Помоги проекту - поделись книгой:
Антезис
Любое использование текста, полностью или частично, запрещено.
Я убежден, что зло, как сорняк, всегда находится в стадии цветения. Как
колючий чертополох, в эту пору красивый и сильный, манит к себе прикоснуться.
Мы, люди — для него и влага, и солнце. Почва, в которую падают его семена.
Легкие, будто пыль, они оседают на стенах поездов, на обледенелых шасси
самолетов, их несут с собой путешественники на мысках стоптанных походных
ботинок. Всё, проходящее сквозь места, где расцветает зло – несет на себе его
крупицы. Его часть.
Сегодня во сне я снова был там, в том заброшенном обветшалом вагоне.
Запасной путь, куда его отогнали, обрывался бетонным тупиком, и вагон в нем
казался брошенным. Как пес, которого хозяева привязали к дереву и приказали
ждать. И он ждал, пока не понял, что его обманули. Как и сейчас, тогда я знал, за
что с вагоном так поступили. Все мы – одиннадцатилетние мальчишки – знали его
историю. Как знали и историю пса Таньки Филиной – милого, добродушного дога,
однажды утром ни с того ни с сего набросившегося на свою маленькую хозяйку.
Подсознательно мы видели в этих историях странную, пугающую параллель.
Отталкивающую и притягивающую одновременно.
Этот вагон появился на вокзале зимой – в трескучем сибирском феврале.
Обледенелый, белый от наростов инея, он сразу же отправился на запасной путь. О
нем мы узнали от нашего одноклассника Сашки Брылева, чей отец работал
железнодорожником и лично отгонял вагон в стойло. По словам Сашки, вечером
вернувшись с работы, отец рассказал ему о том, откуда прибыл этот вагон.
Конечно, спустя годы я понимаю: все было не так – мелкий рыжий пакостник
просто подслушал родительский разговор. Он вообще любил подслушивать, а
после разбазаривать чужие секреты — за что частенько и светил фонарями. И
враль был отменный. Но в тот раз мы отчего-то ему поверили. Поверил и я, и
Женька, и Шерлок, и даже толстяк Жижа — и тот поверил ему. А все потому, что в
вечно врущих глазах никто из нашей команды тогда не углядел лжи. Только один
лишь страх. И думаю, что не я один в тот момент почувствовал бегущие по спине
мурашки.
Вагон этот пригнали из ледяного плена. Из горных районов, где случился
обвал и последующая лавина смела с железнодорожных путей весь состав,
похоронив его под тоннами снега. Представьте себе огромный железный ящик, под
завязку набитый людьми. Зарытый в снегу и с каждым часом тонущий в нем все
глубже. Ящик, стены которого накаляются от холода, и каждый дышащий человек
превращается в вора, крадущего у другого его надежду на жизнь. Умирающие
крадут воздух, выдавая свое воровство белыми облаками пара – и это приводит
группу здоровых людей в бешенство. Братская могила с живыми людьми. Клетка
со звериными законами. А над ней – тысячи заснеженных километров. И такой же
тысячный шанс на спасение.
Немудрено, что, пока спасатели искали поезд, в живых не осталось никого.
Люди умерли от удушья, от разгоревшегося в поезде пожара, от голода и от
полученных ран. Но именно в том, прибывшем на наш вокзал, вагоне жизнь
теплилась дольше остальных. И никто не знает: угасла ли насовсем. Говорят, кто-
то там все-таки выжил: сумел прорыть тоннель в снегу и выбраться на
поверхность. Но дело в том, что, когда до вагона добрались спасатели, выяснить
это не представлялось возможным. Узкий, тесный плацкарт был превращен в
скотобойню: повсюду валялись фрагменты человеческих тел, а густая, темная
кровь капала даже с потолка. И когда спасатели посветили туда фонарем, то
увидели нечто невообразимое – останки людей были скручены в простыни, будто в
коконы и развешаны над верхними полками. Они раскачивались в стороны – эти
ужасные, красно-белые, вымокшие от крови мотки белья, и из них то и дело
свешивались бледные руки и ноги.
«Но самое главное, – сказал нам тогда Сашка Брылев, и мы потянулись к
нему через парту, потому что он начал шептать, как заговорщик на корабле, – что у
всех мертвецов были вынуты мозги. Поговаривают, что их унес тот, кто вырыл
туннель. А еще говорят – будто тоннель этот вырыли снаружи. А значит, тот, кто
унес мозги, не был пассажиром. И сначала вырыл тоннель, чтобы попасть в
поезд…»
Мы посмеялись тогда, дружным жестом сняли лапшу с ушей и вскоре
разошлись по домам. Учились мы во вторую смену, на улице темнело к четырем,
да и февраль в тот год не баловал нас теплыми погодами, располагающими к
беготне с клюшками. Хотя в будние дни нам все равно не светило развлечься
— родители желали видеть нас дома не позже шести. Ужинать, готовить уроки и
спать. А телевизор для меня всегда был куском пирога. Мой отец любил
поговаривать, что от обилия сладкого люди толстеют. Ну, так Жижа хоть и был
толстым, зато счастливым: с родителями ему повезло, немудрено, что в
перестроечные годы они открыли свой магазин, а мои так и остались каждый на
своем месте. Не потолстевшие, но с протертыми штанами. Они развелись вскоре
после развала Союза – словно это было единственным, что удерживало их брак.
После той истории, рассказанной нам Сашкой Брылевым, мне впервые
приснился вагон. Тогда сон показался мне страшным, хотя до по-настоящему
страшных событий оставалось целых полгода. Теперь же, спустя полвека, я
наконец-то привык. Люди так устроены – ко всему привыкать.
Я снова видел их там, в том вагоне. Всех моих друзей. Шерлока, Женьку и
Жижу. Конечно же, Жижу… Во сне он всегда прячется в конце вагона – под
тридцать седьмым местом, там, где откатывающаяся дверь ведет к тамбуру. Я
говорю ему, чтобы он вылезал оттуда, а он притворяется, что не слышит. Я смотрю
на Женьку – в детстве я всегда на него смотрел, ища поддержки – и он кивает мне,
красивый, высокий и загорелый. Спортсмен, лыжник, он был моим лучшим
другом тогда. С ним считались все – даже старшеклассники, которые нас задирали.
— Помоги ему, — говорит Женька, а я боюсь признаться, что мне страшно.
Потому что на самом деле Жижа – это белая шевелящаяся масса окровавленных
простыней. И она тянет ко мне свою побелевшую, отекшую в смерти руку, и я
слышу шепот – «оно утащило меня в этот вагон, я прятался от него, но оно все
равно утащило. Помогите мне, помоги мне…»
37 – надо же, насколько глух я был к цифрам, а эту запомнил на всю
оставшуюся жизнь. Тридцать седьмое место. Именно там мы и нашли его. Нашли
Жижу.
На улице солнечно, как и тогда. Душно и пахнет грозой. Она идет с севера, и
уже сейчас я слышу, как погромыхивает за горизонтом. А, если встану на цыпочки
и выгляну в окно через горы товара, сваленного на подоконнике, увижу, как
потемнело небо, как над дальними крышами сталинских пятиэтажек оно пошло
темными пятнами. Словно бы гроза – это старость, а тучи – неизбежная
пигментация.
Я распечатал объявление на желтой бумаге и прикрепил к двери магазинчика
Поделиться книгой: