Помоги проекту - поделись книгой:
Лариса Васильева
Альбион и тайна времени
Е. Шевелева. Ее открытие Англии
Еще в девятнадцатом веке известный английский публицист и теоретик искусства Джон Рескин сказал, что поскольку жизнь очень коротка, а свободных часов очень мало, мы не должны тратить ни одного из них на чтение малоценных книг. А великий Гете высказался даже более определенно: «Слишком много читают посредственных книг и теряют на них время. Собственно, следовало бы читать только то, чему удивляешься».
Темп жизни сейчас, уровень занятости человека неизмеримо превысил нормы прошлого столетия. Книг о раньше невиданном и невообразимом очень много. Однако «Альбион и тайна времени» Ларисы Васильевой выдерживает строгий критерий Гете: книга эта о стране, которая столько раз была описана авторами разных эпох и, наверно, всех литературных жанров, удивляет как новое открытие Англии.
Скептик может усомниться: новое открытие? После бессмертных творений самих английских классиков? После монументальных образов Шекспира, мощных, как морской прибой, строф Байрона, после густо насыщенных жизнью романов Диккенса и Теккерея? Новое открытие после прославленных произведений Шоу, Голсуорси, Честертона, Уэллса, Беннета, которые, обладая характерными для истинного таланта прозорливостью и мужеством, критиковали викторианскую Англию, убежденную в несокрушимости своего могущества.
Да, конечно, трудно высмеять ханжей-моралистов более хлестко, чем это сделал Шоу или более глубоко, и всесторонне разоблачить стяжательство, чем это сделал Голсуорси. Трудно проявить более мастерски выраженное презрение к складу жизни и образу мыслей английской буржуазии, чем это сделал поздний викторианец Моэм, и трудно дать социальный анализ английского общества двадцатого века столь же сильный и яркий, как в произведениях нашего современника Джеймса Олдриджа.
И тем не менее Лариса Васильева сумела показать нам Англию заново. Как могло произойти это удивительное открытие уже много раз открытой страны?
По-видимому, главный секрет в том, что на страницах книги Ларисы Васильевой, среди многих интересных, талантливо нарисованных людей, есть совершенно особенный образ. Не имевший возможности появиться ни у кого из уже названных здесь столпов английской и мировой литературы, — советский человек, удивительное творение Великой Октябрьской революций. В книге, среди других персонажей, — сам автор, Лариса Васильева, точнее, ее двойник или, согласно широко известной терминологии, лирическая героиня.
В советской художественной литературе есть великолепный пример использования такого приема, — когда писатель создает как бы своего двойника и помещает его «на равных» среди других героев. Я имею в виду одно из лучших произведений классической советской прозы — роман «Вор» Леонида Леонова и одного из персонажей, писателя Фирсова, в котором без большого труда угадывается двойник автора романа. Естественно, двойнику позволительно быть и, допустим, непоследовательным в суждениях, и наивным, а потом — более граждански зрелым; словом, двойник живет, действует по законам развития образа в художественном произведении. Это в полной мере относится к двойнику автора в книге Ларисы Васильевой.
«Альбион и тайна времени» написана от первого лица со всей непосредственностью рассказа человека о себе лично. Но перед нами именно двойник, лирическая героиня, а не автопортрет писательницы, широко образованного филолога, дочери знаменитого советского конструктора, энергично вошедший в поэзию сборником «Льняная луна», а ныне — известной поэтессы, написавшей первую книгу прозы. Только что названных биографических данных в книге нет. Вполне понятно. Они были бы нужны для автопортрета, но не обязательны для лирической героини.
Кстати, автор, как несомненно отметят читатели, уже заявил себя в «Альбионе…» талантливым прозаиком, но лирическая героиня с первой и до последней страницы книги сохраняет важнейшее качество «цеха поэзии» — темперамент поэта. Она бывает и восторженной, и дерзкой, и озорной, и задорной. Причем проявление этих ее качеств «работает» не вхолостую, а на обрисовку Англии, англичан. Например: «Улучив однажды момент, когда один из львов был не занят ребятишками, я на глазах у всей площади забралась на его еще теплую от предшествующего седока спину и заболтала ногами. Никто не засмеялся. Никто не сказал: «Здоровая тетка, а ведет себя, как девчонка». Никто не согнал. Никто не порадовался. Никто не обратил на меня ни малейшего внимания». А позже наблюдение уточнено и сформулировано кристально четко: «…достоинство и равнодушие — столь типичные для англичанина». И еще в одной главе, вслед за похожими на стихи в прозе строчками о чувстве весны «в себе и вокруг», сходная характеристика обитателей Альбиона: «Жадно гляжу я в эти весенние лица. Англичане. Что ваши глаза и губы, подбородки, и лбы могут сказать такого, о чем я не знала бы прежде и им как ключом смогла бы открыть тайну вашей медлительности и сдержанности, секрет вашей былой власти над миром, загадку вашей невозмутимости и спокойствия, за которыми без явного к тому основания мне чудится темперамент большой силы?»
Англия совсем не первая зарубежная страна, с которой познакомилась Лариса Васильева. Она, например, путешествовала по Америке. Но на страницах «Альбиона…» ожили лишь те американские впечатления автора, которые буквально врезались в современную английскую действительность. Например, внезапно протягивается пульсирующая живая нить от лондонского района Сохо к… Чили. Цитирую:
«— Иногда я прохожу через Сохо-рынок и покупаю там что-нибудь экзотическое для своих ребятишек, — говорит Антони Слоун. — Совсем недавно, в ноябре, я принес им из Сохо «Кастард-эппл». Не знаете, что это? В Латинской Америке этот фрукт называется «чиримойа».
Чиримойа! Боже мой, чиримойа!.. Чили шестьдесят девятого года. Ноябрь. Весна в южном полушарии…
Выхожу на солнечную главную улицу Сантьяго и у самого подъезда гостиницы вижу огромную платформу с фруктами: бананы, яблоки, бананы, черешня, бананы, сливы, бананы… а это что? Темно-зеленое, чешуйчатое, похожее на кедровую шишку, мягкое на ощупь.
— Чиримойа, чиримойа! — чирикает в ответ на мой немой вопрос смуглый черноглазый паренек, торговец. — Чиримойа, чиримойа».
И дальше идет горячий рассказ о Чили и трагедии чилийского народа. Рассказ — как вихревой полет в прошлое и возвращение обратно, в Лондон, в Сохо:
«Да, я смотрю на Сохо совсем другими глазами, чем миссис Кентон, мистер Вильямс, Антони и многие другие. В Сохо всегда спасались люди от насилия, гнета, нищеты, эмигранты из других стран…»
Она, советский человек, приехавший в Англию на довольно долгий срок, действительно смотрит на все «другими глазами». Смотрит зорко, пристально, вкладывая ум и сердце в острый изучающий взгляд. Смотрит даже в какой-то степени отрешенно от своего личного прошлого и будущего, даже как бы перевоплощаясь в давние-давние образы своих соотечественников (отличная глава «Владимир Мономах и Мария Гастингс»)… Так похоже на любовь, когда кажется, что самое главное во всей твоей жизни — понять другого человека, быть с ним рядом, жить его жизнью, как бы войти в его плоть и кровь. И никого не было до того, и никого не будет потом. А потом вполне может случиться, что время все расставит по своим местам, расширит горизонт, неизбежно суженный от пристального взгляда чуть прищуренных глаз (как в главе «Владимир Мономах…»), докажет, что его заслонял, допустим, не великолепный корабль, уверенно идущий своим курсом, а утлое, болтающееся на волнах суденышко. Словом, «неужели была любовь?». Однако, наверно, за всю историю человечества не написано ни одной по-настоящему хорошей книги (картины, симфонии) без сосредоточенной острой зоркости и напряженного лирического динамизма, характерных для любви. Недаром Александр Блок цитировал Афанасия Фета: «Любить есть действие, — не состояние».
В «Альбионе и тайне времени» лирическая героиня действенна, и в то же время она — носительница исторически заданного драматизма, пронизывающего повествование, заключенного в самой его сути, как сжатая пружина. Ведь старается понять Англию женщина из совершенно другого мира, которой эта Англия в целом чужда, которая сомневается:
«А увидела ли я Англию? Неужели же нет. Столько дорог исходила, стольких людей повидала…»
Кстати, такая искренность не отпугивает читателя, наоборот, еще более заинтересовывает: «В самом деле, посмотрим, проанализируем, увидела или нет?» Мы порой забываем, что читатели наши действительно выросли. Говорим об этом, но обращаемся с ними, как с людьми, мало способными мыслить, рассуждать: вталкиваем или, лучше сказать, пытаемся втолкнуть в читательские головы отштампованные «истины». Ничего похожего на такую практику у Ларисы Васильевой нет. Она думает вместе с читателями — о переплетении судеб России и Англии, о новом звучании в нашу эпоху научно-технической революции некоторых «вечных понятий», о важнейшей глобальной задаче сбережения природы, о ленинских нормах жизни, о борьбе за мир и достойное человека пребывание на планете Земля и отлично владеет богатством интонаций, в том числе доверительной интонацией. Вот один из многих примеров: «Часто человек даже не замечает вовсе момента своего счастья. Сознание, что оно было вот тогда-то, вот в ту минуту, приходит потом, иногда спустя много времени. И необратимо. Впрочем, Трафальгарская площадь в этом не виновата. Она вообще к этому рассуждению никакого отношения не имеет».
Вопросы нравственного состояния человека, его духовного развития, вопросы бытия, жизни и смерти — традиционные для великой русской литературы, — занимают большое место в книге Ларисы Васильевой. Да, не проскользнет внимание читателя мимо главы «Тайны Темпля», одной из тех, в которых особенно уверенно выявляется талант писательницы. Как великолепно противопоставлена бесконечная широта и красота природы уродливой узости церковничества! Как тонко сопоставлены внешняя благопристойность горожан на улицах Лондона и отвратительные пороки, изъявляющие род человеческий. Лирическая героиня «Альбиона…» в своем отважном и дерзком поиске ответа на «вечные вопросы» как бы прорывается сквозь столетия, в таинственные сферы мифов и легенд:
«…Я подняла глаза от надгробья графа Пемброка и двинулась на стену. В ту же секунду я ощутила перед собой непреодолимый барьер — множество взглядов впилось в меня… Да, все они глядели своими мраморными белками с пробуравленными дырочками зрачков, и каждый взгляд настойчиво пронизывал меня каким-то одним чувством, какой-то одной волей, у каждого они были разные, и это так действовало, что я перестала ощущать себя самой собою.
Трусость колыхала мраморные складки жалких щек.
Открыто хохотал обман, довольный своей удачей.
Лесть расползалась по свиному рылу.
Равнодушие, почти смертельное, стыло на одутловатых щеках.
Властно гремело торжество силы…»
Обрываю цитату: отличных страниц в «Альбионе…» много, и читатели сами найдут их.
Итак, по-моему, главный секрет драматизма и увлекательности «Альбиона и тайны времени» — в удаче образа лирической героини, двойника автора. Однако как бы талантливо ни был решен этот образ, книга Ларисы Васильевой не имела бы бесспорной художественной ценности, если бы рядом с лирической героиней не жили другие мастерски написанные персонажи. К ним вполне применима оценка, которая хотя и звучит азбучно, однако не устарела: типические характеры в типических обстоятельствах. Шахтер из Уэльса, инженер автомобильного завода, художница по костюмам, старый клерк, журналистка, домашняя хозяйка именно живут в книге. Они не описаны, нет, и тем более (как говорится, упаси нас боже от агрессивной вторичности) не нарисованы аналогично мечте пресловутой невесты из гоголевской «Женитьбы» — от одного нос, от другого подбородок, — они созданы автором по таинственным законам сотворения человека в художественном произведении. «Таинственным» потому, что истинная литература, как и истинная живопись, музыка, архитектура и все другие сферы творчества, склонна подчиняться только законам своенравного, дикого, как необъезженный скакун, «бога» — таланта, (Отсюда, к слову сказать, и сложность идеологической воспитательной деятельности в среде писателей, художников, музыкантов…)
Думается, моя уже более чем сорокалетняя работа в литературе позволяет процитировать несколько строк из моего собственного выступления на VI Всесоюзном съезде советских писателей:
«…утверждать ценности художественные и ценности человеческие. Помочь «вырастать» произведениям и самим авторам. Задача эта сложная хотя бы потому, что она включает извечную проблему посредственности и таланта. Она также включает вопрос о литературной нравственности. Например, судьба рукописи всегда должна быть независимой от свойств характера автора, от его «локтей и зубов», от того, «баловень он судьбы» или нет, от того, замечала ли его критика или… замолчала. Рукопись должна быть в этом смысле впереди автора. И кроме того, не должна нуждаться в том, чтобы автор и в дальнейшем защищал и охранял».
Говоря так, я, разумеется, имела в виду талантливую рукопись, талантливую книгу. И мой нынешний читатель, конечно, уже заметил, что я высказывала пожелание: таким должно быть отношение к рукописи, книге. Продолжу сейчас свое тогдашнее высказывание применительно к совершенно конкретному явлению, к «Альбиону и тайне времени».
К сожалению, еще бывает так, что книгу оценивают по критериям, навязываемым таланту вторичной компилятивной «литературой» или, лучше сказать, попросту макулатурой. Она наловчилась производить килограммы и тонны мозаики, скрупулезно собранной, надерганной, натасканной отовсюду. В таких «произведениях» имеется абсолютно все. Ничто не пропущено. А талант в своем проявлении избирателен, в соответствии со своими законами творческой увлеченности, озаренности, смелости, принципиальности…
Бывала я в Англии, жила в Лондоне и могла бы дать целый список того, о чем Лариса Васильева не рассказала. Но — обращаюсь к читателям — давайте попробуем оценить книгу по тому, что в ней есть, а не судить ее за то, чего в ней нет!
Например, обратите внимание на великолепный по своей выразительности и лаконизму рассказ о ленинских местах в Лондоне, на рассуждение рабочего о Ленине. Обратите внимание на то, как максимально точно, четко, тактично, правдиво нарисованы люди, рассказана их судьба. Думается, что способность писать так — одна из решающих для подлинного успеха современной книги о жизни другой страны. Ведь если лет тридцать назад литератор, взявшись описывать Англию, США, Францию, Индию или еще какую-либо страну и побуждаемый понятным чувством возмущения чуждой нам социальной системой, мог позволить себе дать волю темпераменту в ущерб точности, то сейчас надо все время помнить о высоком уровне вашей информированности, дорогие читатели.
А как остро заявлены с первых же страниц «Альбиона…» его персонажи! Причем интересен сам этот прием «заявки» героя и затем наполнения «чертежа» дыханием жизни. Вот одна из «заявок»:
«Пегги Грант — художница по костюмам. Худенькая блондинка. Почти ничего не ест, потому что «бока не в моде». Всегда одета в одни и те же вылинявшие джинсы и майку. Зимой набрасывает еще легкую курточку. Из богатой семьи. Живет одна — снимает комнату на чердаке. Хозяйка очень глубоких и голубых глаз. Зубки чуть торчат вперед. Волосы густые, разбросаны по плечам. Говорит мало, но всегда по существу. Замужество считает пережитком… Ей двадцать лет».
Лариса Васильева в прозе оказалась хорошим портретистом, умеющим выписать деталь:
«Я видела кошелек мистера Вильямса. Он напоминал лабораторию ученого или, скорее, пульт управления электростанцией. Довольно объемистый, со множеством отделений, но вмещал в себя точно разложенные чековые книжки, карточки, листки с нужными пометками, членские билеты разных клубов и немного денег, разложенных точно согласно достоинству каждой купюры».
Не правда ли, что за этими несколькими строчками уже отчетливо виден характер! Умение создать образ по одной лишь детали позволило Ларисе Васильевой плотно и эффективно заселить сравнительно небольшую площадь своего «Альбиона…»
Есть парадоксы, справедливость которых доказана историей. К ним, по-моему, относится утверждение, что ни одна книга не может претендовать на долголетие, если она не отвечает требованию своего времени. К ним относится и аналогичное наблюдение — что лишь книга жизненно необходимая определенному поколению нужна всему народу.
У ровесников Ларисы Васильевой до «Альбиона и тайны времени» не было «своей» книги об Англии. Но она должна была появиться. Должна была хотя бы потому, что ровесники писательницы стали участниками таких исторических событий недавнего времени, таких сдвигов в общественно-политической жизни нашей планеты, как, например, Европейское совещание в Хельсинки.
Книга Ларисы Васильевой отвечает требованию времени — создавать в рамках так называемой международной тематики подлинно художественные произведения, выражающие ленинскую политику мира, неуклонно проводимую нашей партией, нашим государством.
Терпеливо изучают советские государственные деятели мнения, позиции представителей других стран, спокойно и настойчиво ищут возможностей для договоренности, добиваются соглашений… А иные авторы книг, написанных о других странах, ограничиваются в лучшем случае лишь констатацией того, сколь различны наши социальные системы, а в худшем — вариациями известной «формулы»: «А у вас негров вешают!» Понятно, что задача утверждения принципов мирного сосуществования не снимает задачи разоблачения капитализма. Но не путем высокомерного самодовольного и зачастую лицемерного назидания, а подлинно художественным словом. В «Альбионе…» многие образы нарисованы, по существу, убийственно для буржуазного общества. Но очень важно и другое…
Есть ли у нас писательские книги, которые, рассказывая о капиталистических странах, продолжали бы средствами художественной литературы, по, так сказать, своей линии, в своем аспекте те гигантские усилия утвердить на земле отношения, основанные на принципах мирного сосуществования, которые предпринимаются руководителями партии и правительства Советского Союза? Есть, конечно, но еще маловато. А книга Ларисы Васильевой именно такая книга.
В ней — настойчивый поиск того, какие духовные качества, культурные ценности, глобальные задачи и т. д. могут стать основой дружбы между народами. И не только поиск, а утверждение найденной основы. Очень характерна в этом смысле глава «Поступь механического зверя» с важнейшими для оценки всей книги строчками:
«Ошалело и оглохло сижу я на концерте популярной поп-группы в Лондоне, окруженная орущими, ревущими, свистящими подростками.
— Безобразие! — хочется кричать в первую минуту. — Остановите безобразие!
Это дети, такие добрые и мягкие, такие упрямые и настойчивые, такие понятные и сложные, родные всего лишь за полчаса до концерта. Через полчаса после концерта, остыв и обсохнув, они станут такими же, какими мы знаем и любим их. Сейчас в минуты этого крика, рева, исступления что движет их порывами? Я хочу это понять, не осудить, а лишь понять».
«Какими мы знаем и любим их», — говорит советский человек, глядя на английских подростков. «Наши дети», — думает советская мать о детях всех народов Земли…
Передо мной на письменном столе «Правда» со статьей ТАСС о приеме Л. И. Брежневым глав дипломатических представительств.
«Пользуясь случаем, — сказал Леонид Ильич, — прошу вас передать главам Ваших государств, лидерам ваших стран следующее: «В мире в сущности нет такой страны и народа, с которыми Советский Союз не хотел бы иметь добрые отношения;
не существует такой актуальной международной проблемы, в решение которой Советский Союз не был бы готов внести свой вклад;
нет такого очага военной опасности, в устранении которого мирными средствами Советский Союз не был бы заинтересован;
нет такого вида вооружений, и прежде всего оружия массового уничтожения, которые Советский Союз не был бы готов ограничить, запретить на взаимной основе, по договоренности с другими государствами, а затем изъять из арсеналов.
Советский Союз всегда будет активным участником любых переговоров, любой международной акции, — направленной на развитие мирного сотрудничества и укрепление безопасности народов».
Книга Ларисы Васильевой — вклад в осуществление этих принципов.
Альбион…
…Снится детство: в тесной кухоньке, до потолка наполненной тошнотворным запахом свиной тушенки, я, полуодетая, жую на ходу. Окна черны, но это утро. Наспех застегнув шубу и замотавшись в платок, выбегаю. Мороз в лицо. Уральская зима. Запах тушенки, медленно убывая, вьется за мной. Я огибаю дом, перебегаю через дорогу — вдали на дороге видны два огня: приближается машина, — и, оступаясь, ныряю в сильно пересеченное снежное поле. Летом здесь была немощеная дорога, разрытая колесами грузовиков, и теперь рытвины — снежные горы. Одна из них — самая глубокая, я норовлю миновать ее и все в нее попадаю. Вот она, опять! В досаде топаю валенком и поднимаю вверх глаза. Мне кажется, я одна в мире на дне огромной белой чаши и надо мной лишь бездонная чернота неба с единственной звездой в нем. Свет звезды бел, колюч, завораживает. Хочется смотреть на нее, думая о том, что, когда кончится война, грянет свет, и я в этом свете — Золушка, царевна, Василиса…
— Эй, где ты?
Ритка зовет меня. Я выкарабкиваюсь из ямы, и мы бежим в школу вместе.
Она маленькая, большеголовая. И никогда не мечтает о всяких глупостях. Она будет математиком, потому что нет задачки в учебнике второго класса, которой бы не смогла решить. От Ритки слабо пахнет той же свиной тушенкой, и я отворачиваюсь от нее — ненавижу этот запах.
Просыпаюсь… Сначала трудно понять — где я. Ну да, Англия, лондонская квартира, но почему пахнет тушенкой, как в детстве? Вся комната наполнена этим запахом. Он словно выплыл вместе со мною из сна. Оказывается, просто-напросто моя соседка миссис Кентон жарит мужу на завтрак яйцо и свиную котлетку, это она пахнет точь-в-точь как те английские консервы моего военного детства. И в ту самую минуту я вдруг понимаю, что непременно буду писать книгу об Англии.
Несколько лет в чужой стране. Ни на минуту не уходящее сознание, что я участвую в какой-то посторонней пьесе. Ведь где-то в эту самую минуту без меня идет моя драма или комедия, в которой не ощущается отсутствие персонажа.
Как прекрасно приехать в Англию туристом, из окна автобуса увидеть кружево Вестминстера и мрамор Трафальгара, удовлетворить страстное желание постоять на мосту Ватерлоо, ничем не замечательном мосту, связанном в нашей памяти с сентиментально-популярным фильмом военного времени, постоять у гробниц владык и владычиц, перебирая в памяти освеженные перед поездкой страницы учебника истории средней школы, подивиться на торговые улицы; краем уха, от гида, услышать, что фунт стерлингов поднялся или упал на бирже, но не обратить на этот факт почти никакого внимания, ибо не тебя он касается; посмотреть по телевизору, с трудом разбирая слова, хотя всю сознательную жизнь по школьным и университетским программам учила этот язык, вечерний фильм о заброшенном доме с привидениями, куда приезжает молодая чета и где юной жене приходится стать жертвой черных сил, но в конце концов отвагой мужа все устраивается; замирая пройти по плитам Стратфорда, где якобы жил Шекспир, и, сев в самолет на обратный путь, точно знать, что Англия увидена, понята и даже, если кое-что почитать дома, касающееся Политики, экономики, культуры, можно написать очерк или даже серию очерков — этакие живые зарисовки с натуры с хорошим, добротным названием «На уровне гринвичского меридиана», или «Британские перемены», или несколько романтичнее и шире — «Туманный Альбион без тумана».
А тут — повседневная жизнь. Вестминстер видишь, лишь когда показываешь город заезжему гостю. Да разве вольным туристским взором глядишь на него? Торопишься, думаешь о чем-то будничном, постороннем, необходимом. Мост Ватерлоо служит элементарным ориентиром: «К врачу на прием нужно ехать в сторону моста Ватерлоо — от него налево». И даже вечерний фильм — попадаются среди них презанятные, особенно если с юмором, — чаще всего смотреть некогда. Зато уж политика и экономика страны, как говорится, в печенках у тебя сидят — все вокруг них здесь сосредоточено.
Буду писать книгу… А увидела ли я Англию? Неужели же нет. Столько дорог исходила, стольких людей повидала. Верно — исходила и повидала. Откуда тогда странные два чувства: первое — словно живу здесь уже тысячу лет, очень давно и очень одиноко, и тут же второе: кажется, только вчера приехала и от суеты, множества дел кругом идет голова. И я еще ничего здесь не видела. Какое же из них верно? Оба? Удивительно. Необъяснимо.
Зачем писать книгу, если об этой стране написаны тома историй и социологических исследований, журналисты, жившие здесь подолгу, непременно отмечали свое пребывание в Англии книгой. И отметят еще, ибо «нельзя объять необъятное». Зачем писать книгу о стране, из которой мечтаешь скорей уехать домой, язык которой учишь лишь по необходимости? Да к тому же мне представляется весьма скучной задача рассказывать советским людям, что за люди англичане. Возьми-ка с полки Диккенса, Голсуорси, Сноу, Гольдинга, Мердок, — куда интереснее и вернее, чем журналистские измышления, подкрепленные быстро стареющими фактами.
Во всяком случае, подлинно.
И чем больше уверяю себя в том, что ни к чему лирическому поэту, занятому своими темами, писать книгу об Англии, тем больше «наступает» на меня эта книга и требует к себе внимания и сил.
Бьет волна в меловые скалы западного побережья острова. Шторм утихает. Неужели земля? Напряженно смотрит большой сильный римлянин на белую полосу впереди.
— Альбион! — кричит он своим спутникам. — Альбион![1]
Все дальше в глубь острова продвигается римский отряд, встречая на пути встревоженных аборигенов.
— Альбион! — утверждают имя римляне, глядя на белобрысых жителей острова. — Альбион!
Смотрю в те дни из своего времени. Одно космическое мгновение — века событий, страстей, побед и поражений. Набеги данов, нашествие англосаксонских, германских племен, нормандцы… Божественное искусство Ренессанса, возникшее на развалинах Рима? Не так уж мало. Скорее, неизмеримо много. Распад Древнего Рима шел долгие века, и окончательная смерть его совпала с рождением новой — Британской империи.
Сегодня мир стоит перед задающей Британией. Сколь долог будет путь ее падения? Ныне время акселерации — все совершается много быстрее, чем прежде. Оставит ли нам падающая сила свой Ренессанс? Пока нет оснований для такого рода утверждений.
— Альбион! — провозглашал римлянин, неосознанно передавая свою эстафету.
— США! — хочет и не находит в себе сил произнести Англия. Дитяти уже не надобно материнского благословения.
Но — «что я Гекубе, что Гекуба мне»? Или мало мне своих забот?
А Британия не спрашивает, наступает из дверей и окон, подсовывает человеческие типы и характеры — один интересней другого, искушает историческими аналогиями, завлекает пейзажами.
Сдаюсь…
Здравствуй, Британия. Прошу тебя на эти страницы главным персонажем, дабы в этой книге ты иллюстрировала собой мою главную тему — Время. И знаю, что во всех своих попытках лишь задену ее, приоткрою над ней покров, но не решу, не отвечу на сложнейшие ее вопросы, не разберусь в ней до конца. Смешно бы и предполагать такое: разобраться во Времени — значит ответить на вопрос, что есть Вселенная, что есть Истина, и даже на более легкий, столь волшебно сформулированный гением поэзии:
Здравствуй, Британия. Если ты поможешь мне подступиться к теме Времени, значит, не зря я подметала подолом твои улицы, наблюдала, как переживаешь свои неудачи, и даже, привыкнув, по-своему полюбила тебя, как свое прошлое, когда ты стала им.
Сильна не сильна ли, но дух задиристый и заносчивый по отношению к Альбиону я вполне могу в себе объяснить.
Не далеко нужно ходить, чтобы увидеть, как тянулись к России щупальца Британского спрута во времена оные, вот-вот ухватят — не ухватили. И не в том дело было, что далеко лежал лакомый кусок: Индия — та еще дальше была, — а в том, что на куске лакомом своя империя росла и наливалась — чужую ухватку по своей чуяла: требует королева Елизавета в 1567 году экономических привилегий для своей торговли в России, а Иван Грозный в ответ на это политический союз предлагает — на равных. Ударит хвостом со зла британский зверь, подождет немного: время идет, цари умирают — а снова тянет лапу.
«Расширить английские привилегии на всю территорию Российского государства, включая Сибирь, дать английским торговым судам право неограниченного движения по Волге, способствовать устройству на всей территории России, где это будет нужно, промышленных станций для торговли Англии с Персией, Индией, Китаем»— таково было желание Британии, переданное в 1617 году царю Михаилу Романову английским послом Джоном Мерином и получившее отказ.
Но иду к Альбиону с добром, твердо зная, что нет никого на свете добрее, умнее, интереснее человека из народа, какой бы народ ни был. И Альбион отвечает мне на это людьми, людьми, людьми. И каждая — капля океана, воплощение всех черт, составляющих страну.
— Люди-то людьми, но будь осторожна, именно потому, что это люди. Вспомни, как обошлась с тобой англичанка?! — говорит мне, нашептывает, предостерегает какой-то голос. И я вспомнила.
Было это года за два до моего отъезда в Англию. Объявилась в Москве молодая, красивая и приветливая английская писательница. Она не скрывала своего намерения написать книгу о России и просила меня познакомить ее с самыми разными людьми — рабочими, студентами, литераторами. Она приезжала несколько раз, мы виделись, разговаривали, я показывала ей Москву, и это стало напоминать нечто похожее на дружбу, если предъявлять дружбе не самые высокие требования, а называть ею доброжелательность и отзывчивость.
В то время я и в мыслях не имела, что буду жить когда-нибудь с нею в одном городе.
Книга подвигалась. Англичанка в письмах советовалась со мною. Однажды я получила увесистую бандероль из Лондона, распечатала и увидела готовую книгу своей приятельницы о нашей стране. Удивилась — так быстро! И тут же запоздало пришло опасение — а что можно написать за три коротких посещения?!
Опасение было не напрасно. Материала у нее явно не хватило. Но, как я понимаю это теперь, поварившись в лондонском котле и познакомившись с английскими принципами издательского дела, моей знакомой нужно было быстро ковать железо, ибо условия тогда складывались в ее пользу.
За отсутствием ли фактов жизни, за отсутствием ли чувства меры и такта, пустилась она в описания мелких деталей, которые попались ей на глаза. Так как со мною она провела много времени — то и я оказалась одной из главных ее героинь.
Я нисколько не обиделась на свою знакомую — она расписала меня в общем доброжелательно, не сердиться же на нее за то, что она заметила некоторый беспорядок в моей квартире — верно, было такое.
И все же я была ранена в самое сердце: из добрых отношений состряпалось забавное «стори», из дружеского участия были сделаны деньги, из сердечных встреч — литературный материал.
«Ну, погоди, чертовка, — подумала я, — будет случай — отплачу!»
Все мои друзья и недруги в этой стране могут не беспокоиться: из дружбы я не сделаю забавного «стори» и не предам их имен на позор. Но я не могу написать ни строки без их присутствия, без их участия на страницах: ибо они — все вместе составят образ моего главного героя по имени Альбион. Но вряд ли хоть один из тех, кого я тут описала, — смог бы узнать себя.
Мне кажется, читателю весьма полезно будет познакомиться с главными героями, дабы сразу войти в курс дела и не тратить лишнего времени на отступления.
Итак —
Миссис Кентон — седая, высокая англичанка за пятьдесят. Жена скромного служащего из очень приличной фирмы. Мать двоих взрослых детей. Домашняя хозяйка. Женщина с сильным, решительным, уверенным и смелым характером. Женского равноправия безусловно не признает. Все знает, даже то, чего не знает. Обо всем имеет сугубо индивидуальное суждение, которое почти всегда совпадает со мнением ежедневной лондонской газеты «Таймс». Читает «Таймс» с юности. Обладает замечательным талантом давать советы и делать замечания. На улице у ее лица строгий неприступный вид — это потому, что мозг непрерывно занят хозяйственными подсчетами и проблемой домашней экономии. Заботы такого рода, как известно, не способствуют миловидности лица. Очень добрый человек.
Поделиться книгой: