эта, - она кивнула на плакат, - выдается всем бесплатно и в обязательном порядке, и должна висеть на видном месте. Она гораздо важнее куска хлеба в доме и вообще гораздо важнее всего. Потому что если мы согласны мирно уживаться с нашим Богоугодным, мы имеем право на жизнь.

- А если нет?

- Тогда не будет больше ни Богоугодного, ни нас, ни Страны. Ничего больше не будет. Одна загробная маета, и ведь еще как кому повезет. Лично мне с моим ремеслом на райские луга никак не попасть.

- А почему не будет больше ничего?

Лон взглянула на меня почти с ненавистью.

- Какой ты все-таки!.. Ох, и нашла же себе на свою голову! Да потому, что под дворцом нашего Богоугодного спят в земле прелестные крошки, да, мы их так и зовем: "прелестные крошки", как он их назвал. Спят себе спокойно и видят всякие там приятные сны. Но если кому-то что-то в нашем Богоугодном не понравится, и захочет кто-то поступить как в старину, когда императоры больше года не держались, то Богоугодному придется разбудить своих крошек. И тогда мы все заснем навеки.

Именно такого ответа я и ожидал. Именно это я и сообразил, прочитав надпись на картинке.

- А можно подробнее об этих крошках?

Лон резко встала, вышла из кухни, почти сразу вернулась и бросила на стол сложенную вдвое разноцветную полоску бумаги, напоминающую наши открытки. И опять ушла.

Я взял "открытку". На обложке была изображена копия кухонного плаката с тем же мраморным императором на крыше дворца и риторическим вопросом о выборе, а внутри, на развороте, имелся убористый текст. В тексте прославлялся Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный, отмечались заслуги перед обществом величайшего ученого всех времен и народов Хевда Рониса Стриба и сообщалось о том, что атомные детища Стриба покоятся на солидной глубине под императорским дворцом, лежа рядочками в уютных гнездышках и образуя огромный куб со сторонами в два километра. Атомные бомбы назывались именно "прелестными крошками" и находились в полной готовности к употреблению. Читателю ненавязчиво рекомендовалось не искушать судьбу и не затевать ничего против благодетеля Корвенсака Сория Милонда Богоугодного, а в качестве поощрения подобного поведения император от имени правительства и от себя лично обещал не тревожить сон прелестных крошек. В общем, вы мне я вам...

Я не знал, способны ли восемь кубических километров атомных

бомб разнести планету на куски, но склонен был полагать, что способны. В таком случае, Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный являлся действительно богоугодным. Другого Стране просто не суждено было иметь. Если эту затею придумал сам император, то он являл собой уникальный экземпляр разумного существа...

Я вертел в руках ужасную открытку, оглушенный открывшейся истиной, и просто не знал, что мне с этой истиной делать.

- Я пошла.

Лон стояла в прихожей в серебристом платье, с этим браслетом

на шее, и вид у нее был знакомо деловитым и скучающим. Человек шел

работать. Хотя и имелась в этой работе своя специфика, но человек

шел работать, и все шли работать; работать, а не бунтовать, и не

устраивать заговоры, и не поднимать восстание. У всех, у всех были яркие плакаты на стенах и яркие открытки на столах, и все шли работать работать, а не бунтовать, потому что всем, конечно, хотелось жить и радоваться жизни, и никому не хотелось пробуждения прелестных крошек, способных превратить планету в яму без стенок и дна.

В пустоту. В ничто.

- Я пошла, - повторила Лон. - Оставайся здесь... Гор. Я скоро.

Хлопнула дверь. Я вышел в прихожую, заглянул в комнату Лон и увидел у окна низкий столик с прозрачной розовой вазой, в которой стояли лиловые цветы с широкими треугольными лепестками, кресло-качалку, застекленный шкафчик с журналами, безделушками и тремя бутылками изящной формы, узкий диван, покрытый бледно-розовым пушистым пледом, стенной шкаф, еще один столик со швейной машинкой и сложенным куском блестящей узорчатой ткани; над машинкой были прикреплены к розовым обоям цветные вырезки из журналов мод. Напротив двери на стене висело высокое зеркало, в котором отражался я. Лицо у меня было растерянное.

Я постоял немного, разглядывая себя, вздохнул и вернулся в комнату, в

которой провел ночь. Подушка и одеяло с дивана были убраны. Раскрытая

синяя книга по-прежнему лежала на столе. Из окна, с высоты восьмого

этажа, открывался ряд таких же стандартных десятиэтажных

параллелепипедов. Дом стоял на холме и улица ныряла в зелень

деревьев. До самого горизонта, терявшегося в белесой дымке, тянулись

городские кварталы, разреженные зелеными островками скверов. Слева

маячили пирамидальные гиганты с плоскими крышами, утреннее солнце отражалось в их окнах и казалось, что за каждым окном полыхает пожар. Правее этих подобий Хеопсовой усыпальницы дымили у горизонта три черных трубы и дым пушистыми кофейными клубами возносился к красноватым волокнистым облакам, застывшим в бледной голубизне. Еще правее над зеленым островом вздымалась ажурная кольцеобразная конструкция, половина видимого над деревьями гигантского колеса, очень похожего на аттракцион "колесо обозрения" в наших парках культуры и отдыха. На таком вот колесе мы катались с Ирой, всплывая высоко-высоко над городом, так что нам открывались поля, окружная дорога с игрушечными разноцветными автомобильчиками, неширокая наша степная речушка, бегущая к Черному морю, и загородные сады. Мы сидели, прижавшись друг к другу, одни только хрупкие перильца отделяли нас от пустоты, и жутко было смотреть вниз, на посыпанные гравием дорожки парка, и нужно было глядеть вдаль, только вдаль, на уплывающую за горизонт сгепь. И хорошо еще было целоваться там, наверху...

Стоп! Опять начались заносы на скользкой дороге.

Справа от меня над крышами впечаталось в горизонт знакомое здание, увенчанное мраморной фигурой, спокойно взиравшей на окружающее каменным своим взором и невидимой нитью связанной с атомной смертью под ногами. Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный господствовал над городом и над Страной, господствовал над миром, существовавшим в данный момент истории только потому, что существовал остроумный император.

Я взял со стола увесистый том, перебрался на диван и погрузился в изучение географии экономики, права и культуры Страны.

...Лон вернулась, когда солнце повисло над статуей императора, а неподвижные красноватые облака почти полностью растворились в голубизне. Она серебристой молнией ворвалась в комнату и успокоенно прислонилась к стене, увидев меня.

- Я боялась... ты уйдешь... Гор. - Она не могла отдышаться. - Очень боялась...

- Ну что ты, Лон. Разве я мог бы?

- Дверь открыть нетрудно.

- Дело же не в двери. Разве я мог так уйти?

Лон бросила на пол сумочку, села у стола, подперев щеку ладонью.

- Это правда, Гор?

Я молча кивнул.

- И откуда ты такой на мою голову? - задумчиво сказала Лон, машинально накручивая на палец свою темную прядь. - Откуда?

Ну и что изменилось бы от того, скажи я Лон, откуда здесь взялся?

Я потрогал пятнышко под правым ухом и спросил:

- Это от рождения? У всех-всех?

Ее серые глаза потускнели. Она вздохнула, посмотрела на меня, как на несмышленыша, опустила голову и тихо произнесла:

- Издеваешься? - И сразу испуганно добавила: - Прости! Да, это у всех. От рождения. Знак человека.

Она опять вздохнула и поднялась.

- Пойдем, я договорилась.

- Куда?

- К одному типу. - Лон неопределенно мотнула головой. - Есть тут один хороший знакомый. - Она брезгливо скривила губы. - Сказал, что все сделает.

- Спасибо, Лон!

Мне было стыдно. Ходила-то она, значит, не на работу. Э-эх, воспитатель молодого поколения!..

Она подняла с пола сумочку и пошла к двери. Я заправил футболку и последовал за ней.

Что я, чужак, мог сделать для нее, кроме этого "спасибо"? И была ли ей нужна моя благодарность? Пока я приносил Лон одни убытки. Но дал себе слово, что постараюсь расплатиться. И поймите, дело здесь вовсе не в пресловутом отвратительном принципе "ты мне - я тебе". Думаю, Лон и не собиралась ничего требовать от меня. Просто поступить иначе любой на моем месте был бы не вправе.

Мы шли рядом по тихим зеленым улочкам, редкие прохожие смотрели

на нас и понимающе ухмылялись, а Лон брела, опустив голову и упрямо сжав губы, и все больше мрачнела. Я взял ее за руку, но она оттолкнула мою ладонь.

- Не надо, Гор.

Я вслед за ней свернул в заваленный пустыми ящиками двор. На веревках сушилось пестрое белье, грелся на солнышке заросший тип неопределенного возраста в подобии пиджака, рваных брюках и с босыми ногами. Тип лениво помахал рукой, но Лон не ответила на приветствие и ускорила шаги. Мы петляли между штабелями ящиков, потом спустились по железным ступенькам в темный коридор, вновь поднялись в глухой дворик с единственной дверью в стене, очутились в подъезде и из него вышли на перекресток. Если Лон хотела, чтобы я перестал ориентироваться на местности, то могла считать свою задачу выполненной. Хотя все наши блуждания были лишними: я и так пока не ориентировался в городе. Впрочем, Лон, конечно, этого не знала.

Напротив, через дорогу, зеленел сквер и в глубине располагалась под деревьями круглая стеклянная постройка. Кафе "Памяти Врондиса Четвертого", как следовало из надписи возле распахнутых стеклянных дверей. Имя показалось мне знакомым: что-то сей Врондис совершил в эпоху феодализма. То ли расколошматил соседей, то ли покорил какие-то острова.

Кафе являлось конечным пунктом нашего пути, потому что Лон вошла, села за столик и кивком пригласила меня последовать ее примеру. Деревья вплотную прижимались к стеклянным стенам, поэтому в кафе было темновато. За дальним столиком боком к нам сидел всклокоченный мужчина и читал газету, медленно отхлебывая из чашки. За стойкой, уставленной вазочками с пирожными, никого не было, серебрился и спонтанно побулькивал кофейный агрегат, а на стене, над полками с яркими пачками печенья и сигарет, размещался знакомый плакат и массивная резная доска темного дерева. Доска увековечивала какое-то побоище: бородачи в латах и с короткими мечами шли на штурм солидной крепостной стены, на головы их летели камни и что-то лилось из бочек, которые опрокидывали такие же бородатые осажденные; над кривоногим крепышом в куполообразном шлеме вилась в обрамлении декоративных веточек лента с надписью: "Памяти Врондиса Четвертого".

Человек в кремовой куртке показался за стойкой, посмотрел на

нас ленивым взглядом и скрылся в подсобном помещении. Кафе, судя по первому впечатлению, было неплохим местом встреч.

Лон молчала, молчал и я, разглядывая желтые светильники под потолком, деревья за стеклянными стенами, пол, выложенный светло-коричневыми и черными квадратами. Я чувствовал на лице быстрые короткие взгляды Лон, но старался не смотреть в ее сторону. Лон порылась в сумочке, достала маленькие треугольные часы, и в этот момент в гости к Врондису Четвертому пожаловал некто длинноволосый, в узких синих брюках, туфлях на толстенной красной подошве, в коричневом свитере и темных очках на бледном лице. Лон встрепенулась, поднялась и заспешила к стойке. Некто осторожной походкой проследовал к нашему столику, буркнул что-то неопределенное и сел, закинув ногу на ногу и не удосужившись снять очки. Я молча кивнул в ответ.

Лон принесла на подносе три чашки с дымящимся напитком, села и сразу уткнулась в свою чашку.

- Н-ну? - вопросил Темные Очки сиплым голосом. - Что скажешь?

Вопрос, вероятно, относился ко мне. Я пожал плечами и, в свою очередь, спросил:

- А что надо говорить?

- Ха! - воскликнул Темные Очки и похлопал Лон по руке. - Соображает!

Лон отстранилась и негромко сказала:

- Кончай выламываться. Документы ему нужны, будто не знаешь.

- Ха! - повторил Темные Очки уже потише. - А где же его документы?

На ярмарке украли? Отняли в парке? Или они выпали в одном борделе,

где служит наша маленькая Лон? Так почему бы ему не обратиться, куда надо?

- А это пусть он сам тебе объяснит, - неприязненно отозвалась

Лон.

- Ну-ну, послушаем, - сказал Темные Очки и сцепил пальцы на ocтpoм колене.

Я понимал, что он набивает себе цену и решил сдержать эмоции.

Хотя очень хотел послать его подальше.

- Мои документы пропали, - сухо произнес я. - Пропали. Где, когда и как, думаю, не имеет принципиального значения. Принципиальное значение в данном случае имеет лишь то, что мне нужны документы.

- Ха! - восхитился Темные Очки. - Он,часом, не из учителей будет?

Уж больно хорошо излагает.

- Сколько? - коротко спросила Лон и раскрыла сумочку.

Темные Очки неторопливо взял чашку, неторопливо поднял и начал неторопливо и молча поглощать кофе, Лон, сощурившись, наблюдала за этим процессом. Я привстал и тут Темные Очки оторвал чашку от узких губ, негромко бросил: "Пятьсот", - и вновь принялся за кофе.

- Но ты же просил четыреста! - возмутилась Лон.

- А теперь прошу пятьсот. С учителей меньше пяти сотен не беру. Принцип у меня такой. Ты же не говорила, что он учитель.

- Да с чего ты взял?

- А излагает больно хорошо. Заслушаться можно. Так что пятьсот, маленькая, если уж вздумала платить за приятеля. Половину сразу.

И как это ты выбрала такого неплатежеспособного приятеля?

- Не твое дело! - огрызнулась Лон.

- А ведь я, Лон, действительно учитель, - сказал я, справившись с желанием запустить чашкой в бледное лицо с темными очками. - Отдай ему, сколько он хочет, а мы с тобой потом рассчитаемся.

Темные Очки издал противный смешок. Лон молча вынула деньги и положила на столик. Темные Очки тщательно пересчитал синие бумажки с портретом Корвенсака Сория Милонда Богоугодного, спрятал в карман и довольно причмокнул.

- Деловой подход. На какое имя оформлять прикажете?

Я растерянно посмотрел на Лон. Об этом я как-то не подумал. Имя Игорь Сергеевич Губарев было здесь, наверное, не самым подходящим.

- Гор? - спросил я Лон.

- Да. Гор Линест... м-м... - Она посмотрела на доску над стойкой. Врондис. Гор Линест Врондис. Именно так.

- Что ж, - невозмутимо промолвил Темные Очки. - За это еще двадцать пять. За особый риск. Откуда я знаю, кто такой твой приятель?

- Подожди у выхода, - сказала мне Лон и направилась к стойке, за которой сразу возникла кремовая фигура.

Я вышел из кафе, мысленно повторяя свое новое имя, а в груди расползался неприятный холодок. Что еще, кроме моей Земли и имени предстоит потерять мне в этом мире? И не терял ли я уже частицу себя, подавив желание запустить чашкой в мерзкое лицо с темными очками?

- Идем, Гор, - мрачно сказала Лон и закинула сумочку на плечо.