Помоги проекту - поделись книгой:
– Ни папенька, ни я не хотим ни у кого одалживаться. Решение мое твердо, граф. Раз вы не можете взять меня на службу, то я…
– Подождите, Анна! – Граф, увидев, что я готова встать, установил меня почти умоляющим жестом. – Подождите! Я не говорил, что не могу взять вас!
– Но как же, ведь ваша жена…
Граф снова сделал тот же жест. Потом встал и в задумчивости подошел к окну.
Я, затаив дыхание, ждала.
– Их зовут Ваня и Митя, – сказал наконец граф. – Ване семь лет, Мите недавно исполнилось восемь. Оба большие шалуны. Скажите, с чего бы вы начали свои занятия с ними?
В растерянности от неожиданного экзамена я снова посмотрела на плотно уставленные книжные полки.
«А. С. Пушкин. Сказки». Золотая вязь на темно-алом сафьяновом переплете остановила мой взгляд.
– Мы с ними читали бы вместе «Сказку о царе Салтане» и переписывали в тетрадку особенно понравившиеся места… Еще хорошо было бы им самим сделать рисунки к сказке, карандашами или красками…
Граф повернулся и посмотрел на меня с новым, весьма ободрившим меня выражением.
– Что же касается арифметики, – продолжала я свою импровизацию, – то сначала мы научились бы складывать… то, что им нравится: яблоки, конфеты, орехи… а затем вычитать и делить их поровну.
– А естествознание? – спросил, улыбаясь, граф.
– О, но ведь они только что на дворе играли в снежки! Самое время, – я чувствовала себя все более и более уверенно, – узнать, отчего вода зимой превращается в снег и лед.
– Прекрасно, – кивнул граф, – мне нравится ваша образовательная программа. Идите же, ваши ученики ждут вас.
Говоря так, он смотрел на меня серьезно и даже, как мне показалось, уважительно.
Но все же я должна была спросить:
– А как же… другая гувернантка?
– Ее день был вчера, – молвил граф, подходя ко мне. – Ваш, Анна, сегодня. Нынче вечером мы спросим детей, какая Анна понравилась им больше (ту, которую приняла моя жена, тоже зовут Анной) и с кем они хотели бы остаться.
– Ну что же, это справедливо, – отвечала я, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно, и пытаясь унять бешеный стук сердца, отозвавшегося на его приближение.
Не помню, как я вышла из кабинета, не помню, как дошла до детской. В моих ушах звучал его голос, пожелавший мне удачи, и я все еще чувствовала его запах – чудесный холодновато-тонкий аромат, – словно я унесла с собой кусочек невидимого облака, невесомый обрывок летнего тумана…
Да, Жюли, да! Ты все давно поняла! Только не спрашивай меня, чего я хочу и на что надеюсь… Для меня видеть его, говорить с ним, находиться с ним под одной крышей – уже величайшее, невообразимое счастье!
Но чтобы это счастье осуществилось, сейчас мне надо взять себя в руки, войти к детям и провести с ними день так, чтобы в выборе между двумя Аннами у них не осталось никакого сомнения.
Однако уже поздно, а мне нужно еще написать папеньке. Но я непременно продолжу завтра, и тогда уж подробно расскажу тебе обо всем: и как я осталась в доме у графа, и о том, что произошло после.
Твоя любящая и исполненная надежд Анна.
Милая Жюли!
Признаюсь, не могла дождаться вечера, чтобы вернуться к письму и снова, хотя бы мысленно, побеседовать с тобою, мой лучший и любимейший друг! Только тебе я могу подробно и ничего не скрывая описать начало моей новой жизни в качестве честной труженицы.
Да-да, не улыбайся, я знаю, что ты хочешь сказать: что труд для меня привлекателен лишь постольку, поскольку дает возможность находиться рядом с любимым человеком! Ты, разумеется, права, моя разумная, моя трезвомыслящая и понимающая Жюли, но права лишь отчасти.
Проведя всего несколько дней в обществе этих милых детей, для которых я должна стать не только наставницей, но и другом, я поняла, что это занятие мне нравится. Что оно мне подходит.
О, я знаю, конечно же, что не всегда эти дети будут милы и послушны, не всегда их розовые личики будут казаться мне ангельскими, а шалости – безобидными. Я догадываюсь, что труд учителя, а тем более – воспитателя, по большей части тяжел и далеко не всегда благодарен.
И что с того? Многое ведь будет зависеть от меня самой.
Однако же обо всем по порядку.
Когда я вошла к детям, они уставили на меня свои любопытные глазенки. Хоть сердце мое и трепетало от предстоящего испытания, внешне я была совершенно спокойна.
Я предложила им альтернативу – заняться сейчас чтением и письмом, а арифметикой и французским после обеда. Они переглянулись и предложили начать с рисования. Я согласилась, но с тем условием, что к рисованию прибавится французский, а уж после обеда будет и арифметика, и письмо.
Не буду подробно описывать тебе первое наше занятие; скажу лишь, что я немного схитрила – рассказала им по-французски сказку о золотых яблоках и попросила их нарисовать, после чего мы занялись-таки подсчетом этих самых яблок.
За обедом я снова увидела графа. Его племянники по английскому обычаю обедали вместе со взрослыми. Меня усадили между ними, а напротив меня, между двумя обедавшими у графа гостями, уже сидела другая Анна. Она откровенно рассматривала меня с самым холодным и недружелюбным выражением узкого, желтоватого, немолодого уже лица – видно, ей было уже известно об условии графа.
Ее сиятельство графиня Мирослава Тодоровна, как и полагалось хозяйке дома, восседала напротив мужа, на противоположном конце стола. Она снова была в черном платье; как я узнала позже, черное она носила всегда.
Она поздоровалась со мной сдержанно и сразу же, отвернувшись, заговорила о чем-то с одним из гостей.
Гость этот был местный священник о. Паисий – сухонький, тихий, благостный на вид старичок с редкими седыми волосиками на маленькой розовой, как у младенца, голове и в бороде.
За все время обеда графиня беседовала почти исключительно с ним. Лишь однажды она отвлеклась, чтобы сделать замечание Мите, стащившему с поставленного на стол сладкого пирога засахаренную вишню. За эту проделку он был лишен сладкого вообще и обиженно зашмыгал носом – видно было, что он очень любил засахаренные вишни. Граф слегка нахмурился, но ничего не сказал. Я незаметно сжала под столом Митину ладошку, и он, бросив на меня благодарный взгляд, успокоился.
Другой гость, к которому преимущественно обращался граф, был земский доктор Немов – плотный мужчина огромного роста, даже выше графа, не говоря о том, что раза в полтора шире в талии.
Несмотря на фамилию, доктор был весьма говорлив, и к тому же вольнодумец. Слушая, как он своим звучным басом рассуждает о теории Дарвина, графиня бросала на него косые взгляды; отец Паисий с кротким и скорбным видом разводил сухонькими ручками. А другая Анна, Анна Леопольдовна, глядя на графиню преданными глазами, негодующе поджимала свои и без того тонкие губы.
Как ты понимаешь, Жюли, именно ее, Анну Леопольдовну, я изучала за обедом с особенным вниманием.
При этом я пыталась быть объективной. Но у меня не очень хорошо получалось.
Я совершенно не представляла себе, как такая сухая, желчная, даже не пытавшаяся казаться дружелюбной женщина могла быть гувернанткою для маленьких детей. Но, может, наедине с детьми она становилась другой?
Очень скоро я получила ответ на этот вопрос.
После обеда мужчины, опять-таки на английский манер, перешли в курительную.
Графиня Мирослава уплыла к себе. Следом за ней, чопорно вздернув голову, проследовала Анна Леопольдовна. Детей увела Наташа.
Я осталась в столовой одна.
Не зная еще обычаев этого дома, но предполагая, что нынче для всех время послеобеденного отдыха, я решила в одиночку, на свой страх и риск, побродить по дому.
Мне было известно уже, что кабинет графа находится в том же крыле, что и моя «самая лучшая комната для гостей», а детская – в противуположном. Мне было любопытно узнать, где комнаты графини (не рядом ли с мужниными) и куда поселили Анну Леопольдовну.
Я поднялась на второй этаж и, немного поразмыслив, свернула налево, в сторону детской.
Комнаты на втором этаже располагались не анфиладой, как на первом, а по одну юго-восточную сторону коридора, имевшего вид буквы «п» с очень длинною перекладиной. С другой стороны коридор освещался из больших, с редким переплетом, окон. Граф, видимо, очень ценил столь редкий и слабый в наших северных широтах дневной свет. Что же касается тепла, то его с избытком давал калорифер.
Повернув еще раз налево и обогнув стоявшую напротив окна огромную напольную вазу с каким-то пышно разросшимся, в глянцевых темно-зеленых листьях, растением, я услышала шорох и обернулась.
За вазой, прямо на полу, сидел Митя и держал на коленях тарелку с остатками сладкого пирога. Во рту у него торчал черенок от вишни.
Он испуганно глянул на меня и попытался спрятать тарелку за спину.
– Не надо, уронишь, – сказала я.
Митя прожевал вишню и деликатно выплюнул черенок и косточку в кулак. Я присела рядом с ним.
– Ну и откуда ты это взял? – спросила я. – Стащил на кухне?
– Вот еще! – сердито возразил Митя. – Мне Анна Леопольдовна дала.
– Лгать нехорошо. – Я отобрала у него тарелку. – Тем более наговаривать на других.
– Ничего я не наговариваю! – воскликнул Митя, провожая тарелку тоскливым взглядом. – Она сама мне дала, потихоньку от всех! Еще наказала никому не говорить – ни Ване, ни дяденьке, ни тетеньке!
Я укоризненно посмотрела на него и встала. Митя тоже поднялся на ноги, тяжело вздохнув, как маленький старичок, и уныло поплелся к себе в детскую.
Ни секунды не сомневаясь, что он все выдумал, я отнесла тарелку вниз, в столовую, где суетящиеся с уборкой слуги ничего не заметили.
А вечером, Жюли, – вечером меня ожидал сюрприз.
После ужина дети были отведены в кабинет графа. О произошедшем в кабинете я узнала от Наташи, которая по собственной воле, безо всяких просьб и намеков с моей стороны, осталась подслушивать под дверью.
Она прибежала ко мне вся красная от волнения и запыхавшаяся и выпалила, что их сиятельства ожидают меня в кабинете. Когда же я поднялась и сделала шаг к двери, она схватила меня за руку.
– Барышня, не спешите!..
– Почему? Разве дети еще не выбрали?
– Выбрали-то они выбрали, но… Анну Леопольдовну они выбрали тоже! Ох, погодите, дайте отдышаться!..
Я налила ей стакан воды из графина. Хитрая девушка вовсе не испытывала трудностей с дыханием, но ей хотелось, чтобы я в полной мере оценила ее усилия.
– Когда Алексей Николаевич спросили детей, с кем они хотели бы заниматься…
Тут Наташа сделала паузу. Я прижала руки к груди. В отличие от Наташи мне не нужно было притворяться взволнованною.
– …то Ваня ответил, что ему больше нравитесь вы, барышня, а Митя… Митя сказал, что Анна Леопольдовна. Еще и добавил – оттого, что Анна Леопольдовна добрая.
– Вот как… добрая…
– Да. А потом их сиятельства послали меня за вами, а Машу – за Анной Леопольдовной. Вот! Потому я и спешила, чтобы упредить вас!
Наташа явно ожидала, что я сделаю ей еще немало вопросов. Или что сразу стану благодарить деньгами или подарками. Вместо этого я глянула на себя в зеркало, заложила за ухо выбившуюся из скромного «учительского» пучка прядь и, молча кивнув Наташе, отправилась к графу.
Детей в кабинете уже не было. Зато там была Анна Леопольдовна. Она сидела, чопорно выпрямив спину и сложив на коленях тощие желтоватые ручки, на самом краешке стула рядом с графиней, свободно раскинувшейся в венских креслах и поигрывающей своими золотыми часиками.
Граф сидел за письменным столом и рассеянно перелистывал уже знакомый мне фолиант с египетскими иероглифами. Увидев меня, он встал и своей изящной, тонкой в запястье, с длинными музыкальными пальцами рукой, смугло-золотистый тон которой еще более подчеркивала снежная белизна манжеты, сделал приглашающий жест.
Обе дамы не удостоили меня ни приветствием, ни даже взглядом.
Я неторопливо расположилась на стуле напротив Анны Леопольдовны, поближе к графу. И лишь тогда он заговорил.
– Анна Владимировна, вы приняты.
Я вздохнула и улыбнулась ему.
– Вы будете заниматься с детьми арифметикой, естествознанием, танцами, живописью и музыкой. А Анна Леопольдовна станет преподавать чтение, письмо, французский и английский языки…
– И Закон Божий, – внушительно добавила графиня.
– Да. И Закон Божий.
«Да ради Бога!» – мысленно воскликнула я. Какая разница, кто и что будет преподавать?!
Главное – я принята! Я остаюсь в его доме! Он, конечно же, неравнодушен ко мне, раз принял такое решение, – ведь никакой нужды сразу в двух гувернантках для детей не было и быть не могло.
– А историю? – спросила я вслух, вспомнив свою любимую науку. – Кто будет преподавать им историю?
– Историю буду преподавать я, – спокойно ответил граф; он-то, в отличие от меня, прекрасно владел собой. – Но, возможно, Анна Владимировна, мне и в этом понадобится ваша помощь.
Ах, Жюли, возвращаясь из кабинета графа я не шла к себе, а летела… И уже нет нужды объяснять тебе почему.
Но Анна-то Леопольдовна какова?!
«В этом суть всякого воспитания, – усмехнулась Ирина Львовна, отложив в сторону распечатку и с удовольствием потягиваясь. – Кнут и пряник. Подкуп, лесть и угрозы. Тебе, моя милая Аннет, придется еще многому научиться. Но в одном ты права – он к тебе неравнодушен. Остальное лишь вопрос времени».
Время же у Анны было. Судя по дате рождения вашей с графом дочери Елизаветы, которой суждено полвека спустя стать бабушкой Карла, еще около трех месяцев.
А вот у меня… Три дня? Семь?
Сегодня мы возвращаемся в Москву. Там Карл, с присущей ему энергией, примется за поиски оставшихся писем и, без сомнения, скоро их найдет.
После чего уедет к себе на родину.
Поделиться книгой: