Крушение «Красной империи»

В 1976 году у главы советского правительства Алексея Николаевича Косыгина случился первый инфаркт, в октябре 1979 года премьер вновь попадает в больницу. Он старался сохранять рабочий режим, но болезнь брала свое. По свидетельству внука премьера Алексея Гвишиани, Алексей Николаевич дважды до инфаркта подавал заявление об отставке, но Брежнев их не принял.

Бесспорно, со временем негативную роль в отношениях между больными Брежневым и Косыгиным сыграло окружение. Существовало противостояние между Косыгиным и Устиновым, полностью замкнувшим на себе оборонную промышленность. На «оборонку» работали и гражданские министерства, против чего выступал премьер. Но сделать ничего не мог. Устинов стал практически самостоятельной фигурой. На оборонную и космическую промышленность выделялись огромные финансовые средства, порой в ущерб остальным отраслям промышленности. Противостояние между двумя сталинскими наркомами, олицетворявшими гражданскую и военную экономики, сыграло свою негативную роль в судьбе хозяйственной реформы 1965 года.

У Косыгина было немало политических противников не только в партийном аппарате. Премьера не раз критиковал и Юрий Андропов. Приведу свидетельство Евгения Чазова:

— Андропов не любил Косыгина, а Косыгин не любил Андропова. Может быть, Алексей Николаевич не любил систему госбезопасности. Как-то у него проскользнуло: «Вот, даже меня прослушивают». Поэтому, наверное, и не любил Андропова. У них обнаружилась какая-то личная несовместимость. Они схватывались на заседаниях Политбюро, причем нападал Андропов. Но конфликт между ними имел и явную политическую подоплеку: Андропов говорил помощникам, что предлагаемые Косыгиным темпы реформирования могут привести не просто к опасным последствиям, но и к размыву социально-политического строя.

— У Юрия Владимировича, как говорят ветераны, непростыми были отношения и с Николаем Анисимовичем.

— Между ними имело место соперничество за влияние на генерального секретаря ЦК. К сожалению, это не шло на пользу стране. Обвинения, высказывавшиеся в адрес Щелокова уже после смерти Леонида Ильича Брежнева, так или иначе способствовали подрыву авторитета Советского государства, что объективно совпадало со стратегическими замыслами Запада…

— Почему, на ваш взгляд, Леонид Ильич решил заменить Косыгина на посту главы правительства именно Тихоновым?

— Над выбором кандидатуры Брежнев долго раздумывал. Надо полагать, он понимал, что первый заместитель председателя Совета Министров Николай Александрович Тихонов не очень подходящая фигура для этой роли. Брежнев предлагал возглавить правительство первому секретарю Компартии Украины Щербицкому. Но тот отказался, считая кресло премьера опасным.

Генсек предлагал и Щелокову возглавить правительство, а первоначально занять пост заместителя председателя правительства СССР. Это назначение должно было стать ступенькой к посту председателя. Но Щелоков отказывался. Он считал, что по сравнению с министром внутренних дел зампред — фигура маловлиятельная.

Когда здоровье Косыгина ухудшилось, Брежнев предложил Щелокову уже сразу пост председателя Совета Министров СССР. Министром внутренних дел СССР должен был стать Юрий Чурбанов, зять Леонида Ильича, занимавший пост первого заместителя главы МВД. Проект решения ЦК КПСС о назначении Чурбанова был уже подготовлен. Николай Анисимович уходил от ответа — не отказывался, но и не соглашался.

В подтверждение приведу рассказ генерал-майора внутренней службы Бориса Константиновича Голикова, свидетеля разговоров Брежнева и Щелокова на эту тему:

— У Брежнева было совещание, и Николаю Анисимовичу понадобились некоторые бумаги. Мне позвонили, попросили их подготовить и привезти. Я все сделал и доставил ему, в приемной меня встречает секретарь приемной Брежнева Дебилов. Сказал, чтобы я проходил. За столом беседовали Косыгин, Новиков, Байбаков, Щелоков и Брежнев. Я передал бумагу и жду разрешения удалиться. Они завершили разговор, выходят. Остаются Брежнев и Щелоков, и я рядом… Леонид Ильич говорит Николаю Анисимовичу: «Я тебе сказал, соглашайся Коля, соглашайся! Это наше общее мнение. Лучше тебя нет зампреда»… Второй раз разговор происходил на даче у Брежнева. На тот момент Косыгин лежал в больнице, да и сам Леонид Ильич был не в очень хорошем состоянии. Они с Щелоковым разговаривали у машины. Леонид Ильич ему говорит: «Слушай, вопрос решать надо. О чем говорить?.. Четко сказал, ты должен занять пост председателя Совмина». Николай Анисимович промолчал, помялся, не дав никакого ясного ответа, затем они попрощались, и мы уехали.

Почему Щелоков уходил от ответа? Наверное, как и Щербицкий, он понимал, что его ждало на этом посту: борьба с партаппаратом, противостояние с ВПК. С учетом того, что Брежнев был болен, без реальной поддержки в нужную минуту.

Объективно говоря, Щелоков перерос пост министра внутренних дел и вполне мог бы встать во главе правительства. Он знал народное хозяйство, промышленность. К тому же находился в хорошей физической форме.

— В 1982 году события развивались стремительно…

— События приняли драматический оборот. Внешние признаки ухудшения здоровья первого лица государства умело использовались против него определенной политической группой, стремящейся к власти. Этому же способствовали нескончаемые славословия в адрес генсека, награждения. По инициативе ряда членов Политбюро в 1976, 1978 и 1981 годах ему три раза было присвоено звание Героя Советского Союза. Но бесчисленные награды радости ему не приносили.

В обществе о страсти Брежнева к наградам начали ходить злые анекдоты, слухи, сплетни, их особенно и не пресекали. Вследствие дефекта речи появились насмешки по поводу плохого произношения.

Причиной дефекта речи стала не немощь Брежнева, а неудобная вставная челюсть. При разговоре она слегка выпадала и ему приходилось ее подсасывать, вследствие чего появлялся дребезжащий голос и характерные движения губами. Сам Брежнев стеснялся этого дефекта, но сделать ничего не мог. Брежневу предлагали через Щелокова приехать в 3-й Медицинский институт (стоматологический), где ему были готовы исправить дефект. Начальник политуправления Московского военного округа генерал-полковник Константин Степанович Грушевой предлагал услуги военных врачей.

Но рядом с генсеком находился Евгений Чазов. Главный кремлевский доктор нашел известного в Европе немецкого профессора. Тот дефект почему-то не сумел исправить. И насмешки над генсеком продолжились.

Вообще в период болезни Брежнева Щелокову становилось все труднее с ним встретиться, «медицинским» окружением делались попытки держать министра на расстоянии от генсека, мотивируя его плохим самочувствием, недомоганием…

10 февраля 1982 года не стало одного из самых близких к Брежневу людей — генерала Константина Грушевого. Несмотря на очень плохое состояние здоровья, Брежнев приехал проститься с другом. В буквальном смысле его завели под руки, он не сразу сориентировался в зале: «Где мой Костя?» На похоронах Брежнев не мог сдержать слез. С этого момента Брежневу самому отпущено жизни было немного. 9 ноября 1982 года, после праздников, он вышел на работу. По воспоминаниям сотрудника его секретариата, Брежнев попросил, чтобы в приемной к его приезду находился Андропов.

Леонид Ильич прибыл в Кремль примерно в 12 часов дня в хорошем настроении, отдохнувший. Они долго беседовали с Андроповым. О чем они говорили, до сих пор остается неизвестным. Возможно, обсуждали предстоящий пленум ЦК. По некоторым сведениям, на нем предполагался переход Брежнева на пост председателя партии, а новым генеральным секретарем будет рекомендован 64-летний Щербицкий. После разговора с Андроповым генсек переговорил о чем-то по телефону с Щелоковым.

Но утром следующего дня, 10 ноября, в День советской милиции, Брежнева не стало. Собравшийся 12 ноября 1982 года Пленум ЦК КПСС избирает генеральным секретарем партии Юрия Андропова. После смерти Брежнева Николаю Щелокову советовали защищаться. Он мог поднять дивизию Дзержинского с тем, чтобы поддержать приход к власти другого кандидата — из «днепропетровских». Авторитет министра в МВД был очень высок. Но он сразу же пресек подобного рода разговоры…

— Вы первый, кто поднимает эту тему.

— Мы с моим соавтором Анатолием Вячеславовичем Науменко не гнались за сенсациями, нашей целью было написать первую непредвзятую биографию человека, более 16 лет руководившего Министерством внутренних дел. Опирались мы на архивные материалы, свидетельства современников Николая Анисимовича. Конечно, кто-то скажет, что изложение его биографии у нас получилось пристрастным. Возможно так — пристрастным, ибо исходили мы из его реальных заслуг перед Родиной, опирались на добрую память, на оценки тех, кто знал министра и работал с ним.

Его жизнь завершилась, как известно, трагически. Слова жены, случайно брошенные перед его назначением на пост министра: «Николай, тебя убьют или ты сам застрелишься», оказались пророческими…

Сегодня наступило новое время, страна стала другой. Сменились ориентиры. Но вычеркнуть из истории ничего и никого нельзя.

Беседу вел Николай Ефимов

Дело было в Карелии

О том, что война является продолжением политики, только иными средствами, говорил еще в начале XIX века Карл Клаузевиц. О том же, что военным нередко приходится не только решать важнейшие вопросы внешней политики, но и исправлять ошибки, политиками допущенные, говорить как-то не очень принято. Так что, хотя генерал-полковник в отставке Владимир Сергеевич Дмитриев и говорит, что его делом было охранять воздушное пространство, но решать политические вопросы ему приходилось не единожды: на воздушных границах Советского Союза, которые он охранял, никогда не было спокойно, и многие инциденты могли привести к очень серьезным международным осложнениям.

А в 1984—1989 годах Владимир Сергеевич служил в должности первого заместителя главнокомандующего Войсками ПВО по противовоздушной обороне государств — участников Варшавского договора. Нужно ли объяснять, что эта должность была не только военной, но и политической?

— Я потомственный артиллерист. Мой отец начал войну командиром батареи полевой артиллерии, закончил командиром полка, а я сам стал полевиком в 1943-м: был орудийным номером, командиром орудия… В конце войны нас, нескольких сержантов, направили в училище в Баку. Тогда было создано много новых училищ ПВО — руководство страны видело в этих войсках важный вид Вооруженных сил, хотя он еще таким даже и не был.

— И как вам показалась новая служба?

— Не понравилась! Показывают нам технику ПУАЗО — прибор управления артиллерийским зенитным огнем, вокруг этого ящика сидят десять человек, крутят какие-то маховички, что-то кричат… Мы все решили сделать так, чтобы нас не приняли. На экзамене я писал «дважды два — пять», но объявляют приказ, что мы «успешно сдали экзамены и зачислены в училище». Так я стал зенитчиком. Постепенно втянулся в эту службу, понравилась она мне. Окончил училище — оно уже было в Горьком — и был направлен опять в Баку, где на разных должностях прослужил Шлет.

— Служба тогда у вас была достаточно спокойная?

— Она была налажена, но спокойной ее назвать было нельзя. Противник, особенно в 1953—1954 годах, постоянно прощупывал наши воздушные границы, проверял возможности системы, и не только в Закавказье. Были грубейшие нарушения на Украине, в Карелии, долетали и до Москвы. Английская «Канберра» трижды нарушала наше воздушное пространство, шла посредине Каспия — я служил тогда на острове Наргин, от нас самолет был километрах в 70, и мы ничего не могли сделать… Из Ирана или из Турции запускали десятки воздушных шаров, которые, набирая высоту, уходили в Среднюю Азию… Но техника совершенствовалась, безнаказанно нарушать наши границы становилось все труднее. Однажды, например, одной ракетой сбили два турецких истребителя. Но и в дальнейшем были нарушения — и непреднамеренные, и преднамеренные. Разведка по всем нашим границам велась, ведется и будет вестись!

— Можно говорить, что после войны Войска ПВО страны создавались практически с нуля…

— Это уж точно! Когда я был замом командира, командовал полками, все время приходилось осваиваться именно на голом месте. После академии был назначен замкомандира — и тут, после пролета Пауэрса, полк из-под Горького перебросили на северо-запад Урала. В 1962-м меня назначили командиром 237-го гвардейского полка, который перевели из Москвы на прикрытие Тамбова, опять строиться пришлось. Прокомандовал года полтора и по замене был направлен в Норильск — особые условия, Заполярье, и опять надо было строить, развертывать технику, учить. Полк вскоре стал отличным, лучшим в 14-й армии, был награжден переходящим Знаменем ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета и Совета Министров.

— Понятно, что вскоре после того вы пошли на повышение…

— Да, меня назначили заместителем командира, а потом и командиром дивизии ПВО. Кстати, раньше эта дивизия занимала последнее место в армии…

— Соединения Войск ПВО страны не имели такой стандартной организации, как, например, дивизии в Сухопутных войсках. Что входило в состав вашей дивизии?

— Эта дивизия была просто огромная, колоссальная — одних только зенитно-ракетных полков было девять, два авиационных истребительных полка, две радиотехнические бригады… Все удивлялись, почему она не корпус. Поэтому, когда в 1971 году меня хотели назначить командиром Львовского корпуса, Павел Федорович Батицкий заявил: «Этот корпус меньше, чем дивизия, которой Дмитриев уже три года командует! Дивизия отличная. Давайте его сразу назначим первым замом!»

— По-моему, из всех главнокомандующих Войсками ПВО маршал Батицкий — самый авторитетный, уважаемый…

— Я скажу, что Павел Федорович был профессором на всех уровнях! Приезжая в дивизион, он мог с солдатом обсудить его проблемы на языке солдатском. Он мог научить старшину, как солить капусту и грибы. Но, проводя учения, беседуя с командующими армиями, это был уже совершенно другой человек, он говорил совершенно другим языком… Это был человек, у которого каждому было чему учиться!

— Ивы, минуя корпус, стали замкомандующего армией?

— Когда я уезжал на Совет, в семье радовались: мы уже были на севере лет восемь. Но я звоню и говорю, что во Львове климат отвратительный, зато в Хабаровске… Армией командовал Герой Советского Союза Анатолий Устинович Константинов, будущий маршал авиации. Я был у него два года заместителем, это была прекрасная школа! Армия огромная, шесть соединений, дислоцировалась в тяжелейших условиях от Хасана до Чукотки.

— То есть здесь вы прошли «доподготовку» перед командованием отдельной армией ПВО?

— Да, мне позвонил Павел Федорович: «Тебе не надоело по северам болтаться? Хотим тебя выдвигать на командующего!» Отвечаю: «Я могу и в Киев!» Он замолк, потом: «Ха-ха-ха! В Киев хочет! Гаганова просилась в отсталую бригаду, а он — в Киев! В Архангельск поедешь!» Так я попал в Архангельск, где пять лет прокомандовал тяжелейшей 10-й армией.

— Огромная по составу и дислокации, она прикрывала «правый фланг» СССР, базу Северного флота…

— Да, это был наш самый мощный атомный подводный ракетоносный флот. Лодки постоянно уходили на боевое дежурство, и противник старался это все контролировать. Не было дня, чтобы не появлялись его самолеты-разведчики. Поэтому за год мы тысячи истребителей поднимали для дежурства в воздух, приводили в готовность тысячи зенитно-ракетных дивизионов, командные пункты… Знаете, какая нервотрепка? У меня и моего зама был 15-минутный срок готовности прибытия на КП. А представьте, в авиационном полку завтра будут полеты и командир полка готовится сам полетать. Но ночью прилетел разведчик, командир не спит, утром он уже летать не может…

— Но ведь вас пытались «прощупать» и более активными методами, не только полетами разведчиков вдоль границ?

— Да, к сожалению, было и такое… Это было 20 апреля 1978 года, в день рождения моей супруги. Я закончил учение с дивизией, где-то в девять вечера приехал с КП домой. Шинель еще не снял, стаскиваю один сапог — звонок (телефон стоял на столике в прихожей). Оперативный дежурный полковник Самойлов: «Товарищ командующий, в 300 км от Кольского полуострова курсом с севера, на Мурманск самолет на сигнал “я — свой” не отвечает».

Я говорю: «Зеленков едет домой — держи связь со мной, а как начальник штаба появится дома, пусть едет на КП».

Думаю: если я сейчас поеду, руководить некому будет… Гости в комнате, я в шинели стою в коридоре, держу трубку, один сапог надет. Оперативный постоянно сообщает мне информацию, я ему ставлю задачи: проверить, есть ли какие наши самолеты в этом районе, может быть, вышла из строя аппаратура…

— Разве было непонятно, что это за самолет?

— Откуда? На запрос он не отвечал! Мы видим только отметку на экране — она такая же, как у RC-135, это разведчик, сделанный на основе «Боинга». Те же скорость и высота. Не различишь… Приказ гласил: гражданские самолеты — нарушители воздушного пространства СССР подлежат принуждению к посадке на наши аэродромы; военные самолеты капиталистических государств подлежат уничтожению. Мы только что провели учение — тогда очень много кружилось самолетов-разведчиков, и у меня не было сомнения, что это либо провокационный полет, либо разведывательный… Кстати, за это недолгое время над нашим районом прошло шесть спутников!

— Но ведь в воздухе были подняты наши истребители…

— Мне доложили, что на самолете какие-то иероглифы, и те полчаса или минут двадцать, пока все продолжалось, у меня голова работала как компьютер, все прокручивала: откуда иероглифы?! Никаких трасс, где бы летали азиатские самолеты, не было. Я вспомнил, что, когда к нам должен был прилететь Эйзенхауэр, прилетел Пауэрс, и тогда Эйзенхауэр не прилетел. А назавтра Брежнев должен лететь на переговоры к федеральному канцлеру в Германию… Мало ли кто хочет сорвать этот визит? Но ведь я не мог не выполнить приказ, который требовал однозначно: самолет-нарушитель военного ведомства — а я другого не предполагал — должен уничтожаться. Хотя мы его принуждали к посадке.

— То есть он имел возможность приземлиться…

— Безусловно! Вот в 1970 году на Курилах был посажен американский военный самолет, который вез из Америки во Вьетнам из отпуска 300 с лишним солдат. Самолет заблудился, ему дали команду на приземление, он приземлился, и четыре дня, пока вели расследование, они сидели на маленьком аэродромчике. Там было 19 стюардесс — пришлось для них туалет рыть. «Сверху» приказали кормить всех авиационным пайком, и эти триста с лишком американских лоботрясов съели весь годовой запас летного пайка… Но никаких эксцессов не было.

— А этот «Боинг» посадить пытались?

— Конечно. Подняли истребители, засветили все аэродромы, принуждаем к посадке… Поступает информация, что своих самолетов в воздухе нет — все ведомства запросили… А он идет, не выполняет команды.

Самойлов докладывает: «Остается четыре минуты, он уже поворачивает в сторону Финляндии».

Некоторые товарищи, что тогда были у меня дома, говорят: «Не надо!»

«Три минуты!» — сообщает Самойлов.

Я говорю: «Включай всю записывающую аппаратуру. Цель такую-то — уничтожить!»

Все… Тут оперативный доложил, что на КП прибыл Зеленков. Я — в машину, помчался туда, и три дня был «в бегах».

— Владимир Сергеевич, а разве вы с Москвой тогда не связывались?

— Оперативный сообщил, что дежурный генерал на ЦКП запрашивает, каково мое решение. То есть мне, командующему, никто не мешал, и я, проанализировав массу разных факторов, известных здесь, на месте, сам принимал решение… Я был за него ответственным. Вот что такое были Войска ПВО!

— Потом ваши действия получили соответствующую оценку.

— Конечно. Расследование проводила высокопоставленная комиссия, которую возглавлял маршал авиации Пстыго, а от ПВО комиссию возглавлял маршал Савицкий. Присутствовал генерал из КГБ, хороший такой товарищ, он дал Андропову шифровку, что командующий в соответствии с действующими документами принял правомерное решение, а войска его выполнили… Кстати, Иван Иванович Пстыго мне тогда сказал: «Если бы я на гражданском самолете залетел в Америку, меня никто бы к посадке не принуждал. Меня могли бы только сбить!»

— Вы видели этот «Боинг»?

— Тем же вечером я летал к месту посадки. Чтобы вывезти пассажиров, начальник Генштаба Огарков приказал мобилизовать вертолеты Ленинградского округа. Оставались командир корабля, штурман, малаец, учившийся у нас в «Лумумбе», — за переводчика и еще два члена экипажа. Командир экипажа был опытный: воевал во Вьетнаме, полковник ВВС США. Из Орли — через Северный полюс и Канаду — в Сеул летал уже десять лет. Оказалось, что в последний раз по этой трассе он летел десять дней назад, с этим же экипажем, в простых погодных условиях.

«Как же, — спрашиваю, — вы оказались на Кольском, если прошли уже траверз Гренландии и подходили к Северному полюсу? Он говорит:

— У нас отказала навигационная аппаратура.

— Почему вы не включили SOS? Почему со слетанным экипажем вы не унюхали, что развернулись на 180 градусов? Вы видели перехватчик? Почему вы не выполняли команды? Вы видели на земле засвеченные аэродромы, полосы?

— Мы боялись!

— Чего боялись? С какой целью вы летели, непонятно, но это не мое дело. Мое дело — охранять воздушное пространство, а кто там будет с вами разговаривать, что спрашивать — это его дело».

— Что потом стало с этим самолетом?

— Ракета оторвала примерно четыре метра левой плоскости, мы насчитали до 400 пробоин. Два убитых и 11 раненых… Но машина мощная, и пилот отличный! Ночью, на незнакомой местности, он сделал несколько кругов, выбрал озеро и приземлился на лед, выскочив носом на берег, чтобы не утонуть. Говорю: «Я восхищен уровнем вашей подготовки, но совсем не восхищен вашими действиями!» Так как к этому озеру даже дороги не было, то компании было дешевле купить новый «Боинг», чем пытаться этот вывезти. Так самолет там и оставили.

Но, признаюсь, тут мне главный инженер авиации говорит:

— Товарищ командующий, какие кресла! Давайте на ваш самолет поставим!

— Ладно, с паршивой овцы — хоть шерсти клок!

Он снял 12 кресел и установил их на мой Ил-14, на котором когда-то Хрущев летал.

— Очень правильно! А что потом было с экипажем «Боинга»?

— Пассажиров через сутки перевезли в Мурманск, оттуда — в Хельсинки… А вскоре в газетах сообщили, что командир корабля и штурман обратились к советскому руководству с просьбой их простить. Когда их освободили, то они в Корею не поехали, потому как нанесли величайший ущерб компании, и, как шел разговор, куда-то смылись.

— Как же в конечном итоге были оценены ваши действия?

— Меня пригласили на военный совет, когда Батицкий болел, и кто-то из руководства заявил: «Как же так, командующий управлял боевыми действиями чуть ли не из кровати?!»

Говорю: «Я мог бы поехать на КП, но кто бы тогда руководил и принимал решение?»

Когда я доложил об этом разговоре Павлу Федоровичу, он сказал: «Командир и командующий находится там, где ему удобно руководить! Считаю, ты действовал правильно!»

На этом все закончилось…

— Известно, что вам пришлось сбивать еще один «Боинг»?

— Нет, это не так. Уточню, что в 1979 году главнокомандующий войсками Дальнего Востока Василий Иванович Петров, будущий Маршал Советского Союза, предложил мне идти к нему командующим ПВО. Я позвонил Александру Ивановичу Колдунову.

Он отвечает: «Ситуация такая: Китай дерется с Вьетнамом, мы усиливаем Дальний Восток — может нездорово получиться, если ты начнешь сопротивляться…»

Я позвонил знакомым в ЦК.

Говорят: «Командующий ракетными войсками и артиллерией одного из округов пытался выдвинуть какие-то доводы, что он туда не может ехать, его сняли с должности и уволили. Поэтому не царапайся!»

Я дал «добро» и попал в Сухопутные войска, где ПВО двух округов и флота были подчинены своим непосредственным общевойсковым начальникам, а я мог только рекомендовать и просить.

У меня, как командующего ПВО, не было даже управленческой функции. А кстати, через две недели после того как я сдал 10-ю армию, приехала инспекция министра обороны и армию признали лучшей в Войсках ПВО страны. Я считаю, что это величайший труд всех моих подчиненных, начиная от батареи, роты и до самого верха!

— Но вернемся к тому «знаменитому» самолету…