они видят в интернете абсолютное оружие, которое может помочь Западу одолеть, наконец, авторитарных противников. Учитывая, что интернет – единственный луч света в темном интеллектуальном тоннеле проекта распространения демократии, интернету гарантировано почетное место в будущем политическом планировании.
На первый взгляд прекрасная идея: очень похоже на “Радио Свобода” на стероидах. Кроме того, интернет – это дешево: нет нужды оплачивать программирование, трансляции и, если остальное ни к чему не привело, пропаганду. Ведь пользователи самостоятельно могут узнать страшную правду о государствах, в которых живут, о тайной прелести демократии и о неотразимой привлекательности, которой обладают права человека. Для этого следует просто прибегнуть к помощи поисковиков, например “Гугла”, и последовать за политически подкованными приятелями из социальных сетей вроде “Фейсбука”. Иными словами, пусть “чирикают” – и “дочирикаются” до свободы. Согласно этой логике, авторитарный режим зашатается тогда, когда будут устранены преграды на пути свободного распространения информации. Действительно: если Советы проиграли горстке памфлетистов, как сможет Китай выстоять против орды блогеров?
Едва ли удивительно, что единственное место, где страны Запада (в первую очередь США) упорно стремятся оказать содействие укреплению демократии – это киберпространство. Программа освобождения стала программой освобождения “Твиттера”. Глубоко символично, что единственной большой речью о свободе, произнесенной высокопоставленным чиновником из администрации Барака Обамы, стала речь госсекретаря Хиллари Клинтон о свободе интернета, произнесенная в январе 2010 года. На первый взгляд, это беспроигрышный вариант: даже если интернет не принесет народам Китая и Ирана демократию, администрация Обамы все равно окажется самой технически грамотной внешнеполитической командой в истории. Сегодня лучшие и талантливейшие – обязательно компьютерные гики. “Доктрина ‘Гугла’” (фанатическая вера в освобождающую силу технологий вкупе с призывами поставить под ружье стартапы из Кремниевой долины и отправить их на войну за свободу во всем мире) привлекает все больше политиков. На самом деле многие из них смотрят на революционный потенциал интернета с тем же оптимизмом, что и их коллеги в корпоративном секторе в конце 90-х годов. Что здесь может быть не так?
Оказывается – много что. Лопнувшие фондовые “пузыри” почти никого не убьют. А вот взрывы демократических “пузырей” могут легко привести к резне. Представление, согласно которому интернет благоволит угнетенным, а не угнетателям, отмечено тем, что я называю
У киберутопистов, стремившихся усовершенствовать ООН, получился цифровой цирк “Дю солей”. Даже если теории и верны – а это большой вопрос, – то их трудно применить к обществам незападным и недемократическим. Демократически избранные правительства Северной Америки и Западной Европы и в самом деле могут относиться как к благу к оживлению публичной сферы, которое вызывает интернет. Вполне логично, что они предпочитают держаться подальше от цифровой песочницы (по крайней мере до тех пор, пока не случилось ничего противозаконного). Но авторитарные правительства, которые прилагают так много усилий для подавления свободы выражения и свободы собраний, не станут вести себя столь же цивилизованно. В первых теоретических построениях о влиянии интернета на политику не нашлось места для государства, не говоря уже о жестокой и авторитарной его разновидности, не признающей верховенства права и не терпящей инакомыслия. Какая бы книга ни была настольной у киберутопистов 90-х годов, это точно не был “Левиафан” Томаса Гоббса.
Киберутописты не смогли предугадать, как авторитарные правительства воспримут интернет. Они даже представить не могли, насколько он окажется удобным для пропаганды, как ловко диктаторы научатся пользоваться им для слежки и какой хитроумной может быть цензура. Большинство киберутопистов продолжает разглагольствовать о том, что технология вооружит угнетаемые народы и что они, будучи вооружены эс-эм-эс, “Фейсбуком”, “Твиттером” и другими новинками, неминуемо восстанут. Народам, следует заметить, эти рассуждения очень нравятся. Парадоксально, но в своем нежелании видеть недостатки цифровой среды обитания, киберутописты приходят к умалению роли интернета, отказываясь замечать, что он проникает во все сферы политической жизни и трансформирует их – причем не только те, которые способствуют демократизации.
Я и сам до недавнего времени был киберутопистом. Эта книга – попытка разобраться с идеологией киберутопизма, а также предупредить о губительном влиянии, которое он оказывал и, похоже, продолжает оказывать на демократию. Моя история довольно обычна для юного идеалиста, который полагает, будто занимается чем-то, что может изменить мир. Наблюдения за тем, как свертываются демократические свободы в моей родной Беларуси, привели меня в филиал западной неправительственной организации, которая стремилась помочь укреплению демократии и реформе СМИ в бывших странах Восточного блока с помощью интернета. Блоги, социальные сети, “вики”… – наш арсенал казался нам гораздо внушительнее милицейских дубинок, наручников и камер слежения.
И все же после нескольких бурных лет, проведенных в поездках по бывшей советской республике и встречах с социальными активистами и блогерами, мой первоначальный энтузиазм угас. Негодной оказалась не только наша стратегия. Мы столкнулись с серьезным сопротивлением правительств. Тогда они начинали экспериментировать с цензурой и некоторые зашли настолько далеко, что сами начали активно сотрудничать с новыми медиа, оплачивая услуги блогеров-пропагандистов, выискивающих в социальных сетях неблагонадежных граждан. Между тем западная одержимость интернетом и, как следствие, финансовая поддержка блогосферы породили ряд ловушек, типичных для столь амбициозных проектов. Достаточно предсказуемо многие талантливые блогеры и владельцы новых медиа предпочитали заниматься высокооплачиваемыми, но малоэффективными проектами на деньги Запада, вместо того чтобы пытаться создавать более гибкие, жизнеспособные и эффективные собственные проекты. Все, что мы делали, опираясь на щедрую спонсорскую помощь Вашингтона и Брюсселя, казалось, приводило к результату, прямо противоположному тому, которого желало мое киберутопическое “я”.
Был велик соблазн бросить все и оставить интернет на произвол судьбы. Но это было бы неверно. Если бы западные политики просто сочли интернет вещью бесперспективной и перешли к другим, более важным делам, они сделали бы ошибку. Пораженчество сыграло бы на руку авторитарным правителям, успешно продолжающим использовать интернет в качестве кнута (наказывая тех, кто осмеливается бросить вызов официальному курсу) и пряника (позволяя всем остальным развлекаться). Вывод скорее таков: интернет останется с нами, его значение будет увеличиваться, а тем, кто озабочен содействием распространению демократии, придется не только иметь с ним дело, но и выработать механизмы и процедуры, которые позволили бы избежать в киберпространстве трагической ошибки такого же масштаба, как скандал в Абу-Грейбе. Это не такой уж странный сценарий. Разве трудно представить, что сайт наподобие “Фейсбука” непреднамеренно раскрыл личные данные иранских или китайских оппозиционеров и сделал их тайные связи с западными спонсорами очевидными для властей?
Чтобы достичь подлинного успеха, Западу следует не только избавиться от киберутопизма и усвоить трезвый взгляд на вещи. Когда дело доходит до конкретных шагов по укреплению демократии, киберутопические убеждения уступают место столь же ошибочному подходу, который я называю
Большинство утопистов является интернетоцентристами. Однако это не значит, что все интернетоцентристы – утописты: многие из них считают себя прагматиками, которые отказались от возведения воздушных замков ради достижения реальных, ощутимых результатов. Иногда они даже готовы признать, что нужно нечто большее, чем информация, чтобы взрастить, установить и консолидировать здоровую демократию.
Но такой реалистический взгляд не предохраняет от ошибочных методов, которые отдают приоритет средству над средой и, соответственно, не учитывают социальные, культурные и политические тонкости и случайности. Интернетоцентризм сродни галлюциногенному наркотику: он заставляет игнорировать местные условия и создает у политиков ложное впечатление, будто у них есть могущественный союзник. Крайний интернетоцентризм ведет к гордыне и самонадеянности вкупе с опасной иллюзией обретения действенного контроля над Сетью. Нередко адепты интернетоцентризма воображают, что полностью овладели своим любимым инструментом. Они считают его состоявшейся, законченной технологией и забывают о многочисленных силах, которые постоянно изменяют Сеть – и далеко не всегда к лучшему. Считая интернет чем-то неизменным, они не ощущают себя ответственными за то, чтобы он оставался свободным и независимым, за то, чтобы сдерживать могущественных медиаторов – компании вроде “Гугла” и “Фейсбука”.
По мере того как будет расти влияние интернета на политику (и в авторитарных, и в демократических государствах), будет возрастать и стремление забыть о контексте и исходить из того, что предлагает интернет. Сама по себе Сеть, однако, не предлагает ничего конкретного. Обширная практика показала, что она делает сильных сильнее, а слабых – слабее. Невозможно сделать интернет плацдармом укрепления демократии, не рискуя успехом всего предприятия.
Главная мысль этой книги проста: чтобы не упустить перспективы, предоставляемые интернетом для борьбы с авторитаризмом, тем из нас на Западе, кто все еще желает распространения демократии, придется отойти от доктрины “Гугла”, оставив в стороне и киберутопизм, и интернетоцентризм. В настоящее время мы исходим из ложных предпосылок (киберутопизм) и используем непригодные методы (интернетоцентризм), имея дело не с реальным интернетом, а с собственными иллюзиями. Эта логика может привести к серьезным последствиям для всего мира и поставить под угрозу демократический проект в целом. Подобную глупость Западу совершать не стоит.
Вместо этого нам необходимо избрать политику, основанную на реалистичной оценке рисков, которые несет интернет, и скрупулезном, непредвзятом анализе его перспектив. Наши действия должны учитывать местные условия и сложные связи интернета с остальной внешней политикой: мы должны исходить не из того, что позволяют сделать современные технологии, а из того, чего требует геополитическая обстановка.
В известном смысле уступки киберутопизму и интернетоцентризму сродни боксу вслепую: время от времени мы сможем наносить сильные удары по авторитаризму, однако эта стратегия не годится, если мы хотим победить. Борьба с авторитаризмом слишком важна, чтобы предоставлять противнику интеллектуальную фору – даже если это позволяет нам забавляться с новенькими блестящими гаджетами.
Глава 1
Доктрина “Гугла”
В июне 2009 года тысячи молодых иранцев со смартфонами в руках (а самые “продвинутые” – с беспроводными гарнитурами “блютус”) вышли на улицы Тегерана, чтобы выразить свое возмущение фальсификацией результатов выборов. Напряжение росло. Некоторые протестующие – неслыханное дело! – даже призвали Хаменеи уйти в отставку. Однако многие граждане сочли выборы честными и приготовились защищать, если потребуется, президента Махмуда Ахмадинежада, сохранившего свой пост. Иранское общество, превратившееся в поле битвы популизма, консерватизма и модернизации, столкнулось с самым серьезным политическим кризисом с 1979 года, когда исламские революционеры свергли непопулярного, проамерикански настроенного шаха Мохаммеда Резу Пехлеви.
Но не это обстоятельство привлекло внимание западных массмедиа – они предпочли размышлять о том, как интернет несет Ирану демократию. “‘Твиттер’ несет весть о революции”, – гласила первая запись в блоге Эндрю Салливана из журнала “Атлантик”, сделанная несколько часов спустя после того, как стало известно об уличных протестах. Салливан сосредоточился на устойчивости “Твиттера”, популярного сервиса микроблогов: “‘Твиттер’ выстоял, когда режим перерезал остальные коммуникации. И это дало замечательные результаты”. Позднее Салливан, хотя “замечательных результатов” по-прежнему не наблюдалось, в блоге объявил “Твиттер” “критически важным средством организации сопротивления в Иране”, но не позаботился о том, чтобы привести доказательства своей мысли. Спустя несколько часов после начала протестов блог Салливана превратился в главный информационный узел, почти мгновенно распространяющий гиперссылки на новости об иранских событиях. Тысячи читателей, не обладающих выносливостью, необходимой для просмотра сотен новостных сайтов, увидели иранские события глазами Эндрю Салливана. Как выяснилось, ему был присущ весьма оптимистический взгляд на вещи.
Очень скоро версия событий, изложенная Салливаном, распространилась в блогосфере, а потом и в традиционных СМИ. Мишель Малкин, видный блогер с правыми взглядами, сочла, что “сеть микроблогов в руках свободолюбивых диссидентов – это революционный самиздат, твит за твитом прорывающий информационную блокаду, установленную муллакратией”. Марк Амбиндер, коллега Салливана из журнала “Атлантик”, согласился с этим. По мнению Амбиндера, “Твиттер” стал вещью не просто важной, а – “протагональной” (ему даже пришлось придумать слово). “Когда будет написана история иранских выборов, ‘Твиттер’, несомненно, предстанет протагональной технологией, которая позволит слабым пережить жестокие репрессии”, – написал Амбиндер в своем блоге. Йоси Дризен из газеты “Уолл-стрит джорнал” объявил, что “этого [революции] не произошло бы, если бы не ‘Твиттер’”. Дэниел Шорр с “Нэшнл паблик рэйдио” объявил, что “тирания в Иране столкнулась с технологией в виде интернета, который превратил протест в движение”. Когда Николас Кристоф из “Нью-Йорк таймс” заявил, что в “типичном конфликте XXI века… столкнулись правительственные головорезы, стреляющие пулями… [и] протестующая молодежь, которая сыплет твитами”, он просто уловил дух времени.
Скоро ученые мужи, обрадованные тем, что их любимая игрушка на слуху у всего мира, сами возвысили голос. “Это случилось – важнейшее событие. Первая революция, достигшая глобального масштаба и преображенная социальными медиа”, – провозгласил на форуме
Теперь “Твиттер” казался всемогущим: он был сильнее иранской полиции, ООН, правительства США, Европейского Союза. Он должен был не только помочь Ирану избавиться от отвратительного вождя, но и убедить простых иранцев (большинство которых страстно поддерживает ядерную программу) перестать бояться Израиля и снова стать миролюбивыми людьми. Колумнист правого журнала “Хьюман ивентс” объявил, что “Твиттер” сделал то, на что “ни ООН, ни ЕС не были способны”: поспособствовал возникновению “колоссальной угрозы иранскому режиму – движения за свободу, вспыхнувшего и организованного при помощи коротких фраз”. Автор передовицы в “Уолл-стрит джорнал” счел, что “движимая ‘Твиттером’ ‘Зеленая революция’ в Иране… прибегнув к технологии социальных сетей, сделала для смены режима в исламской республике больше, чем все многолетние санкции, угрозы и пререкания в Женеве”. (То есть “Твиттер” усовершенствовал не только демократию, но и дипломатию.)
Очень скоро обилие иранских твитов подвигло высоколобых теоретиков на то, чтобы сделать далеко идущие выводы о судьбах мира. Многие восприняли вдохновленные “Твиттером” протесты в Иране как знак близкого конца авторитаризма. Тим Раттен в своей колонке в “Лос-Анджелес таймс”, скромно озаглавленной “‘Твиттер’: новый кошмар тирании”, объявил, что “новые медиа раскидывают свою сеть по миру, и для авторитарных правительств вроде иранского, стремящихся установить абсолютный контроль в условиях беспорядочной технодемократии, наступают трудные времена”. То, что “Зеленое движение” быстро распалось и оказалось неспособным всерьез бросить вызов Ахмадинежаду, не удержало автора передовицы в “Балтимор сан” от заявления, будто интернет делает мир свободнее и безопаснее: “Мнение, что активисты тратят жизнь, строча в блогах, в то время как правительства и корпорации прибирают к рукам мир, опровергается каждым твитом, комментарием в блоге, акцией протеста, спланированной в ‘Фейсбуке’”.
Следуя той же логике, Марк Пфайфл, бывший заместитель советника Джорджа У. Буша по вопросам национальной безопасности, инициировал кампанию по выдвижению “Твиттера” на соискание Нобелевской премии мира. Он заявил, что “без ‘Твиттера’ иранский народ не чувствовал в себе силы и уверенности для защиты свободы и демократии”. Оргкомитет премии “Вебби” (
Но самый неожиданный вывод сделал премьер-министр Великобритании Гордон Браун: “Такого, как в Руанде, больше не случится, потому что информация о том, что происходит на самом деле, выйдет наружу гораздо быстрее и общественная реакция вынудит людей действовать. Иранские события этой недели напоминают нам о том, как новые технологии помогают по-новому объединяться и заявлять о своих взглядах”. По логике Брауна, миллионы людей, вышедших 15 февраля 2003 года на улицы Лондона, Нью-Йорка, Рима и других городов в знак протеста против начала войны в Ираке, совершили одну досадную ошибку: недостаточно написали об этом в блогах. Уж это точно предотвратило бы бойню.
Да здравствует “Гугл”!
На предполагаемую иранскую революцию мир не только смотрел: он ее “гуглил”, писал о ней в блогах и “Твиттере”, вывешивал ролики в “Ю-Тьюбе”. Нужно было всего пару раз “кликнуть”, чтобы вызвать вал гиперссылок, которые, казалось, проливали больше света на события в Иране (пусть в количественном, а не в качественном отношении), чем традиционные медиа, снисходительно именуемые экспертами по информационным технологиям “устаревшими”. Хотя последние (по крайней мере, в редкие моменты душевного равновесия) старались хотя бы отчасти показать фон иранских манифестаций, многие пользователи интернета предпочли сырой продукт “Твиттера” и получили столько видеороликов, фотографий и твитов, сколько смогли переварить. Виртуальная близость к тегеранским событиям, которой способствовал доступ к берущим за душу фотографиям и видеозаписям, сделанным манифестантами, вызвала в мире небывалое сочувствие делу “Зеленого движения”. Однако эта сетевая близость стала причиной завышенных ожиданий.
Спустя несколько месяцев после выборов “Зеленое движение” почти сошло на нет, и стало ясно, что твиттер-революция, которую многие на Западе поспешили восславить, – не что иное, как плод неуемной фантазии. И все-таки следует признать за ней по крайней мере одно несомненное достижение. Как бы то ни было, иранская твиттер-революция выдала глубинную тоску Запада по такому миру, в котором информационные технологии являются скорее освободителем, чем угнетателем, и где с их помощью можно сеять семена демократии, а не удобрять автократии. Эйфория, которой отличается западная интерпретация иранских событий, наводит на мысль: молодежь в зеленом, строчащая во имя свободы в “Твиттере”, прекрасно укладывается в некую готовую схему, почти не оставляющую места для вдумчивого анализа, не говоря уже о скепсисе по отношению к роли, которую на самом деле сыграл интернет в тех событиях.
Яростная убежденность, что диктатуры, столкнувшиеся с достаточным количеством гаджетов, коммуникаций и иностранных грантов, обречены, демонстрирует всепроникающее влияние “доктрины ‘Гугла’”. Однако, хотя шум по поводу твиттер-революции помог сформулировать основные положения этой доктрины, вовсе не она сформировала ее принципы. Происхождение “доктрины ‘Гугла’” сложнее, чем считают многие ее молодые сторонники: она уходит корнями в историю холодной войны. Еще в 1999 году нобелевский лауреат по экономике Пол Кругман в одной из своих книжных рецензий рекомендовал не торжествовать раньше времени. По иронии судьбы, автором книги, о которой шла речь, был Том Фридман, его будущий коллега по газете “Нью-Йорк таймс”. По мнению Кругмана, слишком много западных наблюдателей во главе с Фридманом стали жертвами иллюзии, будто благодаря развитию информационных технологий “старомодная политика силы постепенно выходит из употребления, так как противоречит императивам глобального капитализма”. Это неминуемо приводило их к в высшей степени оптимистическому выводу о том, что “мы движемся к миру в основном демократическому (людей нельзя одурачить, коль скоро у них есть доступ в интернет) и в основном бесконфликтному (если вы станете размахивать саблей, Джордж Сорос заберет свои деньги)”. Ну и что, кроме триумфа демократии, ждет такой мир?
Следовательно, “доктрина ‘Гугла’” меньше обязана успеху микроблогов и социальных сетей, чем головокружению от успехов, которое многие на Западе испытали в 1989 году, когда в одночасье рухнула советская система. Предполагалось, что история подошла к концу, и демократию провозгласили единственно возможным ее исходом. Абсолютным победителем сочли современные технологии, обладающие уникальной способностью разжигать потребительский пыл (в нем самом виделась угроза любому авторитарному режиму) и поднимать массы против правителей. Вот почему одна из глав книги Фрэнсиса Фукуямы “Конец истории и последний человек” (этого канонического текста первой половины 90-х годов, успешно связавшего позитивную психологию с международными отношениями) называется “Победа видеомагнитофона”.
Неоднозначность итогов холодной войны сделала их гораздо убедительнее, чем они есть. В то время как многие ученые считают, что суровая логика советского социализма с его пятилетними планами и дефицитом попросту изжила себя, популярная трактовка преуменьшает значение структурных недостатков советской системы (кому же хочется, чтобы “империя зла” вдруг оказалась дурной шуткой!). Ее сторонники делают акцент на победе вскормленного Западом диссидентского движения в борьбе против безжалостного тоталитарного врага. В общем, если бы не самиздат, а также фотокопировальные и факсимильные аппараты, контрабандой ввезенные в страны Восточного блока, Берлинская стена стояла бы и поныне. Перед “видеодвижением” в СССР коммунизм оказался беззащитен.
Следующие два десятилетия не складываются в единую картину. На смену пленочным видеомагнитофонам пришли проигрыватели дисков, однако столь впечатляющие технические прорывы не принесли столь же впечатляющих побед демократии. Несколько авторитарных режимов (например, в Словакии и Сербии) пали. Остальные – например, в Беларуси и Казахстане – усилились. Кроме того, трагедия 11 сентября наводит на мысль, что история возвращается с затянувшихся каникул и что идея столкновения цивилизаций (еще один широко известный редукционистский тезис начала 90-х годов) начинает доминировать в интеллектуальной повестке XXI века. В итоге многие популярные прежде аргументы об освободительной силе консюмеризма и новых технологий ушли из общественной дискуссии. То, что члены “Аль-Каиды” оказались не менее уверенными пользователями интернета, чем их западные противники, мало соответствовало видению технологии как верного союзника демократии. Крах “доткомов” в 2000 году также несколько рассеял эйфорию по поводу революционной природы новых технологий: под напором интернета пали фондовые рынки, а не авторитарные режимы.
Однако иранские события 2009 года показали, что Запад не отказался от “доктрины ‘Гугла’”. Одного только вида продемократически настроенных иранцев вкупе с “Твиттером” (который до тех пор многие на Западе считали всего лишь экстравагантным способом делиться соображениями о том, где и с кем позавтракать) оказалось достаточно для реабилитации принципов “доктрины ‘Гугла’” и даже их обновления с помощью более модного словаря “веб два-ноль”. Вновь обрела популярность полузабытая теория, согласно которой люди, вооруженные мощной технологией, одолеют самого грозного врага, какими бы ни были цены на нефть и газ.
Если бы иранские протесты увенчались успехом, эту главу вряд ли назвали бы иначе, чем “Победа ‘Твиттера’!”. И в самом деле: в июне 2009 года, пусть ненадолго, показалось, что история повторяется, избавляя Запад от очередного архиврага, причем с опасными ядерными амбициями. Улицы Тегерана летом 2009 года выглядели очень похожими на улицы Лейпцига, Варшавы и Праги осенью 1989 года. Тогда, в 1989 году, мало кто на Западе мог представить, что бесчеловечная советская система, казавшаяся неуязвимой, может так просто отойти в мир иной. Иран вроде бы давал западным аналитикам долгожданный шанс отыграться за свою недальновидность в 1989 году и приветствовать гегелевский абсолютный дух еще до того, как он вполне проявит себя.
Какими бы значительными ни были политические и культурные различия между толпами на улицах Тегерана в 2009 году и восточноевропейских столиц – в 1989 году, эти события имеют по меньшей мере одну общую черту. Черта эта – опора на технологию. У жителей Восточной Европы в 1989 году не было ни “блэкберри”, ни айфонов, зато им помогали в борьбе другие, в основном аналоговые, технологии: ксероксы и факсимильные аппараты; радиоприемники, настроенные на “Свободную Европу” и “Голос Америки”; видеокамеры западных съемочных групп. И если в 1989 году не многие сторонние наблюдатели могли быстро получить доступ к популярным антиправительственным листовкам или просмотреть тайно сделанные снимки полицейских бесчинств, в 2009 году за манифестациями в Иране можно было наблюдать почти так же, как за матчами Суперкубка или церемонией “Грэмми”, – просто обновляя страницу “Твиттера”. Таким образом, искушенные зрители и в особенности те из них, кто мог сравнить увиденное в 1989-м и в 2009-м, понимали, пусть даже интуитивно, что первые вести с улиц Тегерана подтверждают правильность “доктрины ‘Гугл’”. А это означало, что иранский режим вот-вот падет. Только ленивый не пророчил успех иранской твиттер-революции тогда, когда буквально все кричало о неминуемом крахе режима Ахмадинежада.
Невообразимые последствия воображаемой революции
Должно быть, тот же ход мыслей, временами заставляющий вспомнить о высокомерии, привел к грубейшей политической ошибке американских дипломатов в разгар иранских акций протеста. Под влиянием комментариев в СМИ и потока твитов о происходящем в Иране или же по собственным профессиональным соображениям высокопоставленный сотрудник Госдепа США отправил руководителям “Твиттера” электронное письмо, в котором поинтересовался, не смогут ли они перенести на другой день запланированные (и оказавшиеся предельно несвоевременными) работы по техобслуживанию сайта, чтобы не повредить иранским манифестантам. Сотрудники “Твиттера” выполнили просьбу, причем во всеуслышание объявили, что пришли к этому решению самостоятельно.
Историческое значение этого не самого заметного события не ускользнуло от газеты “Нью-Йорк таймс”, которая сочла его “очередной вехой” в отношениях администрации Обамы с новыми медиа и засвидетельствовала “признание правительством Соединенных Штатов того, что блог-платформа, появившаяся всего четыре года назад, способна изменить ход истории в древней исламской стране”. “Нью-Йорк таймс”, возможно, преувеличила осмотрительность правительства Обамы (представитель Белого дома немедленно попытался преуменьшить значение “вехи”, заявив, что это была “не директива госсекретаря, а скорее контакт на низовом уровне того, кто часто общается с персоналом ‘Твиттера’”), но Седая леди[2] точно указала на важность момента.
Вопреки пророчеству Марка Амбиндера, когда будущие историки станут оценивать горячие июньские дни 2009 года, они сочтут эту электронную переписку (Госдеп решил предать ее огласке, чтобы улучшить свою репутацию у новых медиа) вещью гораздо более важной, чем все, что сделало в интернете “Зеленое движение”. Вопреки не слишком радужным ближайшим перспективам иранской демократии, мир еще долго будет ощущать влияние этого символического случая.
Связи заклятых врагов из правительства США с компанией из Кремниевой долины (услуги которой, согласно западным СМИ, пользовались большим успехом у иранцев) быстро вызвали у Тегерана подозрения, что интернет – это инструмент западного влияния, а его цель – свержение иранского режима. Иранские власти вдруг перестали видеть в интернете локомотив экономического прогресса или способ донести миру слова Пророка. Всемирная паутина предстала орудием, которым, конечно же, воспользуются враги Ирана. Неудивительно, что, как только уличные протесты прекратились, иранские власти взялись “зачищать” киберпространство.
В течение всего нескольких месяцев правительство сформировало руководящее подразделение по борьбе с киберпреступностью, состоящее из двенадцати человек, и поручило ему проверить иранские сайты на предмет “оскорблений и лжи”. “Клеветников” арестовывали. Полиция стала прочесывать интернет в поисках фотографий и видеозаписей (их благодаря вездесущим социальным медиа оказалось очень много), на которых можно было разглядеть лица манифестантов, чтобы опубликовать их на иранских сайтах и обратиться к общественности с просьбой помочь в установлении личности этих людей. В декабре 2009 года официозный сайт “Раджа ньюс” (
Полицейские и люди, действующие по их поручению, начали искать личную информацию (в основном в профилях “Фейсбука”) и адреса электронной почты иранцев, живущих за границей, и отправлять им письма с угрозами и требованиями воздержаться от поддержки “Зеленого движения”, если они не хотят навредить родственникам, оставшимся в Иране. В то же время власти не давали спуску и тем, кто никуда не уезжал, рекомендуя им держаться подальше от социальных сетей, которыми пользовались оппозиционеры. Глава иранской полиции генерал Эсмаил Ахмади Могаддам объявил, что те, кто подстрекал людей к участию в акциях протеста или публиковал такие призывы, “совершили более тяжкое преступление, чем те, кто вышел на улицы”. Пограничники в тегеранском аэропорте интересовались у прилетевших из-за границы иранцев, есть ли у них аккаунт в “Фейсбуке”. Вне зависимости от ответа, их сетевую активность проверяли и брали на заметку подозрительных френдов этих людей.
Власти, однако, вовсе не избегали современных технологий, а с удовольствием ими пользовались. Например, чтобы отговорить иранцев от участия в уличных протестах, они прибегли к рассылке текстовых сообщений. Одно из таких посланий, отправленное от имени разведывательного ведомства, было совсем не дружелюбным:
Уважаемый гражданин! Мы располагаем данными, что вы подверглись воздействию дестабилизирующей пропаганды, распространяемой СМИ, связанными с иностранными правительствами. В случае совершения вами противоправных действий и обращения к иностранным СМИ вы будете нести ответственность в соответствии с Законом об исламских уголовных наказаниях[3] и предстанете перед судом.
С точки зрения иранского правительства, западные медиа были ответственны не только за пропаганду. Власти Ирана обвинили журналистов Си-эн-эн в “подготовке хакеров” после того, как телеканал рассказал о кибератаках оппонентов Ахмадинежада на лояльные ему веб-сайты. Один аятолла, осознавший, что враг побеждает в виртуальном мире, призвал верующих иранцев использовать в сетевой схватке все возможные средства, даже не одобряемые шариатом. “На войне шаги, противоречащие шариату, позволительны. Это касается и кибервойны. Условия таковы, что вы должны сражаться с врагом любым доступным вам способом. Не нужно никого жалеть. Если вы не поразите врага, он поразит вас”, – напутствовал прихожан в 2010 году аятолла Алам Ахди во время пятничной молитвы.
Но претензии к Си-эн-эн оказались малозначительными в сравнении с филиппиками в адрес “Твиттера”: его иранские медиа, поддержавшие Ахмадинежада, сочли настоящим зачинщиком беспорядков. Передовица в иранской газете “Джаван” обвинила Госдеп в попытке разжечь революцию через интернет, помогая “Твиттеру” оставаться в Сети и возложив на него “оперативное содействие бунтам”. Учитывая прежнее вмешательство Америки в иранские дела (многие иранцы хорошо помнят переворот 1953 года, спланированный ЦРУ), эти обвинения прозвучали убедительно, и все без исключения пользователи “Твиттера” угодили в американский тайный революционный авангард. В отличие от бурных событий 1953 года, у твиттер-революции, кажется, нет своего Кермита Рузвельта (внук Теодора Рузвельта, он был координатором операции ЦРУ “Аякс”, которая привела к свержению националистического правительства Мохаммеда Мосаддыка). Однако в глазах иранских властей то, что у нынешнего цифрового авангарда нет признанных харизматичных вождей, делает его еще опаснее. Иранские чиновники, ответственные за пропаганду, не смогли скрыть своего ликования, когда узнали, что Кермит Рузвельт – это близкий родственник Джона Палфри, научного руководителя Беркмановского центра по изучению интернета и общества в Гарварде (аналитического центра, учрежденного Госдепом для изучения иранской блогосферы).
Остальные правительства внимательно следили за происходящим, вероятно, из опасения самим вскоре столкнуться с твиттер-революцией. Китайские власти сочли участие Вашингтона в иранских событиях тревожным сигналом того, что цифровые революции, которым содействуют американские ИТ-компании, происходят не спонтанно, а являются продуктом тщательного планирования. “Чем были вызваны беспорядки в Иране после выборов? – вопрошает передовица в “Жэньминь жибао”, главном рупоре Коммунистической партии Китая. – Они были вызваны сетевой войной, начатой Америкой посредством видеороликов ‘Ю-Тьюба’ и микроблогов ‘Твиттера’, распространением слухов, провокациями, разжиганием вражды между сторонниками различных консервативных реформистских группировок”. Другой гигант государственной пропаганды, информационное агентство “Синьхуа”, заняло более взвешенную позицию, отметив, что “информационные технологии, которые принесли человечеству всевозможные выгоды, в этот раз стали инструментом вмешательства во внутренние дела иностранных государств”.
Спустя несколько месяцев после волнений в Иране официальный орган Народно-освободительной армии Китая “Цзефанцзюнь бао” вышел с передовицей, в которой молодежные выступления в Молдове в апреле 2010 года сопоставлялись с иранскими беспорядками, причем и то и другое было названо блестящим примером иностранного вмешательства при поддержке интернета. Автор статьи, указав на США как на страну, “проявляющую наибольший среди западных держав интерес к включению интернета в свой дипломатический арсенал”, связал два упомянутых выше случая с этническими волнениями в самом Китае в июле 2009 года – в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР). Он пришел к выводу, что для того, “чтобы интернет не стал новой отравленной стрелой врага”, нужен более жесткий контроль над Сетью. Таким образом, вашингтонские умствования по поводу Ирана дали Пекину повод для ужесточения цензуры. Онлайновая блокада СУАР была снята только в начале 2010 года.
Средства массовой информации стран бывшего СССР также не оставили происходящее без внимания. “Беспорядки в Иране шли по молдавскому сценарию: США пропалились”, – гласил заголовок на одном из российских националистических интернет-порталов. В новостях телеканала НТВ упоминалось: “Информационную поддержку манифестантам оказал Госдепартамент США. Он вмешался в работу модного интернет-ресурса ‘Твиттер’. Эта социальная сеть для обмена короткими сообщениями стала для иранских студентов одним из главных средств коммуникации. Американские чиновники попросили администрацию портала отменить профилактические работы, чтобы обеспечить круглосуточный доступ к серверам”. А одна из молдавских газет сообщила, что американское правительство даже позаботилось о том, чтобы укомплектовать “Твиттер” передовой антицензурной технологией.
Вот вам глобализация в худшем виде: электронное письмо вашингтонского дипломата (предположившего, что “Твиттер” может повлиять на события в Иране), адресованное американской компании в Сан-Франциско, вызвало панику в мировом интернете и политизировало всю онлайновую деятельность, придав ей яркую революционную окраску. Это создало угрозу независимости тех сетевых площадок, которые прежде никем не регулировались. Вместо того чтобы попытаться установить с иранскими блогерами долгосрочные отношения и с их помощью плавно подталкивать Иран к социальным, культурным и, возможно, в отдаленном будущем и политическим переменам, американская дипломатия сыграла в открытую, фактически объявив блогеров более опасными, чем Ленин и Че Гевара. В итоге многие из этих “записных революционеров” попали за решетку. Над еще большим числом людей был установлен тайный надзор. А те бедняги, которым в период выборов случилось пройти курсы пользования интернетом, финансируемые Госдепом США, теперь не могут вернуться домой и вынуждены просить политического убежища (в Европе известно минимум о пяти таких случаях). Политологи были правы: иранская твиттер-революция имела глобальные последствия. В итоге она не подорвала авторитаризм, а, скорее, укрепила его.
Революции требуются рыцари
Разумеется, американские дипломаты не могли предугадать, какие последствия будут иметь акции протеста в Иране, и было бы нечестно винить их в том, что “Зеленое движение” оказалось неспособно сместить президента Махмуда Ахмадинежада. Разве можно было не вмешаться, когда выяснилось, что судьба иранской демократии зависит от стартапа из Кремниевой долины, которому нет дела до геополитики? И зная, что поставлено на карту, стоит ли острить насчет гневных передовиц в молдавских газетах, которые были бы напечатаны, даже если бы Госдепартамент ни во что не вмешивался?
Все это верно, если посчитать доказанным, что ситуация была и впрямь столь драматичной. Но если доказательства хромают, то американские дипломаты заслуживают большего, чем хорошая взбучка. Не может быть оправдания вмешательству в дела частных компаний и зарубежных государств, если в действительности западные политики просто стояли в сторонке, грезили о демократии и выбалтывали свои фантазии в микрофон. В большинстве случаев подобное вмешательство не только не помогает, а, напротив, создает новые проблемы. Люди, которые по наивности считают американское правительство надежным партнером, подвергаются дополнительному риску. Американские умники отправляются на ток-шоу, а иранские блогеры – под суд. Бесцеремонное обращение Госдепартамента к руководству “Твиттера” было бы оправдано, только если бы этот сервис действительно играл важную роль в организации манифестаций и в случае его отключения на несколько часов делу иранской демократии был нанесен тяжелый удар.
Но ничего подобного не было. Иранское правительство гоняется за цифровыми призраками (порожденными, среди прочего, несдержанностью западных СМИ и высокомерием политиков). Однако две вещи по-прежнему остаются непонятными. Во-первых, сколько жителей Ирана (а не иранских эмигрантов) на самом деле писали о манифестациях в “Твиттере”? Во-вторых, действительно ли “Твиттер”, на что намекали многие политологи, сыграл ключевую роль в организации протестов – либо же его роль сводилась к распространению новостей и привлечению всеобщего внимания к происходящему?
Ответ на первый вопрос в лучшем случае неочевиден. В течение двух недель после выборов в “Твиттере” действительно появилось много записей, касающихся событий в Иране. Однако невозможно сказать, сколько из них были сделаны людьми, находящимися в Иране, а сколько – членами трехмиллионной иранской диаспоры, сторонниками “Зеленого движения” со всего мира и провокаторами, лояльными иранскому режиму. Исследование, проведенное компанией “Сисомос” (
Директор канала “Аль-Джазира” Мойед Ахмад заявил в начале 2010 года, что его коллеги в период протестов нашли в “Твиттере” всего шестьдесят действующих тегеранских аккаунтов (это число уменьшилось до шести, когда иранские власти обрушились на сетевые коммуникации). Это не умаляет значения иранских новостей в “Твиттере” в первую неделю протестов. Центр “Пью рисерч” установил, что 98 % самых популярных гиперссылок, размещенных в “Твиттере” во время беспорядков в Иране, были связаны с этими событиями. Другое дело, что в большинстве случаев записи в “Твиттере” были сделаны (или продублированы) людьми, находившимися не в Иране.
Что касается второго вопроса, то весьма сомнительно, что “Твиттер” использовался именно для организации акций протеста. Многие из тех, кто говорит на фарси и давно знаком с иранской блогосферой, уверены в том, что “Твиттер” лишь освещал происходившие события. Иранский блогер и активист, широко известный как
В “Твиттере” появлялись сообщения о времени и месте акций протеста, однако неясно, делалось ли это систематически и помогало ли рекрутировать новых манифестантов. То, что “Зеленое движение” руководствовалось стратегическими соображениями, выбирая “Твиттер” (или любую другую интернет-технологию) как главное средство коммуникации, похоже на миф. Напротив, иранская оппозиция не выглядит организованной, и это объясняет, почему она потерпела неудачу. “С самого начала ‘Зеленое движение’ не было организованным, оно не действовало [организованно] – не то чтобы кто-то один принимал решение и сообщал о нем остальным. На улицах, на работе, куда бы ты ни шел – люди везде об этом говорили, и все хотели действовать”, – вспоминает Алиреза Резаи, еще один видный иранский блогер.
Запад, конечно, не галлюцинировал: в “Твиттере” действительно появлялись все новые записи, а тегеранские улицы полнились людьми. Но это не обязательно означает, что между этими событиями существовала причинно-следственная связь. Ведь если в лесу упало дерево, а свидетели описали это происшествие в “Твиттере”, это не значит, что причиной падения дерева явились записи в блогах. Кроме того, время и место проведения акций протеста не были секретом. Не было нужды заходить в интернет, чтобы узнать о том, что в центре Тегерана масштабная уличная демонстрация: об этом можно было легко догадаться по гудкам автомобилей, застрявших в пробке.
На фоне эйфории, охватившей западные СМИ во время волнений в Иране, голоса скептиков, не разделявших мнение о ведущей роли интернета в организации протеста, звучали гораздо тише тех, что трубили о твиттер-революции. Так, Аннабель Среберни, профессор глобальных СМИ и коммуникаций Школы восточных и африканских исследований Лондонского университета, эксперт по иранским медиа, быстро распознала подмену, однако ее голос потонул в хоре славословий “Твиттеру”. “Значение ‘Твиттера’ было сильно переоценено… Я не стану спорить с тем, что социальные медиа действительно мобилизовали иранцев”, – заявила она в интервью “Гардиан”. Хамид Терани, иранский редактор блогерской сети “Глобал войсес” (
Многие представители иранской диаспоры также сочли, что “Твиттеру” досталось гораздо больше внимания, чем он заслуживал. Спустя пять дней после начала акций протеста Мехди Яхъянежад, управляющий “Балатарин” (
То, что интернет может оказывать и негативное влияние на протестное движение, выпало из поля зрения большинства обозревателей СМИ. Исключением стала Гольназ Эсфандиари, иранский корреспондент “Радио Свобода”, которая спустя год после выборов в Иране на страницах журнала “Форин полиси” осудила “пагубную причастность ‘Твиттера’ к распространению слухов”. Эсфандиари отметила, что “в первые дни после выборов в ‘Твиттере’ распространился слух, будто полицейские вертолеты поливали манифестантов кислотой и кипятком. Сейчас, год спустя, эта история остается не более чем слухом”.
Эсфандиари напомнила также, что циркулировавшая в “Твиттере” история иранской активистки Саидэ Пурагхаи оказалась выдумкой. Пурагхаи арестовали за то, что она выкрикивала лозунг протестующих – “Господь велик” – с крыши своего дома, а затем якобы изнасиловали, изуродовали и убили. Пурагхаи стала символом “Зеленого движения”. Позднее она появилась в передаче иранского гостелевидения и объяснила, что спрыгнула с балкона ночью, когда ее арестовали, и потом несколько месяцев не показывалась на людях. Некоторое время спустя реформистский сайт объявил, что слух об убийстве Саидэ Пурагхаи был пущен иранским правительством, чтобы дискредитировать другие свидетельства об изнасилованиях. Неясно, какая из сторон выиграла от этой мистификации и ее разоблачения, но именно такие истории должны были бы стать предметом расследования западных журналистов.
Поделиться книгой: