Помоги проекту - поделись книгой:
Ночью люди на кораблях не спали: готовились носилки, лопаты, ломы, кирки, пилы, топоры.
На «Славе» две трети команды расписывались на спасательные группы во главе с офицерами и корабельными гардемаринами. Ночью нас обогнал большой английский крейсер «Sutley», шедший с Мальты.
Еще значительно не доходя до Мессины, в море встречали массу обломков деревянных строений, пустые шлюпки, всевозможную рухлядь, трупы людей и лошадей.
Около 7 час. 30 мин. 29 декабря линейные корабли с большой осторожностью вошли в порт. Крейсер «Адмирал Макаров» под командой кап. 1-го ранга Пономарева, искусно управляясь среди затонувших судов, подошел совсем близко к набережной, где и стал на якорь.
Оставшиеся в живых жители немедленно подвезли на лодках на ближайший русский корабль своих голодных, изуродованных людей. На носилках лежали раненые: без рук, без ног, с переломами костей, с окровавленными головами.
Приехавшие на флагманский корабль «Цесаревич» итальянцы говорили, что все ждут помощи русского адмирала, потому что прибывший на несколько часов раньше английский крейсер стоит и ничего не предпринимает. В дальнейшем англичане принимали участие в раскопках; часть английских матросов по собственному желанию включилась в группы русских моряков.
Итальянцы долгое время не видели помощи со стороны своих властей или флота. Во время землетрясения в порту Мессины стоял миноносец «Saffo». По сообщению газеты «Tribuna», на миноносце ощущали сотрясение, наблюдали возникшее волнение моря и около 10 часов утра увидели, как огромная волна ринулась на город, повредив и выбросив на берег многие мелкие суда, а также разрушив частично набережную. Восемь матросов с «Saffo» сходили на берег для оказания помощи пострадавшим. Но им, видимо, эта работа не понравилась, и командир миноносца счел лучшим, под предлогом доставки донесения о случившемся, уйти в Неаполь. Здесь он присоединился к многим другим кораблям флота, бездействовавшим в связи с увольнением команд по домам на рождественские праздники.
28-го днем из Мессины ушли два заходившие сюда парохода итальянской компании «Florio», не оказав несчастным жителям никакой помощи и даже не взяв никого из живых на борт.
Иначе поступил германский пассажирский пароход «Therapia» под командой капитана Хейна. Зайдя в это же время в Мессину, он простоял здесь целый день и взял свыше 500 способных двигаться пострадавших для доставки их в Неаполь.
Русский путешественник с этого парохода писал, что никто из пассажиров, потрясенных случившимся, не захотел завтракать. Только один американец, узнав о страшной катастрофе, промычал: «Oh yes!» и принялся с аппетитом за еду.
С наших кораблей, ставших на якорь, усматривались вдоль набережной стены больших домов, в некоторых зияли огромные бреши, а далее стелились дымы многочисленных пожаров. Но, как потом оказалось, строения, которые с моря выглядели уцелевшими, в действительности состояли из растрескавшихся, полуобвалившихся стен. Крыши и все междуэтажные перекрытия с внутренними стенами провалились до самого низа.
Перед последствиями Мессинского землетрясения побледнели все описанные историей подобные случаи.
В данное время можно сказать, что большим ужасом сопровождалась лишь бесчеловечная атомная бомбардировка американскими империалистами беззащитных японских городов Хиросимы и Нагасаки.
28 декабря в 5 час. 30 мин., когда все жители Мессины спали, произошел первый и самый сильный подземный удар, продолжавшийся около 25—35 секунд, а через две минуты все было кончено — все было перевернуто вверх дном. Люди даже не успели сообразить, что случилось, как оказались погребенными под развалинами, совершенно раздетые в холодную зимнюю ночь. Со всех сторон раздались стоны, мольбы или смех помешавшихся людей. Немногим живым, пытавшимся спасаться по сухому пути, пришлось пережить страшные часы, прежде чем им представилась возможность добраться до мест, где им могли оказать какую-либо помощь. Все дороги были испорчены до неузнаваемости землетрясением и непрерывными дождями. Около двух суток власти ближайших к Мессине местностей не могли оказать действенной помощи беженцам несчастного города.
Подземные толчки (свыше 100) продолжались весь день 28 декабря и несколько реже и слабее в последующие дни; один из водных потоков, пересекавших Мессину и высохший в первый день землетрясения, через два дня снова наполнился водой, но уже горячей. В довершение бед в несчастном городе сразу же взорвались газгольдеры и в разных местах запылали склады керосина, деревянного масла и каменного угля. Пожары распространялись во всех направлениях; тушить их было некому и нечем.
Для спасения оставшихся в живых мессинцев с русских кораблей съехал на берег почти весь личный состав. По велению сердца нести вахту на кораблях и обслуживать механизмы брались больные люди. Например, двухсменную палубную вахту на «Славе» нес больной флагманский артиллерист кап. 2 р. Молас.
Когда мы первоначально высадились на набережную, к нам хлынула толпа полуголых, в отрепье людей, взывая о помощи. Лица больные, изуродованные, глаза у всех дикие, блуждающие. Обожженный человек хватает за руки и с пеной у рта кричит: «У меня засыпано трое — отец, мать и сестра, скорее, скорее на помощь!» Женщина бросается на колени, простирает руки, плачет, смотрит полоумными глазами, куда-то показывает, но не в состоянии что-либо сказать. Становилось страшно при виде этого человеческого безысходного горя!
Голод и жажда мучили оставшихся в живых людей, и для них сразу же было организовано на набережной питание. Хорошо развернули эту работу англичане с крейсера «Sutley», богато снабдившиеся в своей базе на Мальте.
Здесь же, на набережной наш медицинский персонал открыл перевязочные пункты. Непонятно каким образом один трубопровод на набережной давал пресную воду; видимо, она поступала самотеком но сохранившемуся акведуку с гор.
Разрушенные дома лежали перед нами огромной грудой камня, древесных обломков и мусора. Бывшие большие улицы представлялись широкими расселинами на обширном поле развалин.
Съехавшие на берег русские моряки, разбившись на мелкие группы, — иногда даже по два человека, пошли по этим развалинам.
В день прибытия русских кораблей 29 декабря и когда высаживались первые отряды, развалины были еще полны жизни. Всюду под землей были слышны плач, стоны и стуки, ведь заживо погребено было около 70 000 человек.
Тяжко было сознавать, что здесь, под тобой, молят о спасении живые люди, другие мучаются в предсмертной агонии — и сколько уже там бездыханных трупов. Жутко было ступать ногами на такие руины.
Русские моряки работали в полном смысле слова самоотверженно. Во многих случаях они рисковали быть засыпанными под рушившимися остатками домов. Землетрясение еще продолжалось. Под землей часто раздавался густой, тяжелый гул. Однажды подземный удар был такой сильный, что на «Славе» на рейде люди выскочили на верхнюю палубу посмотреть, не происходит ли что-либо на берегу. Ощущение колебания земли под ногами совершенно особенное; его ни с чем не сравнить, — оно вас подавляет.
Группе моряков пришлось однажды работать около громадной отвесной стены с трещинами, готовой каждую минуту рассыпаться. Из-под груды камней у подножия стены доносились тяжкие стоны нескольких людей. Был ряд подземных толчков, стена качалась, с нее сыпались камни, моряки то отскакивали, то косились на стену и с замиранием сердца ожидали, что произойдет. Стена устояла, и здесь было отрыто пять человек.
Но был случай, когда при очередном сотрясении земли окончательно обрушившееся здание засыпало инженер-механика Федорова с линейного корабля «Цесаревич» и четверть часа он не слышал голосов, хотя матросы с отчаянной энергией отрывали его. Аналогичный случай произошел с матросом «Славы», когда он переносил спасенную им девушку и оказался под развалинами внезапно обвалившейся стены городской ратуши. К счастью, оба случая закончились благополучно.
Один мессинец подвел группу моряков с крейсера «Адмирал Макаров» к месту, где итальянец со слезами и рыданиями умолял начать раскопки. Из-под груды камней доносились слабые стоны. Пришлось долго работать, пока наконец докопались до головы засыпанной женщины. Лицо девушки лет семнадцати выражало неописуемый ужас, она была жива, но за полтора дня совершенно поседела. Продолжая рыть, моряки докопались до ее груди, и тут поняли ужас молодой женщины — ее сжимал в объятиях мертвец с раздробленным черепом. Потребовалось еще часа три работы, чтобы вытащить несчастную из-под развалин и освободить от трупа.
Оставшиеся в живых мессинцы, обычно являвшиеся лишь зрителями таких работ, со слезами на тазах обнимали моряков, целовали, благодарили и тащили в разные стороны опять на раскопки. Но всем помочь было невозможно, тысячи людей были заживо погребены. Часто возникал драматический вопрос: кругом под землей слышны голоса, кого же спасать? Возиться ли с одним человеком, к которому вас влекут живые, или же попытаться спасти за это время нескольких? Сколько несчастных затихло в первый же день нашего прихода и как много продолжало еще страдать!
По сообщению из Лондона, 11 января специальный корреспондент газеты «Daily Telegraph» со слов мессинца описывал героизм русских моряков: «Они с героическими душами никогда не думали об опасности, их ловкость была изумительна. Русские шли туда, куда, по-видимому, людям нельзя было проникнуть.
В первый день работ лейтенант Рыбкин с «Цесаревича» спас женщину, которая висела со стены вниз головой, у нее были зажаты ноги. Она провисела так около полутора суток, осталась жива и была спасена.
Германский доктор Годель, прибывший на русском корабле в Мессину на четвертый день катастрофы, писал после этого в газете «Frankfurter Zeitung»: «Что меня поразило, так это русская неутомимость. Русские моряки забыли про сон и пищу. Как кошки карабкались они с раннего утра по грудам стен, лазали по развалинам и спускались в темные ямы. Повсюду стучали они палочками, кричали “алло” и прислушивались, нет ли под ними живой человеческой души. А раздастся откуда-либо слабый стон, нужно было видеть, во что превращались мои белокурые товарищи, с каким рвением принимались они за работу. Не могу вспомнить их без слез на глазах… И у того, кто воочию видел этих настоящих людей, сердце как-то шибче бьется в груди».
Нам, морякам, приходилось попадать в совершенно невероятные положения. Был случай, когда один гардемарин с опасностью для жизни пробирался по выступам стены, желая спасти человека, взывающего о помощи. В это время полуголая женщина с искаженным от злобы лицом начала бросать в него камни. Гардемарин должен был проникнуть к ней в комнату, в тяжелой борьбе связать сошедшую с ума женщину и с помощью веревки спустить ее вниз.
Спасенных людей укладывали чаще всего на извлекаемые из развалин двери, матрацы, покрывали найденными здесь же одеялами, какой-либо одеждой и сносили к русским перевязочным пунктам на набережной или к шлюпкам для доставки на корабли.
Наши врачи были в самом тяжелом положении. Часто бывала необходима немедленная и сложная операция, а при данных условиях она была невозможна. Приходилось ограничиваться удалением оторванных рук, ног, осколков костей с наложением соответствующих повязок. Поразительно работал старший врач со «Славы» Е.В. Емельянов; откуда у этого грузного, немолодого человека бралось столько силы и выносливости. Когда уже по приходе в Неаполь он навестил в госпиталях своих мессинских пациентов, они встречали его с искренней радостью, а итальянские хирурги выражали свое удивление в отношении наложенных врачами отряда повязок, которые несмотря на самые невероятные условия оказались образцовыми.
В день прибытия гардемаринского отряда в Мессину (29 декабря) было решено свозить всех спасенных на крейсер «Адмирал Макаров», и в этот же вечер он вышел в Неаполь, приняв на борт свыше 300 лежачих раненых; больше крейсер не мог вместить.
30 декабря в Мессину прибыли из Палермо русские канонерские лодки «Гиляк» и «Кореец». Последний доставил продовольствие и итальянский медицинский персонал, который развернул госпиталь на прибывшем сюда своем пароходе.
В этот день спасаемых свозили на «Славу» и на «Гиляка» с «Корейцем». Поздно вечером канонерские лодки вышли в Торенто, а «Слава» в Неаполь. У нас были заполнены лежачими больными все помещения корабля. «Цесаревич» вышел в эту же ночь в Сиракузы.
Заслуживают серьезного упрека итальянские власти, которые оказались неспособными организовать даже вывоз людей из Мессины. Была бы спасена жизнь еще не одной тысячи человек, если бы многочисленные команды гардемаринского отряда занимались только раскопками и наши военные корабли не вынуждены были отвлекаться на перевозку спасенных.
Тяжела была ночь перехода «Славы» из Мессины в Неаполь. Никто на корабле не спал. Приходилось поить, кормить людей, подавать банные бачки для естественных надобностей, успокаивать детей и оказывать больным всевозможную медицинскую помощь. В частности, многие страдали от ожогов. На смазку обожженных мест тела не хватало вазелина — в ход пошло нефтяное пушечное сало. У одной молодой женщины была сильно обожжена спина. Измученная, она не могла ни лечь, ни облокотитъся. Наш матрос бессменно просидел с нею рядом на палубе всю ночь, поддерживая ее.
В эту многострадальную ночь на корабле было суждено появиться на свет новому человеку. В судовом лазарете военные врачи приняли новорожденную девочку. Некоей итальянке предстояло всю жизнь указывать в своих личных документах: место рождения — русский броненосец «Слава» на пути из Мессины в Неаполь.
Поразительно, как при самых тяжелых обстоятельствах обычная жизнь брала свое: красивая девушка, придя в себя, попросила зеркало, гребенку, одеколон. Два гардемарина, спасшие ее, угождали своей подопечной, как могли, а наутро в Неаполе… девушка рыдала, не хотела расставаться со своими спасителями, — им пришлось сопровождать ее в госпиталь.
Ночью по приказанию командира я, говоря на французском языке, связался с Неаполем и получил разрешение местных властей не салютовать из орудий при подходе к этому порту утром 31 декабря, чтобы не пугать раненых.
Масса народа ожидала, когда «Слава» подойдет к причалу. Раненых выносили осторожно, регистрировали и затем принимали к перевозке. В массе частных открытых автомобилей сидело по четыре человека, которые клали носилки или двери к себе на плечи и так доставляли больных в госпитали. Выносили людей долго — оказалось, что «Слава» взяла в Мессине свыше 700 человек.
С прибытием кораблей, доставлявших спасенных мессинцев, настроение жителей Неаполя переходило от уныния к энтузиазму. Толпа приветствовала русских офицеров и матросов где бы они ни появлялись. Знаменитый певец Баттистини шел по улице во главе огромной толпы, окружавшей нескольких наших моряков, и не щадя своего горла кричал: «Да здравствуют наши братья русские!» И вся толпа подхватывала этот крик: «Viva I nosti fratelli russi», гудело в воздухе. А русские не знали, как уклониться от неожиданной овации. То было истинное проявление солидарности народов, как то, что русские выказали в Мессине, так и то, чем население отвечало им в Неаполе.
Итальянская пресса восторженно отзывалась о самоотверженности и человечности русских офицеров и матросов. Например, в газете «Il Giomo» Матильда Серас писала: «Пусть будет отмечено в истории человеческого милосердия, на бессмертной странице, память о всем том, что совершили русские моряки в Мессине!.. Да сопровождают их на жизненном поприще повсюду одни удачи и счастье!.. Первая бессмертная страница ярко-светлой истории проявления доброты, великодушия и милосердия была написана этими белокурыми славянами… умеющими благородно жить и благородно умирать!»
1 января вечером, возобновив запасы воды, продовольствия и перевязочных материалов, «Слава» вышла из Неаполя и 2 января утром была опять в Мессине.
На рейде много судов разных наций.
Сейчас же по приходе снова снарядили команды и отправились на раскопки. От массы разлагающихся трупов воздух ужасный. Затыкаем носы ватой, пропитанной камфарой.
Появились группы грабителей — приходится ходить вооруженными пистолетами.
Высадившаяся на берег группа людей взбирается на развалины. Уже не слышно явных признаков жизни в этом хаосе разрушения. Моряки останавливаются, и кто-либо кричит зычным голосом: «Siniore!» Все, притаив дыхание, прислушиваются, нет ли где-нибудь слабого отклика из-под развалившегося здания.
Уже упоминавшийся нами германский врач Годель писал в «Frankfurter Zeitung», что на пятый день после катастрофы трудно было различать стоны заживо погребенных. Русские моряки натыкались на них как-то инстинктивно, и в этот день удалось спасти свыше 100 человек. Даже тогда, когда итальянцы, прибывшие на раскопки, бросали работу и, махнув рукой, заявляли, что тут никакое спасение невозможно, русские с этим не соглашались и зачастую вытаскивали несчастную жертву.
Этот врач, служивший нам переводчиком, рассказывает: «Вот слышу я слабый стон женщины где-то под нами. Видишь ли свет? — спрашиваю я. — Нет! — Руки, ноги свободны? — Нет! — Ты одна? Вместо ответа послышался какой-то жалобный стон. Но русские моряки почти раскопали опасное место и через полчаса работы они вытащили молодую женщину, находившуюся вместе с разлагающимся трупом».
На шестой день после начала землетрясения моряки со «Славы» спасли 30 человек. Прибывший из Неаполя в Мессину с нами русский научный работник зоологической станции в Неаполе С. Кушакевич отмечал в своих путевых впечатлениях, что спасаемые люди составляют ничтожную часть от тысяч людей, ждущих своего освобождения и медленно угасающих под развалинами города. Самое ужасное заключалось в том, писал Кушакевич, что большинство несчастных можно было бы спасти, действуй итальянское правительство и войска иначе. Итальянцы подали помощь лишь на четвертый день. Привезенные на место катастрофы итальянские войска выказали полную растерянность, а иногда прямо-таки преступную халатность. Сам Кушакевич был свидетелем, как итальянские солдаты с офицером во главе стояли и смотрели на раскопки, производимые русскими. Когда он осведомился у офицера о причине такого бездействия, тот с горечью сказал: «С такими людьми, как ваши матросы, можно работать, а наши только болтать умеют».
При этих условиях необычайно ярко выделялась на общем фоне деятельность наших моряков. Как это ни дико в данных условиях, быстрые и целесообразные действия гардемаринского отряда, человеколюбивая, самоотверженная работа русских, восхваляемые широкой итальянской общественностью, вызывали зависть, а под конец плохо скрываемую неприязнь местных военных и морских итальянских властей.
Уже на третий день после прибытия русских кораблей только что назначенный итальянский комендант города заявил, что он обладает теперь достаточным количеством своих солдат и может обойтись без посторонней помощи.
Задаваясь целью спасти как можно больше человеческих жизней, русское командование вынуждено было не считаться с такой безответственной болтовней коменданта, и работы продолжались. По когда уже морской министр адмирал Мирабелло, поблагодарив от имени короля и нации за помощь, оказанную русскими кораблями, сообщил, что, ввиду наличия достаточных средств не представляется необходимым дальнейшее содействие отряда, контр-адмирал Литвинов приказал своим кораблям следовать в порт Аугуста для пополнения запасов угля.
Вечером 3 января линейный корабль «Слава» покинул несчастный город-кладбище, где мы видели столько человеческого горя и страданий.
Впоследствии телеграф сообщал из Мессины, что на тринадцатый-четырнадцатый день после землетрясения были найдены еще несколько живых человек. Из этого можно заключить, в каких страшных страданиях умерло большинство заживо погребенного населения.
Муниципалитет города Аугуста в знак признательности за оказанную его соотечественникам помощь подарил кают-компании «Славы» большую ветвь единственной в городе сосны для устройства на корабле елки в рождественские дни, праздновавшиеся тогда в России по старому стилю.
В 1911 году крейсер «Аврора» посетил порт Мессину и доставил всем русским морякам, участвовавшим в спасении итальянцев, медали, отчеканенные в память землетрясения в Сицилии и Калабрии 28 декабря 1908 г.
ДАЛЬНИЕ ПОХОДЫ «СЛАВЫ»
К РЕВОЛЮЦИОННОМУ ДВИЖЕНИЮ В ЦАРСКОМ ФЛОТЕ. СОБЫТИЯ НА ЛИНЕЙНОМ КОРАБЛЕ «СЛАВА» В 1910—1911 гг.[7]
Настроения и события на линейном корабле «Слава», свидетелем которых мне довелось быть, являлись отголоском общего революционного движения на военном флоте.
Выехав за границу, Владимир Ильич Ленин в декабре 1900 г. выпустил первый номер газеты «Искра». В любом общественном слое газета поддерживала проявления недовольства существовавшими в царской России порядками. В «Искре» Ленин опубликовал принципиальные организационные начала для создания в России действительно революционной рабочей партии. Эти принципы получили поддержку большинства участников II съезда РСДРП, состоявшегося с 17 июля по 10 августа 1903 г. С этого времени возникла партия большевиков.
После разгрома вооруженных сил царской России в войне с Японией пролетарское движение в соединении с крестьянскими восстаниями поколебали императорские армию и флот.
Вслед за беспощадно подавленным восстанием на черноморском броненосце «Потемкин» в 1905 г. большевики усилили свою революционную деятельность в войсках и во флоте. К осени этого года они создали ряд партийных военных организаций. Лето и осень 1905 г. отмечены десятками революционных выступлений рабочих, солдат и крестьян. В конце 1905 — начале 1906 г. ряд военных партийных организаций начал издавать специальные газеты для солдат и матросов. После разгрома революции 1905 г. большевики являлись единственной революционной силой в стране. Подпольные организации меньшевиков развалились. Чисто внешняя революционность эсеров еще оказывала на кое-кого некоторое влияние, но партия эта находилась в состоянии идейного и организационного распада.
В 1907 г. из заграничного плавания возвратился так называемый гардемаринский отряд Балтийского флота. Команды его кораблей встречались в иностранных портах с русскими политэмигрантами и, в частности, с членами РСДРП, которые вели революционную пропаганду среди матросов. В конце мая 1907 г. жандармы обнаружили социал-демократическую литературу на линейных кораблях «Слава» и «Цесаревич», и в связи с этим на этих судах были произведены многочисленные аресты.
В 1910 г. политическое недовольство среди матросов и отдельных лиц младшего командного состава усилилось. Оно распространилось настолько, что, например, командир крейсера «Аврора» в отчете о состоянии корабля доносил начальнику морских сил о политической неблагонадежности почти всей команды, так как «большинство нижних чинов из рабочих, а не землепашцы». Летом этого же года в кратковременное заграничное плавание выходили крейсера «Рюрик» и «Аврора». Их матросы встречались с эмигрантами социал-демократами. После возвращения в Россию на «Рюрике» была обнаружена нелегальная литература.
По воспоминаниям бывшего матроса С.П. Лукашевича, летом и осенью 1910 г. революционно настроенные матросы были почти на всех кораблях Балтики и в береговых частях. На кораблях «Слава», «Цесаревич» и др. были небольшие кружки и группы, организованные матросами-большевиками, которые работали исключительно осторожно, но влияние их росло.
В августе 1910 г. в заграничное плавание вышел больший отряд судов, в том числе линейные корабли «Слава» и «Цесаревич». Осенью среди матросов распространился слух, что на этих кораблях и крейсерах команды подняли восстание. Слух не подтвердился, но вызванное им возбуждение было очень велико.
Поскольку в мою задачу входит описание событий, вызвавших общее недовольство личного состава и революционное брожение среди части команды линейного корабля «Слава» в период его ремонта на заводе во французском порту Тулон в 1910—1911 гг., необходимо охарактеризовать порядок службы и взаимоотношений матросов и офицеров за предыдущее сравнительно длительное время. Я прослужил на этом корабле четыре с половиной года: около 8-ми месяцев в звании корабельного гардемарина, а остальное время офицером — в чине мичмана. Со времени вступления корабля в строй в 1905 году на нем сорганизовалась и долго сохранялась как основной костяк большая часть как офицерского, так и матросского состава. Многие офицеры до этого прошли с боевыми отличиями тяжелые испытания Русско-японской войны. Они поняли, какие недостатки в организации службы, боевой подготовки и во взаимоотношениях среди личного состава кораблей являлись причинами поражений в столкновении с неприятелем. Эти офицеры узнали и то, как должны строиться сознательная служебная дисциплина и добропорядочные отношения среди всего экипажа боевого корабля, начиная от его командира до младшего матроса.
Руководящая роль в этом деле принадлежала спаянному подлинно товарищескими отношениями офицерскому коллективу, объединявшемуся в кают-компании корабля.
Необходимо отметить, что в течение 1908—1910 гг. командовал кораблем уже не молодой капитан 1-го ранга Кетлер, в высшей степени честный и добрый человек. Старшими офицерами за это время были: капитаны 2-го ранга В.А. Любимский и П.П. Палецкий — хорошие администраторы, требовательные по службе, но справедливые и мягкие в отношениях с подчиненными. Они являли хороший пример остальным офицерам, а эти последние — непосредственно им подчиненным подразделениям команды.
Отлично помню, что даже к незначительным дисциплинарным взысканиям у нас прибегали очень мало, а наказание в виде содержания несколько дней в карцере было редким исключением.
Приведу пару примеров, очень характерных для установившегося на корабле распорядка. Для повышения по службе на должность артиллериста к нам на линейный корабль был переведен с канонерской лодки офицер, незадолго до этого окончивший артиллерийскую академию. Провожая своего соплавателя, на канонерской лодке ему устроили торжественный ужин, как говорится, затянувшийся далеко за полночь. На следующее утро во время общей приборки на «Славе» этот офицер был доставлен на корабль в нетрезвом состоянии, и таким его видела палубная команда. В этот же день под председательством старшего офицера состоялось общее собрание в офицерской кают-компании, и было принято решение просить командира списать провинившегося офицера на берег. Просьба была удовлетворена. Второй случай был другого порядка, но не менее показательный. На корабль был назначен вахтенным начальником лейтенант Б. Вскоре, делая замечание, этот офицер высокомерно постучал пальцем по носу матроса. Вечером после ужина кают-компания обсудила поступок нового офицера и со всей серьезностью предупредила его, что при повторении подобного поступка он будет списан в береговой экипаж «с протестом». А это означало лишение права быть назначенным на корабль в течение двух лет.
За три года моей службы на корабле — с 1908 по 1910 год — никаких существенных недоразумений между офицерами и матросами не происходило. Не было и проявлений группового недовольства среди команды. Хорошему питанию на корабле уделялось большое внимание, и в результате, например, хлеб всегда оставался не использованным в значительном количестве. Примечательно, что при выходе в заграничное плавание, где отпускался белый хлеб, вначале всегда бывал его перерасход, но через некоторое время потребление хлеба не только приходило в норму, но и появлялись остатки. То же происходило по возвращении в Россию с черным хлебом, который вначале поедался с большим аппетитом. Это было в порядке вещей, и команда никогда не ограничивалась в этом основном продукте питания. Во время тяжелых работ но погрузке угля на корабле ставились для питья баки воды с красным вином и готовились улучшенные обеды и ужины.
Офицеры всегда принимали прямое участие в погрузках угля и возглавляли соревнования ротных подразделений команды. Служба и боевая подготовка на корабле выполнялись спокойно и образцово. Для этого не приходилось прибегать к мерам принуждения. Боцманы на корабле не походили на своих собратьев из морских рассказов Станюковича; о рукоприкладстве не могло быть и речи. Тем, кто представляет себе службу на всех кораблях флота в царское время как каторгу, может показаться, что я идеализирую жизнь на линейном корабле «Слава». Но разве не характеризуют взаимоотношения комсостава и матросов то, что многие офицеры по личному желанию систематически проводили занятия в группах по ликвидации неграмотности; часто на ночных вахтах вели со многими матросами общеобразовательные беседы. Были и случаи, что с особо жаждущими знаний молодыми людьми занимались отдельно.
Таков был корабельный режим на «Славе», когда она в конце лета 1910 г. выходила в кратковременное заграничное плавание в составе отряда судов Балтийского флота, посланного в Черногорию для участия в торжествах по случаю провозглашения королевством черногорского княжества. Этот поход кораблей был затеян царским правительством с запозданием, а поэтому отряд шел не с нормальной для длительного плавания скоростью, а с повышенной. На пути был запланирован заход в Портсмут на восточном берегу Англии. Здесь старший инженер-механик капитан Водов доложил командиру «Славы», что в мастерских английского порта придется заказать значительное количество невозвратных клапанов к донкам (насосам), питающим пресной водой главные котлы системы Бельвиля. Как докладывал старший механик, отшлифованные и притертые к гнездам поверхности всех клапанов быстро разъедались, образовывались раковины, клапаны начинали пропускать воду, и котлы не получали достаточного питания. Вследствие этого котельные трубки недопустимо перегревались, деформировались, возникала утечка воды в связях, и котлы один за другим выходили из строя. Приходившие в негодность клапаны были изготовлены на Пароходном заводе при предыдущем зимнем ремонте «Славы» в Кронштадтском порту. В Портсмуте был оформлен срочный заказ, и ко времени выхода в море мы имели большое количество клапанов, изготовленных из английского металла.
Покинув Англию, отряд продолжал идти большим ходом в направлении Гибралтара. На этом переходе инженер-механик Водов скрывал от командира, что приходили в негодность и клапаны английского производства. На подходе к Гибралтарскому проливу «Слава» первоначально оказалась не в состоянии соблюдать заданную начальником отряда скорость хода, а затем остановилась, так как почти все котлы уже не годились к работе.
Не имея обстоятельного доклада от старшего механика, командир приказал мне, как вахтенному офицеру, спуститься в кочегарное отделение и досконально выяснить, что там происходит и какие имеются перспективы в отношении возможности возобновить движение.
Я спустился вниз. Обе кочегарки были в удручающем состоянии. Везде в соединениях трубок сочилась вода, помещение было заполнено паром, трудно было сказать, сколько из 20 котлов можно было привести в рабочее состояние, да и то ненадолго, так как все запасные клапаны к питательным насосам были уже использованы. Ведавший котлами инженер-механик Берг за несколько дней похода совершенно сбился с ног. Пришедший ему на помощь А.А. Иерхо[8] рыдал, тяжело переживая позор родного корабля. Толпившиеся здесь вахтенные и подвахтенные кочегары, мокрые и черные от угольной пыли, не знали, что делать. У некоторых были слезы на глазах. Я обратился к Иерху. Честно доложи командиру, сказал он, что котлы не могут быть введены в действие, и мы дальше самостоятельно идти не сможем.
Недвижный корабль был взят на буксир флагманским линейным кораблем «Цесаревич» и таким образом доведен до внешнего рейда Гибралтарского порта. Отряд ушел в Черногорию, а «Слава» осталась здесь для выяснения состояния котлов и решения, как поступать с кораблем дальше. В местных мастерских вновь была заказана партия клапанов, и судовыми средствами котлы понемногу приводились в порядок. Прибывшая из Петербурга по распоряжению Морского министерства авторитетная техническая комиссия во главе с инженер-механиком генерал-лейтенантом Ведерниковым не смогла определить первопричину аварии, т.е. разъедания клапанов донок. Наиболее вероятным было предположение, что это произошло под воздействием электрического тока. В электропроводке наблюдалась его утечка вследствие некоторой неисправности проводов. Комиссии Министерства было также поручено выяснить виновников аварии. Инженер-механик Водов был признан виновным в том, что своевременно не доложил командиру о необходимости прервать поход и, не форсируя движение, возвращаться в Россию. Командира корабля капитана 1-го ранга Кетлера комиссия шантажировала. Если бы он принял на себя ответственность и высказался за возвращение из Гибралтара в Кронштадт, то делались намеки, что дальнейшие неприятности ему не грозят. Но сама комиссия рекомендовать такой поход воздержалась. После длительного обсуждения было решено подремонтировать котлы в Гибралтаре, а затем направить корабль небольшим ходом во французский порт Тулон, где произвести полную смену котлов, а также заменить неисправную часть электропроводки.
Аварийный случай с выходом боевого корабля из строя на длительное время произвел на весь его личный состав тяжелое впечатление. Самолюбию офицеров, считавших свой корабль во всех отношениях примерным, был нанесен большой удар. И среди команды высказывались сожаления об утрате «Славы» ее хорошей репутации. Вместе с тем в группах революционно настроенных матросов агитаторы получили благодарный материал для критики своего начальства, а также общих порядков в стране, при которых возможны подобные происшествия.
Морской переход Гибралтар — Тулон прошел благополучно. Здесь корабль был поставлен к заводу «Форж-э-Шантье», где и пробыл в ремонте 10 месяцев до момента возвращения на родину. В Тулон прибыли вновь назначенные на корабль: командир кап. 1-го ранга Н.Н. Коломейцев (Коломейцов. —
Под Адмиралтейским шпицем в Петербурге могли думать, что авария в котлах корабля произошла не только вследствие технических причин, но и по вине судового личного состава. В таком случае следует назначить на «Славу» командира, который смог бы поднять дисциплину и навести порядок на провинившемся корабле. Видимо, с таким предвзятым намерением прибыл к нам новый командир. Ему надо было иметь среди офицеров своего человека, чтобы всегда знать настроения кают-компании, и он привез с собой на должность ревизора лейтенанта Энгельгардта—родственника своей жены. Из перечня многочисленных обязанностей ревизора военного корабля известно, что никто из офицеров не имеет оснований в любое время общаться с командиром; быть может, только старший офицер, при отсутствии у него должной самостоятельности или недостаточно четкой организации службы на корабле.
На глазах вновь назначенного командира офицеры и команда корабля тепло проводили кап. 1-го ранга Кетлера, как можно было догадаться, теперь уже навсегда оставлявшего морскую службу. Инженер-механик Водов отбыл с корабля как-то незаметно. Развязный и самоуверенный, он не сыскал к себе ни любви, ни уважения. Служивший до «Славы» на судах, комплектовавшихся привилегированным гвардейским экипажем, он не приобрел здесь знаний, а усвоил какую-то неприятную напыщенность.
Репутация нового командира в смысле отношений к подчиненным, и особенно к матросам была известна. В 1901 г. он командовал яхтой «Заря» в экспедиции, организованной Академией наук и возглавлявшейся Э.В. Толлем. Это судно направлялось с научной целью в море Лаптевых и осенью 1901 г. вынужденно зазимовало, значительно не дойдя до мыса Челюскина, — в архипелаге Норденшельда. Коломейцев был чрезвычайно суров к команде. Из-за этого с самого начала путешествия не поладил с начальником экспедиции. Толль относился к команде просто, охотно разговаривал с матросами, шутил. Коломейцев считал, что такое отношение разлагает судовой состав, и доказывал невозможность дружбы между «нижними чинами» и офицерами. Во время зимовки, когда общие работы сближали людей, матросы стали называть ученых и самого Толля по имени и отчеству. Коломейцеву как властному, требовательному и замкнутому человеку это казалось чудовищным нарушением дисциплины. В конце концов ему пришлось подать Толлю рапорт об освобождении его от обязанности командира «Зари» и направлении на материк. Начальник экспедиции был рад избавиться от неприятного соплавателя и для обоснования своего решения дал Коломейцеву поручение в течение ближайшего лета подготовить угольные базы на островах Диксон и Котельный.
И вот такой человек прибыл теперь на корабль, на котором давно сложились хорошие взаимоотношения между командой и офицерами. Коломейцев решил круто изменить обращение с подчиненными. Подобно тому, как на «Заре» ему пришлось не по душе либеральное отношение начальника экспедиции и ее научного состава к простым матросам, вновь назначенному на «Славу» командиру не понравились хорошие отношения большинства офицеров к команде корабля.
С первых же его слов и поступков почувствовалось, что Коломейцеву кажется, будто он вступил в командование дисциплинарным батальоном с людьми разряда штрафованных. Но на линейном корабле «Слава» после нескольких круглогодичных плаваний были четко отработаны все виды судовой службы. Проводилась и боевая подготовка, но, разумеется, в ограниченном объеме, так как в связи со сменой котлов для действия мощных механизмов корабельной артиллерии не было судового электротока. Завод обеспечивал с берега лишь освещение корабля и действие некоторых механизмов для бытового обслуживания экипажа; дисциплина, как и раньше, была на высоком уровне, а потому Коломейцев на первых порах мог прибегать лишь к мелким придиркам. Но вскоре он надумал мероприятия физически тяжелые, наподобие каторжных работ, и вместе с тем раздражающие как матросов, так и офицеров своей нецелесообразностью. Видимо, командир задавался целью утомлять людей так, чтобы отбить у них охоту размышлять о горькой доле рабочих и крестьян, в порядке воинской повинности облаченных в матросское платье. Старший офицер получил приказание организовать очистку, якобы от ржавчины, междудонных отделений и бортовых коридоров огромного корабля. На самом деле все эти помещения постоянно осматривались, вовремя проветривались, просушивались и окрашивались суриком высшего качества. Одним словом, помещения содержались в отличном состоянии. Целью Коломейцева было также опорочить существовавшие порядки на корабле. Как на «Славе» всегда практиковалось при общих тяжелых работах, на них вместе с подразделениями команды выходили и офицеры. Это сразу не понравилось командиру. Он считал, что офицеры обязаны только руководить—командовать, а что участие в работах вместе с нижними чинами умаляет их достоинство. Когда же он узнал, что в команде ропщут на тяжелую и не оправдываемую необходимостью работу, он счел участие в ней офицеров как демонстрацию против него лично. Людям приходилось трудиться весь день в очень тесных и холодных помещениях в подводной части корабля. В междудонных отделениях нельзя было разогнуться. Краска прекрасно держалась и с трудом отбивалась. В сухих же бортовых коридорах ее приходилось срубать зубилами, так что искры летели. Листы обшивки корпуса стали походить на кожу лица, изуродованную рябинами оспы. В кают-компании, естественно, много говорилось об изобретенной командиром «принудительной» работе. Разговоры бывали шумными и, конечно, с одной стороны, «просачивались» через вестовых в матросские кубрики, а с другой стороны, они дошли и до командира, который сообщил старшему офицеру то, что ему было передано. Коломейцев не назвал источника своей информации, но по ее содержанию стало ясно, что ему наушничает ревизор лейтенант Энгельгардт, присутствующий при многих «ярких высказываниях».
Когда старший офицер — Михаил Иванович Смирнов — передал в кают-компании неудовольствие командира, я — мичман Янкович — в упор спросил ревизора, не через него ли осведомляется Коломейцев. Энгельгардт это не отрицал, а я в свою очередь назвал его поступок низким, недостойным офицера — члена кают-компании. Энгельгардт вышел, а через несколько минут через вестового вызвал меня в коридор и объявил, что вызывает меня на дуэль. Я ответил, что вызов принимаю и доведу его до сведения своей офицерской кают-компании. По положению для заграничного плавания коллектив офицерской кают-компании приобретал права и обязанности суда чести, существовавшего в офицерской среде. Мой конфликт с Энгельгардтом обсуждался собранием офицеров корабля, и было решено, что вызов на дуэль принимает на себя вся кают-компания. При этом даже два судовых врача в гражданских званиях заявили, что они не желают составлять исключения[10]. Уточняя процедуру дуэли, кают-компания решила стреляться с Энгельгардтом всем по старшинству чинов. О принятом офицерским коллективом постановлении старший офицер доложил командиру корабля. Во внутреннем плавании право разрешать дуэли между офицерами принадлежало Начальнику морских сил, а в заграничном плавании — командиру корабля. Коломейцев дуэли не разрешил, столкновение между двумя офицерами осталось не урегулированным до возвращения корабля из заграничного плавания. В дальнейшем интриги ревизора привели к тому, что командиру пришлось в апреле 1911 г. отправить своего родственника в Петербург. С приходом «Славы» в Кронштадт в июле месяце стало известно, что Энгельгардт по какой-то причине застрелился[11].
Затея командира по обдиранию краски в указанных выше помещениях корабля вскоре провалилась, так как старший офицер все же убедил Коломейцева лично удостовериться в ее нецелесообразности. Пропасть во взаимоотношениях командира с офицерами все ширилась. В хорошей товарищеской среде нередко бывало, что, невзирая на чины и занимаемые должности, офицеры оказывали один другому дружеские одолжения. Как мы видим, у командира «Славы» отношения с подчиненными были совершенно иные. Коломейцев этого не понимал и в связи с приездом жены 3 января 1911 г. приказал одному из офицеров отправиться на шлюпке в таможню оформить пропуск и доставить на корабль свои семейные вещи. На другой день старший офицер доложил Коломейцеву, что в кают-компании находят неудобным дня офицеров в порядке выполнения приказаний ездить по личным делам командира. Не поняв свою бестактность, Коломейцев пошел в этом отношении еще дальше. В объявленном для всеобщего сведения приказе по кораблю он попытался использовать в свое оправдание статью 1091 Морского Устава. Эта статья предусматривает порядок, при котором корабль, впервые прибывший в иностранный порт, посылает на берег свои шлюпки сначала под командованием офицеров. Сам Коломейцев признавал, что при длительных стоянках в портах это не делается и в Тулоне он этого не будет требовать. Тем не менее данный случай недовольства офицеров командир квалифицировал как нарушение дисциплины.
Отголосок углублявшихся недоразумений среди командного состава проникал к матросам. До поры до времени в команде все было тихо. Во всяком случае, насколько мне известно, никаких проявлений брожения не наблюдалось. В офицерской среде недовольство командиром не имело политической окраски, хотя выражалось все активнее. В команде же оно, как потом оказалось, «подливало масла в огонь» назревавшему революционному движению. Большая неприятность в отношениях с командиром произошла из-за вестового — молодого матроса Ш. Командир имел двух вестовых. И когда в Тулон приехала его жена[12] и поселилась на пригородной даче, Коломейцев не постеснялся направить для обслуживания своей барыни одного из вестовых. Жена командира была чрезвычайно высокомерна в отношении к молодому добродушному матросу. Обслуживая дачу весь день, ночевал он на корабле. Съезжая на берег с первой шлюпкой, матрос возвращался на корабль к ужину, а за весь день хозяйка его не кормила. Все это до поры до времени сносилось безропотно, но однажды утром матрос пришел ко мне — его ротному командиру — в слезах и заявил, что на дачу больше не поедет. Если же его не освободят от обязанностей вестового, он повесится, так как больше не в силах стирать грязное белье барыни. К счастью, в царском флоте существовало положение, в силу которого вестовые к офицерам назначались с согласия самих матросов и их ротных командиров. Пользуясь этим правом, я заявил старшему офицеру, что отзываю матроса Ш. из командирских вестовых. Прошу это доложить Коломейцеву. Доклад был принят молча, и без второго вестового для дачи командирская чета вынуждена была обходиться.
Затем офицеров корабля возмутило присвоение Коломейцевым очень большой суммы так называемых окрасочных денег. По существовавшему положению окрасочные отпускались портовой конторой ежемесячно в определенных для каждого корабля размерах. Командир не был обязан отчитываться перед портом в этих деньгах и был вправе расходовать их на окраску корабля в мере надобности по своему усмотрению. Это, разумеется, не значило, что командир получал право положить деньги специального назначения в свой личный карман. Честно относились к этим суммам все предыдущие командиры «Славы», и на корабле накопилась значительная их экономия. Хранились окрасочные деньги на общих основаниях в судовом денежном сундуке и, также как остальные суммы, ежемесячно проверялись судовой ревизионной комиссией в соответствии с приходно-расходными документами. Коломейцев посмотрел на дело иначе и по соглашению с ревизором весь остаток окрасочных денег за несколько лет изъял из сундука и присвоил. Возмущение офицерства поступками командира вылилось, наконец, в редкое на флоте чрезвычайное происшествие. По заведенному на больших кораблях порядку, командир столовался в своем салоне отдельно от кают-компании. Поэтому на «Славе» грек-ресторатор готовил завтрак, обед и ужин на командира и офицеров отдельно. Вместе с тем, по обычаю, в воскресенье после богослужения кают-компания приглашала командира к себе отобедать. Когда все офицеры, бывало, соберутся к столу, старший офицер говорил: «Господа, я иду приглашать командира». Такая форма приглашения соблюдалась в соответствии с Морским Уставом, в котором указывалось: «Кают-компания имеет право приглашать командира к своему столу». Коломейцев восстановил офицерство против себя настолько, что однажды, когда старший офицер М.И. Смирнов произнес обычную фразу — «иду приглашать командира», послышались возгласы: «а мы не приглашаем». Смирнов густо покраснел. «Господа, я не шучу!» «И мы не шутим, — не хотим видеть Николая Николаевича (Коломейцева) у себя за столом». Старший офицер замолчал и, садясь в свое председательское кресло, пробормотал: «Господа, прошу к столу». Конфликт с командиром достиг апогея. Вестовой не накрывал стол в помещении командира, ресторатор не готовил на него обед. Коломейцев долго ждал приглашения и нервно шагал по салону. Посланный им вестовой доложил, что господа офицеры уже обедают. Командиру оставалось потребовать паровой катер и отправиться к жене на дачу[13].
День ото дня на корабле создавалось все более напряженное состояние. Командир решил отомстить хотя бы старшему офицеру за всех остальных и добился в Главморштабе отзыва М.И. Смирнова в Петербург и назначения на корабль кап. 2-го ранга Доливо-Добровольского. Но эпизод смены старших офицеров причинил новый и притом очень чувствительный укол самолюбию командира. Торжественные и сердечные проводы Смирнова на корабле без ведома и участия Коломейцева были невозможны. Поэтому это чествование офицеры организовали в общем зале популярного в Тулоне ресторана в присутствии многочисленных посетителей. По соглашению с хозяином ресторана большой обед исключительно из русских закусок и кушаний готовился в кухне ресторана матросами-поварами со «Славы». Разумеется, этот инцидент, как и все остальные, тотчас же стал известен всему экипажу корабля.
О настроениях офицеров командир мог судить по доносам Энгельгардта, хотя после памятного инцидента с дуэлью этому информатору крылья были подрезаны. Среди команды недовольство Коломейцевым стало проявляться вскоре же после его прибытия на «Славу». Не нравился этот суровый, всегда мрачный человек со стального цвета злыми глазами. Возмущали людей им надуманные совершенно нецелесообразные и изнурительные работы. Как писал матрос Сергей Белов в Россию своему брату Константину, «на “Славе” порядки пошли новые, начали экономить масло, хлеб и прочее, как бы “сумления” какого не вышло…» Как это во все времена бывало на флоте, повышенное нервное настроение в командах выражалось в придирчивости матросов к некоторым видам питания. Даже изредка готовившиеся на ужин горох и чечевица вызывали протест и отказ от еды. На «Славе» матросы стали собираться небольшими группами и о чем-то по секрету разговаривали между собой. Когда после арестов на корабле производилось следствие, то выяснилось, что на «Славе» большевистскими группами велась довольно значительная пропагандистская работа против существовавшего в России государственного строя. Неизвестно общее число матросов — участников Социал-демократических (большевистских) ячеек на «Славе». Флотская жизнь заставила партийные организации выработать сложную систему конспирации. Корабельная организация состояла из «десятков», а в них входили 2—3 группы по 3 человека. Группа, как правило, знала лишь руководителя своего «десятка». Между собой «десятки» не общались; только их руководители знали общекорабельного организатора или уполномоченного им связного. Бывало даже так, как, например, на крейсере «Рюрик». Там с осени 1910 г. существовали два подпольных социал-демократических кружка, а члены этих кружков долго не знали друг о друге. Связь была установлена лишь через год с помощью гельсингфорской организации РСДРП. Насколько эта система конспирации была действенной на «Славе», видно из захваченных при обысках документов. В расшифрованном письме арестованного машинного унтер-офицера Н. А. Молодцова указывалось, что в кружке было 30 человек; в письме к брату матрос С. А. Белов называл в кружке 10 человек; машинист А. Самсон писал в Ригу на латышском языке некоему А. Миски, что в организуемой группе около 50 человек. Хорошо поставленная конспирация помешала командованию корабля и тайной полиции полностью раскрыть и ликвидировать партийную организацию на «Славе». Примечательно одно обстоятельство в расследовании дел эсеровских групп на судах учебно-минного отряда Балтфлота. Когда эта организация была раскрыта прежде всего на учебном судне «Двина» в январе 1911 г., несколько предателей с этого корабля перечислили все суда, на которых им были известны эсеровские организации. Линейный корабль «Славу» они не называли, видимо, потому, что там прочно закрепилось влияние матросов-большевиков.
Как я уже отмстил, конспирация среди команды «Славы» осуществлялась успешно, однако многие товарищи, причастные к революционному движению на корабле, вели себя крайне неосторожно. Это позволило командованию корабля установить наблюдение за партийной работой среди команды. Я уже отмечал донесение командира крейсера «Аврора», в котором он считал политически более надежными «землепашцев», т.е. крестьян. Такое мнение вообще господствовало среди командного состава флота. И поскольку из числа квалифицированных рабочих едва удавалось комплектовать машинные команды и других специалистов, то на комендоров и артиллерийских унтер-офицеров в специальных военно-морских школах обучались главным образом крестьяне. Это были в большинстве политически мало развитые люди, и, кроме того, среди них встречались кулацкие сынки. Привыкая на флоте к обеспеченному и относительно культурному быту, многие бывшие крестьяне не стремились возвращаться к тяжелой трудовой жизни в деревне и охотно оставались на сверхсрочную службу. На «Славе» эта особенность в среде команды была учтена, и по приказанию командира корабля артиллерийские офицеры с помощью своих подчиненных артиллерийских унтер-офицеров и комендоров организовали слежку за всеми матросами.
В материалах дознания и следствия частично приводятся доносы артиллерийского унтер-офицера Вьюнова о том, что на корабле матросы собираются в кружки и при его приближении прекращают разговоры. Чаще всего это происходит с участием матроса 1-й статьи Сергея Белова, который, по наблюдению Вьюнова, был их руководителем. Когда в январе 1911 г. команда не захотела есть на ужин горох, а комендоры во главе с Вьюновым сели за столы, Белов сказал боцманмату комендору Жихареву: «Ладно, мы с вами потом рассчитаемся». Видимо, Жихарев донес об этой угрозе по начальству, потому что дальше он сообщал: когда после этого по распоряжению командира были перенесены в кормовой погреб все ружейные патроны и 3-линейные винтовки, он случайно слышал по переговорной трубе разговор комендора Михаила Гущина и матроса разряда штрафованных Федора Зилотина. Они ругали сверхсрочнослужащих за то, что они мешают работать. При этом как будто Гущин говорил, что хорошо еще сделали, положив патроны и винтовки в одно место. Гущин копил деньги на покупку револьвера и однажды сказал гальванерному унтер-офицеру Васильеву: «Мы в город зря не ходим, мы там дела делаем». Комендор боцманмат Жихарев информировал также, что около матроса Белова собирались: Зилотин, Гущин, Серов, Петров и Полтинников. Другие же замечали в этой группе и минно-машинного унтер-офицера Федора Гоцелюка.
В связи с эпизодом отказа части команды от ужина с горохом фельдфебель Пивен рассказывал, что когда люди не спускали подвесные столы и не садились за еду, он обратился с вопросом к машинисту 1-й ст. Кириллу Седову: «Почему не опускаешь стол?» Тот ответил: «Мы и в мирное время не спускали, а теперь тем более». Этот разговор был дня за два-три до ареста Молодцова и Белова. Вьюнов слышал, как один матрос говорил другому: «Вы требуйте все, что полагается по части продовольствия; на судне в левой машине все согласны».
Некоторыми своими подчиненными в качестве сыщиков среди команды руководили два артиллерийских офицера. Они явно были в курсе намерений командира корабля, когда он 21 марта 1911 г. перед строем команды стал по списку вызывать тех, кого был намерен арестовать. Старший и младший артиллеристы стали по обе стороны Коломейцева как бы для его защиты от всяких случайностей. Старший артиллерист впоследствии фигурировал в обвинительном акте как свидетель[14].
Поделиться книгой: