Приключения во дворе

На следующий день после Катиного визита Миша пришёл в пионерский лагерь. Его привела Анюта и задержалась, чтобы взыскательным взглядом старшей сестры посмотреть, где будет отныне проводить целые дни её младший брат.

Анюте повезло: в этот день в лагерь приехала группа пионервожатых из других лагерей. Катя водила их по лагерю, всё им показывала и объясняла, и Анюта ходила вместе с ними и всё осматривала, и слушала Катины объяснения.

Ей понравились и волейбол, и настольный теннис, и беседка-читальня, но больше всего ей понравилось другое: никто не скучал, все были заняты какими-то непонятными Анюте, но, очевидно, очень важными и увлекательными делами. Какие-то девочки подбежали к Кате и, прервав её разговор с вожатыми, начали с возмущением рассказывать, что некий Серёжа поступает неправильно и обидел некую Клаву. Клава плачет, и дело требует немедленного вмешательства. Катины распоряжения были кратки и точны: Серёже сказать, что о нём будет разговор на линейке. Если он сейчас же не уймётся, привести его сюда. Клаву развлечь и пойти вместе с ней распаковывать новые игрушки, которые прислали с завода.

Девочки убежали, Катя продолжала разговаривать с вожатыми, но сразу прибежал взволнованный мальчик. Оказалось, что цветы, которые упрямо не хотели распускаться, несмотря на строго научные методы, применявшиеся местными садоводами, наконец распустились.

Видимо, это было важное сообщение. Катя сама заволновалась и вместе с вожатыми пошла смотреть цветы.

Видимо, это было даже очень важное сообщение, потому что со всех концов лагеря мчались ребята, обсуждая событие, и минут двадцать весь лагерь занимался только цветами.

Наконец все убедились, что цветы действительно распустились, и успокоились. Катя повела вожатых дальше по лагерю. О лагере она рассказывала со вкусом и увлечением. Видно было, что всё ей самой интересно не меньше, может быть, чем ребятам.

Заканчивая обход, Катя остановила пионервожатых перед нарисованным на фанере и приколоченным к дереву портретом очень приятного на вид, вихрастого, улыбающегося мальчика.

— Это Паша Севчук! — сказала Катя торжественно. — Один из лучших наших пионеров! Он активный и умелый парень. Наш радиоузел создан при его ближайшем участии. Это мальчик, с которого следует брать пример всем ребятам.

Гости с уважением смотрели на портрет замечательного мальчика.

Анюта оглянулась, чтобы посмотреть, где Миша, и увидела, что Миша стоит в хвосте делегации, так же уважительно глядя на портрет.

А рядом с Мишей, держа его за руку, стоит, можете себе представить, сам оригинал — замечательный мальчик Паша Севчук!

И у Анюты стало радостно на душе. В самом деле, как удачно, что к Мише хорошо относится сам Паша Севчук, что в случае чего он его защитит, да, наконец, просто покажет пример, и, может быть, кто знает, к соседнему дереву будет приколочен второй портрет: портрет Миши Лотышева. Может быть, когда приедет ещё одна группа пионервожатых, Катя скажет и о Мише такие же хорошие слова, как те, которые говорит сейчас, и, может быть, она, Анюта, будет стоять незаметно сзади и слушать, как говорят о её младшем брате.

Вожатые, их было человек пять, но очереди пожали Кате руку, поблагодарили её и уехали. Им очень понравился лагерь. Они хотели бы, чтобы у них были такие же хорошие лагеря. Их немного только огорчало одно обстоятельство, о котором они считали неудобным говорить. У них всё было трудно и сложно. Им приходилось бороться со многими из ребят, преодолевать у некоторых скверные навыки, привитые в семье, выручать ребят из трудных положений, в которые те попадали по легкомыслию или в результате стечения обстоятельств, переживать вместе с мальчиками и девочками их ошибки и неудачи, иногда ерундовые, а иногда и очень серьёзные.

Катин лагерь не научил их тому, как легче преодолеть эти трудности, но они не были за это в обиде на Катю: по-видимому, у неё в лагере таких неприятностей не бывало. Вожатые уехали с чувством благодарности, чуть испорченным лёгким оттенком зависти к вожатой, у которой всё так хорошо получается.

Простившись с Мишей, довольная и спокойная, ушла из лагеря и Анюта. Перед уходом она сказала Паше Севчуку:

— Паша, ты последишь за Мишей?

Паша усмехнулся так, что было ясно, — это праздный вопрос.

— Я часто опекаю новеньких, — сказал он уверенно и спокойно. — У меня в лагере две нагрузки: радио и новенькие.

Анюта ушла, потому что ей пора было ехать в больницу к матери.

Мише очень понравилось в лагере. Здесь действительно было интересно и весело. Можно было поиграть в волейбол, не сейчас, конечно, а потом, когда обживёшься. Можно было попросить, чтобы тебя научили играть в шахматы, а это, говорят, очень интересная игра. Можно было почитать книжку в читальне, конечно, потом, когда обживёшься.

Но самое главное то, что обживаться оказалось совсем не трудно. Лагерь встретил Мишу приветливо и дружелюбно. Катя подвела его к группе ребят и сказала:

— Вот, ребята, наш новый мальчик, Миша Лотышев. Паша, познакомь его с нашими порядками, объясни всё, что следует, и помоги ему стать у нас своим человеком.

Паша молча кивнул головой, взял Мишу за руку и повёл его по лагерю. В ту минуту Миша ещё не предполагал, с каким удивительным, прямо-таки необыкновенным мальчиком он имеет дело. Он думал, что это мальчик как мальчик, разве что несколько лучше и приятнее других.

Паша повёл его по всему лагерю, рассказал, что у них много филателистов, это сложное слово означало собирателей марок, и у одного мальчика есть треугольная марка Гвинеи, такая редкая, что за ней гоняются настоящие, взрослые филателисты. Есть, оказывается, и настольный теннис. К этому виду спорта Паша Севчук относился иронически. Он, правда, ничего не сказал, но по его тону Миша понял, что это игра несерьёзная и что уважающий себя мальчик, несомненно, выберет более солидный вид спорта.

К волейболу Паша отнёсся более уважительно и объяснил, что их команда будет участвовать в каких-то соревнованиях, и хотя Миша не понял, в каких именно, но усвоил, что это соревнования важные и ответственные.

Самым главным, однако, было другое: Паша повёл его на радиоузел. В деревянной будке находился микрофон, и если его включить и говорить в него, то тебя услышит не только весь лагерь, а и жители соседних домов, потому что пионеры протянули провода по кварталу и установили репродукторы во дворах. Конечно, их лагерю повезло: над ними шефствовал завод. Завод подарил им оборудование. Оборудование, однако, это полдела, его надо установить, смонтировать, пустить в ход. Всё это сделали они сами, собственными руками, и главным в этом деле был Паша Севчук.

Впрочем, о своей роли Паша говорил скромно, о многом умалчивая и явно многое не договаривая, чтобы не создалось впечатление, будто он хвастает. Пашина скромность, бесспорно, убедила Мишу в значительности Пашиных заслуг.

Когда Паша говорил о радио, он по-настоящему увлекался. Он объяснил Мише разницу между халтурой, которую строили ребята в лагере соседнего района, и солидной работой их радиолюбительского кружка. Он говорил про радио так, что Мише стало ясно: это и есть то самое дело, которому уважающий себя мальчик должен отдавать свободное время.

Миша робко спросил, можно ли ему поступить в кружок любителей радио, и Паша Севчук сказал, что, конечно, можно, а если будут какие-нибудь затруднения, то он, Паша, ему поможет.

Паша произвёл на Мишу самое замечательное впечатление, и всё-таки Миша не понял всей значительности нового своего знакомого. Он понял это позже, когда совершенно случайно Паша подвёл его к группе вожатых, которые рассматривали в эту минуту его, Пашин, портрет и слушали Катино разъяснение о том, кто такой Паша и чем он замечателен.

Миша не поверил ни глазам своим, ни ушам. Он посмотрел на портрет, потом на Пашу, потом опять на портрет. Да, несомненно, это был он, тот, который держал Мишу за руку, тот, с которым, можно сказать, они были уже друзьями. Это был он, бесподобный, изумительный Паша. У Миши замерло сердце: такая необыкновенная удача! Ну хорошо, пионервожатая поручила его, Мишу, Севчуку, но ведь это одна только форма. А то, что Севчук разговаривал с ним так откровенно, по-товарищески, это тоже кое-что значит. Небось поручи вожатая Паше какого-нибудь парнишку, который бы ему не понравился, он бы провёл его кое как по лагерю, и всё. А тут намечалась взаимная симпатия, залог будущей дружбы. Было ясно, что он, Миша, понравился Севчуку. Значит, он тоже не лыком шит. Значит, он тоже кое-чего стоит. Миша был поражён. Он в себе раньше никаких особенных достоинств не замечал, а дело вон как оборачивалось.

Выслушав сообщение Кати, Паша, как и всегда, сделал вид, что ему это не очень-то интересно и даже чуточку поднадоело. А у Миши не было сил прикидываться равнодушным. Он смотрел на Пашу с восторгом, потрясённый выпавшей ему на долю удачей. Он смотрел на него восторженно до самого конца дня.

Раздался горн. Лагерь кончил свой весёлый, многообразный день, и мальчики и девочки, весело прощаясь с Катей, сговариваясь о завтрашних планах и делах, выбежали на улицу, а Паша Севчук и Миша всё ещё не расставались.

Миша чувствовал, что дружба завязывается всерьёз. Он был счастлив и горд. Вдвоём, взявшись за руки, они и вышли из лагеря.

Паша Севчук рукою провёл от лба к затылку по своим красивым вьющимся волосам.

— У тебя деньги есть? — спросил он.

— Нет, — сказал Миша, а что? Я могу пойти попросить у Анюты.

— Чудак, — сказал Паша, — Анюте про это незачем знать.

— Про что? — спросил Миша, чувствуя, что он начинает дышать воздухом удивительных тайн и невиданных происшествий.

— Довольно валять дурака, — сказал Паша, — ты на деньги играть умеешь?

— Не умею, — сказал Миша.

— Дурак, — сказал Паша, — а знаешь, сколько можно выиграть денег в разные игры!

— А я не умею, — сказал Миша.

— Научим, — сказал Паша, — игры не трудные. Хуже, что денег нет. Ну, да на первый раз поверим в долг. Только помни, долг за игру — долг чести. Отдавать надо точно. Понял?

— Понял, — ответил Миша, не то восторженно, не то растерянно глядя на Севчука.

Глава шестая. Царство Быка

Был один дом на улице, на которой жили Лотышевы, резко отличавшийся от других домов. Дом этот был двухэтажный, кирпичный, с маленькими окошечками и низкой сводчатой подворотней. Напротив него стояли новые большие дома, рядом высился хотя и старый, но большой, шестиэтажный дом с красивыми зеркальными окнами. А двухэтажный дом доживал последние свои годы. Все знали, что его снесут, и жильцы с нетерпением ждали, когда их переселят в новые квартиры.

Пока всё-таки дом стоял. Пройдя низкую подворотню, вы попадали в грязный двор, в котором шеренгой выстроились дощатые сараи для дров, росло три деревца, неизвестно кем и когда посаженные, стояли мусорные ящики, к стене была прислонена тележка без одного колеса, неизвестно кем и когда здесь брошенная, валялись обломки каких-то ящиков.

Дощатые сараи для дров стояли впритык друг к другу, и только в одном месте, между двумя сараями, почему-то остался неширокий проход. Если протиснуться в этот проход, то оказывалось, что между задними стенами сараев и глухой стеной старого шестиэтажного дома оставалось пустое пространство. Почему сараи не построили у самой стены, никто уже не помнил и никто этим не интересовался.

Двор был запущен и захламлён. Никому не хотелось прилагать силы, чтобы сделать его красивее и наряднее. Всё равно дом должны сносить, и не в этом году, так в следующем начнут здесь строить, одни говорили — кинотеатр, другие — двухэтажное ателье. Тогда благоустроят и двор, быть может, посадят деревья, быть может, разобьют сквер, но уж, наверное, уничтожат все эти полуразвалившиеся сараи, всё это безобразие и грязь.

Но пока дом стоял.

Если бы случайный прохожий зашёл во двор, он, вероятно, не увидел бы ни одного человека. Даже ребята, живущие в этом доме, предпочитали соседние дворы, в которых были разбиты сады и скверы, росли деревья, стояли скамейки. Там можно было поиграть в волейбол и побегать, а в одном из соседних дворов даже бил настоящий фонтан.

Если бы, однако, прохожий протиснулся и щель между двумя сараями, то в пустом пространстве между сараями и глухой стеной он увидел бы нескольких мальчиков, которые насторожённо и недоверчиво посмотрели бы на постороннего человека. Вероятно, случайный прохожий обратил бы внимание на одного из них, одетого очень неряшливо, ростом гораздо выше и, очевидно, годами старше, чем все остальные. Это был Вова Бык. Настоящая его фамилия была Быков. Но об атом мало кто помнил, да, кажется, позабыл и он сам. Вова Бык был известен в пределах всего квартала.

Если до конца разобрать любой случай хулиганства или просто безобразного поведения мальчиков квартала, то всегда можно было докопаться до следов участил Вовы Быка. Но только надо было очень внимательно разобраться. Вова Бык был изворотлив и хитёр. Если его притягивали к ответу, он начинал громко плакать и жаловаться на то, что валят на него чужую вину, и плакал по-настоящему, размазывая по лицу слёзы, всхлипывая, клялся в своей непричастности к преступлению, жаловался на то, что к нему придираются несправедливо. Хоть и знал участковый или работник детской комнаты милиции, что не обошлось дело без Вовы Быка, но доказать обычно не мог ничего. Послушает, послушает участковый или работник детской комнаты милиции причитания несчастного, несправедливо обиженного Вовы Быка да и махнёт рукой.

— Ну, смотри у меня, — скажет, — попадёшься! Ладно, иди отсюда.

Угрозы Вову Быка не пугали. Выкручивался всегда, авось и в следующий раз вывернется. Слёзы высыхали немедленно, лицо вместо жалобного выражения принимало выражение заносчивое и угрожающее, и Вова Бык становился опять властным и суровым царём маленького своего царства.

Да, царство это было невелико, и население его постоянно менялось. Всё-таки всегда вокруг Вовы толкалось семь, а то и десять ребят. А больше Вове и не было нужно. Зато уж все его подданные перед ним трепетали и всякое Вовино распоряжение выполняли беспрекословно. Они считали себя друзьями Вовы Быка, но Вова не верил в дружбу. Каждый из его так называемых друзей находился от Вовы в зависимости. Одни участвовали с ним вместе в проделках, о которых не следовало никому постороннему знать, и Вова, не стесняясь, грозил им, что, если что, он сообщит родителям об этих проделках. Другие были должны Вове деньги, третьи искренне считали, что Вова ничего на земле не боится, и поэтому сами его боялись.

Вовина мать давно умерла, отец женился на другой женщине, у которой было двое своих детей. Мачеха была не злой, а просто слабохарактерной женщиной. Сначала, когда она переехала к отцу, она пыталась подружиться с пасынком, но Вова встретил её враждебно, грубил, не слушался, издевался. Она и махнула на него рукой. Она действительно натерпелась от Вовы, и, вспоминая свои обиды, раздражалась всё больше и больше, и жаловалась отцу, что сын у него настоящий негодяй.

Отец ей скоро поверил, потому что Вова грубил мачехе при отце, грубил самому отцу, избивал детей мачехи, которые были младше и слабее его. А отец первое время часто выпивал, часто ходил без работы, потому что его увольняли за прогулы и пьянство. Ему бы свои грехи перед женой замолить, а где уж тут защитить сына.

Вова только ночевал дома. В школу, правда, ходил и кое-как отвечал на тройки. Ходил он потому, что понимал: перестанет ходить, сразу заволнуются в школе, начнут выяснять, в чём дело, к отцу придут — словом, хлопот не оберёшься. Проще было сидеть на уроках и думать о своём. Память у него была хорошая, и экзамены он кое-как сдавал. Один только раз остался на второй год.

Школу Вова считал неизбежной неприятностью. Он равнодушно слушал, когда его ругали учителя, и, в общем, ему было всё равно, как к нему в школе относятся.

Зато, отсидев положенное число уроков, он снова становился царём маленького своего царства, а царём он был суровым и беспощадным.

У каждого тирана должен быть помощник, должна быть правая рука. Такой правой рукой Вовы был Паша Севчук. Кому бы могло прийти в голову, что этот примерный, замечательный мальчик — первый помощник испорченнейшего, неисправимого Вовы Быка! И трудно сказать, когда Маша Севчук был самим собой. Тогда ли, когда од в городском пионерском лагере увлечённо оборудовал радиоузел и скромно слушал, как его хвалят за примерное поведение, или тогда, когда он беспрекословно выполнял Вовины поручения, поручения такие, от которых всякий порядочный мальчик с возмущением бы отказался. Даже внешне Паша Севчук менялся. В школе или в лагере он был аккуратен, приветлив и добродушен, но вот он пролезал в щель между сараями и лицо его приобретало выражение задиристое и залихватское. Мальчикам, которые были меньше его, он нахлобучивал на лицо кепку или неожиданно проводил рукой по лицу. И мальчики старались делать вид, что ничего в этом неприятного нет и что это просто нормальная, весёлая шутка. Только с Вовой Быком он разговаривал как равный с равным. Если, однако, внимательно вслушаться, можно было догадаться, что Вова снисходит к Севчуку, а Севчук очень горд товарищескими отношениями с Вовой.

В день, о котором мы рассказываем, в первый день пребывания Миши в пионерском лагере, Паша Севчук привёл Мишу в царство Быка. Мальчики протиснулись в щель между сараями. Миша всё время, пока они шли, спрашивал у Паши, куда тот его ведёт, но Паша только отмахивался и говорил:

— Сам увидишь. Не бойся, в дурное место не приведу.

Любопытство мучило Мишу. Он был польщён тем, что такой замечательный мальчик, как Севчук, взял с собой именно его, а не кого-нибудь другого из ребят. Он ждал интереснейших событий, каких-то увлекательнейших игр, к которым допускают не всех, а вот его, Мишу, допустили.

Он удивился, когда они прошли узкую подворотню старого дома. Он как-то заглядывал в эту подворотню и убедился, что ничего увлекательного во дворе нет. Ещё больше удивился он, когда Паша провёл его в щель между сараями.

За сараями шла странная игра. Вова Бык, которого Миша много раз видел, сидел верхом на маленьком мальчике, которого Миша тоже видел раньше, хотя и не знал его фамилии. Теперь мальчик этот, красный, запыхавшийся, потный, сгибаясь под тяжестью Быка, бегал по кругу. В руке у Быка был прут, которым он подхлёстывал мальчика и строго покрикивал:

— Давай, давай, не ленись! Быстрей!

Ещё несколько ребят стояли в стороне и смотрели на странную эту забаву. Они улыбались, как будто всё это было очень остроумно, и даже покрикивали иногда тоже: «Давай, давай», но что-то неискреннее было в их улыбках и что-то слишком уж залихватское звучало в голосах. Как будто они и жалели мальчика, и боялись это показать, и как-то слишком усердно, с другой стороны, показывали, что им очень нравится поведение Вовы Быка.

Мальчик остановился — видно, не под силу было ему дальше бежать, но Вова Бык хлестнул его прутом, наверное, больно, и мальчик всё-таки побежал.

— Продулся? — спросил Паша Севчук у одного из зрителей этой удивительной сцены.

— Ага, — кивнул тот головой.

— Ну и правильно, — сказал Паша Севчук, — не играй, если не на что.

В это время мальчик остановился и, совсем уже задыхаясь, сказал:

— Десять.

— Правильно, десять! — закричали зрители.

Вова Бык спрыгнул на землю.

— Плохо вёз, — сказал он, — в следующий раз, если попадёшься, я тебя заставлю бежать как следует. Ну, да ладно.

— Знакомься, Бык, — сказал Паша, — это Миша Лотышев. Он парень зелёный, но, если поработаем, может, толк и получится.

— А ну покажись, — сказал Бык и внимательно посмотрел на Мишу. — Проверим сейчас, человек ты или улитка.

Совершенно неожиданно он провёл сильной и грязной рукой по лицу Миши снизу вверх. Это было так больно, что у Миши даже слёзы выступили на глазах, но он побоялся оказаться улиткой и промолчал.

Бык неожиданно ударил его ногой по ногам, да так ударил, что Миша упал. Он ушибся довольно сильно, но по-прежнему, боясь оказаться улиткой, сдержал слёзы и встал. Мальчики, стоявшие в стороне, с одобрением следили за всей этой процедурой. Впрочем, и сейчас слишком уж горячее сочувствие Вове Быку отражалось на их лицах. Кто их знает, что они думали на самом деле.

— Ладно, — сказал Бык, — надежда есть, что получится человек. Молчать умеешь?

— Как это — молчать? — удивился Миша.

— У нас тут дела секретные, — объяснил Вова Бык, — нам ни к чему, чтобы посторонние путались. Если разболтаешь хоть что-нибудь, предателем будешь.

— А какие это — секретные? — спросил Миша.

— Так тебе и сказали! Станешь своим, всё понемногу узнаешь.

Миша молчал. Сомнения одолевали его. Конечно, с одной стороны, интересно участвовать в каких-то секретных делах, о которых никто не знает, а ты знаешь. С другой стороны, угадай, что за дела. Хорошо бы посоветоваться с Анютой, но он понимал, что советоваться не полагается.

Бык понял, какие сомнения одолевают Мишу.

— Трусишь? — спросил он. — Ну, что же, мы никого не заманиваем. К нам сами просятся. Паша Севчук вот не хуже тебя. Даже портрет висит, а он не сомневается.

Светлый образ Паши Севчука решил дело.

— Ладно, буду молчать, — кивнул головой Миша.

— Ну, смотри, если проболтаешься, из-под земли достану, и тогда пощады не жди. На морском дне разыщем. Ты и подумать не сможешь, где тебя паши найдут.