Антезис

столе металлический инструмент. Я буду смотреть, не отрывая глаз, как заточенное

четырехгранное шило, зажатое в сильной руке, со всего маху ударит

извивающегося человека под челюсть, и черная кровь брызнет в стороны. Человек

захрипит, забулькает горлом, и шило ударит еще раз, под ухо, ломая хрящи. И,

когда несчастный затихнет, в скользких от крови руках возникнут молоток и

стамеска. Люди подтянут тело так, чтобы у него запрокинулась голова и раскрылся

рот, и мясник сунет в него стамеску, уперев лезвие в сустав нижней челюсти. Со

всего маху боек молотка ударит по залоснившейся ручке, и послышится хруст

ломаемых костей. Остальные люди в нетерпении ухватятся за отвисшую челюсть,

но их руки будут скользить в крови, и тогда мясник снова пустит в дело стамеску.

Но в этот раз не сможет попасть по суставу и поэтому будет долго бить молотком,

вбивая лезвие все глубже в шею, до самого позвоночника. От его усилий нижняя

челюсть трупа повиснет на куске вывалившейся горловой трубки, превратив

человеческий рот в чудовищно-раззявленную пасть. А мясник, торопясь, будет с

хрустом взламывать верхнее небо. И, когда ему это удастся, он запустит руку в

выломанную дыру и по кускам вытащит мозг. Молча, он будет бросать

студенистые комки в подставленное ведерко, а потом повернется и, забрав ведро,

зашагает в проход. Оставшиеся возле трупа люди переглянутся, прошепчут «он

понес их ему» и начнут заворачивать изуродованное тело в простыню.

— Они нас не видят, — вдруг прошепчет Женька и перестанет целиться в

темноту из отцовского пистолета. – Пойдемте за этим…

— Ты одурел? – возмущенно зашипит Шерлок. – Надо выбираться отсюда…

Смогу ли я дословно вспомнить все, что Женька тогда нам сказал? Чем

заставил подчиниться – словами или авторитетом? Вряд ли… хотя… я думаю, мы

просто знали, что, если повернем обратно, он все равно пойдет туда один – и в

итоге мы больше никогда не сможем друг другу довериться, а, значит, нашей

дружбе настанет конец. Но сейчас, спустя пятьдесят лет, я уверен — это был

обычный шантаж. Женька частенько давил на нас, добиваясь своего. Но тогда он

перегнул палку…

В троллейбусе я взгляну на Женьку, и Шерлок ткнет его локтем под ребра.

— Смотри… кажется, он сомневается…

— Нет, — ответит тот и улыбнется мне. – Иначе бы не взял ружье.

Как и тогда, он будет уверен в своей правоте, и я по-детски разозлюсь на

Шерлока, за его и свою бесхребетность. В том, что случилось, виноват не Женька,

виноваты мы сами.

Я вспомню, как мы пойдем за фантомом, как он остановится у крайних

боковых мест, недалеко от двери, ведущей в тамбур. Плеснет отвратительную

кашу из ведра на пол и уставится в заваленное снегом окно. Мы проследим за его

взглядом и увидим, что толстое стекло разбито, и в белом слежавшемся снегу

черным овалом зияет дыра.

— Как ты и хотел, — скажет мужчина. – Забери это, и, когда настанет час –

отведи от нас свой взгляд.

Из темного зева будет тянуть прохладой и гнильцой. И вскоре мы увидим, как

осыпается снег, как белые сыпучие струйки сбегают из дыры в вагон. И мы

поймем, что тот, кого призывал человек, откликнулся и ползет к нему по узкому

чреву тоннеля.

В ужасе я приготовлюсь увидеть чудовище, но троллейбус дернется, и на

несколько секунд меня вышвырнет из холодных видений.

— Что это?!

Я обернусь на детский крик, но снова увижу вместо залитого солнцем

троллейбуса серый вагон. И Шерлока, который будет пятиться по проходу, крича

Женьке, чтобы тот стрелял. Я опущу взгляд и замечу под нижней полкой

копошащуюся бесформенную тварь. Она будет шевелиться, пытаясь выбраться, и в

белой ворочающейся массе я разгляжу отекшую руку с посиневшими ногтями.

СТУДЕНИСТЫЕ пальцы ухватятся за край полки, выталкивая тяжелое тело к

проходу, и я закричу Женьке:

— Почему ты не стреляешь, стреляй в нее, убей ее, убей!!!

Но вместо сверкнувшего дула увижу, как он опускает нацеленный на тварь

пистолет.

— Что ты делаешь?! – вскрикнет Шерлок, а Женька испуганно посмотрит на

меня. И скажет.

— Это Жижа… посмотрите…

— Что ты?.. – я осекусь, увидев торчащую ногу в знакомом ботинке. И

уродливое чудовище вмиг превратится в ворох белых простыней, под которыми

обессилено будет ворочаться наш друг.

— Жижа… — с улыбкой выдохнет Шерлок, но никто из нас не осмелится к

нему подойти.

— Жижа, это ты? – спросит Женька, не убирая пистолета. Масса простыней

зашевелится, заставив нас отступить.

И тогда Женька подберет с пола длинный железный прут и осторожно ткнет

им в шевелящийся кокон. А потом приподнимет одну из простыней, и мы увидим

одутловатое, посиневшее лицо. Оно будет принадлежать Жиже, но все равно

покажется подделкой. Вылепленной из воска маской, потекшей в душной

мастерской. Набрякшие веки, отекшие, словно съехавшие вниз щеки, и раскрытый

рот.

— Он… мертвый? – прошепчу я. – Но как же тогда?..

И, не дожидаясь, пока я закончу, Женька отбросит в сторону простыню. В

ужасе я прижму ладонь ко рту и отвернусь. Все тело Жижи – девчачьи сиськи,

толстый живот, шматки сала, свисающие над подмышками – будет превращено в

черную стрекочущую массу.

— Господи… — взмолится Шерлок, борясь с тошнотой, — убери это,

пожалуйста…

Но ведь я видел. Не только, как шевелились под простынями

размножившиеся в жаре личинки и жуки. Я видел Жижину руку и то, как он слепо

хватался ею за край полки, пытаясь выбраться… Я оглянусь на друзей, пытаясь

понять, видели ли они то же самое, но не успею рассмотреть правды.

— Шерлок, – окликнет друга Женька, — скажи мне, как ботинок Жижи в

ржавой пыли мог оказаться за километр отсюда, в городском парке?

— Что? – переспросит Шерлок. – Я не понимаю, при чем здесь ботинок…

— При том, что это…

Он не успеет сказать – «ловушка». Его прервет скрип открывающегося

железного люка в полу. Мы обернемся и увидим, как из отсека для хранения

грязного белья выползает какая-то тварь. Ее худое, болезненно-бледное тело с

торчащими ребрами и впалым животом, по-паучьи выпрастывая длинные ноги,

выберется из люка. Хватаясь белыми тощими руками за привинченные к полкам

поручни, вскарабкается к потолку. А вытянутая голова с черными бусинами глаз и

алым ртом, похожим на порез, склонится набок, словно прислушиваясь. А потом

уставится на нас.

Хватит ли мне смелости вспомнить, что было дальше? Ведь даже спустя

пятьдесят лет эта ужасная паукообразная тварь вызовет во мне нечеловеческий