Помоги проекту - поделись книгой:
Помимо конфирмации приговора, Кетлинский поспешил списать с крейсера и тех офицеров, которые, по его мнению, были каким-то образом причастны к событиям, связанным с подготовкой взрыва
По версии историка В. Тарасова, взрыв вообще был устроен некими безымянными «агентами царской охранки»: «Взрыв, как и было рассчитано, вреда кораблю никакого не причинил, зато создал необходимую атмосферу для арестов многих матросов, подозреваемых в связи с революционерами. Были арестованы около 150 матросов…»
Вот не было у охранки больше забот в 1916 году, чем организовывать взрывы на собственных кораблях для того, чтобы отправить полторы сотни матросов из Франции в Россию, когда это можно было легко сделать и без всякой инсценировки. Но В. Тарасов, бывший матрос-балтиец времен Гражданской войны, зорко охранял версию спровоцированных репрессий на матросов-революционеров. К тому же и свои научные труды он издавал в 30—40-е годы, когда иной версии «тулонского дела» власти просто бы не поняли.
Аскольдовец С. Сидоров считал, что «бунтом офицеры хотели оправдать затянувшейся на 11 месяцев ремонт». При этом, разумеется, никаких доказательств не приводит. Такое утверждение весьма неправдоподобно. Для чего офицерам крейсера было оправдываться в том, в чем они были совершенно не виноваты? Начнем с того, что никаких претензий к командиру по поводу времени ремонта в Морском министерстве не было. Там прекрасно понимали (и это докладывал военно-морской атташе), что задержка с ремонтом вызвана исключительно тем, что французы ремонтировали в первую очередь свои корабли, а «Аскольд» ремонтировался по «остаточному принципу». Во-вторых, если кого следовало винить в многомесячном ремонте, так это только атташе и представителей министерства, не согласовавших с французской стороной вопрос ремонта «Аскольда» заранее.
Историк О.Ф. Найда пишет: «В ночь с 20 на 21 августа разразились новые события; был произведен провокационный взрыв в пороховом погребе. В донесении о происшествии командир крейсера писал морскому министру. «Сегодня в 2 часа ночи взорвался 75-миллиметровый патрон в погребе под офицерским помещением Несчастья с людьми и повреждений нет. Имеются ясные признаки злого умысла». 10 сентября последовало новое донесение: «Следствие по делу о взрыве закончено. Выяснено, что во время взрыва офицеры, кроме трех, и вся команда были на корабле и спали на своих местах, не исключая и места, где был взрыв…»
Это донесение, как и акт дознания, считает Найда, свидетельствовало, что взрыв был провокационный, причем он был так организован, чтобы не взорвать корабль, имевший полный комплект боезапаса.
До сих пор так и осталось невыясненным, кто был исполнителем этой провокации. В список офицеров-провокаторов были необоснованно включены инженер-механик Петерсон, лейтенант Ландсберг и старший офицер Быстроумов. По мнению Тарасова и Найды, это были как раз те офицеры, которые прославились своей жестокостью и которых не любили не только «нижние чины», но даже в офицерской среде.
Уж не знаю, по каким источникам эти историки знали такие тонкости, кто с кем из офицеров «Аскольда» водит компанию. Для этого надо было как минимум иметь свидетельства двух-трех офицеров крейсера. Кроме этого, тяжелый характер человека — еще не факт, что он одновременно отъявленный вражеский диверсант.
Относительно затягивания ремонта корабля офицерами для того, чтобы якобы веселиться во французских кафешантанах, никаких доказательств, разумеется, не имеется. Утверждение этого рядом советских историков 30—40-х годов абсолютно голословны. Российские офицеры флота были преданы своему делу и в своем подавляющем большинстве людьми чести и долга. Уж кто-кто, но они на такую подлость по отношению к своим сражающимся товарищам и к своему Отечеству в целом просто бы не пошли. Порукой тому боевая биография командира «Аскольда» капитана 1-го ранга и Георгиевского кавалера Иванова. Не мог такой заслуженный офицер, как капитан 1-го ранга Иванов, во время войны саботировать приказы командования и уклоняться от участия в войне. За всю историю российского флота ни одного такого случая не было вообще никогда!
Огульное обвинение офицеров крейсера в затягивании ремонта могло выдвигаться людьми либо совершенно не знающими обстоятельств ремонта, либо ослепленными классовой ненавистью. Договорились до того, что объявили ремонт «преступным актом», в результате которого «судно было умышленно выведено из строя». Офицерам поставили в вину, что «многие части, изготовленные заводом, принимались в гораздо худшем виде, чем они были раньше. Например, рамовые подшипники были поставлены с оставшимся металлом. В холодильниках была заменена лишь малая часть трубок и то своими средствами». Как же в действительности обстояло дело? Вообще причин задержки ремонта было много. О некоторых из них говорилось выше. Основной же причиной стали рамовые подшипники главных машин. Специалисты завода не смогли справиться с заливкой подшипников. Перезаливку выполнили на заводе в Марселе, и опять с дефектами. Срок службы трубок в котлах и холодильниках кончился в начале 1916 года. Но французские заводы не принимали заказа на изготовление новых трубок. Поэтому французская наблюдающая комиссия решила провести частичную замену, используя имеющийся на крейсере запас Интересно, что во Владивостоке осталось большое количество новых трубок для «Аскольда». Но в Петрограде почему-то решили выслать их на Балтику, в порт Петра Великого. По окончании работ холодильники выдержали испытание, и это давало надежду, что трубки прослужат еще некоторое время, до получения новых. Поэтому вскоре, когда холодильники потекли, в этом обвинили офицеров.
В числе других причин задержки ремонта, кроме нехватки рабочей силы, следует назвать: отсутствие на рынке свободных металлов и материалов, на получение которых требовалось разрешение; загруженность транспорта воинскими перевозками; невозможность сразу определить срок выполнения главной работы — ремонта машин; трудность замены деталей механизмов крейсера, построенного в Германии (другие размеры, технология). Так, при замене линолеума на палубах оказалось, что во Франции его не выпускают нужной ширины. Пришлось бы переставлять медные планки, крепящие линолеум, сверлить новые отверстия в верхней и броневой палубах и заделывать старые. После долгих поисков нашли завод, взявшийся за поставку. Но линолеум стал приходить в негодность еще до выхода крейсера из Тулона, И опять были виноваты офицеры. Интересно, что французы меняли линолеум на палубах три месяца. Впоследствии англичане ту же работу сделали за две недели при меньшем числе рабочих.
Не слишком симпатичным представляется на первый взгляд старший инженер-механик крейсера Петерсен. В.Я. Крестьянинов и С.В. Молодцов в книге «Крейсер «Аскольд» писали: «С момента ухода «Аскольда» из Владивостока механизмы ни разу не подвели крейсер. В значительной мере это стало возможным благодаря стараниям старшего инженера-механика крейсера Петерсена. Да и полная разборка и ремонт главных и вспомогательных механизмов в Тулоне вряд ли были бы возможны без его участия. Аккуратный и пунктуальный Петерсен, когда командир поручил провести ему следствие по делу о приобретении и хранении нелегальной литературы и оружия, энергично занялся розыском. Естественно, что его отношения с командой, бывшие до этого нормальными, резко ухудшились. Приехавший на крейсер Кетлинский обратил внимание на ненормальную роль Петерсена, ставшего «каким-то штатным расследователем крамолы». Петерсен сообщил, что ни французская, ни русская полиция ничего не делают, и если прекратить свой розыск, то крейсер будет взорван. На вопрос капитана 1-го ранга Кетлинского: «Что, разве дело не кончилось?» — инженер-механик ответил; «Это не кончится, пока наше правительство ведет свою сумасшедшую политику».
Отметим, что механиком Петерсен был отличным — это бесспорно. То, что он с энтузиазмом взялся за наведение порядка на корабле, тоже не представляет ничего особенного. Разве это ненормально, когда офицер всеми возможными силами старается разобраться в причинах волнений в команде и проявляет при этом завидную инициативу? По крайней мере это намного лучше, если бы офицер, забросив свои дела, коротал время во французских кафешантанах. Кроме этого, как механик, Петерсен лучше всех других офицеров корабля представлял, насколько был уязвим ремонтировавшийся «Аскольд» с разобранными системами пожаротушения, ремонтирующимися насосами и другими механизмами. Вполне возможно, что именно по этой причине он столь рьяно и взялся за предотвращение возможной трагедии.
Как кадровый офицер ВМФ, прослуживший на флоте более тридцати лет, отмечу, что всегда на каждом корабле имеется свой внештатный дознаватель, который осуществляет расследование различных происшествий. Вполне логично, что эту функцию взял на себя инженер-механик крейсера, ведь, помимо всего, в его подчинении была большая часть команды (машинисты, электрики, кочегары), которых он знал намного лучше других строевых офицеров.
Не совсем понятна произошедшая незадолго перед выходом «Аскольда» из Тулона история с мичманом Гуниным. Как-то, будучи вахтенным начальником, Гунин разрешил отлучиться со своего поста вахтенному матросу Брезкалину. При проверке командиром Кетлинским оказалось, что на своих местах не было ни Брезкалина, ни Гунина. Командир потребовал объяснений от мичмана и тот подал рапорт на Брезкалина. Кетлинский возмутился таким поступком офицера и наказал его арестом на 5 суток. После Февральской революции все были удивлены, когда команда не потребовала списания мичмана Гунина. Гунин громко заявил среди матросов, что, конечно, он оказался виноватым, раз Брезкалин шпион старшего офицера. Честный Брезкалин попал в шпионы, а Гунин — в герои среди матросов. Это, в общем-то, мелкое событие было первым эхом расстрельного дела. Через некоторое время последовали дела и куда более серьезные.
При изучении материалов следствия версия об офицерском заговоре не выдерживает серьезной критики. Во-первых, хочется обратить внимание на то что в соответствии с организацией службы на кораблях русского (и вообще любого военного флота) старший офицер без ведома и санкции командира ничего подобного произвести не мог, да еще в условиях военного времени. Даже в случае благополучного исхода «провокации» ни один уважающий себя командир не счел бы возможным продолжение службы с такими подчиненными, которые могут себе позволить такое самоуправство. Могла ли «провокация» готовиться под руководством и с ведома капитана 1-го ранга С.А. Иванова? Он — командир крейсера, заслужившего в боях и походах прекрасную репутацию, о нем пишут газеты и журналы мира. Взрыв на крейсере — происшествие чрезвычайное, свидетельствует о низкой организации службы, наносит ущерб престижу корабля, офицеров, а в первую очередь командира и старшего офицера, отвечающих за порядок на корабле. Кроме этого, такое происшествие значительно уронило бы престиж российских моряков в глазах союзников, а к данному вопросу на этот момент относились очень щепетильно. А если бы при организации инсценировки что-то бы пошло не так и на «Аскольде» действительно бы прозвучал взрыв? Мог ли позволить уважающий себя командир (да и остальные офицеры) рисковать боевой единицей в годы войны, когда нашему флоту и так катастрофически не хватало кораблей?
Ради чего командование крейсера могло пойти на риск взрыва в погребе под своими собственными каютами? По версии «провокационного взрыва», это сделано для того, чтобы получить повод для расправы над революционно настроенными матросами. Но гораздо более логичным было бы для этого после сообщений Рябополова и Виндинг-Гарина обратиться по команде и списать подозреваемых неблагонадежных матросов без ущерба для карьеры самого командира. Это можно было сделать без огласки под предлогом предоставления отдыха. Фискальство и провокации еще со времен обучения в Морском корпусе считались нетерпимыми среди офицеров флота.
По мнению нового командира крейсера, некоторых офицеров можно было смело назвать выдающимися как по знаниям, так и по нравственным качествам Старшего офицера крейсера, капитана 2-го ранга Быстроумова — штурмана, артиллерист Кетлинский считал прекрасным морским офицером, человеком с высоким чувством долга, всегда говорящим правду, хотя бы и во вред себе. Требовательный к себе и другим, Быстроумов, однако, имел довольно тяжелый характер, не признавал чужого мнения, никогда никого не хвалил, даже когда человек этого и заслуживал. Служить с ним было тяжело не только матросам, но и офицерам. При этом, приступив к исполнению обязанностей старшего офицера в середине июня 1916 года, Быстроумов прилагал все силы для ускорения ремонта, старался личным примером подавать пример экипажу. Он всегда приходил раньше всех к месту развода на работы и уходил с места работ, когда матросы уже мылись. Обвинять его в затягивании ремонта было просто несправедливо.
Несмотря на то что связь многих матросов с революционерами была доказана, капитан 2-го ранга Быстроумов все же увеличил отпуска на берег, так как считал, что раз офицеры находились в дружеских отношениях с русскими эмигрантами, то нельзя и команду наказывать за такие знакомства. В соответствии с уставом и принятым в 1911—1912 годах на Балтийском флоте порядком он разделил команду по поведению на четыре разряда. Первый разряд пользовался наибольшими льготами: мог ходить ежедневно после работы на берег. Почти такие же права были и у второго разряда. Третий и четвертый разряды пользовались только отпусками, как ими пользовалась вся команда до введения разрядов. После этого нововведения команда заметно стала лучше работать. Процент матросов, повышенных в разрядах по поведению, был намного больше, чем пониженных.
Кроме этого, известно, что ни капитан 2-го ранга Быстроумов, ни приехавшая к нему жена, не говорили по-французски. Поэтому они тяготились пребыванием в Тулоне и мечтали о Севере, куда госпожа Быстроумова собиралась отправиться вслед за своим мужем. Так что никаких личных мотивов у старшего офицера для того, чтобы задерживаться в Тулоне, так же не имелось.
Что касается обвинения капитана 2-го ранга Быстроумова в организации на крейсере взрыва, то, не говоря уже о моральной стороне дела, сама версия провокационного взрыва кажется смехотворной. Достаточно представить, что взрыв патрона произошел в артиллерийском погребе, начиненном боевыми припасами, чтобы понять абсурдность этого обвинения. При этом, как известно, «организаторы взрыва» находились в своих каютах как раз над артиллерийским погребом. На крейсере находился полный боезапас, и можно было выбрать любой другой нагреб или по крайней мере уйти с корабля. Даже при самом точном расчете могли произойти любые случайности. В самом деле осколки разорвавшегося патрона могли вызвать воспламенение других патронов. В беседках были повреждены 9 патронов, причем один так сильно, что из него торчал порох. Кто мог дать гарантию, что удастся справиться с пожаром в погребе? Ведь кингстон затопления погреба оказался засоренным и вода практически не поступала. После этого случая крейсер поставили в док и прочистили все кингстоны.
Привлеченный в качестве эксперта по делу о взрыве старший минный офицер крейсера лейтенант Маслов пояснил, что вылетевший из патрона снаряд взорваться не мог, так как для его взрыва требовались два удара большой силы. Детонации других снарядов и патронов также произойти не могло: ни тол, ни русский бездымный порох не детонировали сами собой, а требовали специальных детонаторов. А вот в результате пожара, по мнению Маслова, погреб мог вполне взорваться.
Подводя итог третьей версии, напрашивается вывод, что она самая маловероятная и даже где-то абсурдная. В свое время эта версия была «запущена» в исторический оборот лишь с одной целью — облагородить беспорядки на «Аскольде», придать им характер справедливого возмущения хороших матросов плохими офицерами, повысить революционность матросов и выставить казненных диверсантов невинными жертвами некой офицерской провокации.
Дочь К.Ф Кетлинского Вера Кетлинская впоследствии писала: «Трагичность ситуации на «Аскольде» была в другом: чем бы ни вызывалась попытка взрыва, это событие наслоилось на общее возбуждение матросов, выступило на фоне общероссийской предреволюционной обстановки и специфической, созданной неумным и разложившимся командованием корабля атмосферой подозрительности, ненависти, провокаций и сыска, столь накалившейся, что Иванов 6-й немедленно использовал случившееся для новой репрессии — списания с крейсера всех носителей «крамолы» … Понимал ли новый командир корабля сложность сложившейся ситуации? Успел ли в первые же дни ощутить эту недопустимую атмосферу? Судя по приведенному выше документу, кое-что понимал и кое-что успел ощутить. Человек по натуре мягкий и справедливый, не революционер, но и не реакционер, он был в то же время профессионалом военным и, как командир, был поставлен в условия, когда нужно было принимать меры быстрые и решительные, чтобы взять в твердые руки весь экипаж корабля, офицеров и матросов и в кратчайший срок снова превратить крейсер в боевую единицу флота».
Глава одиннадцатая.
ТАИНСТВЕННЫЕ ВЗРЫВЫ 1916 ГОДА
Большинство наших историков, обращаясь к теме попытки взрыва на «Аскольде», почему-то с завидным упорством не желают рассматривать ситуацию на крейсере в связи с событиями, происходившими вокруг него, а также с событиями, происходившими в это же время на других кораблях российского флота и на кораблях союзных флотов. При этом хорошо известно, что отсутствие диалектического подхода неизбежно приводит исследователя к заведомо неверным выводам. История подрывов на кораблях союзников в годы Первой мировой войны — это отдельная большая тема, которой автор в свое время посвятил две книги: «Тайна «Императрицы Марии» (издательство «Вече», 2010 г.) и «Неизвестные страницы истории российского флота» (издательство «Вече», 2012 г.). Совершенно очевидно, что попытку взрыва «Аскольда» следует рассматривать в одном ряду с таинственным взрывом линейного корабля «Императрица Мария» в Севастополе, взрывом парохода «Барон Дризен» в Архангельске, с таинственными взрывами на итальянском линейном корабле. Все эти взрывы или попытки к ним произошли почему-то исключительно на кораблях и судах только одной из воюющих сторон и, почему-то именно в 1916 году, когда противостояние противников по Первой мировой войне достигло своего наивысшего пика.
Учитывая ограниченный объем данной книги и тему настоящего исследования, мы не будем останавливаться на взрывах всех кораблей стран Антанты. Об этом более подробно в свое время я уже писал в книге «Тайна «Императрицы Марии». Поговорим об ином. Когда в 1916 году в Петрограде было принято решение о создании флотилии Северного Ледовитого океана, то для укомплектования ее начали собирать корабли буквально по всему миру. Разумеется, первым в этом списке значился «Аскольд», который после завершения ремонта в Тулоне должен был следовать на Русский Север. Однако, помимо «Аскольда», было решено пойти на беспрецедентный шаг — выкупить у союзной Японии наши же бывшие корабли, захваченные в ходе Русско-японской войны броненосцы «Полтава» (переименованная в «Чесму»), «Пересвет» и крейсер «Варят». Несмотря на то что все они были уже безнадежно устаревшими, выбирать, как говорится, не приходилось. Отряд выкупленных в марте 1916 года кораблей возглавил контр-адмирал А.И. Бестужев-Рюмин, который и осуществил их переброску через три океана в Мурманск «Чесма» и «Варяг» смогли покинуть Владивосток в конце июля 1916 года, а «Пересвет» под командованием капитана 1-го ранга К.П. Иванова из-за срыва сроков его ремонта вышел в путь на два месяца позже.
При этом переброска кораблей не обошлась без серьезных потерь. Во время перехода был взорван и погиб броненосный крейсер (бывший эскадренный броненосец) «Пересвет». До сих пор нет однозначного ответа на вопрос, погиб ли крейсер от воздействия плавающей мины или же стал жертвой внутреннего взрыва.
Вкратце обстоятельства гибели «Пересвета» таковы. 6 декабря 1916 года крейсер «Пересвет» прибыл в Порт-Саид, где пополнил запасы угля и воды, а 22 декабря в сопровождении английского эсминца вышел из Порт-Саида в Средиземное море. Его сопровождали английский авизо и французский тральщик. Корабль шел по указанным союзниками безопасным протраленным фарватерам. Около 6 часов вечера, после очередного поворота за конвоирующим кораблем, в носовой части броненосца произошел взрыв, который повлек за собой детонацию боезапаса носовых орудий. По другой версии, взрыва было сразу два, причем второй в кормовой части корабля. По воспоминаниям очевидцев, «внезапно раздался глухой взрыв и сразу еще один, намного мощнее и громче».
Из воспоминаний командира «Пересвета» капитана 1-го ранга К.П. Иванова-Тринадцатого: «Время подходило к 5.30 вечера, сумерки начинали сгущаться, пошел небольшой дождь, и погода заметно стихла Была дана боцманская дудка к ужину, вскоре после которой конвоир вновь начал делать зигзаг вправо, меняя курс. Наш поворот удался очень хорошо, но только что, завершив циркуляцию, мы легли ему в кильватер, как я почувствовал два последующих сильных подводных удара в левый борт, около носовой башни; корабль сильно вздрогнул, как бы наскочив на камни, и, прежде чем можно было отдать себе отчет в происходящем, рядом, поднявши по борту столб воды, из развороченной палубы с левого борта около башни вырвался громадный столб пламени взрыва, слившись в один из нескольких последовательных взрывов по направлению к мостику. Было ясно, что за последовавшим наружным двойным взрывом детонировали носовые погреба правого борта, разворотили палубу и сдвинули броневую крышу у носовой башни…»
Из воспоминаний лейтенанта В.Н. Совинского: «Горнисты сыграли «Повестку». Через 15 минут будет спуск флага (заход солнца). Не успел вахтенный офицер скомандовать «Горнисты вниз», как оглушительный взрыв потряс корабль. Перед глазами встал огненный столб выше мачт. Треск лопающегося железа. Снова взрыв, вернее, два, слившихся вместе, еще сильнее, чем первый. Корабль сразу осел носом и медленно начал ворочать влево. Быстро токают пушки, одна за другой, но их звуки кажутся такими слабыми после рева взрывов. Подводной лодки не видно…»
С корабля по воде сделали несколько выстрелов, но, видя что «Пересвет» быстро оседает носом в воду, командир отдал приказ покинуть корабль. В 17.47 «Пересвет» опрокинулся и затонул в 10 милях на норд-ост 24° от Порт-Саида на глубине около 45 метров. Благодаря четким командам командира корабля, капитана 1-го ранга К.П. Иванова и старшего офицера старшего лейтенанта М.М. Домерщикова из 820 человек команды броненосца удалось спасти 736. По другим данным, подняты из воды были 557 человек, девять из которых вскоре скончались от ран и переохлаждения, всего же погибли 252 человека. Моряков подбирали кораблями конвоя и рыбацкие лодки. 28 марта 1917 года «Пересвет» был официально исключен из списков флота. Сегодня большинство историков считают, что корабль погиб на минном заграждении, выставленном немецкой подводной лодкой U-73. Второй взрыв объяснялся детонацией боезапаса. Однако существует мнение, что «Пересвет» стал жертвой диверсии. Этой версии гибели «Пересвета» посвятил свою книгу «Взрыв корабля» писатель-маринист Н.А. Черкашин, установивший даже личность предполагаемого диверсанта — некого фон Палена (Паленова), дожившего свой век в Австрии и лично признавшегося писателю в своем преступлении. Утверждает Черкашин и тот факт, что при последующем обследовании затонувшего корабля было выявлено, что края пробоины «Пересвета» оказались загнуты не вовнутрь, как если бы взрыв был внешним, а, наоборот, загнуты во внешнюю сторону, что служит документальным свидетельством последствий внутреннего взрыва. Разумеется, любой писатель имеет право на домысливание, однако в неоднократных наших беседах Николай Андреевич утверждал, что в своей документальной повести он лишь констатировал факты, ничего не приукрашивая от себя.
Н.А. Черкашин пишет: «Что написано у нас о «Пересвете». Написано мало, одни и те же факты перекочевывают из книги в книгу, в том числе и версия подрыва броненосного крейсера на германской мине. Самым первым автором этой версии был не кто иной, как командир «Пересвета» Иванов-Тринадцатый, телеграфировавший в Морской Генеральный штаб на другой день после катастрофы: «Я почувствовал двойной удар мины, а затем взрыв». Вслед за этим «Пересвет» погиб… Более настойчиво он отстаивал свою версию в дневнике. Иванов-Тринадцатый не допускал и мысли о диверсии, так как в этом случае вина за гибель корабля целиком ложилась бы на него: не обеспечил охрану крейсера в Порт-Саиде. Другое дело — подрыв на германской мине. Тут всю ответственность несут англичане. Это они не протралили как следует фарватер, не организовали должным образом противолодочное прикрытие и т.д. Английское адмиралтейство не захотело брать грех на душу и ответило следственной комиссии, что все немецкие мины на подходах к Порт-Саиду были вытралены еще в октябре—ноябре 1916 года и что никаких подводных лодок в конце декабря — начале января в районе гибели «Пересвета» не обнаружено. Зато кайзеровский флот охотно записал на свой боевой счет гибель «Пересвета» и в книге Р. Гибсона и М. Прендергаста «Германская подводная война 1914—1918 гг.» всплыл даже тактический номер немецкой субмарины — «U-73», — на минах которой мог бы взорваться русский линкор. Из этой книги тактический номер «U-73» перебрался в весьма авторитетную монографию К.П. Пузыревского «Повреждения кораблей от подводных взрывов и борьба за живучесть», выпущенную Судпромгизом в 1939 году, а уж затем, спустя девять лет, утвердился на страницах академической хроники «Боевая летопись русского флота» как бесспорный факт. Но дело-то в том, что факт все же спорный…»
Тот факт, что взрыв «Пересвета» и попытка взрыва на «Аскольде», т.е. на крейсерах, которые должны были стать основой флотилии Северного Ледовитого океана, произошли почти одновременно, наталкивает на логическую мысль — а не были ли оба этих события звеньями одной цепи? Такое предположение становится еще весомей, если мы ознакомимся с письмом командира линейного корабля «Чесма», капитана 1-го ранга В.Н. Черкасова командующему Черноморским флотом адмиралу А.А. Эбергарду 25 июня 1916 года, в котором он описывает ситуацию, в которой оказалась команда «Чесмы» принимавшая линкор во Владивостоке
Из письма капитана 1-го ранга В.Н. Черкасова адмиралу А.А. Эбергарду: «Не обошлось и без крупной неприятности. Неприятель не дремлет и ведет войну всевозможными способами, чему способствует вышеописанная обстановка глубокого тыла. Началось с того, что на корабле матросом найдена была прокламация немецкого происхождения о бесполезности войны и что немцы нам не враги. На другой день писарь штаба принес целую пачку этих прокламаций, но, показав первую матросу, тотчас был представлен по команде. Выброшенная им пачка прокламаций тоже была найдена. На третий день обнаружилось, что несколько матросов по подговору какого-то главаря (штатского), трех штатских и двух беглых матросов с «Варяга» решили взорвать «Чесму». Тотчас дело было расследовано и виновные в числе четырех (три электрика и один писарь) были отправлены на гауптвахту со всей литературой, а жандармам, по-видимому, удалось напасть на след германского агента Ранее пришлось мне описать 1 машинного унтер-офицера и 1 телеграфиста такого же направления, причем из переписки была установлена их общая связь. Они обеспечили себе также побег в Америку. Проповедь их в команде отзвука не нашла, благодаря чему и удалось сразу ликвидировать все дело. Выяснилось, между прочим, что все четверо с «Екатерины», а последние два с «Императрицы Марии» и «Памяти Меркурия» (команда «Чесмы» комплектовалась офицерами и матросами с Черноморского флота. —
Итак, в своем письме В.Н. Черкасов однозначно утверждает, что во время стоянки «Чесмы» во Владивостоке имел место прецедент подготовки взрыва корабля служившими на нем матросами под руководством некого постороннего лица, который, по мнению жандармов, являлся германским агентом. Лишь благодаря бдительности команды взрыв линейного корабля был вовремя предотвращен.
Таким образом, говоря лишь о кораблях, предназначенных для формирования флотилии Северного Ледовитого океана, мы имеем уже два реальных случая подготовки взрыва (линейный корабль «Чесма» и крейсер «Аскольд») и гибель крейсера «Пересвет», среди причин которой рассматривается и версия диверсии. Говорить, что все эти три случал — чистая случайность, было бы крайне наивно. Перед нами следы хорошо организованной и масштабной диверсионной акции, целью которой было сорвать формирование российской флотилии на Севере и тем самым сорвать регулярное снабжение военной техникой и боеприпасами русской армии ее союзниками через Архангельск и Мурманск.
Удивительно, но если в случае «Аскольда» матросы делали все, чтобы доказать, что никакой диверсии на крейсере не было, то в случае с «Пересветом» все было наоборот — именно матросы и инициировали начало расследования возможной диверсии на броненосном крейсере. Факт сам по себе поразительный, так как разговор идет о том же 1916 годе, когда возникло и «тулонские дело».
Главным инициатором возбуждения дела о диверсии на «Пересвете» стал матрос-охотник (доброволец, самопризвавшийся на военно-морскую службу с началом войны) Людевиг. Команда выбрала Людевига своим поручителем, и он обратился с требованием провести расследование о факте диверсии на «Пересвете» напрямую к морскому министру адмиралу Григоровичу. Докладную записку Людевига нашел и первым опубликовал писатель Н.А. Черкашин. В своем письме Людевиг доказывал Григоровичу, что гибель «Пересвета» была не просто «неизбежной на море случайностью». Крейсер уничтожила чья-то злая воля. От имени живых и погибших членов команды Людевиг призывал министра сделать все, чтобы установить истинную причину гибели «Пересвета».
Из докладной записки матроса Людевига; «Шифрованная записка, посторонние на корабле, распущенность экипажа, доступность к погребам, вообще порядки, которых ни один капитан торгового, грузового парохода у себя не допустил бы, делали на «Пересвете» вполне возможным устройство взрыва со злым умыслом. Если предположить, что в задание, полученное, германским агентом, входило не только утопить корабль наш, но и загородить Суэцкий канал, то картина будет ясна. «Адская машинка» в виде часового механизма, имеющая, скажем, внешний вид термографа Ришара или барографа, приборов на военных кораблях обычных, с парой фунтов взрывчатого вещества и ударным приспособлением была внесена на корабль и помещена в одном из носовых погребов или же вне его, у тонкой переборки, отделяющей его от соседнего помещения. Для воспламенения наших 10-дюймовых полузарядов (не патронов), хранившихся в медных цилиндрах, с неплотными крышками, многого не нужно. Загорелось сначала несколько штук, затем пожар увеличился. Характерного взрыва не было, иначе разворотило бы всю носовую часть корабля. Часы поставлены на момент, когда корабль должен быть, по расчету, еще в канале. Если «адский прибор» закладывал кто-либо из экипажа корабля, то искусители могли его убедить, что он наверняка спасется. «Ведь тонуть «Пересеет» должен, — могли им говорить, — на глазах у десятков французских, английских, итальянских и других военных и коммерческих судов. Сотни шлюпок и паровых катеров бросятся к месту катастрофы». Соображение о возможной гибели массы людей для подлеца необязательно, да, кроме того, при взрыве в погребе, когда по команде «Все наверх! С якоря сниматься!» в носовом отсеке под палубой почти никто не должен оставаться, число погибших было бы минимальным. Если финал построенной мною гипотезы разбивается и, может, виновник взрыва погиб вместе с кораблем, тому виною наш выход на час раньше, чем предполагалось».
Н.А. Черкашин так пишет о ходе расследования «Дела «Пересвета»: «Прибыв в начале июля 17-го года в Петроград, матрос-делегат направился в военную секцию Совета рабочих и крестьянских депутатов. У военной секции хлопот был полон рот, прошлогодние дела ее интересовали мало, но все же снабдили настырного матроса адресом канцелярии морского министра и нужными телефонами. Людевиг сам добился приема, правда, принял его не морской министр, а помощник — капитан 1-го ранга Дудоров. Все же матрос-охотник выполнил поручение команды: после его визита была назначена при военно-морском прокуроре Комиссия по расследованию обстоятельств покупки, плавания и гибели крейсера «Пересвет». Возглавил ее член Петроградской думы И.Н. Денисевич. Вошли в нее представители от Морского генерального штаба лейтенанты Мелентьев-второй и Кивеветтер (однокашник Домерщикова), представители Петроградского Совета депутатов Анплеев и Овсянкин, а также два делегата от команды «Пересвета» — матрос-охотник Людевиг и минный машинист Мадрус. Комиссия начала свою работу с допроса бывшего морского министра адмирала Григоровича и его помощника графа Капниста. Вопрос был поставлен в лоб: «Знали ли вы о скверном состоянии судов, купленных у Японии?» Григорович ответил уклончиво: дескать, «Варяг», «Чесму» и «Пересвет» принимала авторитетная комиссия, она пусть и несет всю полноту ответственности. Вызывали на допрос и бывшего начальника Морского генерального штаба адмирала Русина, но он поспешно отбыл в Крым… Тем же летом из Парижа в Порт-Саид выехала еще одна комиссия, которую возглавлял бывший свитский контр-адмирал крутоусый красавец С.С. Погуляев. Комиссия должна была опросить тех матросов, которых оставили дожидаться судоподъемных работ. Миссия Погуляева заключалась еще и в том, чтобы заставить англичан ускорить осмотр водолазами затонувшего «Пересвета». Тогда бы удалось решить главное: наскочил ли крейсер на плавучую мину или его погубила «адская машинка». Однако англичане, сославшись на «трудное положение в Палестине», водолазов так и не выделили. Во французском городе Иере, где находилась большая часть спасенной команды, работала третья следственная комиссия под руководством младшего артиллериста «Пересвета» лейтенанта Смиренского. Наконец, в Архангельске опрашивала возвращавшихся на родину пересветовцев четвертая следственная комиссия… Больше всего меня интересовало, что же показал сам командир «Пересвета», капитан 1-го ранга Иванов-Тринадцатый. Трижды просмотрев весь рулон микрофильма, я так и не обнаружил ни одной его объяснительной записки. Зато наткнулся на телеграмму, посланную председателем следственной комиссии русскому морскому агенту в Египте, капитану 1-го ранга Макалинскому: «Срочно ускорьте отъезд Иванова-Тринадцатого в Петроград». Телеграмма была отбита в июне, но только в середине августа Иванов-Тринадцатый, сдав остатки команды под начало Макалинского, отправился на родину. Путь он выбрал не самый близкий — вокруг Азии во Владивосток. Он явно не спешил предстать перед столом следственной комиссии. В Москву он прибыл где-то в октябре, остановился у родственников, а затем инкогнито выехал в Петроград. Его разыскивали, его ждали…
В дневнике он объяснил свою неявку так: «По моему прибытию в Россию политические события развернулись так, что попасть в Петроград и явиться по начальству я уже не имел возможности». Но это всего лишь отговорка. Бланк с криво наклеенной телеграфной строчкой утверждает обратное: «По сведениям комиссии каперанг Иванов-Тринадцатый находился в Петрограде 19 января 1918 года». Кто-то его узнал на улице и сообщил в комиссию… Если бы Иванов-Тринадцатый действительно был уверен, что «Пересвет» наскочил на германскую мину, он со спокойной душой (вина на англичанах) держал бы ответ перед следствием Но он-то хорошо видел с мостика, что никакого водяного столба не было, как не мелькала в волнах и головка перископа. Взрыв был внутренний! К этому же выводу, итожа главу о «Пересвете», приходит и Ларионов (сын участника Цусимского сражения и старейший хранитель Центрального военно-морского музея): «Таким образом, во Франции, в Петрограде и Архангельске в разное время были даны три показания матросов, наводящие на мысль о возможности гибели «Пересвета» от заложенной по указанию немцев в день его ухода из Порт-Саида «адской машинки». Обстоятельства взрывов перед гибелью «Пересвета» до известной степени подтверждают это предположение: сначала взрыв без сильного звука как бы в районе тринадцатого погреба, затем большой взрыв у носовой десятидюймовой башни».
Вскоре после трагедии «Пересвета» в гавани Таранто взлетел на воздух новейший итальянский дредноут «Леонардо да Винчи». Спустя какие-то полторы недели после гибели «Леонардо да Винчи» в один и тот же день, 11 августа 1916 года в один и тот же час произошли взрывы на русском пароходе «Маньчжурия» и бельгийском «Фриханделе». Первый стоял в порту Икскюль, второй — у пристани в шведском порту Якобстаде. Оба судна каким-то чудом остались на плаву. Это помогло быстро установить причины взрывов — специальные подрывные машинки.
А 7 октября 1916 года в Северной бухте Севастополя взорвался новейший российский линкор «Императрица
Русский морской агент в Японии доложил в Петроград, что наиболее вероятной причиной гибели «Цукубы» он считает диверсионный акт германской разведки. На след германских диверсантов напали и итальянские спецслркбы после взрыва «Леонардо да Винчи». Отметим, что и на «Пересвете», и на «Императрице Марии», и на «Леонардо да Винчи», и на «Цукубе» взрывались артпогреба под носовой башней главного калибра. Кстати, и на «Аскольде» предполагалось взорвать именно носовой артиллерийский погреб. Случайное совпадение или хорошо отлаженная система?
Нельзя сказать, что в Петрограде не понимали всей опасности происходящего. Не столь давно была найдена весьма любопытная телеграмма № 2784/12 от 6 марта 1917 года: «Нагенмору от Агенмора в Риме. Источник-4. Кража документов австрийской шпионской организации в Цюрихе была совершена наемными ворами-специалистами, нанятыми итальянской контрразведкой. Найдена целая сеть шпионажа в Италии, где участвовали почти исключительно итальянцы, среди которых много ватиканских. Найдены следы организации взрывов на «Бенедетте Брине» и «Леонардо да Винчи» и готовящиеся взрывы еще на двух. Взрывы были совершены итальянцами при помощи особых приборов с часовым механизмом, работавших с расчетом произвести ряд взрывов в разных частях корабля через короткие промежутки времени, чтобы затруднить тушение пожаров. Указание на хранение документов в Цюрихе было получено еще при первом раскрытии части шпионажа, о котором я телеграфировал 5 января. Беренс».
Возможно, через некоторое время российские контрразведчики и вышли бы на след диверсантов Германии и Австро-Венгрии, но грянула вначале одна революция, а следом за ней другая, и всем сразу стало не до таинственных подрывников.
Увы, реальность нашего бытия такова, что, как правило, мы практически никогда не можем узнать всю правду о тайных делах прошлого, тем более если за этими тайнами стоят специальные службы. Секретные архивы всех государств, без исключения, свято берегут свои сокровенные тайны. А потому вряд ли мы когда-нибудь узнаем всю правду о взрывах кораблей союзников в годы Первой мировой войны, как и всей правды о том, кто же все-таки на самом деле и зачем пытался взорвать крейсер «Аскольд» или хотя бы сымитировать этот взрыв, какие силы в реальности стояли за «тулонским делом».
Глава двенадцатая.
НА КОМАНДИРСКОМ МОСТИКЕ
Как бы то ни было, но пока история с попыткой взрыва корабля, следствием, судом и расстрелом матросов-террористов отступили на второй план. Сейчас же Кетлинскому и всем остальным аскольдовцам надо было решать вопросы по скорейшему завершению затянувшегося ремонта, отработке экипажа и выходу в море для выполнения поставленных командованием боевых задач.
Службу новый командир знал и требовать с подчиненных, судя по всему, тоже умел, а потому за дело он взялся основательно.
Прежде всего командир решил подтянуть дисциплину на корабле, обратив главное внимание на офицеров: запретил ночевать на берегу, пить вино в кают-компании, заставил выходить на все разводы личного состава и участвовать в работе наравне с командой, обязал читать матросам лекции по специальным и общеобразовательным наукам. Офицерам пришлось засесть за книги и готовиться к лекциям. Начались регулярные занятия с командой по специальности, уставам, грамоте, арифметике, боевые учения. Одновременно по просьбе Кетлинского лейтенант английского флота Пуне, специалист по физкультуре, организовал занятия с командой крейсера по образцу английского флота. Доктор Анапов проводил занятия по гигиене и профилактике венерических заболеваний, что после длительного пребывания в Тулоне было весьма актуально.
Из воспоминаний инженер-механика крейсера «Аскольд» В.Л. Бжезинского: «Относительно создания «нормальной жизни» Кетлинский заботился своеобразно, так через несколько дней после расстрела он просит возвратить следователя Найденова на корабль и 20 сентября производит дополнительную отправку команды в Архангельск. В то же время издается приказ, запрещающий нижним чинам сноситься на берегу с лицами, знающими русский язык, и когда по доносу священника ему стало известно, что унтер-офицеры Лебедько и Феоктистов участвовали в разговоре с русским, он разжаловал их в рядовые «за сношения с русскими на берегу, несмотря запрещение». Еще приведу пример, как Кетлинский чинил соломонов суд и насаждал повиновение начальству. Артиллерийский кондуктор Василий Огарков, возвратившись на корабль с патрульного дежурства в Ля Сейне, отрапортовал старшему офицеру, что во время е обхода вечером 5 ноября 1916 г. произошло следующее. Находясь в одном доме, он на улице услышал громкий разговор. Подойдя к окну, Огарков увидел строевого боцмана Ершова, фельдфебеля минной роты Евграфова и кочегарного унтер-офицера Панина, все — солидные сверхсрочники. Панин был заметно пьян. На мое предложение возвратиться на корабль, докладывал кондуктор, Панин разразился бранью и обругал меня. Кетлинский предложил лейтенанту Булашевичу произвести дознание. При этом выяснилось, что Огарков, числясь в обходе, фактически находился у своей девушки Марии Белектрикс, с которой он проживал у Арсенальных ворот порта. Ершов, Панин и Евграфов проходили вечером в день происшествия мимо бара, который содержали сестры Францена и Марсель. Ершов пригласил приятелей зайти в бар и обещал бесплатно угостить, но дверь оказалось закрытой. Начали стучать. Открылось окно на 2-м этаже. Панин сказал: «Посмотри, вот тебе и хозяйка глядит!» — Хороша хозяйка, выйдет и заберет», — ответил Ершов с иронией, заметив в окне кондукторскую голову. В это время послышался из окна голос Огаркова: «Хороши… я не думала, что вы обо мне так думаете!» В ответ пьяный Панин сказал в сторону своих компаньонов: «Недолго им осталось нас забирать да арестовывать, скоро наш верх будет!» После этого диалога товарищи взяли Панина под руки и ушли. При этом при следовании сверхсрочники не остались в долгу у кондуктора Огаркова и напомнили, как он недавно отплясывал в баре, надев на себя юбку своей Мери, а она, оставшись в панталонах, канканировала в кондукторском кителе и форменной фуражке. Все это происходило после тяжелых потрясений на крейсере, когда командир докладывал по начальству, что на корабле им установлены порядок и спокойствие. Кетлинский распорядился старшему офицеру сделать кондуктору Огаркову словесный выговор, Панина арестовать на берегу на 30 суток, а Ершова разжаловать в рядовые».
Капитан 1-го ранга К.Ф. Кетлинский сообщил начальнику Генерального морского штаба о том, что после выхода из дока 14 сентября, отправки 113 человек в Россию и казни 4 матросов на крейсере началась нормальная жизнь при строгом корабельном режиме. Если судить объективно, то Кетлинский в какие-то четыре дня навел на корабле уставной порядок. Далеко не каждый офицер способен на такое. Впрочем, усердие Кетлинского в наведении порядка на «Аскольде» так и не было никем оценено по достоинству. Но в этом ли беда? Главное, что матросы снова были готовы к плаванию и бою.
Одновременно командир потребовал пополнить команду специалистами разных специальностей и просил произвести тщательный отбор унтер-офицерского состава, а также по возможности во избежание возможных диверсий в будущем обеспечить его надежными информаторами. Кое-кого ему прислали уже в Англию, однако до самого прибытия в Мурманск команда крейсера так и осталась неукомплектованной.
Занялся Кетлинский и офицерами корабля. Из воспоминаний все того же инженер-механика крейсера «Аскольд» В.Л. Бжезинского: «Произведя проверку знаний офицерами корабля, он в особом приказе отметил полную неудовлетворенность их познаниями и требовал детального изучения крейсера по отсекам. Он обязал офицеров читать регулярно лекции и курсы матросам по утвержденной им программе, разрешил групповую читку газет офицерами рот и организовал начало просветительного обслуживания. Приобрел «волшебный фонарь», оркестровый инструмент, спортивный инвентарь. В середине ноября прибыли из Архангельска 114 человек, профильтрованное пополнение, и позже часть команды с затонувшего крейсера «Пересвет». Обновление команды, твердость руководства и эрудиция командира, а также культурно-просветительные мероприятия были восприняты старшими матросами как либерализм. Они создали Кетлинскому хорошую характеристику и расположение, что закрепилось его отношением к Февральской революции, которая, как уже было сказано, застала крейсер в Англии. Им был допущен ряд встреч с видными русскими эмигрантами: на корабле читал лекции Майский, приглашался князь Кропоткин и социалисты из национального Союза моряков. Этот союз преподнес команде знамя и предполагал отправить на «Аскольде» в Россию делегацию английских рабочих — пацифистов».
Не жалея денег, на корабль закупили все новейшие лекарства. Командир с доктором организовали и лечение зубов у французских стоматологов — на крейсере 133 человека нуждались в срочной помощи дантиста, а на борту отсутствовали необходимые простейшие средства и специалисты.
Занялся новый командир и профилактическими мерами от революционного влияния, вернее, от влиянии возможных подрывных элементов, в том числе и от реальных диверсантов.
Из воспоминаний инженер-механика крейсера «Аскольд» В.Л. Бжезинского: «Кетлинский принял меры по вовлечению французской полиции по наблюдению за командой крейсера во время пребывания на берегу. 7 ноября он жалуется военно-морскому агенту в Париже на то, что Петерсен, продолжая наблюдения за революционной пропагандой, установил, что в Тулон недавно приезжал Виндинг, затем Тинников, в 112-м полку в Тулоне служит солдатом бывший матрос с крейсера «Потемкин» и снова имеет встречи с командой. Кетлинский просил морагента договориться с секретной полицией об информации и наблюдении. Кетлинский непрерывно следил за деятельностью команды на берегу; он ввел суровый режим, но в то же время предъявил особые требования и к офицерам».
Сам Кетлинский уже вскоре лично докладывал в Петроград морскому министру, адмиралу Григоровичу, так как находящийся в отдельном плавании крейсер замыкался напрямую на министра; «После списания 109 человек и казни 4-х на крейсере началась нормальная жизнь при строгом судовом режиме».
В сентябре 1916 года Григорович потребовал от Кетлинского и морского агента в Париже, капитана 1-го ранга Дмитриева принять все возможные меры к ускорению ремонта. На дальнейшее использование «Аскольда» у адмирала Григоровича были свои, весьма серьезные планы. Дмитриев немедленно обратился с просьбой о помощи к французскому морскому министру, адмиралу Лаказе. Тот отнесся к просьбе союзников с пониманием, и послал телеграмму Тулонскому порту с требованием «самых энергичных работ на «Аскольде». «Количество рабочих было сразу увеличено, причем даже за счет снятия их с работ на французских кораблях. Затянувшийся ремонт главных механизмов использовали для приспособления крейсера к условиям предстоящего плавания в северных водах. На верхней палубе построили деревянный крытый проход от ближайших носовых люков до носовой надстройки, внизу и на верху каждого трапа устроили деревянные будки. В жилых помещениях команды обшили борта кусками старого линолеума».
19 сентября в Тулон пришел крейсер «Варяг» под флагом контр-адмирала Бестужева-Рюмина. Героический корабль после неравного боя в Чемульпо был поднят японцами и после ремонта вошел в состав японского флота под названием «Сойя». В марте 1916 года царское правительство купило, помимо «Полтавы» («Чесмы»), «Пересвета» для усиления флотилии Северного Ледовитого океана и его. «Варяг» был укомплектован личным составом гвардейского экипажа и направлялся в Александровск (Полярный). Следом за «Варягом» идти на север в тот же Александровск предстояло и «Аскольду».
На «Аскольде» во время ремонта уже установили французскую приемную радиостанцию, а в трюме «Варяга» находился запасной передатчик мощностью 2 кВт. С разрешения адмирала его передали на «Аскольд» и силами личного состава установили и ввели в строй. 2 октября «Варяг» покинул Тулон. Но аскольдовцы продолжали общаться с соотечественниками: французские крейсера «Гишен», «Шаторено» и вспомогательные крейсера дважды уходили в Салоники, перевозя оттуда русские войска.
Изучив корабль, Кетлинский обратился в Морской главный штаб с предложением рассмотреть вопрос о переделке в корабельных погребах, чтобы удалить боезапас не менее чем на 1,5 метра от борта, для снижения риска его детонации при попадании снарядов и торпед. Такие работы после опытов, проведенных в Петрограде, уже были произведены на кораблях Черноморского и Балтийского флотов. Кроме того, командир крейсера предлагал также убрать с корабля десять старых торпед образца 1898 года (имевших дальность стрельбы менее 10 кабельтовых) и демонтировать четыре оставшихся торпедных аппарата, от которых не было совершенно никакого толка. Тем более что два из них находились в помещении, где температура при работавших механизмах держалась не менее 45° из-за наличия паропроводов и эксплуатировать в при такой жаре и влажности торпеды было просто невозможно. Однако здесь Григорович заупрямился, не желая, видимо, дальнейшей задержки крейсера в Тулоне. На рапорте Кетлинского он оставил размашистый росчерк: «Все оставить до прихода на Мурман».
Помимо этого, Кетлинский просил и о присылке ему ныряющих снарядов для стрельбы по подводным лодкам, но до ухода из Франции крейсер их не получил. Не одобрили в Морском главном штабе и предложения Кетлинского об увеличении штата крейсера в связи с установкой зенитных орудий, которые составили 2 новых плутонга. Для них н хватало восьми комендоров. Артиллерия крейсера делилась на 9 плутонгов (четыре 152- и пять 75-миллиметровых), причем огнем 4-го и 5-го плутонгов 75-миллиметровых орудий управлял в бою один офицер. По штату обязанности плутонговых командиров исполняли три вахтенных начальника, вахтенный офицер, младший минный офицер и ревизор. То есть не хватало трех офицеров и еще одного, для зенитных орудий. Кетлинскому не только отказали, сославшись на нехватку личного состава, но и довели до сведения, что с приходом на север и имеемые у него зенитные орудия предполагается снять, так как там германских аэропланов пока не обнаружено.
10 ноября на крейсере провели испытания машин, стоя на бочках, и так как результаты оказались вполне удовлетворительными, началась подготовка к выходу на ходовые испытания. 18 ноября капитан 1-го ранга Кетлинский первый раз вывел корабль в море. Этот момент всегда волнующ для каждого командира. Как поведет себя крейсер в море, как слушается руля, насколько поворотлив, как восходит на волну… Испытания прошли достаточно успешно, однако парадный ход «Аскольда» составил всего каких-то 15 узлов. Для достижения большего требовался 10-дневный подробный осмотр механизмов. Интересно, что ни на одну пробу машин ни один представитель или специалист завода в море не ходил. Несмотря на все уверения французского министра, союзники все же относились к русскому кораблю не столь внимательно, как обещали.
4 декабря «Аскольд» вернулся с повторного испытания. При достижении скорости 18,5 узла стал сильно парить главный паропровод, и испытания пришлось прервать. 10 декабря на третьем выходе ход довели уже до 21 узла, но при этом стали греться подшипники. Уменьшили ход до 19 узлов, и шли так около часа — машины работали нормально. На этом выходе произвели и практическую стрельбу боевыми зарядами из 152- и 75-миллиметровых орудий по щитам Результаты вследствие качки, рассогласования циферблатов и длительного перерыва в стрельбах комендоров были плохими. Думается, этот факт особенно опечалил Кетлинского, после чего он уже занялся отработкой своих артиллеристов вплотную.
В связи с требованиями высшего командования о быстрейшем окончании ремонта результатом этого выхода пришлось удовлетвориться. В течение недели провели осмотр машин, приняли полный запас угля, погрузили сдававшиеся в арсенал снаряды. Между авралами продолжались и обычные корабельные работы, учения и занятия. 11 ноября на крейсер через Архангельск и Брест прибыли дополнительные 114 человек команды. В то же время восемь матросов остались «нетчиками» в Бресте, т.е., попросту говоря, дезертировали.
28 ноября Кетлинский сообщил в Петроград, что «при настоящем состоянии крейсер может действовать, но значительный недостаток нижних чинов влияет на уменьшение боевой ценности крейсера». Так, из 620 по штату не хватало еще 88 чел, в том числе, что важно, 11 строевых унтер-офицеров, 7 артиллерийских и 2 кочегарных. Особенно беспокоило командира отсутствие радиотелеграфистов, ведь на переходе морем требовалось постоянно принимать сообщения о движении неприятельских подводных лодок, тле угроза атак германских субмарин была весьма велика. Кроме этого, при подходах к месту рандеву и союзным портам корабли давали о себе знать уже именно по радиотелеграфу. В ответ на просьбы командира «Аскольда», вместо запрошенных им 38 унтер-офицеров было прислано всего семеро, из которых один сразу же за беспробудное пьянство был лишен Кетлинским звания.
Вообще присланная команда произвела на командира плохое впечатление. За короткое время пребывания на крейсере 13 новоприбывших были подвергнуты усиленному аресту. Несколько матросов уже в дороге пропили казенные вещи. Почти десяток присланных были хронически больными и совершенно не годными к службе. По приходу в первый же отечественный порт их надлежало немедленно списать. Было очевидно, что на «Аскольд» собирали со всего Балтийского флота настоящие отбросы. Было ли это сделано специально или же просто так получилось из-за того, что командиры, получавшие разнарядку, просто, пользовались случаем и избавлялись ненужного балласта?
14 декабря Кетлинский получил через офицера связи лейтенанта Пунье от командования союзников телеграмму, в которой предписывалось срочно командировать на Мальту лейтенантов Пунье и Смирнова. Последний еще во время пребывания в греческих водах зарекомендовал себя перед союзниками как специалист по радиотелеграфии. На Мальте они получили шифровальную машинку и инструкции к новому и «весьма секретному» коду и обучились пользоваться им.
Не совсем понятна произошедшая незадолго перед выходом «Аскольда» из Тулона история с мичманом Гуниным. Как-то, будучи вахтенным начальником, Гунин разрешил отлучиться со своего поста вахтенному матросу Брезкалину. При проверке командиром Кетлинским оказалось, что на своих местах не было ни Брезкалина, ни Гунина Командир потребовал объяснений от мичмана, и тот подал рапорт на Брезкалина Кетлинский возмутился таким поступком офицера и наказал его арестом на 5 суток. После Февральской революции все были удивлены, когда команда не потребовала списания мичмана Гунина. Дело в том, что мичман неожиданно для всех заявил матросам, что он оказался виноватым лишь потому, что пытался вывести на «чистую воду» личного осведомителя, старшего офицера крейсера матроса Брезкалина. С точки зрения офицерской этики Гунин совершил откровенную подлость, стремясь нажить некий политический капитал на своем аресте за халатное отношение к службе. Еще более подло он поступил, обвинив в стукачестве ни в чем не виновного матроса Брезкалина, намекнув команде, что тот имеет какое-то отношение к «тулонскому делу». Что самое интересное, интрига Гунина вполне удалась, и некоторое время он действительно ходил у матросов в героях, тогда как Брезкалин едва не попал под самосуд. Это, в общем-то, мелкое событие было первым эхом расстрельного дела, но, увы, далеко не последним
В первый день Рождества команде на корабле устроили елку с разными развлечениями. В дни увольнений остававшимся на корабле матросам показывали синематограф. Перед уходом их Тулона Кетлинский разрешил матросам пригласить своих знакомых из города. Это было воспринято командой на ура. На следующий же день состоялся офицерский прием. За последние три месяца гости совсем не принимались, но перед уходом Кетлинский счел необходимым устроить прием и «поблагодарить всех, кто оказывал нам помощь и внимание».
Вообще, по общему мнению историков, Кетлинский был достаточно либеральным и демократическим командиром. При этом он, как мог, старался удержать команду от участия в революционных делах. Кетлинский, к примеру, организовал специальные занятия по истории с матросами, с целью доказать невозможность осуществления социальной революции без победного завершения войны и внутреннего переустройства государства. При этом команда относилась к Кетлинскому в целом намного лучше, чем к его предшественнику, Иванову 6-му.
27 декабря 1916 года «Аскольд» снялся с бочки и, выйдя в море, взял курс на Гибралтар, навсегда оставляя за кормой Тулон, в котором произошло столько драматических и трагических событий.
Переход от Тулона до английского Портсмута прошел без происшествий, хотя нервы всех были напряжены до предела, ведь крейсер шел в зоне интенсивных военных действий.
Обстановка на борту «Аскольда» во время перехода была весьма напряженной. Буквально перед выходом из Тулона пришло сообщение о трагической гибели броненосного крейсера «Пересвет», который, как и «Аскольд», направлялся для пополнения флотилии Северного Ледовитого океана.
Разумеется, что на «Аскольде» нюансов гибели «Пересвета» не знали, а знали лишь то, что он погиб по какой-то неизвестной причине. Учитывая недавние события, связанные с попыткой взрыва корабля, а также то, что маршрут «Аскольд» пролегал в данный момент в районах интенсивных боевых действий, можно понять напряженное состояние и командира, и команды во время этого непростого перехода.
Однако для «Аскольда», в отличие от «Пересвета» все обошлось благополучно, и до Портсмута он дошел без всяких злоключений.
В Портсмуте, однако, снова пришлось задержаться, произвести переборку механизмов и пополнить запасы провианта. Февраль 1917 года «Аскольд» встретил в Глазго.
Узнав о свержении царя, команда «Аскольда первым делом потребовала удаления с корабля «виновников» «тулонской трагедии». Чтобы лишний раз не раздражать матросов, после обмена телеграммами с Морским министерством Кетлинский вынужден был списать капитана 2-го ранга Быстроумова, старшего лейтенанта Петерсона, лейтенантов Ландсберга, Корнилова и несколько кондукторов.
Революционные события в России застали офицеров «Аскольда» врасплох. Никто из них не был готов к такому повороту событий. Отречение царя в марте 1917 года К.Ф. Кетлинский принял довольно спокойно и быстро наладил сотрудничество с Временным правительством. «Общее для всех убеждение, вернее, чувство, это глубокая ненависть к старому режиму и дому Романовых», — писал он в рапорте военному и морскому министру Временного правительства А.И. Гучкову за март 1917 года. Честно говоря, уж не знаю, чем это так дом Романовых насолил Кетлинскому. Скорее всего, на бумагу командира «Аскольда» вылилась его злость на Григоровича за ссылку на «Аскольд». К тому же не будем забывать, что Кетлинский всегда считал себя толстовцем и человеком достаточно левых «демократических взглядов», к тому же он был еще и поляком. Честно говоря, на мой взгляд, такое быстрое перебегание из лагеря монархистов в лагерь республиканцев не слишком красит Кетлинского. Впрочем, возможно, что глубоко в душе он всегда был убежденным республиканцем.
Что касается старшего офицера крейсера, капитана 2-го ранга Быстроумова, то, будучи по своим убеждениям монархистом, он весьма тяжело и далеко не сразу воспринял новое мировоззрение. Много размышляя по этому поводу, он как-то в разговоре с Кетлинским, все же признал следующее: «Глупо воевать из-за жупелов. Ведь служим-то мы народу, а не отдельным лицам». Думаю, что примерно такими же были взгляды и остальных офицеров крейсера.
Совсем иначе к известию о революции и отречении царя отнеслись матросы. Уже буквально на следующий день после получения ошеломляющих известен о смене власти из Петрограда аскольдовцы вместе с английскими рабочими приняли участие в первой массовой демонстрации. Над колоннами моряков появились красные флаги. «Аскольд» стремительно входил в революцию!
Историк Д. Заславский так пишет об этих днях на корабле: «…Матросы слушали лекции и речи, читали подряд газеты разных направлений, не торопились никому верить, ничего не собирались забывать или прощать, искали свою правду и всей душой рвались в Россию — скорей-скорей в Россию, там во всем разберемся!»
Сам Кетлинский наотрез отказался участвовать в каких бы то ни было митингах, одновременно пытаясь охладить революционное настроением команды, но в этом вопросе он явно не преуспел.
Несмотря на противодействие Кетлинского, уже 5 апреля 1917 года на корабле состоялись и выборы членов судового комитета. В состав комитета вошли матросы В.М. Титов, П.Ф. Пакушко и Д.А. Пучков.
Англичане соблюдали нейтралитет в русских внутренних делах, а офицерам противодействовать массированной агитации и обработке многочисленных революционеров всех мастей, крутившихся вокруг крейсера, было практически невозможно. Впрочем, выборы в судовой комитет прошли достаточно успешно для командира, так как председателем судового комитета был избран лейтенант-нженер-механик М.С. Кршимовский.
Несмотря на то, что Кетлинский, в общем-то, выполнил приказ Григоровича — в кратчайший срок ввел корабль в боевой строй и совершил переход в Англию, отношение морского министра к командиру крейсера по-прежнему оставалось негативным. Дело в том, что перед уходом в Англию Кетлинский представил ряд офицеров корабля, включая своего старшего офицера, к наградам за отличную службу. По приходу в Глазго его ждала телеграмма от адмирала Григоровича, в которой он все поданные ему фамилии на награждение отклонил, продемонстрировав этим свое полное пренебрежение. Вообще при подобных случаях оскорбленные командиры порой подавали в отставку. Не знаю, что думал по этому поводу Кетлинский, но так он поступить не мог хотя бы в силу военных обстоятельств и тех боевых задач, которые ему надлежало выполнять. Впрочем, буквально через несколько дней адмирал Григорович покинул пост морского министра.
В Глазго за «обработку» команды сразу же взялись эмигранты — меньшевики и эсеры. Едва только в Англии стало известно о свержении царя, как на «Аскольд» зачастил один из многочисленных революционеров-агитаторов меньшевик Иван Майский (Ян Ляховецкий), будущий известный советский дипломат. И.М. Майский оставил достаточно любопытное свидетельство обстановки на «Аскольде». Вот что он писал впоследствии в своих мемуарах: «…Было страшное озлобление среди команды против командира крейсера и старших офицеров; атмосфера накалилась… Три дня, проведенные на «Аскольде», остались в моей памяти, как почти непрерывный митинг… Я оказался в положении оракула и должен был отвечать на все и всяческие вопросы… Больше всего экипаж волновало: как быть с офицерами? На собрании, где обсуждался этот вопрос, кипели такие страсти, что можно было опасаться самых
Уже на первом общем собрании матросов на крейсере, помимо местных российских эмигрантов, от всех революционных партий пожаловали сразу два члена британского парламента и лейбористские лидеры. Во все дни стоянки в Англии матросов с «Аскольда» весьма плотно опекала и Британская социалистическая партия. Вечерами матросов зазывали в интернациональный клуб Глазго, где наряду с доступными девицами и дешевым пивом распространялась революционная литература, выступали бесчисленные ораторы. Так как аскольдовцы английского не понимали, для дорогих гостей приглашались агитаторы со знанием русского языка. Там же «под пиво и девочек» записывали в любую партию, куда только душа пожелает. Многие матросы тут же позаписывались в эсеры, анархисты и социал-демократы. Матросы С.С. Сидоров и уже хорошо нам известный по «тулонскому делу» П.Г. Князев записались в большевики. Что и говорить, забота о революционизации наших матросов была в Англии поставлена весьма профессионально.
Привлекалась команда «Аскольда» и для участия в демократических демонстрациях в Шотландии. Так, к примеру, 13 мая 1917 года аскольдовцы всей командой гуляли под красным флагом по улицам Глазго. Затем матросы «Аскольда» были на митинге, на котором было объявлено требование об освобождении Г.В. Чичерина и других большевиков, арестованных за антивоенную пропаганду в Англии. Кто такой Чичерин, матросы с «Аскольда» вряд и знали, но голосовали и требовали…
После митинга матросы снова ходили по городу в колоннах демонстрантов. В тот день матросам русского крейсера от британских социалистов было вручено два красных знамени с надписями на русском и английском языках: «Долой войну» и «Мир без аннексий и контрибуций». Первое знамя — дар рабочих Глазго пролетариату Петрограда. Второе знамя — дар Лидской конференции Петроградскому Совету. Помимо этого, команде крейсера был вручен и подарок от социалистических организаций Глазго — ведерный серебряный самовар. Этот самовар и сегодня хранится в фондах ЦВВМ, правда, без верхней крышки, которую потеряли в смутные революционные годы. А вечером на борт крейсера прибыли представители английских властей, которые через переводчика доходчиво объяснили построенной команде, что Чичерин — это германский шпион и, забрав оба подаренных социалистами знамени, покинули «Аскольд».
В это время на крейсере происходит чрезвычайное происшествие — внезапно погибает один из матросов. Причем причины его внезапной гибели были весьма таинственными. Во время стоянки «Аскольда» в Плимуте там внезапно застрелился гальванер Вороваев (у Крестьянинова он упоминается как Воробьев). О самоубийстве матроса «Аскольда» по политическим причинам упоминает уже знакомый нам бывший аскольдовец С. Сидоров в своей книге «Не хотим быть битыми». С. Сидоров считает Вороваева (Воробьева) провокатором, а самоубийство гальванера объяснял тем, что Вороваев пошел на это из-за подозрений в свой адрес При этом Сидоров достаточно прозрачно намекает, что самоубийца имел самое непосредственное отношение к событиям в Тулоне. Здесь тоже многое непонятно. Если Вороваев был «шкурой», которая выдала заговорщиков, то для чего ему стреляться из-за возникших подозрений? Так поступить мог только тот, кто был ложно обвинен. Логичнее предположить, что, если Вороваев был предателем, то он вовсе не покончил жизнь самоубийством, а был убит друзьями и единомышленниками заговорщиков. При этом не следует исключить и то, что обвинения в адрес гальванера были необоснованными и, будучи не в силах доказать обратное, Вороваев и решился на трагический шаг.
В.Я. Крестьянинов и С.В. Молодцов в книге «Крейсер «Аскольд» пишут: «После проведенных обысков на корабле воцарилась атмосфера подозрительности и недоверия. Достаточно было быть на хорошем счету у кого-нибудь из офицеров, чтобы попасть в шпионы и провокаторы. Так, Быстроумов очень ценил старшего гальванера С. Воробьева, который был прекрасным специалистом. Старший офицер приказал ему заниматься чисткой оптических приборов в своей каюте. Это дало повод считать Воробьева шпионом Позднее, когда крейсер стоял в Англии, Воробьев застрелился, оставив письмо команде». В другое время изучением обстоятельств убийства или самоубийства матроса Вороваева (Воробьева), думается, занялись бы более внимательно, но только не в марте 1917 года.
Поделиться книгой: