Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно - Хэди Фрид на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

8. Еврейские дети не имеют права получать высшее образование.

9. Все евреи должны представить властям документы, подтверждающие, что они были рождены в Венгрии. Евреи, рожденные не в Венгрии, будут депортированы в страну, где они родились. (Это обычно означало Польшу.)

Ариизация началась.

Восьмой приказ затронул меня больше всего. Школа, в которой я проучилась семь лет, теперь для меня закрылась, за год до окончания. Я была глубоко несчастна и умоляла, чтобы мне разрешили поехать в какой-нибудь другой город, где есть еврейская школа.

Родители одобряли мое желание и старались устроить так, чтобы я могла поехать в Клуж, столицу Трансильвании. Я знала, что на это потребуется много денег. Плата за обучение, книги, проезд и жилье обойдутся в значительную сумму. Я знала, что евреям становится все труднее зарабатывать деньги. Но я решила найти дешевое жилье, и, став лучшей ученицей в классе, отблагодарить родителей за щедрость.

За несколько дней до начала учебного года я отправилась в Клуж, чтобы подыскать жилье. Мне было грустно покидать семью, хоть я и радовалась, что смогу продолжать учебу. В первый раз я уезжала одна, чтобы жить самостоятельно. Первые несколько дней мне пришлось ночевать у родственников. Они приняли меня довольно холодно, и, хотя у них была большая квартира, не желали, чтобы я оставалась у них надолго. Я скучала по дому, но не хотела это никому показывать. Хотя я и обещала отцу написать по прибытии, но решила не делать этого, пока не подыщу дешевую квартиру.

Сигет, 2 сентября 1941 г.

Милая маленькая проказница!

Едва ты уехала, как стала непослушной. Ты знаешь, как мы беспокоимся, если тебя нет дома в восемь часов, и можешь себе представить, что мы испытываем сейчас. Может быть, ты послала телеграмму, и она не дошла до нас? Я вкладываю справку о том, что ты сменила место жительства; тебе она понадобится. Правда, я не хотел посылать ее, пока ты не дашь о себе знать, Напиши и расскажи нам обо всем. Бежи уже написала своим родителям. Она платит за обучение только 20 пенге. Ты не должна платить больше.

Целую, твой папа.

Моя любимая девочка!

Мы с таким нетерпением ждем от тебя известия, что ты добралась благополучно, но до сих пор ничего не получили. Мы не знаем, где ты живешь, что ты ешь. Мы очень беспокоимся. Тебе было грустно покидать нас, и нам было грустно расставаться с тобой, но придется привыкать, если это то, чего ты хочешь. Да поможет тебе Бог.

Пиши чаще. Я надеюсь получить от тебя известие завтра.

Целую и обнимаю, твоя мама.

Наконец я поселилась у Янки, сморщенной старушки, которая жила в маленькой комнате с печкой в углу за дверью. В комнате были также кровать, софа, буфет, маленький стол и четыре стула. У нее уже жила одна девушка, студентка университета, и мне пришлось спать на раскладушке, которая днем складывалась и убиралась под ее кровать. Вечером стол и стулья сдвигали, чтобы освободить место для раскладушки. Было тесно, но дешево, и Янка очень хорошо готовила. Я была молода, и эта скромная обстановка соответствовала моим романтическим представлениям о студенческой жизни, основанным на прочитанном когда-то романе о Париже fin-de siecle[2].

Теперь одно из условий, которые я сама себе поставила, — дешевое жилье — было выполнено. Другое: стать лучшей в классе — оказалось труднее. Было не просто выдержать соревнование в классе, где, как мне казалось, учились одни гении. К тому же, я не сразу была принята в их круг. Большинство из них учились вместе уже двенадцать лет, и они холодно встретили новенькую.

Мой первый день в школе начался чудесным сентябрьским утром, и я шла со смешанным чувством радости и беспокойства. Как все это будет? Как меня примут? Я узнала, как пройти в класс, и вошла. Окна были открыты, девочки стояли группами и болтали. Никто меня не заметил. Я набралась храбрости и сказала:

— Привет, меня зовут Хеди. Я из Сигета, буду с вами учиться этот год.

— Привет, — безразлично ответили несколько голосов.

Я огляделась вокруг в поисках свободной парты. Найдя одну, я села.

— Сюда нельзя. Это место Марианны.

— Но здесь никто не сидит.

— Она сегодня больна.

— Где мне сесть? — Я робко огляделась вокруг.

Голос девочки сзади произнес:

— Можешь сесть со мной.

Я подошла и с благодарностью протянула ей руку.

— Меня зовут Хеди. А тебя как?

— Маниш. Ты хорошо знаешь немецкий? Это для меня самый трудный предмет.

— Я совсем не знаю немецкого. Но мы можем помогать друг другу.

— Где ты живешь?

— На улице Деак. А ты где?

— Тоже на Деак.

— Какая удача! Мы можем вместе делать домашнюю работу.

— Маниш! — Ледяной голос неожиданно прервал нас. — Не забудь про вечер у Питера в воскресенье. Будут танцы.

— А Хеди тоже может придти?

— Нет, — твердо сказал голос. Это, как я потом узнала, была Ева.

Я проглотила обиду и решила не обращать внимание на Еву и остальных. Я буду работать и ни о чем другом не думать. Дружба с Маниш помогала. Хорошо, что был кто-то, с кем можно поговорить.

Я упорно работала. Приходилось трудно, так как учителя были требовательные. Особенно много проблем было с латынью и математикой. Но я трудилась усердно и настойчиво, и справилась. Я стала одной из лучших учениц в классе, и другие девочки стали меня принимать в свою компанию. Они даже приглашали меня на свои вечеринки.

Миновала суровая зима, и учебный год подходил к концу. Мы все очень нервничали из-за предстоящих выпускных экзаменов. Это была далеко не простая формальность. Предстояли письменные экзамены по венгерскому, математике и латыни и устные по остальным предметам. Устные экзамены принимала комиссия из пяти человек во главе с директором. Наши шансы на высшее образование зависели от результатов этих экзаменов. О том, что университеты для нас закрыты, никто не хотел даже и думать.

Планировалось устроить большой прощальный вечер. Все должны были одеться, как дети. Я не могла понять всеобщего веселья. Чувствовала только ужасную опустошенность и не видела никакого повода для ликования. День последнего экзамена должен был отметить конец моего детства, и мне трудно было представить, что за этим последует. Я видела только черную зияющую дыру, пустоту, которая меня поглотит; могло ли там что-нибудь существовать? Однако, как ни старалась, я не могла разглядеть будущее. Поеду домой в Сигет. Но что потом? Казалось, жизнь на этом и кончится.

Мне не хотелось идти на вечер. Мои подруги казались мне слишком инфантильными, и я смотрела на них сверху вниз. Теперь я понимаю, что это было предчувствие беды, но тогда никто не хотел и не мог этого понять. Меня звали брюзгой; учителя, да и родители тоже пытались убедить меня, что я ошибаюсь.

В каком-то смысле они были правы. Жизнь не кончилась после экзамена. Я вернулась домой в Сигет. И, как обычно, начались летние каникулы. Но я не хотела сидеть дома и наслаждаться длинными каникулами, которые кончатся, только когда я выйду замуж. Я умоляла родителей позволить мне снова уехать учиться на преподавателя начальных классов. В Мишкольце была еврейская семинария, предлагавшая годичный курс. В конце концов они согласились. Я могла начать учиться в семинарии осенью.

Но оставалось еще лето, и теперь, когда мое будущее было устроено, я позволила себе наслаждаться заслуженными каникулами. Поздно вставала по утрам и каждый день ходила купаться на речку.

Однажды, встав немного раньше обычного, я случайно увидела отца, произносившего утренние молитвы в своей спальне. На нем был талес и шапка, и лицо его было мокро от слез. Я не верила своим глазам. Мой отец плачет? Я никогда не видела плачущего мужчину и не думала, что мужчина может плакать. Что-то случилось? Может, у него было дурное предчувствие? Может быть, у него то же чувство, что и у меня после выпуска, — что жизнь кончилась? Но экзамены позади, жизнь не кончилась. Она будет продолжаться в семинарии. Почему отец плачет? Я не решилась спросить. Я не решилась показать, что видела его. Счастливое лето подошло к концу, наступила осень, и я уехала в Мишкольц. К тому времени я уже привыкла к разлукам. Тем не менее, мне было тяжело уезжать. Хотя политическая ситуация была неспокойна, я чувствовала себя относительно безопасно в маленьком Сигете. Немцы начинали терпеть поражения в Советском Союзе, и мы надеялись, что война скоро кончится. Зима выдалась суровая, и многие евреи постились по многу дней, призывая Бога. Я усердно училась в семинарии и мечтала о возвращении домой. В письмах, которые я часто получала от родителей, говорилось о неприятностях.

Сигет, 3 марта 1943 г.

Моя дорогая девочка!

Я должен был написать вчера, но ты простишь мне задержку. Весь день бегал по городу, нужно было сделать миллион дел. Как ты знаешь, мы должны достать все эти свидетельства о рождении для каждого члена семьи, живого или мертвого, включая дедушек и бабушек с каждой стороны, и нам, можно считать, повезло, что все мы родились в Венгрии. Дяде Джошлису, отец которого родился в Польше, пришлось много заплатить за фальшивое свидетельство. Ему повезло: его бумаги приняли. Розенбауму, его соседу, не было удачи. Его подлог раскрыли, и он был депортирован со всеми своими семью детьми. Кто знает, что с ними станет? Говорят, поляки тоже не хотят их.

Всего хорошего, папа.

Дорогая девочка!

Получили результаты твоих экзаменов. Не могу описать, как они нас обрадовали. Ты боялась, что получишь плохие оценки, поэтому мы были совершенно не подготовлены. Это выше всех наших ожиданий. Мы очень гордимся тобой — даст Бог, ты будешь вознаграждена за все.

Дела у нас так себе. Друзья и родственники, которым нужно получить доказательство гражданства, приезжают в город, и, конечно, им приходится останавливаться у нас. Но из-за того, что две комнаты реквизировали военные, у нас мало места. Наши гости довольно требовательны, большой дом трудно содержать в чистоте, и, хотя Ливи помогает, я не справляюсь. Но что все это в сравнении с проблемами, которые у других людей? Все обойдется, было бы здоровье.

Целую тебя и обнимаю, твоя мама.

Я вернулась в Сигет с дипломом преподавателя. Мне больше не казалось, что я хуже других. У меня была профессия, и я всегда могла преподавать в еврейской школе. По прибытии домой я узнала, что в городе открылись еврейские ясли, и что я могу получить место заведующей. Большинство мужчин-евреев были мобилизованы, и женщины, оставшись одни с детьми и без средств к существованию, были вынуждены искать работу на стороне. Чтобы помочь им, были открыты ясли, где за детьми присматривали бесплатно.

Я была счастлива: я получила свою первую работу, зарабатываю деньги. Даже если судьба предрешена заранее, все же можно было помечтать о будущем. Я могу начать копить деньги на книги, строить планы на жизнь после войны, когда университеты будут опять открыты для нас, и я смогу учиться медицине.

Ясли открылись в августе 1943 года. В марте 1944 Венгрия была оккупирована немцами, и через несколько дней евреям было приказано носить желтую звезду. В апреле нас собрали в гетто, а в мае увезли.

Гетто

Апрель 1944 года.

Путешествие первое. Путешествие, которое длилось не так уж долго, но, казалось, никогда не кончится. Путь, пройденный пешком. Это было не путешествие, а движение между двумя пунктами, отделенными световыми годами. От привычного — к неизвестности. От человеческого тепла — к холоду, туда, где таились опасности.

Через четыре недели после германского вторжения в 1944 году мы праздновали Песах в память об освобождении евреев от египетского рабства. Мы собрались в спальне, так как столовая и гостиная были заняты немецким офицером. Мы уже привыкли к тесноте, так как венгры реквизировали комнаты за год до того. Просто после прихода немцев венгерский барон уехал, а его место занял немецкий офицер. Это был высокий красивый мужчина с наружностью джентльмена, дружелюбный. Он учтиво приветствовал нас всякий раз, как мы встречались. На тревожные вопросы моего отца он отвечал: «Вы должны понять, что мы, немцы, не хотим вас обижать. Мы цивилизованные люди». Нам очень хотелось ему верить, но нас заставляли пришивать и носить на одежде желтую «звезду Давида», повсюду распространялись тревожные слухи. Однако мы праздновали Песах и старались больше ни о чем не думать.

В воскресенье, 9 апреля, в последнюю ночь праздника, был дан приказ: «Собрать вещи, столько, сколько вы сможете унести, и подготовиться к дороге. После семи утра никому не позволено оставаться на улицах, и когда придут полицейские, все должны следовать за ними в помещение, отведенное каждому в недавно основанном гетто».

Предчувствие, что близится конец света, с которым мне удавалось до сих пор справляться настолько, чтобы сохранять спокойствие, теперь овладело мною вновь. У нас не было времени для расспросов: мы начали собираться. Нужно было взять свои личные вещи, сколько сможем; каждый должен был взять свою постель, еду и кухонную посуду. Если кто-то мог достать тележку, то поклажу грузили на нее; иначе приходилось тащить все на себе. Отец пошел на поиски тележки, мама начала собирать еду, я укладывала свои книги, а Ливи играла с кошкой.

— У нас нет хлеба, — переживала мама.

— Придется обойтись без него, — ответил отец.

— Нет, я сбегаю до семи часов, — сказала я. — Я успею. Кира печет рано. — Я знала, что ее пекари начинают работать раньше остальных.

— Что же с нами будет?! — восклицала мать.

— Справимся как-нибудь, — успокаивал ее отец. — Мы ведь всегда как-то справлялись.

Но мама не могла успокоиться:

— Как же мы оставим наш дом, вещи?

— Это не страшно; мы все запрем, когда будем уходить. Может быть, это ненадолго, — говорил отец.

— Но как мы будем жить в одной маленькой комнате?

— Где мы будем готовить?

— Где будем умываться?

— Как-нибудь устроимся, — сказал отец.

— Будем надеяться, что это будет большая, светлая комната.

— Посмотрим.

Мы начали укладываться; ходили по комнатам, прощались с нашими бабушками и дедушками. Мама заплакала.

— Почему ты плачешь?

— Потому что мы все оставляем. Наш дом, нашу красивую мебель, ковры, картины. Это так тяжело.

— Но ведь все это — только вещи. Самое главное, что мы вместе. Пока мы все вместе, остальное не имеет никакого значения, даже если нам придется жить в пустом бараке.

— Ты прав.

— Тогда почему же ты плачешь? — спросила я.

— Все здесь хранит воспоминания. Ты знаешь, сколько твоему отцу приходилось работать, чтобы купить мебель для гостиной? Он подарил нам ее в годовщину нашей свадьбы. И тогда же он подарил мне ту красивую картину, что висит в столовой. Как мы были счастливы!

Я вспомнила. Это было в тот год, когда я приготовила им сюрприз — небольшой вышитый коврик в цыганском стиле. Он и теперь висел в столовой. И его нам тоже придется оставить. И украшения, и маленькую балерину, и голубую вазу с двумя русалками, и дедушкины настенные часы. Мы не были богаты, но мои родители любили красивые вещи. И этот дом, который они так мечтали купить и ради которого они стольким пожертвовали, первый в городе дом в функциональном стиле с плоской крышей. И нашу ванную, и современный туалет — такую редкость, — и водопровод. И эту столовую, хранившую столько воспоминаний о наших простых семейных ужинах, годовщинах свадьбы родителей и именинах, где мы принимали гостей издалека и слушали захватывающие рассказы о большом мире. Здесь мы собирались и веселились по разным поводам.

Я тоже обошла дом и попрощалась с любимыми вещами. Я не была так же сильно привязана к ним, как моя мама, но все-таки с грустью смотрела на изразцовую печь, которая зимой излучала мягкое тепло, на мягкий диван, где я любила лежать, свернувшись клубком, с книгой; на буфет, где всегда можно было найти вкусные вещи: шоколад с орехами, конфеты, цукаты. Мой взгляд проскользнул по стенам и остановился на картине, где был изображен стог сена. Мне всегда хотелось в него спрятаться, когда у меня были неприятности. Вот и сейчас тоже.

Я подошла к пианино и взяла несколько аккордов, потом — к книжной полке и вынула несколько книг. Рембо, Вийон, Джеральди — я не смогу взять вас с собой. И моих любимых венгерских поэтов тоже — Отило и Арани. В ту минуту я дала себе клятву: никогда не буду жалеть о вещах, ни о чем, что можно купить за деньги. Но я не могла не пожалеть куст жасмина в саду, который тянулся, беззащитный, к голубому весеннему небу. Там я, бывало, пряталась, когда хотела побыть одна; эти цветы утешали меня, когда мне было грустно.

Луч весеннего солнца заглянул в просвет между шторами, и я проснулась с острой болью в груди. Наступило утро понедельника, и мне нужно было поторопиться, чтобы купить хлеб. Скоро за нами придет полиция в своих украшенных петушиными перьями шапках.

Я накинула одежду, побежала в пекарню, купила хлеба и помчалась домой. По дороге я встречала людей, спешивших по таким же делам. Мы лишь обменивались приветствиями. У нас было слишком много забот.

Когда я пришла, мы сели завтракать. Каждому хотелось поддержать остальных. Мама была безутешна, папа старался говорить только о делах, а моя четырнадцатилетняя сестра была еще слишком мала, чтобы до конца понять, что происходит. Она радовалась — ей все это казалось увлекательным приключением. Я старалась не терять голову, но сердце мое болело от тяжелых предчувствий. Было ли наше переселение самым страшным, что могло с нами случиться, или это только начало чего-то еще более ужасного?

Я спрятала свои дневники на чердаке вместе с любимыми книгами и надеялась, что скоро смогу вернуться и забрать их. Мы уже отдали все ценности соседке, госпоже Фекете, которая взялась их спрятать. Однажды, в марте, она пришла к нам и рассказала, что ее муж, офицер венгерской армии, слышал, что нас выселяют. Она подумала, что нам будет трудно спрятать свои ценности, их давно следовало сдать властям. Когда семья выселялась, дом обыскивали, и если находили что-нибудь ценное, наказание было суровым. Она предложила помочь нам сохранить наши ценности, пока мы не вернемся. Я оставила себе только тоненькую цепочку с сердечком и клевером и маленькое оловянное колечко, которое мне подарил мой друг Пую.

Я поднялась в свою комнату и огляделась. В этой комнате я жила, в ней выросла из ребенка в девушку, и вот теперь должна ее покинуть, может быть, навсегда. Даже если я вернусь, то уже буду другим человеком. Когда я закрою дверь этой комнаты, это будет навсегда.

Комната находилась в мансарде, маленькая, с двумя оконцами. Я посмотрела в одно из них на наш сад с моими любимыми жасминовыми кустами, абрикосовыми и ореховыми деревьями и конурой старого верного Бодри. Мы не сможем взять его с собой. Другое окно выходило на соседний двор, где в такой же мансарде жил Гева, моя первая большая любовь. Сколько раз просиживала я у окна до глубокой ночи и шептала слова любви, обращаясь к его силуэту! Или смотрела на луну и вздыхала в тоске.

В моей комнате было не много мебели. Две узкие кровати, стол, четыре стула и книжная полка, картинки на стенах и зеркало, а из угла смотрела пустая железная печка. Больше здесь ничего бы не поместилось, но благодаря теплым тонам комната совсем не выглядела спартанской. Это была часть меня, но я горевала не столько о комнате, сколько о своих книгах.



Поделиться книгой:

На главную
Назад