Долгое время он поддерживал силы единственно водой из фонтанчиков — те стояли на каждой десятой площадке. Часто он думал о еде, приготовлял из утраченных продуктов воображаемые блюда, представляя себе изумительную сладость меда, густоту супа (он съел бы его вхолодную, попросту размочив содержимое пакета водой из фонтанчика в жестянке из-под печенья) — а как бы он слизывал тонкий слой желе под крышкой тушенки!
Когда же мысли подходили к шести банкам тунца, его возбуждение достигало апогея. Он думал, каким образом можно было бы открыть их. Каблуком не разобьешь… Что же тогда? Вопрос (совершенно бессмысленный) вертелся у него в голове как белка в колесе, не находя ответа…
Затем с ним случилось что-то странное. Он вновь ускорил свой спуск и теперь несся как безумный, мчался очертя голову. Несколько маршей промелькнули почти мгновенно, словно в падении. Он летел как одержимый — и зачем? Ему казалось, что он спешит к продуктам, — почему-то он был уверен, что они остались
Но скоро это кончилось. Ослабшее тело не могло больше выдерживать бешеную гонку, и он очнулся, совершенно вымотанный и изумленный. И начался новый, более рациональный бред — сумасшествие, воспламеняемое логикой. Лежа на полу и потирая растянутую лодыжку, он размышлял о природе, происхождении и предназначении эскалаторов. Правда, осмысленные рассуждения были не более для него полезны, чем бессмысленные действия. Рассудок не в силах решить задачу, не имеющую ответа, задачу, которая сама была ответом на себя, неделимая и нерешимая.
Пожалуй, самой занятной была теория о том, что система эскалаторов представляет собой нечто вроде беличьего колеса, из которого нельзя выбраться, — это замкнутая система. Правда, эта теория требовала несколько изменить его представление о физической вселенной — ранее мир казался ему вполне согласующимся с эвклидовой геометрией. Здесь же, видимо, спуск по линии, представляющейся прямой, на самом деле сводится к описыванию петли. Эта теория несколько его приободрила — она означала, что есть надежда, завершив круг, вернуться если не в «Андервуд», то хотя бы к оставленным продуктам. Возможно, он несколько раз уже миновал то или другое или и то, и другое — по сторонам-то он не смотрел!
Другая теория (но связанная с первой) предполагала, что кредитно-расчетный отдел «Андервуда» принимает свои меры против мошенников и некредитоспособных. Впрочем, это уже попросту паранойя…
Теории! Зачем они, эти теории!.. Надо идти…
Стараясь наступать только на здоровую ногу, он продолжил спуск, хотя, правда, не смог тут же отвлечься от своих размышлений — но те как бы отодвинулись. Вскоре он снова смог воспринимать эскалаторы как нечто само собой разумеющееся, не требуя большего объяснения, чем сам факт их существования.
Он вдруг обнаружил, что заметно потерял в весе. Впрочем, после такого долгого поста (судя по бороде, он не ел уже не меньше недели) это только естественно. Но была и другая возможность: по мере приближения к центру Земли он, очевидно, должен становиться легче — там, насколько он помнил физику, тела вообще невесомы.
«По крайней мере, хоть
Да, цель появилась. А с другой стороны, он умирал — правда, обращая на это куда меньше внимания, чем заслуживала смерть. Он не хотел признавать очевидное — и в то же время был не настолько безумен, чтобы видеть другую возможность. Поэтому он пытался убедить себя, что есть какая-то надежда.
Например, кто-нибудь, возможно, спасет его.
Но надежда эта была такой же неживой, как эскалаторы, и так же уходила все глубже.
Он уже не отличал сон от яви, не мог сказать себе: «Сейчас я сплю», или: «Сейчас я бодрствую». Все время он ехал вниз и не понимал — проснулся он только что, или просто вышел из глубокой задумчивости, или спит и видит эскалаторы во сне…
Потом начались галлюцинации.
Женщина, нагруженная пакетами с маркой «Андервуда», в смешной плоской шляпке ехала по эскалатору — стуча каблучками, сошла на площадку, где он сидел, повернулась и поехала дальше вниз, не обратив на него внимания.
Все чаще, приходя в себя, он обнаруживал, что не спешит вниз, а лежит без сил на площадке. Голода он давно уже не чувствовал, но очень кружилась голова.
Тогда он дотягивался до следующего эскалатора, хватался за ступеньку, выползшую из-под гребенки, и та увозила его вниз. Ему оставалось только упираться руками (он ехал головой вперед), чтобы не скатиться кувырком.
А внизу, на дне… там… когда я туда доберусь…
Оттуда — со дна, которое, как он думал, находится в центре Земли, — буквально некуда будет ехать, кроме как вверх. Может быть, там начинается другая цепь эскалаторов. Лучше, если лифт. Так важно верить, что дно — существует!
Думать стало трудно, мучительно — так же, как раньше было трудно и мучительно бежать вверх по эскалаторам. Чувства отказывались служить. Он больше не знал, где реальность и где лишь его воображение. Ему казалось, что он ест, а потом вдруг обнаруживал, что кусает свои руки.
Потом ему мерещилось, что он достиг дна. Там был большой высокий зал. Стрелки показывали на другой эскалатор — «ПОДЪЕМ». Но поперек висела цепь, и на ней — табличка с машинописным текстом:
ИЗВИНИТЕ, ЭСКАЛАТОР НА РЕМОНТЕ
Он слабо засмеялся.
Наконец он придумал, как открыть банки с тунцом. Если подсунуть их краем под решетку эскалатора, то либо банка лопнет, либо даже встанет эскалатор. А может, если сломается один эскалатор, то встанет вся цепь?.. Конечно, об этом надо было подумать раньше. Но все равно приятно, что он додумался.
— Я мог бы и спастись!..
Казалось, он ничего не весит теперь. Наверно, спустился на сотни — тысячи! — миль.
И снова он спускался.
Потом лежал у подножия очередного эскалатора. Голова на холодной металлической плите основания, а рука — он смотрел на нее — на решетке. Пальцы — между зубьями. Ступени подкатывались одна за другой, их выступы с механической точностью входили под зубья решетки, терлись о его пальцы и раз за разом отщипывали кусочек его плоти.
Больше он ничего не помнил.