Помоги проекту - поделись книгой:
В саду стоял человек с панамой в руках, у ног его лежал моряцкий мешок. Человек наблюдал за ней – одному Богу известно, сколько времени он провел в наблюдении. Кроме простого костюма, все в нем казалось мрачным и угрожающим: черные волосы, борода, пламя в темных глазах. Но Майя не испугалась. Даже стертые воспоминания, со временем ярко расцвеченные и роскошно украшенные фантазией, принесли узнавание. Истощенный лихорадкой и религиозными постами, с огрубевшей от солнца и муссонов, жары и пыли неровной кожей. То немногое, что когда-то оставалось от юношеской мягкости, было стерто пустыней и джунглями. Каждый год, проведенный в военной муштре и неутолимой жажде нового опыта и впечатлений, оставил на лице более чем заметный отпечаток. Сияющая улыбка, осветившая лицо, казалась почти неестественной – этим чертам от природы была несвойственна такая сердечность.
– Я недостоин приветствия, принцесса?
Бесконечное множество раз Майя представляла, как это будет. Как однажды он вновь окажется перед ней, она полетит ему навстречу и бросится в его объятья, точно так же, как в прошлый раз, апрельской ночью, маленькой девочкой. Но теперь она лишь зачарованно смотрела на него, не в силах пошевелиться. Слишком нереальным казалось его появление, словно это был сон или мираж. Майя страшилась поверить сердцу, что бешено заколотилось в груди.
– Ну, если гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к горе, – крикнул наконец Ричард и шагнул к ней.
Она вышла из оцепенения и медленно сползла с качелей. Надкусанное яблоко упало с ее колен, и она украдкой вытерла рукой намоченное яблочным соком место на платье. Ричард встал прямо перед ней, взял за руки и начал пристально ее разглядывать, не произнося ни слова. Когда он прижался губами к ее руке, еще липкой от яблочного сока, усы его легонько дернулись, словно происходящее забавляло его.
– Вот он, вкус рая! – пробормотал он, прижавшись к ее ладони.
Кровь прилила к щекам Майи, она хотела вырваться, но не смогла. Ричард вдруг посерьезнел, провел большим пальцем по ее скуле, прощупывая взглядом каждую черточку ее лица.
– Ты слишком юна для таких печалей, Майюшка! Где та беззаботная маленькая девочка, всегда живущая в моем сердце?
Упала слезинка, потекла по его руке, и Майя вдруг расплакалась – от счастья, что ожидание, наконец, закончилось, и облегчения, что в лице Ричарда пришел тот, кому тоже было знакомо одиночество человека, который отличался от всех и не оправдывал ожиданий всех, кто его окружает.
– Не плачь! – прошептал он и крепко прижал ее к себе, утешительно баюкая. – Я здесь! Твой старый мошенник вернулся!
Обхватив лицо Майи руками, он слегка запрокинул назад ее голову. Мягко прижался губами ко лбу, влажным щекам, подбородку и наконец, после недолгого промедления, к губам. На вкус они оказались солеными, почти горькими, как табак, Ричард и те далекие края, откуда он явился. Майя едва заметно отпрянула, когда между губ проник кончик его языка. Пахучие усы защекотали уголки ее рта – он тихонько засмеялся.
– Я и мечтать не смел, что стану первым, с кем ты поддашься этому искушению.
Он целовал ее, пока она не сбилась с дыхания, целовал, пока ей не показалось, что она растворяется в солнечном свете и теплой земле.
– Майя! Ма-ай-я-а-а!
Майя вздрогнула и посмотрела сквозь заснеженные голые ветви кустарников на дом, откуда слышались крики. На веранде показалось лиловое бархатное платье Ангелины.
– Майя? Где ты?
Это так похоже на Ангелину! – даже не пытаться спуститься в сад, чтобы снег не испортил туфли… Она встала на цыпочки и вытянула шею. Сестра Майи едва ли прочла за жизнь даже малую стопку книг – она была немного близорука, но Ангелина скорее даст отрубить себе палец, нежели закажет очки. «Я что, синий чулок? Только
Майя быстро спрятала письмо, спрыгнула на землю и проскользнула в ворота на улицу. Несмотря на многообещающее название, Блэкхолл-роуд была обычной проселочной дорогой из тех, что грубыми нитями окаймляют город, – немощеная, лишь с несколькими колеями, прорезающими снежный покров. По обе стороны дороги дремали луга и поля, накрытые пуховым одеялом снега. На горизонте впивались деревянными пальцами в свинцовое небо серые грабы, и ветер раздувал упругие ветви одиноких кустов боярышника. Вниз по улице от Блэкхолла тесно жались друг к другу похожие на сундуки дома – излюбленные домашние постройки начала века. Их высокие окна с хладнокровной невозмутимостью смотрели на элегантную, обсаженную деревьями улицу собора Святого Эгидия. Потому что знали: каменные стены надежно защищают сады за их спинами от лисиц, прокрадывающихся с полей по ночам. Майя бежала вдоль покрытых лишайником стен, напоминающих черепашьи панцири, бежала куда-нибудь в город, в единственное место, где могла найти спокойное убежище.
2
Два молодых человека бежали по залу Истонского вокзала, и им не было никакого дела до его изумительного великолепия, как не было дела до заполняющих зал людей. Один из бегущих был в ярко-красной форме Ост-Индской компании, второй – в униформе цвета хаки. За спиной у каждого болтался моряцкий вещевой мешок. Они то и дело натыкались на носильщиков в ливреях, что с трудом тащили пакеты или толкали тележки с сундуками и чемоданами. Им было важно как можно скорее преодолеть толпу пассажиров, приехавших, в отличие от них, заблаговременно и теперь благодушно бродивших в ожидании времени отбытия поезда, и тех, кто только что прибыл и искал взглядом встречающих их родственников и друзей. Две пожилые дамы, избежав в последнюю секунду столкновения, с возмущенным видом отпрянули, качнув широкими юбками. Господин в цилиндре, с серой козлиной бородкой, погрозил им тростью, посылая вслед громкие проклятия.
– Простите! – на ходу крикнул юноша в красном.
– Извините! – эхом вторил бегущий за ним товарищ, и они, не сбавляя скорости, понеслись дальше – к выходу на платформы.
Пронзительный свисток кондуктора разнесся над окутанным паровозным дымом перроном, угодил в филигранную металлическую паутину стеклянной крыши и, отскочив, вернулся. Локомотив вторил ему на октаву ниже, выпустил новое облако дыма и со вздохом тронулся с места. Опоздавшая парочка на бегу запрыгнула на ступеньку последнего вагона, и последний в этот день поезд Лондонской и Северо-Западной железной дороги выехал с вокзала.
– Успели! – Джонатан Гринвуд запихнул мешок на верхнюю багажную полку. Тяжело дыша, он повалился на лилового цвета сиденье и вытянул усталые ноги в высоких сапогах.
– Еле успели, – отозвался его не менее запыхавшийся товарищ с места напротив. – Если бы проклятый пароход подошел на несколько минут позже, нам бы пришлось раздумывать, где скоротать ночь!
– Все-таки судоходная компания оправдала свою репутацию и доставила нас из Александрии в Лондон на два дня раньше, чем планировалось! А уж где скоротать ночь в Лондоне, мы бы разобрались, – подмигнул ему Джонатан.
Ответом послужило многозначительное подергивание светлых бровей и гортанный звук – не то урчание, не то мурлыканье. Наконец они дружно расхохотались.
Поезд толчками набирал скорость и громыхал, переезжая стрелки. В модных панорамных окнах поверх проплывающих в синих вечерних сумерках фасадов слабо отражалось купе. Джонатан критично разглядывал своего прозрачного, расплывчатого двойника с блестящим от пота лбом. Каштановые волосы, густые и кудрявые от природы, были по-армейски коротко подстрижены и уложены волнами – на это уходило немало труда и помады. После гонки по улицам Лондона отдельные пряди торчали, словно рожки. Пытаясь их разгладить, он провел ладонью по голове, но безуспешно – упругие колечки всякий раз поднимались вновь, будто пружинки. Даже в тусклом оконном отражении медный оттенок волос совершенно не сочетался с ярко-красной форменной рубашкой. Он подавил вздох и сразу почувствовал себя застигнутым за этим щегольством врасплох, поймав краем глаза смеющийся взгляд.
– Хорошо тебе смеяться, – оборонительно огрызнулся Джонатан, – ты-то всегда выглядишь как с обложки журнала!
Обыкновенно великодушный, Джонатан с завистью рассматривал лейтенанта, вошедшего за ним в кабину, которую им предстояло делить во время переезда из Калькутты в Суэц. Новый сосед принадлежал к тому типу мужчин, чьи благородные аристократические черты волшебным образом вызывают сияющий блеск в глазах юных девиц. Униформа цвета хаки с бордовым кантом по воротнику и обшлагам идеально шла к светлым волосам и смугловатому лицу лейтенанта. Обладатель этой одежды носил ее с естественной, преисполненной уверенности элегантностью. Джонатан же, напротив, казалось, был навеки обречен оставаться для представительниц противоположного пола лишь таким другом, перед которым они могли выплакаться, когда им разбивали сердца мужчины, типажом напоминающие бравого лейтенанта. Когда Джонатан улыбался, демонстрируя легкий разъем в верхних зубах, впадинки на щеках превращались в ямочки и делали его похожим на мальчишку – в двадцать-то с лишним лет! Дела это никак не улучшало…
Но обезоруживающая открытость в стальных серых глазах, с какой лейтенант протянул ему правую руку и представился Ральфом Гарреттом, смягчила неприязнь, охватившую было Джонатана. Уже по цвету формы он определил, что сосед его служит в корпусе разведчиков, и проникся к тому уважением. Раз служит в элитном индийском подразделении королевской армии, уж точно не изнеженный трус! Вскоре Джонатан в этом убедился – они с Ральфом очень весело проводили время за выпивкой и рассказами о военной службе в Индии. Оказалось, сам Ральф Гарретт познал тот род любовной тоски, от которого помогает лишь виски в обильных количествах. Не успел «Прекурсор» выйти в открытое море, как двое стали друзьями.
– Я-то? – Ральф возмущенно оглядел себя. Узкие штаны перепачканы, сапоги в пыли, мундир пропитался потом. Он чувствовал, что его обычно аккуратно причесанные волосы растрепались и несколько прядей прилипло к горячим вискам. Он с шуршанием провел кончиками пальцев по щетине на щеках и подбородке. И добродушно пожурил Джонатана:
– Дружище, да ты, верно, шутишь! Или ослеп? Представляю, какие глаза будут у твоих родителей, когда мы, словно двое бродяг, окажемся сегодня у их двери.
– Им не привыкать! – ухмыльнулся Джонатан, а в его зеленых в крапинку глазах заплясали озорные огоньки.
– Значит, я смогу у вас переночевать? – переспросил, чтобы удостовериться, Ральф. Джонатан гостеприимно махнул рукой.
– Разумеется. Гостям у нас всегда рады. Моя матушка беззаветно ухаживает за усталыми и голодными путниками, неожиданно возникающими у порога.
Ральф благодарно кивнул и какое-то время молчал, а потом спросил, слегка прищурив глаза:
– Как же я представлюсь твоей семье?
– Погоди-ка.
Джонатан вытащил из внутреннего кармана формы конверт и протянул ему фотографию в темно-коричневых и бежевых тонах. Уже немного запачканную, с одной стороны надорванную, с загнутыми уголками. Прощальный подарок Гринвудов, с тяжелым сердцем проводивших единственного сына и брата в Индию, куда он поступил в войска Ост-Индской компании в качестве лейтенанта медицинской службы. С тех пор Джонатан всегда носил фотографию с собой, как талисман.
– Позвольте представить, – провозгласил он, жестом соединив Ральфа и присутствующих на фотографии, – лейтенант Ральф Гарретт, из корпуса разведчиков, второй сын третьего барона Челтена, – ой!
Ударом в голень Ральф напомнил, что никакого значения не придает «дворянскому хламу», как он всегда выражался.
– Обычное дело, – проворчал Джонатан, потирая ушиб. – Дворянин, прорва денег, роскошное фамильное гнездо – и манеры сапожника!
Он со смехом уклонился от вновь грозившего ему сапога.
– Так ты дашь мне представить семью или нет?
Под благосклонное ворчание Ральфа Джонатан передвинулся на краешек сиденья, держа фотографию боком, и принялся указывать на каждого по очереди:
– Мой отец, Джеральд Гринвуд, профессор истории Древнего мира и филологии в Баллиол-колледже. Моя мать, Марта Гринвуд, урожденная Бентхэм. Наша младшенькая, Ангелина…
Ральф выхватил у него фотографию и внимательно изучил последнего упомянутого персонажа – вернее, упомянутую особу. Наконец одобрительно присвистнул:
– Чу-дес-но! За это время она должна была расцвести в настоящую красавицу. Она еще свободна?
– Предупреждаю сразу! Лапы прочь, ловелас! – весело крикнул Джонатан и попытался отобрать у Ральфа семейный портрет. – К тому же она очень капризна и чересчур задирает нос. Пожалуй, ты бы показался моей сестренке недостаточно привлекательным, – съязвил он, сражаясь с Ральфом за фотографию. Наконец последний одержал в потасовке победу, подняв над головой карточку и держа Джонатана на расстоянии вытянутой рукой.
– Не будь так уверен! – возразил он с широкой ухмылкой. – Я смогу обвести ее вокруг пальца и укротить!
– Ха, без шансов, но надежда умирает последней! – хмыкнул Джонатан и повалился на сиденье рядом с Ральфом, который продолжал всматриваться в снимок. Он указал на четвертого члена семьи, молодую темноволосую девушку, стоящую немного в стороне, пряча в складках платья зажатые кулаки.
– А это что за мрачное создание?
Нахмурив брови, девушка свирепо смотрела на зрителя, как будто ее заставили встать перед линзой фотокамеры силой. Упрямо поджатый подбородок не подходил к неуклюжей позе, а почти ожесточенная серьезность на лице мало шла такой молодой девушке.
– Это моя вторая сестра, Майя, – в голосе Джонатана зазвучала неподдельная нежность. – Она – отличный приятель, совсем другая, чем Ангелина. Книги для нее – все. Она душу бы продала, чтобы поступить в университет, и никак не может смириться, что там можно учиться только мужчинам.
Внезапно посерьезнев, он уставился в окно – благодаря наступающим сумеркам и свету загорающихся по ходу поезда фонарей оно окончательно превратилось в зеркало. Но казалось, Джонатан смотрит сквозь стекло, в видные лишь ему одному дали.
– Иногда меня очень беспокоит ее будущее. Она такая мечтательная и так часто бывает печальной. Как будто не может найти места, где пустить корни…
Вместо ответа Ральф молча протянул ему фотографию и сочувственно похлопал по плечу. Джонатан задумчиво прикусил нижнюю губу, убрал фотографию и поднялся с места. Ребром приложив ладони к прохладному стеклу и заслонившись ими от света купе, он смотрел на улицу.
– Снег, – наконец восторженно пробормотал он. – А я уже и забыл, как выглядит снег…
3
Майя бежала по пустынной, словно зачарованной, улице. Сумерки постепенно угасали, и прохладный таинственный снег начинал по-настоящему светиться. Ветви молодых лип по обе стороны дороги склонялись под весом ледяной ноши. Позади мирно лежали обширные парки, принадлежащие старинным каменным зданиям колледжей: слева – Вэдхем, справа – Святого Джона и Тринити. Майя вздрогнула от неожиданности, когда от изгороди, хлопая крыльями, оттолкнулась ворона и фонтаном взмыла вверх, оставив позади лишь отголосок хриплого крика.
Несмотря на теплое шерстяное платье и фланелевые нижние юбки, Майя замерзла. Пальцы ног в чулках и полусапожках на пуговицах совсем окоченели. Она злилась на себя, что не захватила теплую накидку или хотя бы перчатки, но о возвращении не могло быть и речи. Она уверенно бежала вперед, согревая дыханием покрасневшие от холода руки и снова пряча их под мышки. Почувствовав, как теряет очередную шпильку, Майя нехотя потрясла головой, пока не сдался последний зажим, и волосы свободным каскадом упали на спину. Пусть люди думают что хотят! Мать и без того будет браниться, что она была одна в темноте на дороге. Как она выглядит, неважно. А уж сегодня это точно не имеет ни малейшего значения.
Сегодня вечером, перед обедом, Майя должна была добровольно передать матери собранные за все годы письма Ричарда. Марта прочитает каждую строчку, уж в этом-то Майя не сомневалась. Невыносимо! Майя твердо решила, что такого не допустит. А если мать осуществит угрозу и обыщет в ее комнате каждый уголок, пусть даже для этого придется перевернуть весь Блэкхолл сверху донизу, Майя собственноручно бросит толстую пачку писем в камин. Хотя сама эта мысль уже разрывала ей сердце. Майя сжала зубы, изо всех сил пытаясь пробежать подальше, хотя бы до конца Парк-стрит.
Фасад Вэдхем-колледжа, остроконечный и зубчатый, как средневековая крепость, равнодушно уставился на улицу темными дырами окон. Только за одним из узких узорчатых окошек еще горел свет. Видимо, для какого-то глубоко увлеченного профессора каникул не существовало – студенты, забрав с собой свои вещи, уже несколько дней назад покинули колледжи и разлетелись по всей Англии, чтобы провести каникулы дома, в окружении близких. Оксфорд вздыхал с облегчением, когда дикие толпы молодых людей разъезжались – на Рождество или длинные летние каникулы. Для города наступала пора блаженного покоя, без шумного веселья в ночных переулках, кутежа в трактирах, без дерзких выходок – маленьких стихийных бедствий, дающих разрядку бурлящей через край жизненной энергии, накопившейся за время сурового распорядка будней: ранних богослужений, лекций, учебных часов и экзаменов. Между горожанами и студентами в длинных черных одеждах сложились особые отношения – на грани любви и ненависти. В прежние времена это нередко приводило к вооруженной аргументации с той и другой стороны. Но жители все же гордились легендарной славой Оксфорда, оплота наук и знаний, и во время каникул так не хватало этих вечно спешащих студентов, из-за широких накидок напоминавших хаотично порхающих бабочек, и во время каникул улицы казались опустевшими.
Майя нетерпеливо переминалась с ноги на ногу – ей пришлось ждать, пока два извозчика, один за другим, свернут на Боард-стрит. Стеклянные фонари вдоль широкой улицы уже рисовали сияющие круги в наступающих сумерках, а на каменных стенах домов появлялись первые золотистые прямоугольники окон. Майя поспешила пройти перекресток Парк-стрит и Кэтрин-стрит. Лошадиные копыта и колеса повозок замесили снег в скользкую хлюпкую кашу, в некоторых местах она начала подмерзать. Взгляд Майи тоскливо скользнул по гостеприимно подсвеченным витринам на первом этаже углового дома. Кофейня «Баггс» сегодня тоже считай что пустовала, только за двумя столиками сидели мужчины среднего возраста. Кофейня каждый раз вызывала у Майи непреодолимый соблазн. К кофе и чаю здесь предлагали не только сэндвичи с холодным ростбифом, чеддером и колечками маринованного лука – еще можно было бесплатно читать газеты и журналы из Англии, Франции и заокеанских стран. В «Баггсе» собирались на обед студенты и профессора, приносили с собой последние новости и статьи, новые карикатуры и главы романов, болтали и горячо спорили о политике, истории, литературе, экономике и учебных условиях в университете. Здесь этих споров не могли прервать ни предупреждающие взгляды матери, ни настойчивые требования, чтобы Майя пошла на кухню и приготовила свежий чай – хотя чайники пусты только наполовину и обычно это входит в обязанности Хазель. Споры о свободе, столь желаемой Майей и все же запретной. В «Баггсе», как и на факультетах университета, не было места женщинам – даже для дочери уважаемого профессора Баллиол-колледжа. Ну почему все, что развивает ум, – прерогатива мужчин?
Майя перешла на другую сторону улицы. Глубокие тени легли на портик с колоннами классического здания Кларендон, регистратуры университета. Девять муз на двускатной каменной крыше очаровали Майю еще в детстве, они казались облаченными в мантии цвета серо-сиреневого неба. Она пробежала вдоль высокой ограды из тонких металлических прутьев, перескочила пару ступенек перед открытой решетчатой дверью и поспешила через маленькую площадь за Кларендоном. Впереди виднелись очертания Шелдонского театра – овального здания с плоским, будто обрезанным, парадным фасадом – там проходили концерты, лекции и торжественные события университетской жизни. Однажды Майя по винтовой лестнице поднялась с отцом под купол. Из огромных окон открывался великолепный вид на город: серо-коричневые крыши, башни, изящные фиалы, зубцы и купола, стены, что днем словно излучали теплый золотистый свет, а при луне блестели серебряно-белым, бархатистые парки и сады и искрящиеся реки, оплетающие Оксфорд, Червелл и Изис, – всего через несколько миль они вновь расширялись в Темзу. Вид простирался до покрытых лесом вершин окружавших город холмов. В городе были здания вроде Шелдонского театра или Кларендона, с претензией на стиль древних греков или римлян, всегда оказывавших на Оксфорд немалое влияние, и были дома вроде колледжа, с просторными флигелями и изящными надстройками, словно время остановилось на этом островке старинных традиций в прогрессивный век королевы Виктории.
Огромный архитектурный ансамбль, куда устремилась Майя, охраняемый башнями и увенчанный тонкими каменными шпилями, словно бы совсем не изменился со времен Тюдоров и Стюартов. Стук шагов гулким эхом раздался в квадратном внутреннем дворике за аркой ворот, из одиноких окошек струился матовый свет, освещая Майе путь по каменным плитам. Заботливый дворник, насколько это было возможно, очистил их от снега и льда. Впереди возвышался внушительный четырехэтажный фронтон здания, его камень так обтесался от времени, что он казался сделанным из досок. Но Майя шла не к главному входу под изящным полукруглым окном, а к левой из двух угловых пристроек, похожих на башни. Было уже поздно, слишком поздно, но у нее вырвался вздох облегчения: деревянная дверь под латинской надписью была, вопреки ожиданиям, открыта. Перепрыгивая на бегу по две низкие ступеньки, Майя поднялась по лестничной клетке, толкнула дверь с мягкой зеленой обивкой и круглыми окошками и, тяжело дыша, остановилась в длинном узком коридоре. Приятное тепло и хорошо знакомый аромат старых книг – сладковатый запах плесени и пыли с легким оттенком металла – овеял ее и утешительно окутал, как кашемировой шалью. В полутьме коридор походил на тоннель. Теперь Майя ступала медленно, будто попала в священное место. Мимо стеклянных витрин, где было выставлено несколько особенно ценных образцов книгопечатного искусства, мимо высоких стелажей до потолка, на которых вплотную стояли книги. Взгляд Майи устремился вверх, на деревянную галерею верхнего яруса, откуда на нее смотрели масляные портреты благородных мужей, хранителей этой сокровищницы сотни лет назад. Среди них, конечно же, Томас Бодлей, собравший при королеве Елизавете I нижний этаж, – в честь него библиотека и получила свое имя. Сквозь полукруглое окно пробивался совсем слабый свет с улицы – прямо на стол с письменными принадлежностями и бумагой. Старинный, с высокой спинкой стул библиотекаря пустовал. Майя осмотрелась.
– Профессор Рэй? – прошептала в приглушающую звуки темноту Майя и все же вздрогнула от звука собственного голоса. Тихонько покашляла, собралась с духом и повторила немного громче: – Профессор Рэй?
– К сожалению, мы уже… – дружелюбно отозвался голос из-за стоящего посреди комнаты книжного шкафа, оборвав фразу на середине. Появилась седая голова, и внимательные глаза из-под очков посмотрели на Майю с радостью и удивлением: – Неужели!
Майя, испустив тихий и радостный вздох облегчения, поспешила к профессору, а он – навстречу ей: в каждой руке по книжке, широкая мантия необъятным куполом болтается на сухопарой, сутулой фигуре.
– Мы уже почти час как закрылись, мисс Майя, – объяснил он, хотя в голосе его не прозвучало упрека. Строгость была совсем не свойственна профессору Стивену Рэю, младшему сотруднику Бодлеанской библиотеки. – Я тут внизу еще работаю, нужно разобрать этот, – он слегка, но выразительно приподнял книги, – беспорядок, устроенный тут деканом Тринити.
– Профессор Рэй, – взволнованно начала было Майя, – можно мне, в порядке исключения…
И дальше выразила просьбу умоляющим взглядом. Ответная усмешка на лице старого профессора разом стерла несколько морщин.
– Вы и так часто приходите сюда именно в порядке исключения, мисс Майя! Когда-нибудь вас поймает Бендинель. И тогда нас с вами спасет только чудо!
Майя смущенно опустила глаза. Профессор Балкели Бендинель, возглавляющий штат «Бода», как любовно называли библиотеку, опасался всего, что могло проникнуть сквозь зеленую дверь. С непреклонной строгостью следил он за соблюдением правил библиотеки: посещение лишь в немногочисленные рабочие часы, исключительно профессорами и студентами с особыми рекомендациями преподавателей. Никаких ламп из-за большой опасности пожара. Денежные штрафы за неподобающее обращение с книгами, если посетитель, например, приподнимал открытый том или оставлял в нем собственные пометки. Но главный запрет Бодлеанской библиотеки звучал так: никакой выдачи книг на дом. В стародавние времена запрету были вынуждены подчиняться даже Оливер Кромвель и король Чарльз I. Только для себя Бендинель великодушно делал исключение, что в очередной раз доказывало, какой он обладал властью. Одно присутствие Майи в этих священных стенах было для Бендинеля кощунством не меньшим, чем распад Британской империи.
– Ну, пожалуйста! Я совсем недолго. Только быстро кое-что гляну, – настойчиво упрашивала Майя.
Зажав под мышкой книги, профессор Рэй костлявым указательным пальцем поправил на переносице очки, вытащил из-под мантии карманные часы и с напряжением вгляделся в циферблат.
– Боюсь, после чая профессор Бендинель захочет еще раз убедиться, все ли в порядке. За полчаса управитесь?
– Благодарю вас, – прошептала Майя. Библиотекарь заговорщицки подмигнул ей, и морщинки вокруг его глаз стали глубже. Любезный и всегда готовый прийти на помощь, Рэй находил доброе слово для каждого посетителя и стал основной мишенью для придирок Бендинеля. Майя давно подозревала, что Рэй с такой готовностью помогал ей тайно пробираться в библиотеку не только из добрых чувств. Это была его собственная тихая, маленькая месть Бендинелю.
Под пристальными взглядами Бодлея и Чарльза I она проворно перескочила через ступеньку, ведущую вниз, в старый читальный зал. Словно поперечная перекладина в букве Н, он соединял через внутренний двор два зала библиотеки в обход главного здания: Артс-Энд на входе и Селден-Энд по другую сторону читального зала. Книжные полки возвышались по сторонам застеленного циновками помещения, образуя ниши, где для удобства читателей стояли виндзорские стулья. Из окон, увитых снаружи плющом, почти не проникало света, так что пыльные галереи полностью погрузились во тьму. С каждым шагом Майю покидали печаль и гнев, и когда она добралась до Селден-Энда, то почувствовала себя свободно и безопасно в теплой, мягкой тишине библиотечного зала, где ее окружали одни только книги.
Здесь книжные сокровища тоже занимали два этажа – нижний, за деревянными арками и колоннами, и верхний, вдоль опоясывающей галереи под расписным кессонным потолком. Посередине стоял стол, по обе его стороны возвышались книжные шкафы со справочными изданиями. Майя пошла направо, где стояли тома ориенталистики мистера Селдена, в честь которого и был назван зал. Она ласково провела кончиками пальцев по тисненой коже – красной, желтой, синей и зеленой, – золотым буквам и дереву, хранящему это сокровище, и нашла взглядом то, что искала, вытащила том и раскрыла его наугад. По страницам тянулись плавные линии, петли и изгибы арабского шрифта, с крючками и точками поверх вязи, будто эта вязь была чем-то посыпана. Майя начала изучение этих замысловатых знаков сложного языка, когда Ричард Фрэнсис Бертон отправился покорять Мекку.
Мекка, родина пророка Мухаммеда, главная святыня мусульман, «центр исламского мира и матерь всех городов», закрыта для представителей иных конфессий. Многие христиане пытались проникнуть туда, переодевшись паломниками, но почти всех разоблачили, отвезли в ближайшую пустыню, без промедления обезглавили и похоронили. Лишь немногие возвращались и могли обо всем рассказать – среди них был и капитан Ричард Фрэнсис Бертон. Он надел длинные, свободные одеяния, побрился наголо, отрастил бороду, подкрасил лицо соком грецкого ореха и проделал изнурительный путь, полный опасностей, какой проделывают из года в год в это же время толпы верующих. Потоки верующих стекались со всего мусульманского мира, из Африки, с Аравийского полуострова, из Османской империи и Индийского субконтинента, люди шли помолиться возле Каабы, кубической постройки без окон во дворе главной мечети, по легенде, возведенной Авраамом, с черным камнем в юго-восточном углу, полученным пророком от архангела Гавриила. Молился там и Ричард Фрэнсис Бертон. Он изучал исламское учение суфизм еще в Индии, а потом и сам стал последователем суфизма и чувствовал себя в исламе куда уютнее, чем в христианстве. Ричард молился на арабском, этот язык он выучил самостоятельно, будучи еще студентом Оксфорда. Арабским он овладел в совершенстве, как и древнегреческим, латынью, французским и итальянским, хиндустани, гуджарати, маратхи, синдхи и персидским – языками Индийского субконтинента, их основам Бертон учил Майю в письмах. Но именно арабский язык он называл родным.
Этому языку дважды в неделю обучал Майю дома, в Блэкхолле, профессор Рэй, заведующий кафедрой арабского языка. Марта Гринвуд высказалась против «этих бессмысленных занятий», когда Майя заявила родителям о своем желании, но промолчала, когда Джеральд решил выполнить просьбу дочери. Великодушие профессора Рэя и его дружба с Гринвудом были столь велики, что он, забыв про гордость, взялся за обучение дочери коллеги.
Ричард… Глаза Майи наполнились слезами, буквы исказились, начали извиваться по странице и расплываться. Воспоминания о том летнем дне два года назад так живо настигли ее в саду! А с ними были неразрывно связаны воспоминания о последовавшей за этим ночи…
Летняя ночь струилась сквозь открытое окно. Майя лежала в кровати, глядя в темноту, едва подсвеченную молочным сиянием серпа луны. Стрекотание цикад на мгновение прервалось, и наступила такая тишь, что стало больно ушам. Тем было приятнее, когда звонкий стрекот зазвучал снова. Белые цветы жимолости у стены дома дарили медово-ванильный аромат, который смешивался с запахом камня, постепенно отдававшего шелковистому воздуху накопленное за день тепло.
Велика была радость Гринвудов, когда Ричард вошел вместе с Майей в дом, и больше ей так и не удалось оказаться с ним наедине. Во время ужина Майя едва отваживалась оторвать взгляд от еды, безмолвно и тихо передвигая своего ягненка под мятным соусом с одного края тарелки на другой. Она боялась, что мать или Ангелина смогут прочитать у нее по глазам о произошедшем в саду. Ведь поцелуи Ричарда, эти тайные, такие запретные, такие прекрасные поцелуи, оставили заметные следы. Лишь изредка она поднимала опущенные ресницы – когда чувствовала, как взгляд Ричарда касался ее и задерживался на короткое время. В эти секунды ее переполняло такое всепоглощающее счастье, что дух захватывало. Она рассеянно слушала рассказы Ричарда про Индию, хотя Джеральд, Марта и даже Ангелина ловили каждое слово. Не в последнюю очередь из-за того, что это немного связывало их с Джонатаном, по которому все очень скучали.
Ричард рассказывал о павлинах в дубовых ветвях, кричащих на огненно-красный диск заходящего солнца, покрытый вуалью голубоватых испарений навозных куч, что соединялись с ароматами специй и кокосового масла, издавая резкий, но вовсе не неприятный запах. Описывал свое бунгало в гарнизоне княжества Барода, принца Гайквара, который развлекал солдат казармы боями между слонами и тигром или буйволом. Он вспоминал охотничьи прогулки верхом на слонах и буйные, непроходимые джунгли в глубине материка, изучение языков, нравов и обычаев страны и работу переводчиком. Разведывательную миссию, когда Ричард переоделся в арабского странствующего торговца по имени Мирза Абдулла, и свое разочарование четыре года назад – из-за отказа ему не удалось поучаствовать в войне с сикхами в районе Пенджаба. Наконец Ричард упомянул три работы, сочиненные им после возвращения и уже готовящиеся к публикации: «Гоа, или Голубые горы», «Синд, или Долина несчастий» и этнологический труд об индийских народах. Так проходил вечер, пока Марта Гринвуд не отправила дочерей в постель – обе, сделав благовоспитанный книксен, пожелали Ричарду спокойной ночи – и мужчины, как в старые добрые времена, отправились в кабинет Джеральда пить бренди и курить табак.
С нижнего этажа раздавались мужские голоса, хриплый смех Ричарда. Потом шаги, твердая поступь ее отца: вот он поднялся по лестнице, приблизился и прошел дальше, проделав привычный путь по коридору. Дверь родительской спальни, за которой давно скрылась Марта Гринвуд, осторожно защелкнулась, приглушив и без того тихие приготовления Джеральда ко сну.
Сердце Майи бешено колотилось, как она ни пыталась успокоиться. Она ждала минуты, когда все предадутся ночному отдыху и дом погрузится в полную тишину. Она осторожно встала с кровати и выскользнула из комнаты, которая уже несколько месяцев принадлежала исключительно ей.
Надеясь положить конец ежедневным ссорам и слезам дочерей, Марта Гринвуд, чтобы сберечь свои нервы, переселила Ангелину в другой конец коридора, в бывшую комнату для гостей, и та перебралась туда, пожалуй, даже слишком охотно. Комната оказалась гораздо просторнее и с огромным встроенным стенным шкафом – для роскошного гардероба Ангелины места там было более чем достаточно. Майя же наслаждалась возможностью читать и писать под лампой до глубокой ночи, не провоцируя ссор с сестрой, которой хотелось спать. Она больше не спотыкалась о разбросанную в спешке обувь и не разгребала кровать от одежды Ангелины, надеясь разыскать в ворохе шиньонов, чулок, черепаховых гребней и серег свои книги.
А сегодня ночью Майя была вдвойне благодарна матери за ее решение выделить им с Ангелиной по комнате. Украдкой выбраться в темный коридор, не боясь неловким движением разбудить сестру и вызвать ее недоуменные вопросы, было проще простого.
Майя решила не надевать пеньюар – в одной ночной рубашке без рукавов она прокралась вниз по лестнице, прошмыгнула на этаж ниже и на ощупь пробежала мимо плотно закрытых дверей. Перед входом в зеленую комнату, занавески, ковры и мебель в которой были подобраны в изумрудных, нефритовых и малахитовых тонах, она на мгновение прижалась к дереву. Сердце мучительно колотилось, во рту пересохло, ладони вспотели. Наконец Майя собрала все свое мужество, повернула металлическую ручку и проскользнула в щель. Она осторожно прикрыла за собой дверь, прислонилась к ней спиной и лишь тогда осмелилась поднять глаза.
Ричард стоял у раскрытого окна – рубашка на нем была широко расстегнута, по бокам свисали подтяжки. Когда вошла Майя, он повернулся вполоборота и посмотрел на нее. Непросто было растолковать этот взгляд – возможно, ожидание, несомненно, удивление. Он смотрел на нее достаточно долго, чтобы Майя могла заметить дым сигариллы, который, клубясь, поднимался навстречу ночному мотыльку, что порхал возле окна, словно раздумывал, поддаваться ли соблазну света настольной лампы. Достаточно долго, чтобы взгляд Майи на несколько быстрых ударов сердца остановился на его постели – на подушках и простынях, показавшихся ей манящими и угрожающими. Ричард медленно положил сигариллу в хрустальную пепельницу, которую поставил на подоконник, и подошел к Майе. В какое-то мгновение ей захотелось убежать. Убежать от странного взгляда Ричарда, от того, ради чего она пришла сюда: ради отношений между мужчиной и женщиной, о которых порядочной девушке ее возраста знать не полагалось. Майя читала об этом в письмах Ричарда, сперва с недоверием и отвращением, затем – с возрастающим любопытством и желанием. Но Майя не убежала. Она осталась в комнате, наполненной пением сверчков и глухим стуком бабочек о стекло лампы.
Ричард мягко провел ладонями по ее щекам, и Майю пронзила приятная дрожь. Он наклонился и поцеловал ее. Осторожно, почти вопросительно, и она пылко ответила, так, как он научил ее сегодня днем, в саду. Она знала, у него было много женщин, в Италии, в Англии, в Индии, знала, что Ричарду ничего не стоило завоевать их сердце и уложить к себе в постель. У молвы и сплетен легкие крылья, а Ричард никогда не делал тайны из своих любовных приключений. Но в тот момент она была готова простить Бертону каждое его увлечение и каждый свой час, беззвучно проплаканный из-за него в подушку. Он будет принадлежать только ей, Майя поняла это еще маленькой девочкой. Он вернулся, и больше она никогда его не отпустит. Она украдкой улыбнулась, когда Ричард осторожно прикусил ее за шею, наклонился к ключицам, потом снова вернулся к губам.
– Майя, – шептали его губы. Поцелуи Ричарда были голодными, жаркими и мучительными, но вместе с тем – бесподобными. Навалившись всем телом, он прижал ее к двери. Тепло его рук словно прожигало тонкую ткань рубашки, ладони скользнули по ее талии, схватились за бедра, прижав их к своим. Майю охватила неизведанная прежде жажда, ее руки блуждали по его плечам, жилистым и мускулистым от фехтования. Она нетерпеливо потянула его рубашку, пытаясь разорвать пуговицы, прижалась лицом к его шее, потом опустилась вниз, к могучей груди, заросшей густыми темными волосами. Ричард порывисто дышал, Майя упивалась запахом его кожи, тяжелым и земляным с примесью дерева, так хорошо знакомым с самого детства и сегодня впервые испробованным на вкус.
– Нет, – услышала она легкий шепот, – нет.
Он мягко оттолкнул ее, и Майя недоуменно на него посмотрела. Ричард взял в ладони ее лицо, настойчиво заглянул в глаза. Дикий, упрямый взгляд пойманного леопарда.
– Нет, Майя. Не так. Не здесь.
Поделиться книгой: