Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига вторая

Что же одушевляло его действия? Мнения исследователей на сей счет разнятся: Леонид Майков полагает, что Ржевский был поклонником таланта примы, а историк Николай Энгельгардт убежден, что сержант был страстно влюблен в нее. Думается, что одно другого никак не исключает.

Обращает на себя внимание, что мадригал в поэзии Ржевского становится жанром исключительно любовным:

Скажи мне тайну ту, чем ты меня пленила, —И я бы сделал то ж, чтоб ты меня любила.Дар сердца своего недешево купил:Своим тебе за то я сердцем заплатил.То сердце, что взяла, опять мне возврати,Или за то своим мне сердцем заплати.

Свои панегирики профессиональному искусству актрис поэт облекал исключительно в форму “Стихов”. Чтобы понять эту тонкую разницу, достаточно сопоставить “Сонет и мадригал” и его же, Ржевского, “Стихи девице Нелидовой…” и “Стихи девице Борщовой…”. В “Стихах…” Нелидова “естественной игрой всех привела в забвенье”, а Борщова “зрителей сердца… пением зажгла”, то есть внимание акцентируется исключительно на театральном мастерстве, а отнюдь не на внешних данных исполнительниц. Не то о Сакко, где ярко живописуется именно ее красота и притягательность:

Небесным пламенем глаза твои блистают,Тень нежную лица черты нам представляют,Прелестен взор очей, осанка несравненна…

Обращает на себя внимание еще один любопытный факт. Ржевский, как уже отмечалось, отдал немало сил шаржированию и пародированию щегольства. Он оппонировал своим культурным противникам – “гадким петиметрам” в самых различных жанрах (включая ложный панегирик и письмо), подвергая беспощадному сатирическому осмеянию их взгляды, мировосприятие, систему ценностей. За два года до написания “Сонета и мадригала” он послал в “Ежемесячные сочинения” два стихотворения “Сонет I К красавцу” и “Сонет II К красавице” (РГАДА, Ф.199, Оп.2, П.414, Д.20, Л.5об.-6). Оба текста писаны от лица вертопраха. Но вот что примечательно: в мадригале, посвященном Сакко, повторены комплиментарные формулы одного из этих пародийных сонетов:

Тебя натура в свет когда производила,То образ красота дала тебе сполна,Я мню, что все в тебя таланты истощила,Коль щедрою к тебе явилася она(Сонет I К красавцу).Довольное число талантов истощилаНатура для тебя, как ты свет рождалась(Сонет и мадригал).Чем можешь обладать, того не упускай,Покуда есть краса, любовь в сердцах сжигай.(Сонет I К красавцу).Что ты в них красотой зажгла сердца и души.(Сонет и мадригал).

Между прочим, позднее в журнале “Свободные часы” (1763) Ржевский будет говорить о том, что “петиметры ходят в театральные позорищи, чтобы… поддерживать славу той актрисы, которая им не по искусству театральному нравится”.

Увы! – завеса веков скрыла от нас, насколько близки были гвардейский сержант и пленительная итальянка, но нет сомнений – Ржевский посмел защитить Сакко от злоязычия и хулы самой монархини. При этом уязвил стареющую нимфоманку Елизавету – громогласно объявил о ее зависти к чужой красоте. То была неслыханная дерзость, и она могла стоить ему и фортуны, и карьеры. Ведал ли он, что творил, какую бурю вызовет мадригал при Дворе? Конечно, ведал, потому-то не подписал его (хотя под другими стихотворениями подборки стоят его инициалы). При этом понимал, конечно, не мог не понимать, что анонимность здесь – не более чем секрет Полишинеля, и авторство его тут же выплывет наружу…

Впрочем, итальянская актриса продолжала благополучно выступать на русской театральной сцене и покинула Россию вместе с труппой Локателли только в 1761 году. А что Алексей Ржевский? Театральный критик Александр Плещеев писал, что за свой мадригал гвардеец “будто бы пострадал”. По счастью, свидетельств этому нет. А потому можно утверждать, что на его судьбе и творчестве эпизод этот никак не отразился. Он продолжал служить в лейб-гвардии Семеновском полку вплоть до дня кончины “некой дамы” – Елизаветы, 25 декабря 1761 года, и вышел в отставку в чине подпоручика. При этом он активно печатался в журнале “Полезное увеселение” (1760–1762), издаваемом при Московском университете. Что до его дальнейшей служебной деятельности, то трудно отыскать в русском XVIII веке человека, чья карьера сложилась бы столь успешно. В 1767 году Ржевский назначается камер-юнкером; в 1773 году он уже камергер; в 1771–1773 годах – вице-президент Академии наук; с 1775 года – президент Медицинской коллегии; в 1783 году пожалован сенатором и тайным советником; наконец, в 1797 году получает высший чин действительного тайного советника.

Минула пора легкомысленной, щегольской молодости. Под 30 лет Алексей Андреевич становится женатым человеком. Но особенно был он счастлив во втором браке, с Глафирой Алымовой (рожденной, по совпадению, в год публикации “Сонета и мадригала”). Гаврило Державин посвятил Ржевскому стихотворение “Счастливое семейство” (1780), в коем живописал его чадолюбивым, “благочестивым добрым мужем”.

Но Державин отметил и постигшую Ржевского досадную метаморфозу – он стал “человеком, удобопреклоненным на сторону сильных”. Так дерзкий стихотворец, готовый бросить вызов самой императрице, стал покорным и рептильным исполнителем воли начальства.

Жизнь и судьба Ржевского не пример ли той российской “обыкновенной истории”, что приключилась позднее с Александром Адуевым-младшим? Правда, протагонист Ивана Гончарова, в отличие от Алексея Андреевича Ржевского, не публиковал свои юношеские сочинения. А наш герой предал их тиснению, оскандалился и… вошел в историю русской культуры.

Первые русские буриме

Сохранился забавный литературный анекдот, который поведал литератор Михаил Дмитриев: “Однажды Василий Львович Пушкин (1770–1830), бывший тогда еще молодым автором, привез вечером к Хераскову новые свои стихи. – “Какие?” – спросил Херасков. – “Рассуждение о жизни, смерти и любви”, – отвечал автор. Херасков приготовился слушать со всем вниманием и с большой важностию. Вдруг начинает Пушкин:

Чем я начну теперь! – Я вижу, что баранНейдет тут ни к чему, где рифма барабан!Вы лучше дайте мне зальцвасеру стаканДля подкрепленья сил! Вранье не алкоран…

Херасков чрезвычайно насупился и не мог понять, что это такое! – Это были bouts rimes [буриме – Л.Б.], стихи на заданные рифмы… Важный хозяин дома и важный поэт был не совсем доволен этим сюрпризом; а Пушкин очень оробел”. Недовольство патриарха отечественной словесности, творца знаменитой поэмы “Россияда” Михаила Матвеевича Хераскова (1733–1807) понять можно: настроившись на сочинение важное, философическое, он принужден был слушать какую-то зарифмованную галиматью. И едва ли Херасков оправился от шока, когда узнал, что перед ним – буриме на самые экстравагантные рифмы “баран” – “барабан” – “стакан” – “алкоран”, подсказанные Пушкину Василием Жуковским. Василий Львович был собой доволен, мнил, что так счастливо соединил здесь столь “далековатые” идеи (рифмованные слова) в одно игривое целое, и этой-то “побежденной трудностью” хотел удивить престарелого метра. Но Хераскову не угодишь – ему гладкость стиха подавай, а тут все искусственно и натужно! Так что изящной стихотворной игрушки не получилось, и сюрприз обернулся конфузом.

Хераскову не довелось дожить до времени, когда Василий Пушкин станет образцовым “буремистом” и, по словам того же Михаила Дмитриева, никто не сможет с ним сравниться “в мастерстве и проворстве писать буриме”. А в романе Льва Толстого “Война и мир” рассказывается о том, что накануне Наполеоновского нашествия буриме Василия Пушкина будут столь же популярны в Москве, как и знаменитые патриотические афиши князя Федора Ростопчина. Сомнительно, однако, что и более поздние буриме Василия Львовича пришлись бы взыскательному Хераскову по вкусу, ибо Михаил Матвеевич был реликтом уже отошедшей эпохи. Но парадоксально, что именно литературный старовер Херасков стоял у истоков первых русских стихотворений “на рифмы, заданные наперед”. И в том, что ныне игра буриме прочно вошла в российский культурный обиход, есть и толика его заслуги.

Откуда же наши стихотворцы – современники Хераскова смогли почерпнуть сведения об игре буриме? Откроем популярнейший журнал Ричарда Стила и Джозефа Аддисона “Te Spectator”, который был широко известен в России (преимущественно во французских переизданиях). В одном из номеров этого издания (№ 60, Wednesday, May 9, 1711) помещено пространное письмо (авторство его приписывается Джозефу Аддисону), в коем как раз рассказывается о буриме – “дурацком виде остроумия”. Будто бы возникла сия литературная игра в результате курьеза. Некто ничтожный (настолько ничтожный, что даже имя его не сохранилось) французский рифмач Дюкло вдруг пожаловался друзьям, что его обокрали и умыкнули при этом триста (!) сонетов. Такая астрономическая цифра вызвала удивление и недоверие (хотя на дворе стоял весьма урожайный для сонетов XVII век!). Тогда “обворованный” стихослагатель признался, что это были не сами сонеты, а лишь рифмы к ним. Почин писать стихи на заранее сочиненные рифмы был горячо поддержан. Вскоре во Франции появилась четырехтомная антология подобных стихов (Elite des Bouts Rimes de ce Temps, 1649). Но особенное распространение они получили с 1654 года, когда суперинтендант Людовика XIV Николя Фуке сочинил знаменитый сонет-буриме на смерть попугая.

Напрасно колкий Жан-Франсуа Саразин в своей сатире “Разгром буриме” (La Defaite des Bouts Rimes, 1654) пытался отвратить публику от сего “вредного” поветрия. Своими искрометными буриме прославилась салонная поэтесса Антуанетта Дезульер. Тулузская Академия ежегодно проводила турниры с участием четырнадцати поэтов, каждый из которых сочинял буриме во славу “короля-солнце” – Людовика XIV, причем победитель получал золотую медаль и миртовую ветвь. “Дошло до того, что французские дамы навязывают писать буриме своим обожателям, – негодует Джозеф Аддисон и патетически восклицает: – Что может быть смешнее и нелепее, когда такими безделками занимается серьезный автор!”. Но тут же сообщает, что поэт Этьен Маллеман опубликовал книгу вполне серьезных сонетов (Le def des Muses en trente Sonnets Moraux, 1701), сочиненных на рифмы герцогини Майнской. Да и позднее, уже во времена Михаила Хераскова, игры в буриме не гнушались такие почтенные сочинители, как Алексис Пирон, Антуан Удар де Ламотт, Жан Франсуа Мармонтель и другие.

И, видимо, поэтому, когда в редактируемый Херасковым журнал Московского университета “Полезное увеселение” прислали свои “Два сонета, сочиненные на рифмы, набранные наперед” отпрыск старинного рода Алексей Нарышкин и лейб-гвардии Семеновского полка подпоручик Алексей Ржевский, они тут же были преданы тиснению (1761, Ч.4, № 12). Первым в этой стихотворной подборке помещено буриме Алексея Нарышкина:

За то, что нежностью любовь мою встречали,Прелестные глаза! вовеки мне страдать,Вовеки вами мне покоя не видать,Вы мне причиною несносныя печали.Надеждой льстя, вы мне притворно отвечали,Что время счастливо могу я провождать,Что должен за любовь награды себе ждать.Надежда сладкая! Те дни тебя промчали.Любезная! тебя напрасно я люблю,Напрасно музами спокойствие гублю,Суровости твои то кажут мне всечасно;Но пусть я не любим, хоть буду век тужить,Хоть буду о тебе вздыхати я несчастно, —Ты будешь мне мила, доколе буду жить.

Далее следует текст Алексея Ржевского:

На толь глаза твои везде меня встречали,Чтобы, смертельно мне любя тебя, страдать,Чтоб в горести моей отрады не видатьИ чтобы мне сносить жестокие печали?Прелестные глаза хотя не отвечали,Что буду жизнь, любя, в утехах провождать,Я тщился радостей себе от время ждать,Чтобы несклонности часы с собой промчали;Но временем узнал, что тщетно я люблю,Что тщетно для тебя утехи я гублюИ страстью суетной терзаюся всечасно;Однако я о том не буду век тужить:Любить прекрасную приятно и несчастно,Приятно зреть ее и для нее мне жить.

Обращает на себя внимание, что рифмы в русских сонетах “точные” и весьма традиционные, тогда как во французских буриме преобладают неожиданные, эффектные рифмы, причем искусное манипулирование ими приобрело во Франции самодовлеющий характер и стало критерием ценности текста. Надо сказать, что русский XVIII век вообще замысловатыми рифмами небогат. В отличие от французских буремистов, в помощь которым уже с начала XVII века издавались спасительные словари рифм, в России ничего подобного не было (первый “Рифмальный лексикон…” Ивана Тодорского вышел в свет только в 1800 году).

Важно понять историко-культурный смысл и ту литературную задачу, которую решала русская словесность, осваивая сию стихотворную игру. Надо иметь в виду, что классицистическое мышление XVIII века было жанровым. А поскольку эти буриме являются одновременно и сонетами, они органически связаны с трансформацией жанра сонета на русской почве. Во Франции же сонет, переживавший бурный расцвет в XVI–XVII веках, был вполне разработанным жанром. Более того, как отмечает филолог Юрий Виппер, его поэтическая структура, заложенные в нем возможности художественной выразительности оказались глубоко созвучными коренным чертам эстетических пристрастий и влечений, свойственных творцам французской литературы. Именно это побудило Луи Арагона назвать сонет формой “национальной речи французов”. А в России середины XVIII века тематический репертуар сонета еще только складывался. Влиятельнейший поэт Александр Сумароков, ссылаясь преимущественно на французский опыт, корил сонет за “неестественность” и определил его “состав” как “хитрую в безделках суету”. И русским стихотворцам надлежало непременно эту “неестественность” преодолеть, актуализировав сам “состав” (тему) сонета. Велся поиск содержательных возможностей жанра. Предстояло выявить место сонета в русской любовной поэзии, тем более, что в отличие от таких ее жанров, как элегия, эклога, идиллия, песня, анакреонтическая ода и др., за сонетом не было изначально закреплено строго определенного содержания.

Впрочем, тему поэтического турнира задали сами рифмы (“встречали” – “страдать” – “видать” – “печали”… “люблю” – “гублю” и т. д.). Вполне объяснимы и одинаковые в обоих текстах формулы любовной поэзии, превратившиеся с легкой руки Александра Сумарокова и его поэтической школы в ходячие словесные клише. Так, рифма “встречали” – “отвечали” вызвала у обоих стихотворцев появление слов “прелестные глаза”; слово “промчали” соотнесено с близкими по значению “дни” (Нарышкин), “часы” (Ржевский); “печали” – с синонимичными определениями: “жестокие” (Нарышкин), “несносные” (Ржевский).

В то же время ситуация соревнования способствовала активизации поэтической мысли. Казалось бы, оба текста являют собой монолог отвергнутого влюбленного, но тематические решения, к которым приходят Нарышкин и Ржевский, совершенно разнятся, и вот почему.

Первым в стихотворной подборке журнала помещен сонет-буриме Нарышкина. Влюбленный субъект вспоминает здесь о прошедшем счастье, хотя и тогда “любезная” лишь притворно будила его надежды и лишь делала вид, что отвечает его чувству. Ныне же она открыто кажет суровости, и несчастье его стало вполне очевидным. Несчастному “любовнику” суждено “век тужить” и “вздыхати несчастно”. Таким образом, для Нарышкина тема сонета в сущности ничем не отличается от темы канонической элегии. Элегия с ее чистой формой любовной речи становится тем “старшим” жанром, который не только лексически, но и содержательно насыщает жанр “младший” – сонет.

Далее следует текст Ржевского. Его поэтическое решение поражает своей нетривиальностью, оригинальностью трактовки. “Прекрасная” в его сонете вообще бездеятельна: ее “прелестные глаза” с самого начала “не отвечали” страсти говорящего лица. Но отвергнутый влюбленный элегической скорби не предается:

Однако я о том не буду век тужить:Любить прекрасную приятно и несчастно,Приятно зреть ее и для нее мне жить.

Самоценным становится состояние влюбленного героя: бывшая постоянным атрибутом элегий “горесть люта” трансформируется здесь в “приятности” несчастной любви! Причем в буриме Ржевского это слово “приятно” (а в поэзии того времени оно соотносилось с “утехами”, которые как раз не мог сыскать элегический герой) настойчиво повторяется, становясь тем самым действенным риторическим приемом.

Представляется неслучайным порядок следования текстов. Первым здесь напечатан традиционный “элегический” сонет-буриме Нарышкина, а затем – нетривиальный по своему поэтическому решению сонет-буриме Ржевского. Таким образом, литературная игра в буриме Нарышкина и Ржевского выявляла содержательные возможности русского сонета, и в этом было ее главное значение.

Автор “Словаря древней и новой поэзии” (1821) Николай Остолопов наставлял сочинителей буриме: “Чем рифмы будут страннее и слова менее иметь между собой связи, тем труднее писать по оным стихи: следовательно, стихи, написанные удачно по таким рифмам, доставят более приятности”. В качестве образца, достойного подражания, он привел стихи, написанные “издателю журнала “Вестник Европы” (1808, Ч. XXXVII, № 1):

Да будет твой Журнал у нас в Москве – комета!Да сладок будет он, как мед или каймак!Ты не был сотворен носить два эполета,Зато твой к Пинду путь не скроет буерак!Для грешныя души спасенье – литургiя!Для скаредных писцов журналы – помело!Беда им – критики суровой энергiя,Иль строгого ума подзорное стекло!Их бред для глупых – песнь, для умных – скорговорка!В стихах их Феб – Сатир, с горбами – Адонис!Им рифма для стихов, бредущих врозь, затворка!Всех в петлю за вранье! (Глупон, и ты б повис).Без дара страсть писать – пятно, иль лучше – сажа!Подобны ль сим вралям – Гомер, Анакреон?И громкостью стихов – стихов в два-три этажаЗаслужишь ли, поэт, на Пинде эспонтон?

Конечно, буриме Нарышкина и Ржевского с их обыкновенными (но не “бредущими врозь”!) рифмами блекнут на фоне столь изощренного версификаторства. Но было бы несправедливо аттестовать этих стихотворцев XVIII века “вралями” и “глупонами”. Их “два сонета, на рифмы, набранные наперед” отмечены и даром, и “страстью писать”. Не знаем, читали ли их буриме обитатели Парнаса и Пинда, но в истории русской культуры они, безусловно, не затерялись. Впоследствии появятся русские классики буриме – Дмитрий Минаев и Арсений Голенищев-Кутузов, будут проводиться и массовые конкурсы буриме, а в советское время эта литературная игра традиционно войдет в одно из заданий КВН. И в наши дни буриме продолжает жить в интернете как сетевая интерактивная игра, причем на каждом из сайтов существуют свои правила, свое оформление, ведутся рейтинги, награждаются победители и т. д. И все же нельзя забывать, что родоначальниками русского буриме были Алексей Нарышкин и Алексей Ржевский. Они были первооткрывателями, стремившимися приохотить россиян к забавной литературной игре. И за это надо воздать им должное.

Основная литература

Алексеев М. П. Пауль Флеминг в Москве и на Волге // Дипломаты-писатели; Писатели-дипломаты. СПб., 2001.

Алексеева Н. Ю. Русская ода: Развитие одической формы в XVII–XVIII веках. СПб., 2005.

Андреев И. Всешутейший, Всепьянейший // http://www.znanie-sila.ru/online/issue2print_1566

Анисимов Е. В. Абрам Ганнибал и его друзья, или История русской натурализации // http://www.idelo.ru/337/17.html.

Анисимов Е. В. Анна Иоанновна. М., 2002.

Анисимов Е. В. Дыба и кнут: Политический сыск и русское общество в XVIII веке. М, 1999.

Анисимов Е. В. “На дураке нет взыску” // Царский шут Балакирев и его проделки. Л., 1990.

Анисимов Е. В. Россия без Петра. 1725–1740. СПб., 1994.

Анисов Л. М. Иноземцы при государевом дворе. М., 2003.

Архив кафедры русского фольклора МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 9. М., 1965.

Балязин В. Самодержцы. Любовные истории царского дома. Кн. 1. М., 1999.

Бассевич Г. Ф. Записки о России при Петре Великом // Петр Великий. Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты. СПб., 1993.

Батте Ш. Правила поэзии / Пер. А. Буниной. СПб., 1808.

Бейль П. Исторический и критический словарь. Т. 1–2. М., 1968.

Белозерова Д. И. Карлики в России XVII – начала XVIII века // Развлекательная культура России XVIII–XIX веков. СПб., 2000.

Бердичевский Я. И. Народ книги: К истории еврейского библиофильства в России. Берлин, 2005.

Бердников Л. И. Счастливый Феникс: Очерки о русском сонете и книжной культуре XVIII – начала XIX века. СПб., 1997.

Берк К. Р. Путевые заметки о России // Петербург Анны Иоанновны в иностранных описаниях. СПб., 1997.

Берков П. Н. История русской журналистики XVIII века. М.; Л., 1952.

Берков П. Н. История русской комедии XVIII века. Л., 1977.

Берков П. Н. Ломоносов и литературная полемика его времени. 1750–1765. Л., 1936.

Берков П. Н. Проблемы исторического развития литератур. Л., 1981.

Берх В. М. Жизнеописание адмирала и ордена Александра Невского кавалера Ивана Михайловича Головина. СПб., 1825.

Берхгольц Ф. В. Дневник камер-юнкера Ф. В. Берхгольца // Неистовый реформатор. М., 2000.

Биккулов И.Н. П. Д. Аксаков и управление Уфимской провинцией. Автореф. канд. ист. наук. Уфв, 2007.

Богословский М. М. Петр I. Материалы для биогафии. Т. 1. М., 1940.

Бочкарев В. Н. Русское общество Екатерининской эпохи и Французская революция // Отечественная война и русское общество. Вып. 1. М., 1911.

Брикнер А. Г. История Екатерины II // Екатерина II в воспоминаниях современников, оценках историков. М., 1998.

Булгаков М. А. Жизнь господина де Мольера. М., 1980.

Булгарин Ф. В. Воспоминания. М., 2001.

Бурнашев В. П. Наши чудодеи: Летопись чудачеств и эксцентричностей всякого рода. СПб., 1875.

Бутурлин М. Д. Записки графа М. Д. Бутурлина: Воспоминания, автобиография, исторические современные мне события и слышанные от старожилов. М., 2006.

Валишевский К. Дочь Петра. М., 1912.

Васильева Л. Н. Жены русской короны. Кн. 2. М., 2001.

Вернадский Г. В. Начертание русской истории. СПб., 2000.

Вигель Ф. Ф. Воспоминания. Ч. 1. СПб., 1864.

Вигель Ф. Ф. Записки. М., 2000.

Вильбоа Ф. Рассказы о подлинной смерти царя Петра I и о всешутейшем и всепьянейшем Соборе, учрежденном этим государем при дворе // Вопросы истории. № 11, 1991.

Виницкий И. Ю. Нечто о привидениях: история о русской литературной мифологии XIX века. М., 1998.

Власова С. И. Скоморохи и фольклор. Спб., 2001.

Витевский В. Н. И. И. Неплюев и Оренбургский край в прежнем его составе до 1758 года. Т. 1–5. Казань, 1890.

Волконский М. Н. Князь Никита Федорович // Анна Иоанновна. Романовы. Династия в романах. М., 1994.

Волоцкий М. В. Антропологические проекты Петра I (историческая справка) // Родословная гениальности: Из истории отечественной науки 1920-х гг. М., 2008.

Воспоминания Александра Петровича Белева: Пережитое и передуманное с 1803 года // Русская старина. № 9, 1880.

Временник Ивана Тимофеева. М.; Л., 1951.

Вяземский П. А. Полн. собр. соч. Т. VII, VIII. СПб., 1882. 1883.

Газо А. Шуты и скоморохи всех времен и народов. СПб., 1898.

Гаркави А. М. Композиция стихотворных циклов Н. А. Некрасова // Жанр и композиция литературных произведений. Межвуз. сб. Вып. 5. Калининград, 1980.

Гельбиг фон Г. Русские избранники. М., 1999.

Георги И. Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов: их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей. СПб., 2007.

Герцен А. И. Былое и думы. М., 2001.

Глинка М. И. Записки… СПб., 1897.

Глинка С. Н. Записки. М., 2004.

Гозенпуд А. А. Музыкальный театр в России. Л., 1959.

Голиков И. И. Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России. Т. 1, 2. М., 1837–1838.

Головина В. Н. Мемуары. М., 2005.

Горин Г. И. Шут Балакирев // Горин Г. И. Шутовские комедии. М., 2005.