Империя Кремля

Своей жизненной миссией после завоевания власти над Россией Ленин считал проведение в этой гигантской и многонациональной стране двух беспримерных в истории экспериментов: во-первых, построить бесклассовое социалистическое общежитие, опираясь на прямое насилие («диктатура пролетариата») и, во-вторых, создать из более 190 народов и народностей разных рас, языков и религий одну единую коммунистическую нацию с единым языком и единой атеистической верой, опираясь на косвенное насилие (идеологическая перековка, языковая ассимиляция, «интернационализация» рас и семей). За пару лет перед смертью Ленин понял всю утопичность этой миссии. «Военный коммунизм», задуманный Лениным по его же признанию как непосредственный переход к социализму, был похоронен под грохот орудий кронштадтских матросов, крестьянского восстания в Тамбове, под явной угрозой нового восстания авангарда революции рабочих Петрограда. Вот слова Ленина от 17 октября 1921. года с откровенным признанием провала своей социалистической утопии, весьма актуально звучащие как раз сегодня: «Мы думали, что по коммунистическому велению будет выполняться производство и распределение… Если мы эту задачу пробовали решить прямиком, так сказать, лобовой атакой, то потерпели неудачу… Не удалась лобовая атака, перейдем в обход. Будем действовать осадой и сапой» (Ленин, т. 33, стр. 47).

Тяжелое разочарование потерпел Ленин также и в своих попытках «лобовой атакой» разрешить национальный вопрос в советской России. Переименовав бывшую Российскую Империю в РСФСР, Ленин считал само собой разумеющимся, что все нерусские народы войдут в эту РСФСР. Однако национальные коммунисты Украины, Белоруссии, Грузии, Армении и Азербайджана, соратники и ученики того же Ленина, предпочли остаться вне РСФСР и создать свои собственные суверенные советские социалистические республики со своими границами, правительствами, парламентами, собственными компартиями. Конечно, национальные компартии были подчинены московскому общепартийному центру ЦК РКП(б) во главе с Лениным, но местные правительства не подчинялись правительству РСФСР. Разумеется, Ленин и в мыслях не допускал, что этот условный суверенитет местных республик может стать длительным состоянием. Вся проблема с нацреспубликами сводилась к тому, как их присоединить к РСФСР, чтобы такое присоединение не выглядело как их поглощение или аннексия новой Россией, хотя и советской.

Национальные коммунисты нерусских советских республик, приняв тактическую концепцию Ленина за его истинную программу в национальном вопросе, почти единодушно держали курс на переход от условного суверенитета к полному суверенитету своих республик во всех областях государственной жизни, кроме обороны и внешней политики, которые координировались с Москвой особыми союзническими договорами. Политической и юридической базой здесь служили, кроме сочинений Ленина, решения высших руководящих органов партии — Апрельской конференции 1917 года, VIII съезда партии 1919 года, X съезда партии 1921 года по национальному вопросу. Решения Десятого съезда партии на этот счет были очень определенны и весьма конкретны. Вот что говорилось в резолюции X съезда о национально-государственном строительстве в нерусских советских республиках: в отношении нерусских народов «политика царизма состояла в том, чтобы убить среди них зачатки всякой государственности, калечить их культуру, стеснять их язык, русифицировать их… Задача партии состоит в том, чтобы помочь трудовым массам нерусских народов догнать ушедшую вперед центральную Россию, помочь им:

а) развить и укрепить у себя советскую государственность в формах, соответствующих национально-бытовым условиям этих народов; б) развить и укрепить у себя действующие на родном языке — суд, администрацию, органы хозяйства, органы власти, составленные из людей местных; в) развить у себя прессу, школу, театр… на родном языке» («КПСС в резолюциях», ч. 1, М., 1953 г. стр. 559). Поняв эти решения буквально, национальные республики приступили к возрождению национальной культуры, науки, искусства, национальной экономики, к созданию национальных воинских формирований, к решительной и всеобщей «коренизации», по выражению Сталина, всех видов органов власти и ее аппарата на всех уровнях.

Вот тогда только советский тоталитарный империализм показал свое истинное лицо: великодержавно-коммунистический аппарат Москвы нашел, что под видом «коренизации» в советских национальных республиках, под видом украинизации и белорусизации на советской Украине и Белоруссии, к власти начали приходить местные националисты: национал-уклонисты в Грузии, «боротьбисты» на Украине, «нацдемовцы» в Белоруссии, пантюркисты в Татаро-Башкирии и Туркестане. Началась широкая кампания против тех национальных коммунистических кадров, которые, ссылаясь на названные решения партии, продолжали сопротивляться великодержавникам из московского центра. Сталин, ставший тем временем генсеком, решил дать устрашающий урок всем местным националистам тотальным разгромом «национал-уклонистов» Грузии. Более того, пользуясь болезнью Ленина, который по решению Политбюро не должен был получать информацию о текущей политике, Сталин решил одним партаппаратным актом покончить с суверенитетом всех советских республик, включив их в РСФСР. Однако, Ленин, информированный тем временем его соратниками из Грузии, названными Сталиным «национал-уклонистами», — Буду Мдивани, Филиппом Махарадзе и другими, почувствовал, что Сталин играет с огнем и угрожает целостности созданной большевиками новой империи. По словам секретарши Ленина Фотиевой, Ленин готовил бомбу против Сталина на XII съезде, но заболев, мог написать только статью по национальному вопросу против него. Статья Ленина называлась «К вопросу о национальностях или об ''автономизации''». Ленин ее писал для газеты «Правда». Сталин и его тогдашние горе-союзники Зиновьев и Каменев отклонили статью Ленина. Ленин написал также «Письмо к съезду», адресованное предстоящему XII съезду, в котором требовал снятия Сталина с поста генсека, но оно не было оглашено на съезде. О существовании этих документов Ленина партия и страна узнали только после смерти Сталина, на XX съезде партии, на котором были разоблачены его преступления.

Как мы уже обещали, остановимся вкратце на этой статье Ленина. Я уже упоминал, но подчеркну еще раз: по национальному вопросу в советском государстве стратегических расхождений между Лениным и Сталиным не было. Расхождения касались только тактики, методов имперской политики и темпов денационализации национальностей. Ленин стоял за медленную, более мирную, чем насильственную, ассимиляцию нерусских народов. Сталин преследовал ту же цель, только в форсированном порядке, больше полагаясь на аргументы насилия, чем на убеждения. Ленин хорошо понимал, как глубоко враждебны национальным чаяниям нерусских народов интернациональные цели его коммунистической программы. Понимал он также и то, что среди нерусских коммунистов есть не только обрусевшие националы с имперским или интернациональным мышлением, как Сталин, Орджоникидзе, Дзержинский, но в большинстве своем коммунисты окраин — национально мыслящие коммунисты, особенно те, которые вступили в партию после большевистской революции. На них собственно и держалась советская власть на местах. В этих условиях план Сталина включить механически эти все еще легально и формально суверенные республики в состав РСФСР на правах «автономизации» Ленин считал прямо-таки авантюрной затеей, чреватой большими опасностями. Ведь план Сталина разоблачал на деле всю философию о равенстве и суверенитете народов России. Нужно было найти новую форму федерации номинально «равных» и по-прежнему «суверенных» народов. Сначала отвергнув план «автономизации» Сталина как порочный и опасный, Ленин предложил назвать новое объединение «Союзом советских республик Европы и Азии». Потом сам же забраковал это название, найдя его слишком узким и региональным в свете своих мировых целей по созданию, как Ленин выражался, «Мировой советской республики». Ленин нашел и поныне существующую, регионально и этнически неограниченную, глобальную формулу объединения советских государств — «Союз Советских Социалистических Республик», куда по замыслу Ленина могут вступить государства любых континентов и национальностей Европы, Азии, Африки, Америки, Австралии, Океании.

Дальнейшему изложению разногласий между Лениным и Сталиным по данному вопросу надо предпослать одно важное замечание. Ленин был неправ, когда он осуждал недостойные и нечестные методы Сталина. Вина Сталина заключалась в том, что он был более последовательным проводником в жизнь моральной философии Ленина, чем сам Ленин. Стоит напомнить эту философию. На Третьем съезде комсомола в 1920 году, как бы комментируя макиавеллиевскую философию своей книги «Детская болезнь ''левизны'' в коммунизме», Ленин учил советскую молодежь: коммунисты не при знают то, что принято называть общечеловеческой моралью, для коммунистов мораль и нравственность — категория классовая, для коммунистов морально все, что помогает интересам их борьбы за диктатуру пролетариата. В этой борьбе, утверждал Ленин, допустимы любые методы и приемы, если они поставлены на службу основной стратегической цели завоеванию пролетариатом власти. Утонченное коварство и заведомую ложь Ленин считал вполне допустимыми и легальными средствами в политической борьбе с той единственной оговоркой, что все это должно служить интересам коммунизма. Но Ленин глубоко ошибался, принимая Сталина за коммуниста. Сталин стремился не к строительству коммунизма, а к увековечению государства под своей личной диктатурой. Поэтому, строго следуя его же учению, Сталин начинает применять тактические принципы ленинизма уже внутри партии в борьбе за власть не только против своих соперников в Кремле, но и в национальных квазисуверенных республиках, прибегая к тем же «уловкам», «хитрости», коварству и лжи, о дозволенности которых идет речь в указанной книге Ленина. Ведь цель у Ленина не личная власть, а гармония центральной власти с «суверенными» национальными республиками. Поэтому Ленин опасается, что чрезмерное усердие Сталина «стать ленинцем больше, чем сам Ленин» (это выражение о своих усердствующих учениках употребил сам Ленин) может привести к развалу еще не укрепившейся советской империи. Насколько ясно работал ум Ленина в этом отношении даже при смертельной болезни показывают уже упомянутые его последние документы. Почти все они посвящены Сталину и национальному вопросу. Ленин начал свое наступление против Сталина в письме в Политбюро, которое носит собственно тактический характер. В письме сказано: «Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть. Как только избавлюсь от проклятого зуба, съем его всеми здоровыми зубами. Надо абсолютно настоять, чтобы в союзном ЦИКе председательствовали по очереди русский, украинец, грузин и т. д.» (Ленин, 4 изд., т. 33 стр. 335). Существо разногласия Ленина со Сталиным изложено в уже упомянутой статье: «К вопросу о национальностях или об ''автономизации''», состоящей из ряда его «записок». Ленин был возмущен не столько тем, что Орджоникидзе управлял Закавказьем как царский наместник, но еще тем, что Орджоникидзе в присутствии Рыкова дал пощечину «уклонисту» А. Кабахидзе, назвавшему его «сталинским ишаком», а Сталин, вместо того, чтобы осудить поведение Орджоникидзе, демонстративно поддержал действие Орджоникидзе, более того, решением комиссии ЦК РКП(б) во главе с Дзержинским осуждению подвергся не Орджоникидзе, а Мдивани. По этом поводу Ленин писал: «Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия, то можно себе представить, в какое болото мы слетели. Видимо, вся эта затея ''автономизации'' в корне была неверна». В великорусском шовинистическом походе против Грузии Ленин обвиняет обрусевших инородцев — Сталина, Дзержинского и Орджоникидзе. При этом он замечает: «Известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения». Кончая свои записи по поводу поведения в Грузии двух руководящих грузин, действовавших по его же собственному мандату, Ленин добавляет: «В данном случае по отношению к грузинской нации мы имеем типичный пример того, где сугубая осторожность, предупредительность и уступчивость требуются с нашей стороны… Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела, пренебрежительно швыряется обвинением в ''социал-национализме'' (тогда как он сам является настоящим и истинным не только ''социал-националом'', но и грубым великорусским держимордой), тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности». (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 356–360).

Как раз этим грузинским большевикам, которых Сталин обвинял в «социал-национализме» и «национал-уклонизме», Ленин пишет 6 марта 1923 года следующее письмо: «Товарищам Мдивани, Махарадзе и другим. Уважаемые товарищи! Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речи. С уважением. Ленин» (ПСС, т. 54, стр. 330).

Ленин требовал от Пленума ЦК исключить Орджоникидзе из партии, наказать Дзержинского, а от предстоящего XII съезда партии он потребовал снятия Сталина с поста генсека. Боясь, что болезнь ему не позволит выступить на пленуме ЦК, Ленин пишет Троцкому:

«Строго секретно. Лично.

Уважаемый т. Троцкий!

Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК. Дело это сейчас находится под преследованием Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять его защиту, то я бы мог быть спокойным» (Ленин, ПСС, т. 54, стр. 329).

Ленин предлагал Троцкому «блок Ленина — Троцкого» для ликвидации Сталина и его фракции. Это уже доказывало, какой огромной партаппаратной силой только за один год стал генсек Сталин, если для его свержения Ленин предлагает создать «блок Ленина — Троцкого». Однако, Троцкий, который всегда был храбрым на словах против Сталина, когда требовалось действовать, да еще в блоке с самим Лениным, проявил политическую беспомощность, тяжкую по своим трагическим последствиям для миллионов. Да этим еще и хвалился. Вот что Троцкий говорил союзнику Сталина Каменеву: «Имейте в виду и передайте другим, что я меньше всего намерен поднять на съезде борьбу ради каких-либо организационных перестроек. Я стою за статус-кво… Я против ликвидации Сталина, против исключения Орджоникидзе, против снятия Дзержинского. Не нужно интриг. Нужно честное сотрудничество» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 224).

Выходит, что «интригами» занимается не Сталин со своей компанией, а Ленин, требующий изгнания и наказания этой компании. Таким образом, когда Троцкий присоединился по существу к антиленинской «тройке» в Политбюро — к Сталину, Зиновьеву, и Каменеву, XII съезд партии в апреле 1923 г., за девять месяцев до смерти Ленина, стал первым сталинским съездом, который пошел против воли Ленина в двух решающих для него вопросах. А именно: 1) «Тройка» скрыла от XII съезда «Политическое завещание» Ленина в виде его «Письма к съезду», в котором Ленин требовал снятия Сталина; 2) «Тройка» плюс Троцкий отказались как огласить на съезде, так и выполнить требования Ленина из цитированной статьи «К вопросу о национальностях и автономизации» о наказании Дзержинского и Орджоникидзе. Съезд осудил не Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского, а Мдивани, Махарадзе, Цинцадзе, Окуджаву и других «национал-уклонистов». Кто же оказался в этом споре прав — Ленин или Сталин? Ленин хотел мирным путем добиться коммунистической интеграции нерусских народов в единую нацию с русским народом. Сталин хотел того же самого, но путем ортодоксально ленинским, то есть методами «диктатуры пролетариата». Сталин, знавший нерусские народы, хотя бы на опыте Кавказа, лучше, чем Ленин, был убежден, что Ленин ударился в утопию, думая, что слияние наций может быть осуществлено методом убеждения. Именно в данном случае Сталин был больше ленинцем, чем сам Ленин. В самом деле, мы уже знаем, что для Ленина интересы социализма выше национальных интересов, а сам национальный вопрос — не главный вопрос в его революционной стратегии, а побочный вопрос, вопрос тактики, а не программы. Сталин был верен ленинизму, когда он писал: «Национальный вопрос есть часть общего вопроса о пролетарской революции, часть вопроса о диктатуре пролетариата» (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 47). Поэтому национальный вопрос в многонациональной социалистической империи нельзя, по Сталину, разрешить иначе, как революционными методами «диктатуры пролетариата». Действительно, во всех своих выступлениях Сталин связывает окончательное решение национального вопроса не с методом убеждения, как этого требовал Ленин, а с методом насилия, как этого требует ленинизм. Ленин вступил в противоречия с квинтэссенцией своего учения, а именно с теорией и практикой пролетарской революции и диктатуры пролетариата, полагая, что можно заставить нерусские народы отказаться от своей тысячелетней национальной аутентичности, не прибегая к методам диктатуры. В этом Сталин увидел непоследовательность Ленина и в своем письме к членам Политбюро назвал Ленина за это «национал-либералом». Что Сталин исходил в своей стратегии из общего учения Ленина покажет пара цитат из Ленина о «диктатуре пролетариата». Вот определение Ленина, что такое «диктатура пролетариата»: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть» (т. XXV, стр. 441), У Ленина есть и «синтетическое» определение «диктатуры пролетариата», которое допускает альтернативный выбор методов — мирных и немирных. Вот оно: «Диктатура пролетариата — есть упорная борьба, кровавая и бескровная, насильственная и мирная, военная и хозяйственная, педагогическая и административная против сил и традиций старого общества» (там же, стр. 190).

Сталин выбрал из этой альтернативы кровавый, насильственный, военный и административный методы и этим спас режим ленинизма не только в национальных республиках, но и в России. В защиту Сталина надо сказать, что он слишком буквально понимал характерные для Ленина пустые иной раз угрозы. В записках и распоряжениях Ленина нередко говорится, что в правящую партию по большей части идут карьеристы, которые заслуживают того, чтобы всех их «расстреляли», или в период нэпа — появились «сменовеховцы», которых надо поставить к стенке, или бывшие царские чиновники, белогвардейцы и бывшие меньшевики с эсерами саботируют советские мероприятия, — их всех надо «загнать в тюрьму»!

Сталин пустых слов не говорил, но косил всех людей этих категорий еще до того, как стал генсеком. С чего же этот самый Ленин решил, что надо цацкаться с грузинскими «националистами», «меньшевиками» и «князьями», — думал Сталин. Сталин — Ленин, доведенный до логического конца, — был по-своему прав.

V. Национальный вопрос на XII съезде партии

Сталин и сталинисты, как и их наследники, всегда были и остаются великорусскими идеологами в своей национальной политике, по сравнению с которыми русские цари и их идеологи Уваровы, Победоносцевы и Пуришкевичи были сущими дилетантами. Разница здесь между царской и советской Россией заключается в том, что цари и их министры в своей внутренней и внешней политике были искренни и честны, называя вещи своими именами, а большевики и их лидеры вынуждены маскировать свою империалистическую политику интернациональной фразеологией (классический пример: по словам Кремля, советская армия ведет в Афганистане не колониальную войну, а выполняет «интернациональный долг» или, еще циничнее, оказывает афганцам «братскую помощь», практикуя там варварское народоубийство). Расхождение между Лениным и Сталиным по национальному вопросу состояло в том, что Ленин предпочитал для успеха своей стратегии проводить большевизацию национальных окраин национальными, а не русскими руками. Ленин поэтому предлагал передать всю местную власть в руки националов, ликвидируя там видимость русского присутствия. Иначе, писал Ленин, «свобода выхода (этих республик) из СССР окажется пустой бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса, шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 361).

Это, прямо-таки, гениально-пророческая характеристика всей послеленинской национальной политики партии. В глазах Ленина, из-за великодержавной практики Сталина настолько грозной стала опасность гибели советской империи, что он прямо потребовал вернуться к исходной позиции, существовавшей до создания СССР — до 30 декабря 1922 г. Вот его слова: разработать «детальный кодекс, который могут составить сколько-нибудь успешно только националы, живущие в данной республике. Причем не следует зарекаться заранее никоим образом от того, чтобы в результате всей этой работы вернуться на следующем съезде Советов назад, то есть оставить Союз Советских Социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наркоматов» (там же, стр. 362, курсив мой — А. А.).

Ленин откровенно пишет, что нечего говорить о борьбе против западного империализма, если мы дома заводим свой собственный советский империализм. Вот слова Ленина: «Одно дело необходимость сплочения против империалистов Запада… Другое дело, когда мы сами попадаем в империалистические отношения к угнетенным народностям, подрывая этим совершенно всю свою принципиальную искренность, всю свою принципиальную защиту борьбы с империализмом» (там же). ЦК согласился с требованием Ленина обсудить и решить национальный вопрос на XII съезде в апреле 1923 года. Доклад по этому вопросу собирался делать сам Ленин. (Уже одно поручение Сталину сделать доклад по национальному вопросу на этом съезде было прямым издевательством ЦК над своим больным вождем.) Поскольку статья Ленина по национальному вопросу, вопреки желанию «тройки», стала достоянием делегатов съезда (по требованию секретарей Ленина она была оглашена на неофициальных встречах делегаций съезда), то Сталину ничего не оставалось, как повторить политические установки Ленина, тщательно обходя факты великодержавной политики своей группы в Грузии, против которой статья была направлена. Сталин вынужден был заявить, что опасность великорусского шовинизма существует не только в партии, но и в ЦК; так как Сталин себя и свою группу причислял к истинным ленинцам в данном вопросе, то никто не понял, кто же тогда в ЦК великорусские шовинисты?

Пикантно, что для подтверждения этого тезиса Сталин сослался не на Ленина, а на авторитет белогвардейского профессора Устрялова и его «сменовеховцев», мнение которых, впрочем, вполне подтверждала практика шовинистов из группы Сталина. Вот соответствующее место из доклада Сталина: «Не случайно, что господа сменовеховцы похваливают коммунистов-большевиков, как бы говоря: вы о большевизме сколько угодно говорите, о ваших интернациональных тенденциях сколько угодно болтайте, а мы-то знаем, что то, что не удалось устроить Деникину, вы это устроите, что идею великой России вы, большевики, восстановили, или вы ее, во всяком случае, восстановите! Не случайно и то, что даже и в некоторые наши партийные учреждения проникла эта идея». Что же касается обвинения со стороны Ленина, что в этой великорусской идее и практике виновата группировка самого Сталина, то его Сталин обошел полным молчанием.

Более того, Сталин прямо пошел против установок Ленина насчет «социал-национализма», утверждая, что кроме русского великодержавного шовинизма есть еще опасность и «местного национализма», представителями которого в Грузии являются якобы грузинские «национал-уклонисты» во главе с Мдивани. Сталин доказывал не только вопреки фактам, но даже и здравому смыслу, что эти «национал-уклонисты» хотят установить господство грузин над всем Закавказьем. Увы, как выяснилось после, одному грузину — Сталину — оказалось куда легче установить свое личное господство над всей Россией, чем всем грузинам вместе владеть Кавказом.

В позитивной части своего доклада Сталин выдвинул требование, прозвучавшее для угнетенных народов весьма обнадеживающе, но на деле противоречащее целям коммунизма, а потому и нереальное, — требование о создании своей собственной национальной экономики в каждой национальной республике. Вот как Сталин обосновывал это положение: «На школах тут далеко не уедешь… Но фактическое неравенство остается основой всех недовольств и всех трений… Необходимо, чтобы кроме школ и языка… на окраинах, в отставших в культурном отношении республиках, а отстали они потому, что их рассматривали раньше, как источники сырья, — необходимо добиться того, чтобы в этих республиках были устроены очаги промышленности» (Сталин, Сочинения, т. 5). Всем известно теперь, как сам Сталин осуществлял это программное требование партии. Как в старой империи, так и теперь, национальные окраины, оставаясь во многом источниками сырья, становятся дополнительно и сферой экспансии централизованного капитала, в связи с чем происходит заселение национальных окраин колонизаторами в виде руководителей промышленности и мастеров производства. Это привело к тому, что в некоторых азиатских республиках коренное население составляет меньшинство, а в балтийских республиках соотношение между местным населением и пришельцами резко меняется в пользу имперского элемента. Что касается развития национальной экономики, то ее объекты в национальных республиках строятся, только если они запланированы в местных бюджетах, одобренных Москвой. При этом центральное планирование общесоюзных и республиканских промышленных объектов ведется с таким расчетом, чтобы ни в одной из союзных республик, кроме РСФСР, не создалось чего-то вроде внутринациональной экономической «автаркии», при которой та или иная республика могла бы самостоятельно существовать, если ей представится возможность выхода из России. Однобокое развитие индустриальных оазисов в национальных республиках, к доходам которых они не имеют никакого отношения, особенно, если речь идет о природных богатствах, должно создать в них вечную экономическую зависимость, во-первых, друг от друга, во-вторых, и это главное, от метрополии.

Вернемся к съезду. Прения по докладу Сталина велись со стороны «уклонистов» с большим тактом и в полном согласии с Лениным. Прения со стороны сторонников Сталина были агрессивными и вызывающими по своей антиленинской направленности, ибо как «тройка», так и ее последователи были убеждены, что Ленин уже больше не вернется к власти и поэтому им ничего не грозит. Но имя Ленина с его непререкаемым авторитетом в партии им было нужно, поэтому они всегда ссылались на него, когда даже намеренно фальсифицировали его идеи.

Поскольку критика Лениным Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского была столь же обоснована, сколь для них и опасна, то группа Сталина объявляет эту критику фантазией больного человека, к тому же ставшего жертвой «дезинформации уклонистов». Остановимся сначала на выступлениях «уклонистов». Первым на съезде выступил сам лидер «уклонистов» Буду Мдивани, которого Сталин вместе со своими единомышленниками отозвал из Грузии и посадил на ученическую скамью курсов марксизма при Комакадемии. Буду Мдивани, несмотря на все издевательства сталинцев над ним, вплоть до пощечины со стороны Орджоникидзе, был в своем выступлении по форме сдержан, а по существу дела весьма решителен. Имея в виду письмо Ленина, он сказал: «По национальному вопросу были разногласия, и эти разногласия решены теперь в пользу нашей группы. Группа эта существует, политика ее должна проводиться там, а люди остаются здесь. Так что же т. Сталин, политика для лиц или лица для политики?». Центральным пунктом своего выступления Мдивани, с одной стороны, сделал письмо Ленина против великорусского шовинизма Сталина, а, с другой, кампанию Сталина против «великогрузинского шовинизма» «уклонистов». Мдивани сказал:

«У нас существует школа Ленина по национальному вопросу, которая раз и навсегда разрешила национальный вопрос… Многие наши товарищи не отвергли национальную программу, а отодвинули в сторону… Один из членов ЦК заявил, что национальный вопрос для нас — вопрос тактики… Нам нужно то, чему нас всегда учил т. Ильич и к чему нас призывал в последних своих письмах, известных съезду только через отдельные делегации… В письмах Владимира Ильича очень твердо и выразительно сказано как раз то, из-за чего мы боролись.

Реплика Орджоникидзе: Гении.

Мдивани: Нет, мы не гении, у нас имеются другие, возведенные в сан гениев… Мне приходится возражать, чего я не думал, и докладчику. Товарищ докладчик очень много места уделил Грузии и грузинскому шовинизму.

Реплика Сталина: В знак особого уважения!

Мдивани: Спасибо, т. Сталин. Но разрешите мне в знак ''особеннейшего'' уважения напомнить вам кое-что из прошлой нашей жизни…».

И Мдивани рассказал обо всех ущемлениях и интригах в Грузии против грузинских национальных меньшинств (аджарцев, абхазцев, южных осетин и т. д.), которые предпринимались по приказу самого Сталина. Мдивани добавил: «Когда это делается с распоряжения Сталина, то я должен сказать: слушаюсь, товарищ Сталин!» (XII съезд РКП(б). Протоколы. М., 1923 г., стр. 456–457). Мдивани заключил речь словами: «Да, мы все советское объединение! Дайте в это советское объединение самые главные комиссариаты, определяющие нашу внешнюю политику, защиту нашей республики. Отдайте этим отдельным национальностям другие комиссариаты, где они могут проявить свою волю, свое умение хозяйничать, свое умение творить новую жизнь» (там же, стр. 455, 458).

Бедный Буду Мдивани! Активный большевик еще с тех времен, когда Сталин якшался с грузинскими меньшевиками, завоеватель Грузии, во главе Красной Армии сокрушивший республику меньшевиков, автор знаменитого тогда каламбура: «Я буду не Буду, если через неделю в Тифлисе не буду», ученик Ленина и его первый наместник в советской Грузии, — этот Буду Мдивани никак не мог понять, что тот член ЦК (возможно Сталин), который говорил, что для большевизма национальный вопрос есть вопрос тактики, был глубоко прав, а он, Мдивани, требуя сохранения суверенитета республик, шел против воли партии, ставшей за какой-нибудь год на открыто шовинистическую позицию своего генсека, против которого оказался беспомощным сам Ленин. Это особенно ярко продемонстрировали в своих речах на съезде те старые большевики, которых Сталин успел завербовать в свою сеть.

У Сталина был исключительный дар подкупать людей: равных себе — лестью, стоящих ниже — обещанием блестящей карьеры. Свою способность льстить соратникам Сталин доказал во время болезни Ленина. Готовился XII съезд партии. Политбюро, как обычно, поручает Ленину сделать на съезде политический отчет ЦК. Но выясняется, что болезнь не позволит Ленину выступить на съезде. Тогда Сталин предлагает Троцкому выступить вместо Ленина, мотивируя свое предложение тем, что наиболее популярным вождем партии после Ленина является именно Троцкий. Троцкий отказывается, выдвигая политически наивный аргумент — «Я не хотел, — говорит Троцкий, — чтобы партия подумала, что я претендую стать наследником Ленина». Предложение Сталина было завуалированной лестью истинного претендента на ленинский престол, с целью дезориентировать своего главного конкурента. С той же целью и с тем же мотивом Сталин сделал предложение Зиновьеву, который открыто претендуя как глава Коминтерна, на роль второго после Ленина вождя партии, тотчас же оценил скромность Сталина и принял предложение. Расположил к себе Сталин и третьего претендента на трон Ленина — Каменева, предложив ему открыть съезд вступительным словом и закрыть его заключительным словом. Эту роль до сих пор также выполнял Ленин. Этими лестными предложениями ведущим членам Политбюро Сталин добился своей ближайшей цели: Троцкого нейтрализовал, а Зиновьева и Каменева окончательно перетянул на свою сторону с тем, чтобы избежать, несмотря на требование Ленина, оглашения на съезде его статьи по национальному вопросу и «Политического завещания». Да и подготовил Сталин свой первый съезд в качестве генсека с такой основательностью в расстановке активных сил и резервов, что ему мог бы завидовать сих дел мастер — сам Ленин, если бы на нем участвовал. Это было наглядно продемонстрировано и на самом XII съезде, когда Сталин громя позицию Ленина по национальному вопросу, выдавал это за ее защиту. Свою способность подкупать людей обещанием карьеры — Сталин продемонстрировал уже в своем организационном отчете о работе ЦК. Он обещал тем молодым партийным деятелям, которые умеют думать «независимо», членство в ЦК партии, путем расширения его состава. Идею расширения ЦК выдвинул сам Ленин в своих «Записках» по организационному вопросу, которые «тройка» — Сталин, Зиновьев, Каменев — утаила от съезда. Сталин выдал ленинскую идею за свою собственную, умолчав, что Ленин предложил расширение состава ЦК за счет рабочих, а не партаппаратчиков: «Есть один вопрос о расширении ЦК… Пора подумать о том, чтобы выковать новую смену. Для этого есть одно средство — втянуть в работу ЦК новых, свежих работников и в ходе работы поднять их вверх, поднять наиболее способных и независимых, имеющих головы на плечах» (там же). Каждый сидящий в зале делегат съезда знал, что в историческом споре Сталина с Лениным только тот делегат имеет шансы попасть в расширенный ЦК, кто по национальному вопросу имеет просталинскую «голову на плечах». Такими оказались во время прений почти все ораторы, кроме «уклонистов» и трех членов ЦК. Всех участников прений было 11 человек, в числе которых три «уклониста» (Мдивани, Махарадзе, Цинцадзе), пять сталинцев (Орджоникидзе, Орахелашвили, Енукидзе, Стуруа, Ахундов) и три члена ЦК (Бухарин, Радек и Раковский). Кроме уже цитированной речи Мдивани, из остальных речей заслуживают внимания выступления Раковского, Енукидзе и Бухарина.

Речь председателя Украинского правительства Раковского против сталинской политики великорусского шовинизма прозвучала в ушах Сталина, как гром среди ясного неба. Почему это было так, объясняет в своей ценной работе «Национальная политика КПСС» участник событий тех времен украинский публицист Иван Майстренко: «Раковский, европейский левый социалист, родом болгарин из румынской Добруджи. Из румынской тюрьмы его освободили русские войска во время революции 1917 г. С этого времени он присоединился к большевикам. Одно время занимал ярко антиукраинскую позицию, не признавал даже украинского языка. За это был назначен Москвой председателем Совнаркома советской Украины. Но в процессе своей работы на Украине Раковский убедился в своих антиукраинских ошибках. Пришел к выводу, что советской власти угрожает великодержавный шовинизм и перерождение в новую «единую и неделимую Россию»» (стр. 89). Раковский начал речь с того, что выразил свое сожаление о том, что нет на съезде Ленина, который «своим авторитетным словом громко ударил бы по нашей партии и показал ей, что она в национальном вопросе совершает фатальные ошибки… Когда я смотрю на спокойствие, с которым в особенности русская часть нашей партии относится к спорам по национальному вопросу… я тревожусь за судьбу нашей партии… Некоторое время мы питали надежду накануне съезда, что национальный вопрос, как предполагал Ильич, станет центром нашего съезда, а он стал хвостом нашего съезда… Дело в том, что наши центральные органы начинают смотреть на управление страной с точки зрения их канцелярских удобств. Конечно, неудобно управлять двенадцатью республиками, а вот если бы все это было одно, если бы, нажав на одну кнопку, можно было управлять всей страной, — это было бы удобно… Центральным органам дано в десять, в двадцать раз больше прав, чем они имели раньше, до создания союзной Конституции… После первого союзного съезда Советов они стали хозяевами всей нашей жизни… Нужно отнять от союзных комиссариатов девять десятых их прав и передать их национальным республикам… Уездный исполком больше знает свои права, чем национальные республики. Союзное строительство пошло по неправильному пути. Как вам известно, это есть мнение не только мое, это есть мнение Владимира Ильича» («XII съезд РКП(б)…», стр. 529, 532).

Когда внимательно анализируешь материалы XII съезда, то поражают следующие факты: несмотря на категоричность требований Ленина по национальному вопросу, несмотря на неоспоримость указанных Лениным фактов великодержавно-шовинистической политики Сталина, Дзержинского, Орджоникидзе, несмотря на безоговорочную поддержку Лениным политики Мдивани и его группы в Грузии, обсуждение национального вопроса группа Сталина ведет с открыто антиленинских позиций. Это тем более странно, что статья Ленина по национальному вопросу была известна всем делегатам съезда, так как ее огласили на заседаниях отдельных делегаций. К тому же Ленин еще был жив. Открывая съезд, Каменев заверил, ссылаясь на медицинские авторитеты, что есть все шансы, что Ленин преодолеет свой недуг. Но тогда спрашивается, почему так бесцеремонно издевались сталинцы над Лениным, сознательно фальсифицируя его документы? Единственный ответ на это я вижу в убеждении Сталина, что Ленин обречен на смерть. Может быть, даже прав был Троцкий, когда писал, что Сталин дал яд умирающему Ленину, который Ленин, по заявлению в Политбюро самого Сталина, просил у него, чтобы избавиться от тяжких болей. Отрицать способность к этому Сталина было бы сверхнаивно. Остановимся теперь на некоторых антиленинских выступлениях на съезде. Одно такое выступление Сталин поручил секретарю ЦИК СССР грузину Енукидзе. Вот его главные тезисы:

1) Вопросы, поднятые Лениным, не имеют значения для Грузии или Украины, а только для нашего международного положения (то есть, иначе говоря, все это Ленин писал в пропагандистских целях для заграницы);

«Много здесь было нареканий, что политика Орджоникидзе была политикой насилия, политикой Держиморды. Это слово значится и в письме т. Ленина… На самом деле Орджоникидзе проводил политику ЦК» (иначе говоря, Орджоникидзе действовал так по приказу самого Ленина);

«Теперь о письме т. Ленина. Тут т. Мдивани ежесекундно склонял имя т. Ильича и он хотел создать впечатление, что т. Ленин будто специально написал это письмо, чтобы поддержать товарищей уклонистов и оправдать их политику…»

Реплика Бухарина: Конечно, с этой целью.

Енукидзе: Не с этой целью, т. Бухарин.

В отношении критики Ленина против Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского Енукидзе самоуверенно заявил: «т. Ленин сделался жертвой односторонней неправильной информации» (там же, стр. 537–541).

Реплика Мдивани: Отчего не опубликовывают письмо?

Тогда ни Енукидзе, столь развязно защищавший Сталина, за что Сталин потом отблагодарил его пулей в затылок, ни тем более Буду Мдивани не знали, что существовало не одно, а целых три письма Ленина, и все они были направлены против Сталина. Кроме письма по национальному вопросу, существовали два других письма Ленина — одно, так называемое «Политическое завещание» Ленина от 24–25 декабря 1922 г. с припиской 4 января 1923 года. В этом письме, как стало известно после XX съезда 1956 г., стояло требование Ленина снять Сталина с поста генсека.

Впервые «Завещание» Ленина было опубликовано в Америке троцкистом Истменом по свежим следам съезда. «Тройка» заставила Троцкого заявить на страницах журнала «Большевик» (теперь «Коммунист»), что никакого «Завещания» Ленин не оставил и публикация Истмена фальшивка. После XX съезда весь мир узнал, что не только «тройка», но и Троцкий обманывали партию, заявляя, что никакого письма о снятии Сталина к XII съезду Ленин не писал. Как члены «тройки» — Сталин, Зиновьев, Каменев, так и Троцкий, имели личное основание считать письмо Ленина несуществующим. Ленин писал, что ошибки Зиновьева и Каменева, когда они голосовали в 1917 г. против октябрьского переворота, не случайны, но что этот эпизод «так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому». Однако уже одним этим упоминанием Ленин ставил им в вину названные грехи именно из-за их прямой (Зиновьев и Каменев) или косвенной (Троцкий) поддержки сталинской политики великорусского Держиморды. Но о самом Сталине Ленин отзывался внешне сдержанно, но на деле безапелляционно. Сталин точно знал, что оглашение письма Ленина на съезде партии — означает для него верную политическую смерть. В самом деле, вспомним, что Ленин в нем говорит о Сталине: «т. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью». Но суть письма Ленина в постскриптуме, который он дописал 4 января 1923 года: «Сталин слишком груб… Этот недостаток становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека».

Кроме статьи Ленина по «грузинскому делу», кроме «письма» Ленина к съезду партии о снятии Сталина, было еще и другое письмо Ленина от 5 марта 1923 г. о разрыве со Сталиным всяких личных отношений, если он не извинится перед его женой Крупской за грубое оскорбление по телефону. Об этом письме знали только три человека — Зиновьев, Каменев и Троцкий. Разумеется, Сталин и не думал извиняться перед Крупской (на этот счет нет никаких документов, кроме фальшивки, приписываемой сестре Ленина, о том, будто Сталин извинялся перед Крупской, но сама Крупская это не подтверждала). Важно другое: Сталин готов был на бой с Лениным, ибо был полным хозяином XII съезда именно из-за своего великорусского шовинизма. Это засвидетельствовал Бухарин: «Вы заметьте, что с Зиновьевым произошло, когда он говорил против местного шовинизма, — гром аплодисментов отовсюду посыпался. Какая замечательная солидарность! Но что это означает? Это означает, что в тех местах речей, где речь идет о местных шовинистах, все против… Но когда речь идет о русском шовинизме, там только кончик торчит, и это есть самое опасное» (XII съезд РКП (б). Протоколы). Вот именно из этой открыто шовинистической позиции новых Держиморд, стоящих во главе партии, и исходил Ленин, когда выдвинул тактический лозунг усиления борьбы с великорусским шовинизмом. Цель Ленина — предупреждение опасности развала советской империи. Стратегические расчеты у Ленина были старые: — признание права на отделение нерусских народов облегчало ему задачу сохранения «единой и неделимой России», объявление войны русскому шовинизму позволяло предупредить опасность ее распада. Эту тактику Ленина хорошо понял Бухарин, понял также и то, что после преодоления великодержавного уклона наступит новая, «вторая фаза» в национальной политике, когда начнется борьба с местным национализмом. Вот слова Бухарина: «Почему т. Ленин с такой бешеной энергией стал бить тревогу в грузинском вопросе? И почему т. Ленин не сказал ни слова в своем письме об ошибках уклонистов, и, наоборот, все слова сказал, и четырехаршинные слова сказал против политики, которая велась против уклонистов? Потому, что не знал, что существует местный шовинизм? А потому, что т. Ленин гениальный стратег. Он знает, что нужно бить главного врага. Например, на этом съезде нечего говорить о местном шовинизме. Это — вторая фаза нашей борьбы» (там же, стр. 561–564).

Член ЦК Карл Радек присоединился к Бухарину: «Я разделяю мнение о растущем значении национального вопроса… И лучше здесь Мдивани орал вовсю, чем мужики в Грузии» (там же, стр. 565–563). Сталин отвел в заключительном слове все требования и аргументы своих оппонентов (т. е. аргументы и требования Ленина), а после съезда приступил к «перепашке» Грузии от меньшевистско-уклонистского «сорняка». В ответ на сталинские репрессии случилось тогда то, чего опасался Ленин: грузины подняли в августе 1924 года всеобщее восстание за независимую республику Грузию. До пяти тысяч убитых и раненых, тысячи арестованных и расстрелянных, — таковы были жертвы грузинского восстания. Интернациональный инквизитор всероссийскую мясорубку начал с родной Грузии. Он даже предупредил о ней, когда в одной из речей в ЦК открыто заявил: «То, что произошло в Грузии, может повториться по всей России» (Сталин, т. 4, стр. 326–327). И повторилось: через пять лет по всей России, включая ее окраины, началась насильственная коллективизация, сопровождавшаяся антиколхозными восстаниями, которые приняли наиболее широкий размах в национальных республиках. Позднее, в беседе с Черчиллем Сталин признался, что эта коллективизация стоила Советскому Союзу до десяти миллионов человеческих жертв.

VI. Борьба на два фронта — метод большевизации империи

Истинная суть большевистской национальной доктрины и история зигзагов большевистской политики в национальном вопросе никем так безбожно не фальсифицируется, как советскими идеологами. На Западе же часто трактуют национальный вопрос в отрыве от общей большевистской политики и ее стратегических целей. При этом игнорируется функциональная роль национальной политики Ленина и Сталина по большевизации народов империи. Надо помнить, во-первых, что большевики боролись не против русского шовинизма и местного национализма как таковых, а против основного препятствия большевизации: против интеллектуально-духовной элиты всех народов, с тем, чтобы изолировав ее политически, подготовить ее физическую изоляцию; во-вторых, в этом вопросе существует, несмотря на разногласия в тактике, негласное распределение ролей между Лениным и Сталиным. Русский Ленин борется против великорусского шовинизма, а «нацмен» Сталин против местного национализма. Причем тот и другой имеют в виду не русский и национальные уклоны в политике как течения мысли, а элиту наций — интеллигенцию, безотносительно к ее национальной принадлежности. История советской власти первых лет после революции характеризуется походом против русской интеллигенции. Сигнал подал сам Ленин. Как известно, Максим Горький поссорился с Лениным после Октябрьской революции из-за всеобщего, порой бессмысленного, террора чекистов против цвета русской нации — против ее интеллигенции. Когда Горький начал бомбардировать Ленина бесконечными жалобами на зверства чекистов по отношению к интеллигенции, Ленин в сердцах ответил Максиму Горькому в письме от 15-го октября 1919 года, что русская интеллигенция — это лишь «интеллигентики, лакеи капитала, мнящие себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно» (Ленин, ППС, т. 51, стр. 48). Институт марксизма-ленинизма не постеснялся опубликовать столь грубое, нецензурное письмо Ленина против русской интеллигенции, ибо такова была официальная политика. Ленин хотел распространить террор против гражданской интеллигенции и на интеллигенцию военную, то есть изгнать из Красной Армии представителей бывшего царского офицерского корпуса. И это — в условиях гражданской войны против белых, когда красных офицеров еще не было. На это Ленина толкала «военная оппозиция» против главы Красной Армии — Троцкого, которую фактически возглавлял Сталин. Только решительное сопротивление Троцкого помогло сохранить царских офицеров в рядах Красной Армии на пользу самой же власти. Вот свидетельство Троцкого в его книге «Моя жизнь». Расспрашивая Троцкого о делах на фронте, Ленин добавил: «Не лучше ли прогнать всех бывших офицеров?»

Троцкий спросил Ленина: «А знаете ли вы, сколько их теперь у нас в армии?»

― Не знаю.

― Примерно?

― Не знаю.

― Не менее 30 тысяч. Кем всех их заменить?

Эти офицеры были использованы в гражданской войне как «военные специалисты», а после ее победоносного окончания уволены из армии. В последующие годы почти все они были ликвидированы как «враги народа». Та же судьба постигла и русское духовенство. Начало расправе над духовенством положило письмо Ленина членам Политбюро от 19 марта 1922 года.

В собраниях сочинений Ленина, в ленинских сборниках, в бесконечных «ленинианах» регистрируется всякая мелочь, если она вышла из-под пера Ленина. Но вот это ленинское письмо кардинального значения до сих пор не публикуют, объявив его великой государственной тайной. И в этом наследники Ленина поступают разумно. Ведь ЮНЕСКО в 1970 г. к столетию со дня рождения объявило Ленина (причем, единогласно) «великим гуманистом XX века», а публикация данного письма показала бы истинное лицо «гуманиста» Ленина. Об этом письме есть указание в сочинениях Ленина с явным смягчением ленинских формулировок. Там говорится, что Ленин требовал «подавить сопротивление духовенства проведению в жизнь декрета ВЦИК от 23 февраля об изъятии церковных ценностей». (Ленин, ППС, т. 45, стр. 666–667). Благодаря самиздату, теперь стал известен полный текст этого письма Ленина. Вот выдержка из него: «Политбюро дает детальную директиву судебным властям, чтобы процесс против шуйских мятежников (в г. Шуе верующие не давали властям грабить церковные ценности — А. А.) был проведен с максимальной быстротой и закончился не иначе, как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуя, а по возможности также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров» (Журнал «Вестник Русского Студенческого Христианского Движения», № 98, 1970 г., стр. 55–56).

То, что Ленин делал с русской интеллигенцией и духовенством, Сталин делал с интеллигенцией и духовенством на национальных окраинах. После смерти Ленина, но еще до того, как генсек стал единоличным диктатором, Сталин лично определил стратегию партии в национальном вопросе. В этой стратегии два этапа развития национальной политики партии: первый этап — борьба на два фронта — против «великорусского шовинизма» как главной опасности (1923–1933) и «местного национализма» и второй этап — борьба против «местного» или «буржуазного национализма» как главной опасности (1934–1953), а «великорусский шовинизм» вообще исчез. Таким образом началась та «вторая фаза» в национальном вопросе, о которой говорил Бухарин на XII съезде партии. Как плохо понимали сами лидеры партии распределение ролей между Лениным и Сталиным, показывало смехотворное объяснение Бухарина, почему Ленин борется против шовинизма русских, а Сталин — против шовинизма нацменов. Вот это объяснение Бухарина в речи на XII съезде: «Я понимаю, когда наш дорогой друг, товарищ Коба Сталин, не так остро выступает против русского шовинизма (имеется в виду выступление Ленина — А. А.) и что он, как грузин, выступает против грузинского шовинизма».

Пришивать политические ярлыки своим противникам Сталин учился тоже у Ленина. Там, где Ленин сказал «а», Сталин говорил и «б», только с той разницей, что у него политические ярлыки со временем приобретали значение уголовно-наказуемого деликта. И тогда Сталину не хватало всего алфавита для нумерации социально-политических категорий врагов советской власти. Сталин намечал людей к ликвидации не за содеянные преступления, а только за их политическое прошлое, социальное происхождение, за мнимое или потенциальное инакомыслие в идеологии. Чтобы по-марксистски обосновать эту преступную политику, призывались на помощь не только теория «обострения классовой борьбы», но и человеконенавистническая философия большевизма, которую Максим Горький сформулировал в лапидарном лозунге: «Если враг не сдается, его уничтожают».

И вот на XII съезде партии Сталину представился случай легализовать эту философию и заодно получить мандат съезда на политическую изоляцию врагов большевизма в области национальной политики в обоих лагерях — русском и национальном. Если Ленин говорил, что на этом первом этапе политики в национальном вопросе опасны русские шовинисты, а «национал-уклонистов» даже поддерживал, за что Сталин обвинил его в цитированных нами документах в «национал-либерализме», то Сталин нашел, что существует не один, как у Ленина, а целых три шовинизма: русский шовинизм против нацменов, национальный шовинизм против русских и шовинизм в национальных республиках против их собственных национальных меньшинств. Сталин назвал последний в резолюции съезда по своему докладу так: шовинизм азербайджанский, шовинизм армянский, шовинизм узбекский против их собственных национальных меньшинств. В связи с этим в той же резолюции Сталина говорилось: «Все эти виды шовинизма, поощряемые к тому же условиями НЭПа, являются величайшим злом… Нечего и говорить, что все эти явления тормозят дело фактического объединения народов в единый государственный союз» (XII съезд РКП (б). Стенографический отчет. М., 1923, стр. 647). Съезд отметил, по предложению Украины, опасность русского шовинизма в словах, которые актуально звучат как раз сегодня: «Разговоры о преимуществах русской культуры и выдвижение положения о неизбежности победы более высокой русской культуры над культурами более отсталых народов (украинской, азербайджанской, узбекской, киргизской и проч.) являются ничем иным, как попыткой закрепить господство великорусского национализма. Поэтому решительная борьба с пережитками великорусского шовинизма является первой очередной задачей нашей партии… Борьба за ликвидацию фактического неравенства национальностей является второй очередной задачей нашей партии» (там же). Обе эти задачи партии Сталин признавал только на словах. В глазах Сталина «величайшее зло» заключалось в многочисленных местных «шовинизмах», которые стали тормозом «единого государственного союза». Не прошло и двух месяцев после съезда, как Сталин приступил к выполнению не «первой», а «второй» задачи партии, той задачи, которой Ленин даже не ставил в своем письме, — к ликвидации этих «местных уклонистов». Кампания против них была объявлена на всесоюзном национальном совещании при ЦК партии (9–12 июня 1923). На повестке дня стояли два вопроса: 1) Дело Султан-Галиева (доклад председателя ЦКК Куйбышева), 2) резолюция XII съезда по национальному вопросу (доклад Сталина). В центре внимания совещания стояла не Грузия, где Сталин уже успешно «разрешил национальный вопрос», а тюрко-татарские республики. К этому совещанию Сталин создал через органы ГПУ фальсифицированное дело на лидера татарских коммунистов, своего бывшего помощника по наркомнацу (в качестве члена коллегии) — Султан-Галиева. Резолюция совещания, в которой коммунистических защитников интересов собственной национальности ставят в один ряд с врагами Советской власти, стала обвинительным актом против национально мыслящих коммунистов всех республик. Более того, национал-коммунистам приписывают не просто уклон в сторону от советской политики, но и прямую политическую связь с контрреволюцией. В этой резолюции говорилось, что Султан-Галиев «создал в республиках и областях нелегальные организации, чтобы противодействовать мероприятиям центральных органов (…), подрывал доверие ранее угнетенных национальностей к революционному пролетариату (…), стремясь связаться со своими сторонниками в некоторых восточных государствах (Персия, Турция) и сплотить их на платформе, противопоставленной политике советской власти в области национального вопроса (…), в попытке связаться с поддерживаемым международным империализмом бухарско-туркестанским басмачеством через одного из его вождей Заки Валидова» («КПСС в резолюциях», ч. 1, стр. 760).

Идет только 1923 год и Ленин еще жив, но тяжко больной и дезавуированный как раз по данному вопросу только что закончившимся съездом, он беспомощен и лишен власти. Сталин, явно нарушая решения съезда, пользуясь услугами ГПУ, над которым он надзирал от имени ЦК, создает от начала до конца фальсифицированное уголовное дело против Султан-Галиева по рецептам, которые он положит в основу миллионов таких же дел во время «большого террора» тридцатых годов.

Во время запоздалого раскаяния зиновьевцев за их помощь восхождению Сталина к власти, Каменев рассказывал Троцкому в 1926 году: «Помните арест Султан-Галиева, бывшего председателя татарского совнаркома в 1923 г.? Это был первый арест видного члена партии, произведенный по инициативе Сталина. Мы с Зиновьевым, к несчастью, дали свое согласие. С того времени Сталин как бы лизнул крови» (Троцкий, «Сталин», т. 2, стр. 260). Дальше пошла цепная реакция чисток национальных республик от национально мыслящих коммунистов. Их, по примеру Грузии, Татаро-Башкирии и Туркестана, связывали с враждебными большевизму партиями, классами и движениями. Каждый раз, когда чистили, арестовывали и казнили национал-коммунистов, их неизменно связывали либо с враждебными партиями, либо прямо с контрреволюцией: грузинских национал-коммунистов связали с грузинскими меньшевиками и князьями; армянских — с дашнаками, азербайджанских — с мусаватистами; татаро-башкирских и туркестанских — с басмачами; украинских с сепаратистами, белорусских — с «нацдемами»; еврейских — с сионистами. Уголовная фантазия Сталина была бездонной. Однако, кто может усомниться, что, идя против буквы последних писем Ленина по национальному вопросу, он был до конца верен ленинскому духу, когда с беспримерной жестокостью косил врагов большевизма именно там, где стремительно росла опасность развала советской империи. Всеобщий рост басмаческого движения в Туркестане и начавшееся через год народное восстание в Грузии, грозившее перейти во всеобщее кавказское восстание, явились не только грозным сигналом, но и желанным оправданием репрессивного курса партии на национальных окраинах.

Глубинные причины разногласий между Лениным и его партией по национальному вопросу лежали в другой плоскости, чем это явствует из писем Ленина и из материалов XII съезда партии, на котором, развернулись дискуссии по национальному вопросу. Речь шла, как я уже указывал, о двух тактиках при решении национального вопроса для достижения одной и той же стратегической цели — укрепления советской империи как базы мировой революции. Ленин думал, что после того, как власть оказалась в руках партии, на первое место в национальном вопросе становится метод убеждения «уклонистов» гибкой тактикой и метод принуждения партийных великодержавников, которые дискредитируют советский интернационализм и объективно провоцируют развал советской империи. Сталин и вместе с ним большинство партии считали, что великодержавники в партии существуют лишь в воображении Ленина. Есть только местные «уклонисты», которых надо не убеждать, а выкидывать из партии.

Оглядки Ленина в сторону мирового пролетариата и угнетенного Востока в интересах организации «мировой революции» бесцельны, ибо мировую революцию может организовать только «единая и неделимая» советская Россия, если она, опираясь на русский национализм, создаст высокоразвитую индустриальную и военную базу. Позднее свою политику индустриализации и коллективизации Сталин обосновал отнюдь не стремлением поднять уровень жизни народа, а мотивами великодержавными — сделать советскую Россию непобедимой мировой военной державой. Сталин смотрел прямо в душу великодержавников, когда пустился в совершенно новую для большевиков философию. Сталин не ругал царский империализм за завоевательные войны с соседями, а порицал за его военную слабость. Вот философия Сталина: «Отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим. История старой России состояла, между прочим, в том что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную… Вот почему нельзя больше отставать» («Вопросы ленинизма», стр. 338).

Только высокоразвитый СССР станет по Сталину «первым этапом мировой революции и могучей базой ее дальнейшего развертывания» (там же, стр. 105).

Своей индустриальной и военно-политической цели Сталин добился. Но его победа была однобокой. Советский Союз на крови миллионов и нищете широких народных масс стал великой военно-индустриальной державой. Созданные сталинской «генеральной линией» политическая тирания, социальное неравенство и «социал-империализм» превзошли все худшее, что мы знаем из истории восточных деспотий и древнерабовладельческих тираний. Таким ли хотел Ленин видеть советский социализм? Я в этом сомневаюсь. Более того, мне кажется, что если бы Ленин мог обозреть плоды работы его наследников от Сталина до наших дней, то он повторил бы то, что говорил о старой России за год и 9 месяцев до революции: «Нам, представителям великодержавной нации, неприлично было бы забывать о громадном значении национального вопроса, особенно в такой стране, которую справедливо называют ''тюрьмой народов''… Нам больнее всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету, и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину… Мы помним, как великорусский демократ Чернышевский сказал: ''Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы''» (Ленин, О национально-колониальном вопросе, стр. 232–233).

Но во всем этом Ленин должен был бы винить своего учителя Маркса, самого себя и своего ученика Сталина, ибо концепция «мировой революции» оказалась утопией. Утопией — потому, что субъективные расчеты калькуляторов мировой революции разбились о чудовищную действительность первого реального социализма в мире.

Какие были это расчеты? Ленин исходил из того, что:

первое — национализация средств производства в городе и деревне плюс сельскохозяйственная кооперация — уже означают основы создания бесклассового общества;

второе — созданное на этой основе социалистическое общество будет превосходить капитализм по производительности труда и рентабельности экономики;

третье — политика сближения и слияния наций в советском государстве послужит доказательством того, что только при социализме можно ликвидировать шовинизм, национализм и национальное угнетение.

Такой социализм станет, по замыслу Ленина, тем земным раем, откуда никто не бежит, но куда стремятся все, или же захотят такой же социалистический рай построить у себя дома. Как известно, с таким социализмом ничего не вышло. На месте старых эксплуататорских классов появились новые эксплуататорские классы. Ленинский тип государства в виде «советской демократии» обернулся уникальной в истории тиранией. Что же касается национального вопроса и национальных противоречий, то Сталин и его наследники их «разрешили» тем, что военно-полицейским террором загнали их вглубь, предварительно уничтожив старые национально мыслящие элиты в обоих лагерях — в русском и национальном. Меня могут упрекнуть в нелогичности тезиса: Сталин возглавил партию русских великодержавников против нерусских народов и в то же самое время уничтожал не только местных националистов, но и великорусских шовинистов. Где тут логика? Логика есть, и ее сами большевики называют «диалектической логикой», когда они не находят разумных аргументов для оправдания своих неразумных акций или неожиданных зигзагов «генеральной линии».

Действительно, если вы проследите историю русского и национального вопроса в советской России в 20-х годах и до середины 30-х годов, то легко придете к заключению: весь этот период характеризуется, главным образом, беспрецедентным массовым террором против национально мыслящих русских людей и диким вандализмом, направленным против национально-исторических и духовно-религиозных памятников старой России. Соответственно трактуется и вся ее старая история. Воистину «черный день» национальной России продолжался более 15 лет. Террор против местного национализма на Кавказе и на мусульманском Востоке в этот период носит ограниченный характер, хотя бы потому, что, по официальной доктрине партии, местный национализм все еще считается меньшей опасностью, чем русский шовинизм, да и национальная интеллигенция там была немногочисленна.

«Диалектическая логика» Сталина в русском вопросе сводилась к тому, что он уничтожал великодержавников с коммунистической идеологией совершенно так же, как он уничтожал старые классы с монархической культурой, создавая новые классы безыдейных, но послушных исполнителей с новоклассовым великодержавным мышлением в маске интернационалистов. Новая генеральная линия партии во внутренней политике потребовала радикальной ревизии ленинской тактики в национальном вопросе, как в отношении оценки разных «уклонов», так и в степени их опасности для существующего режима на данном этапе. Не кавказские, не туркестанские и не татаро-башкирские дела тревожили Сталина в начале 30-х годов. Он полагал, что если уклоны там примут более широкий масштаб и станут угрозой существованию на местах советской власти, то эти народы довольно быстро можно привести к повиновению, как это часто и делалось экспедициями Красной Армии. Но вот грозная опасность обозначилась на окраине, где обитала большая и свободолюбивая нация, где находился один из важнейших индустриальных, сельскохозяйственных и людских резервуаров советской империи, на окраине, которая к тому же являлась важнейшим военно-стратегическим форпостом — на Украине. Если бы национальный уклон на Украине перерос во всеобщее национальное движение, то существование самой советской империи было бы поставлено под вопрос. Тем более, что такое украинское национальное движение немедленно перекинулось бы не только на соседнюю Белоруссию и Крым, но и на Кавказ и татаро-туркестанский мир. Тревожных сигналов с Украины о том, что дело может принять такой оборот, у центральной власти было достаточно. Беда партии заключалась еще и в том, что опасность развития событий именно в этом направлении, по иронии судьбы, инспирировала она сама на своем X съезде в 1921-ом году, когда провозгласила курс на «коренизацию», то есть, иначе говоря, курс на дерусификацию национальных республик. Названный съезд дал директиву заполнить партийные, государственные, культурные, хозяйственные органы в национальных республиках представителями местной, коренной национальности, вести в республиканских учреждениях дело на национальном языке, как языке государственном, развивать национальную экономику, национальную культуру, национальную науку, национальную литературу и искусство на национальных языках.

Украинцы и белорусы вполне логично и, основываясь на терминологии самого Сталина, перевели понятие «коренизация» на своей собственный язык, назвав его соответственно «украинизацией» и «белорусизацией». Курс «украинизации», «белорусизации», то есть — «коренизации» в республиках был таким образом официальной политикой партии. Очень скоро, однако, выяснилось, что такой курс партия провозгласила не для его практического осуществления, а в тех же тактических целях: для стабилизации большевистского режима, который был еще очень слаб на только что советизированных национальных окраинах. В самом деле, как реагировала Москва, когда та же Украина начала планировать украинизацию в соответствии с решениями X съезда партии по национальному вопросу? Сначала вспомним, что говорил Сталин на этом съезде, провозглашая «коренизацию» на Украине и в Белоруссии.

Вот выдержка из его доклада: «Я имею записку о том, что мы, коммунисты, будто бы насаждаем белорусскую национальность искусственно. Это неверно, потому что существует белорусская национальность, у которой имеется свой язык, отличный от русского… Такие же речи раздавались лет пять назад на Украине… А недавно еще говорилось, что Украинская республика и украинская национальность — выдумки немцев… Украинская национальность существует и развитие ее культуры составляет обязанность коммуниста. Нельзя идти против истории… В городах Украины преобладают русские элементы, но эти города будут неизбежно украинизированы… То же самое будет с Белоруссией, в городах которой все еще преобладают небелорусы» (X съезд РКП (б). Стенографический отчет. М., 1963, стр. 213).

Однако директивы московского ЦК национальным компартиям, директивы, в которых интерпретировались решения X съезда, были прямо противоположны установкам съезда. В духе этих директив через два месяца (в мае 1921-го года) Всеукраинское совещание при ЦК КП (б) У выдвинуло тезис о том, что проповедь национальной независимости и лозунги национального движения, прогрессивные до революции, отныне стали контрреволюционными, ибо они стали «средством натравления трудящихся масс Украины против рабочих и крестьян России» (см. Майстренко, стр. 68).

Заметим, что Сталин еще не был тогда генсеком, а Ленин находился на своем посту. Подлинную цену политики «коренизации» показала травля, которая развернулась против тогдашнего наркома просвещения Украины Гринько. Его сняли с поста через год после X съезда — в 1922 году — по обвинению «в слишком поспешном проведении украинизации». Чтобы украинцы не спешили со своей украинизацией, чистка партии 1921-го года была направлена своим острием против бывших «укапистов» и «боротьбистов» («укаписты» — члены Украинской коммунистической партии, которая, в отличии от КП(б)У, стояла на точке зрения полной независимости Украины от Москвы; «боротьбисты» — члены лево-эсеровской, национально-украинской партии, которая вошла в компартию в 1919 году).

Надо подчеркнуть, что Ленину и его партии труднее было бороться с украинскими марксистами, стоящими на точке зрения государственного отделения Украины от России, чем с открытыми антимарксистскими сепаратистами. Последних можно объявить «буржуазными националистами» или даже австрийскими или немецкими наемниками, но объявить таковыми единомышленников марксистской идеологии было труднее, особе тех, которые находились тогда в руководящих органах партии и правительства.

Таким образом, после X и XII съездов партии основной проблемой Кремля на Украине становится не великодержавный шовинизм, а украинский коммунистический сепаратизм.

ЧАСТЬ II. РОССИЯ, СССР И УКРАИНА

I. Украинский вопрос

Советский идеолог сразу возразит: «Никакого, ни украинского, ни национального вопроса в СССР нет. Мы его давным-давно решили».

Идеолог не столько ошибается, сколько притворяется. Однако притворство, особенно если сам начинаешь в него верить, в делах серьезных может обернуться катастрофой. Именно так обстоит дело в СССР в национальном вопросе вообще, а в украинском вопросе в особенности. Украинский вопрос в СССР существует, и точные даты его возникновения тоже известны. Их две: 1 октября 1653 г., когда Земский Собор в Москве принял решение присоединить независимую Украину к России и заодно объявить войну Польше, с которой Украина воевала уже пять лет, отстаивая свою независимость. Другая дата — 8 января 1654 г., когда Переяславская Рада под руководством гетмана Богдана Хмельницкого пошла на единение с Россией, как с союзником в борьбе за объединение родины и освобождение украинских территорий, оккупированных Польшей, Турцией и Венгрией. Причем, в так называемых «Мартовских статьях» того же года была оформлена полная внутренняя автономия Украины при сохранении гетманства и структуры его правления. Освобождение и объединение украинских территорий свелось сначала к тому, что через 13 лет по Андрусовскому перемирию 1667 г. Россия и Польша разделили между собой Украину: левобережная — по Днепру — Украина досталась России, а правобережная Украина Польше. Еще через 14 лет — по так называемому «вечному миру» 1686 г. с Польшей — Левобережье, Киев и Запорожье окончательно были закреплены за Россией, а правобережную Украину и Галицию признали за Польшей. Подолия и Северная Буковина остались за Турцией, а Закарпатье за Венгрией. Вот так «освобожденная» русским царизмом в XVII веке, а потом и объединенная в XX веке в советской империи тираном Сталиным, Украина уже три века, как лишена былой многовековой государственной независимости. Пока Украина управляется из Москвы, а не из Киева, существует и будет существовать украинский вопрос. Отброшенная царизмом и большевизмом на триста лет назад в своем национально-государственном развитии, систематически подвергаемая оккупантами деукраинизации, украинская нация оказалась неистребимой. Признание большевиками права Украины на независимость еще до революции было тактической данью этому бесспорному историческому факту. Придя к власти, большевики, правда, уточнили свое обещание: они заявили, что признают самоопределение не народов, а трудящихся, то есть признают такую независимость, которая зависит от Москвы. Поэтому большевики и не признали Украинской народной республики во главе с профессором Грушевским, но признали Украинскую Советскую республику, которую создали такие эрзац-украинцы как Раковский, Пятаков, Орджоникидзе, Гамарник, Ворошилов, Дзержинский…

Однако уже признанием в принципе украинской, пусть даже коммунистической, независимости, а также права украинцев развивать свою «национальную по форме, социалистическую по содержанию культуру» большевики не разрешили, а наоборот, — обострили украинский вопрос. Политическая логика и исторический опыт говорят за то, что решить его может только сама Украина.

Находясь на знаменитом торговом водном пути, соединявшем Балтийское море с Черным, столица Украины — Киев — занимала в торгово-экономическом и военно-стратегическом отношении чрезвычайно выгодное положение. Но как раз эта выгода обернулась для Украины национальной трагедией. Не говоря уже о древних походах бесчисленных восточно-азиатских завоевателей на украинские земли, у Украины было и много воинственных соседей, с которыми она часто сталкивалась: турки, венгры, австрийцы, молдаване, литовцы, поляки, русские.

Со второй половины XVII века за преобладание над Украиной боролись две державы: чуждая ей по религии католическая Польша и единоверная с ней православная Россия. Эту разность вер я подчеркиваю намеренно, ибо она сыграла, на мой взгляд, решающую роль в выборе украинцами «меньшего» зла — России. Угрожающим стало положение Украины, когда образовалась «Речь Посполита» в результате Люблинской унии между Польшей и Литвой (1569 г.). Началась форсированная экспансия нового польско-литовского государства на украинские земли, вызвавшая ответную национально-освободительную войну украинского народа (1648–1654 гг.). В авангарде этой войны шли казацкие войска Запорожской Сечи. Запорожская Сечь это первая и последняя армия в истории, созданная на демократических началах — ее командный состав, начиная от старшин и атаманов и кончая верховным главнокомандующим — самим гетманом, весь был выборным. Верховная власть принадлежала Сечевой Раде. Несколько лет продолжалась эта изнурительная для Украины война с тяжелыми жертвами и переменными успехами. Повсеместные разрушения городов и сел, истощение материальных и человеческих сил, все возрастающий натиск превосходящих сил врага заставили казаков принять решение, которое выразилось в акте Переяславской Рады.

С точки зрения международного права решению Переяславской Рады о присоединении Украины к России была такая же цена, как и «Завещанию» последнего грузинского царя, подарившего грузинское государство русскому царю. Оба решения были приняты без участия истинного суверена — народа. Поэтому вполне естественно, что в украинском народе, в первую очередь в самой Запорожской Сечи, росло глухое недовольство результатами Переяславского акта. Это недовольство тайно возглавил сам гетман Украины с 1687 г. Иван Мазепа. Как царская историография, так и советская, единодушно и в одних и тех же выражениях характеризуют Мазепу как «предателя» и «изменника». Спрашивается, в чем же «предательство» и «измена»? Советский официальный историк отвечает, что «предательство» и «измена» состояли в том, что Мазепа хотел оторвать Украину от России и объявить ее независимость, пользуясь помощью других держав. Вот утверждение из БСЭ: «Вынашивая националистические идеи о самостоятельности Украины и отторжении ее от России, Мазепа вел тайные переговоры с польским королем Лещинским, а затем со шведским королем Карлом XII» (БСЭ, 3-е издание, т. 15. М., 1974, стр. 212). Из-за того только, что Мазепа хотел восстановить независимость Украины — он «предатель» и даже негодяй, а тот, кто на него донес царю — генеральный судья гетманства Василий Кочубей — национальный герой! Мазепа руководствовался в своем восстании против царской России не личными интересами, а национальными идеалами своего народа. В обращении к своему офицерскому корпусу он изложил мотивы выступления против петровской России в следующих словах: «Я зову всемогущего Бога быть моим свидетелем и я клянусь, что я не ищу ни высокой чести, ни богатства, ни других вещей, кроме благополучия нашей матери — бедной Украины, всего украинского народа, чтобы этот народ вновь приобрел свои полные права и свободы. С Божьей помощью я намереваюсь предохранить вас, ваших жен и наше Отечество от ига Москвы» (И. Холмский. История Украины (на английском языке). Мюнхен, 1949, стр. 256).

Мазепа знал, что он принимает судьбоносное решение. Либо подчиниться курсу Петра I на интенсивную русификацию Украины, сводя на нет статус гетманства и внутренней автономии Украины, либо в вооруженной борьбе отстоять независимость Украины, — такова была дилемма, стоявшая перед Мазепой. Когда представился удобный случай, во время Северной войны между Петром I и шведским королем Карлом XII, Мазепа объявил Переяславский акт аннулированным и вступил в войну на стороне Швеции. Природа наделила этого великого украинского патриота необыкновенным личным мужеством, но история обошлась нещадно с его военной программой. В сражении под Полтавой казацкие войска гетмана и шведские войска короля были разбиты армией Петра. В ответ на его «измену» Петр I уничтожил ту силу, которой Россия была обязана присоединением Украины, — Запорожскую казацкую Сечь (1709). Впоследствии был ликвидирован и сам институт выборных гетманов. Управление Украиной приняло чисто колониальный характер.

В конце XVIII века Украину разделили на ряд наместничеств во главе с царскими наместниками, а потом наместничества разбили на обычные губернии, как и в самой России. Разумеется, со временем правительство создало себе из самих украинцев опорный класс по управлению украинскими землями, в частности, казацкие верхи — старшины — были возведены в дворянское сословие, а у самого Петра I было много украинских сотрудников в его реформаторской деятельности.

С уходом с исторической сцены польского государства, разделенного при Екатерине II между Россией, Пруссией и Австрией, положение Украины не изменилось. Политика ополяченья на Западной Украине заменилась политикой онемеченья, а на Восточной Украине еще больше усилилась политика русификации. Обе державы ставили своей целью окончательную деукраинизацию Украины, чтобы легче было ею управлять. И все-таки была разница между австрийской и русской деукраинизацией: австрийцы признавали факт существования украинской культуры и украинского языка, а вот свой славянский и единоверный «старший брат» не признавал ни того, ни другого.

Если быть исторически точным, то «старший брат», собственно, был не старшим, а младшим братом, «беженцем», который, спасаясь от азиатских орд, бежал из Киевской Руси и создал на севере между Окой и Волгой, ставшее со временем сильным, великое Московское княжество. Известный русский общественный деятель и публицист Петров-Скиталец писал: «С исторической точки зрения старшим братом восточных славян бесспорно являются украинцы и матерью славянских городов безусловно является Киев. И если вспомнить отношение к Украине со стороны правящих кругов дореволюционной России: пренебрежительное и обидно покровительственное, отрицающее украинцев как нацию, присваивающее себе страну ''Малороссию'', то становится понятным и оправданным стремление украинцев к защите своих исторических прав, как одного из великих славянских народов» (Е. Петров-Скиталец. «Национальная проблема СССР», Оттава, 1965, стр. 28).

Вся последующая история Украины характеризуется национальными восстаниями, волнениями и национально-духовными исканиями украинцев как в России, так и в Австрии. Как это обычно у всех униженных народов, духовно-политические деятели нового украинского движения апеллируют в своей национальной программе к величию своего исторического прошлого и живучести его духовных ценностей. Украинцам было чем гордиться. Древний Киев был ведь столицей первого большого славянского государства безотносительно к чисто академическому спору, кто были его организаторы — русские или украинцы, варяги или сами славяне. Древний Киев был также местом крещения Руси принятия христианства, тысячелетие которого исполнилось в 1988 году.

II. История Украины и ее культуры в изображении советских историков

В истории развития украинской национальной мысли и национальной культуры два центра разделенной Украины сыграли выдающуюся роль: столица независимой Украины — Киев и столица находившейся под Польшей Правобережной Украины Львов. Пока Левобережная Украина была свободна, главенствовал Киев, но после того, как царизм начал политику деукраинизации, роль Львова постепенно становится ведущей, до такой степени, что многие русские историки и политики считали, что Галиция во главе со Львовом собственно и является рассадником украинского сепаратизма. В первой половине XVII века Киев становится очагом всеобщего возрождения украинской культуры, науки и просвещения. В апогее славы этого возрождения стоял Митрополит Киевский и Галицкий Петр Могила.

Он создал знаменитую Киевско-Могилянскую академию (1632 г.), превратил Киев в научный и духовно-религиозный центр всей Восточной Европы. Из этой академии вышел и великий украинский философ и поэт Гр. Сковорода. Как это было тогда принято и в Западной Европе, преподавали в академии на латинском языке. Перечисление научных дисциплин академии показывает широту и объем ее программы: математика, физика, астрономия, геометрия, архитектура, география, история, экономия, медицина, логика, философия, литература, древние и новые западные языки, славянские языки и другие предметы. В России еще не было подобного культурного и научно-академического центра. Поэтому Москва тоже посылала своих юношей учиться в Киев. Через шесть лет после кончины Петра Могилы Украина была включена в состав России, но академия просуществовала более 160 лет — ее закрыли только в 1817 г., настолько велико было ее значение. Как раз новая волна политики русификации потребовала, чтобы был уничтожен главный научный центр украинской культуры, как ранее были уничтожены так называемые «братские школы» на украинском языке. Первый правительственный указ о запрещении украинского языка был издан в 1721 г., а последний в 1879 г. Язык украинцев и название Украина стали табу.

Когда советские историки пишут об этих периодах истории Украины, они бывают явно не в ладу с фактами истории. Судите сами, что пишет официальная БСЭ: «Воссоединение Украины с Россией имело прогрессивное значение для развития украинской культуры и просвещения», и тут же, вынужденная стыдливо признать, добавляет: «украинцы не имели возможности обучаться на родном языке» (БСЭ, т. 26, М., 1977, стр. 562). Какая же это украинская культура без украинского языка?

Советские историки в трогательном единодушии с крайне реакционными идеологами царизма, такими, как Магницкий, Уваров, Катков, Победоносцев, Иловайский считают, что присоединение Украины к России было не только актом прогресса, но и величайшим благом для самого украинского народа. Однако объективное исследование доказывает, что «прогресс» и «благо» выразились в судьбе украинского народа двумя фактами эпохального значения. Во-первых, Украина потеряла самое дорогое, что есть в жизни каждого народа, — национальную независимость. Во-вторых, Россия распространила на Украину свой политический строй и социально-экономическую систему — царский абсолютизм и русское крепостное право. Свободное украинское общество, которое, согласно богато документированным исследованиям академика Грушевского, не знало ни феодалов-крепостников, ни буржуазных хищников и никак не укладывалось в плоскую схему марксистов о классовой борьбе, было задушено солдафонским сапогом «старшего брата»-колонизатора. Цари одаривали своих столичных вельмож и «малороссийских» вассалов богатыми украинскими землями, отдавая сотни тысяч свободных украинцев в крепостное рабство. Особенно отличилась в этом Екатерина II. И этот триумф абсолютизма и феодальной реакции в доселе вольной стране советские монархо-марксисты называют «историческим прогрессом», тогда как даже историк Ключевский осуждал распространение крепостного права на Украину (т. 5, стр. 142). Сами украинцы, конечно, были другого мнения. Украинские мыслители в один голос негодуют против новых порядков на их родине. Историки добросовестно описывают, в каких жутких условиях эти порядки создавались. Писатели скорбят о гибели родной страны и поют гимн ее будущей свободе. Девятнадцатый век особенно выделяется поразительным ростом украинской «ностальгической» литературы во всех ее жанрах, но с одним постоянным лейтмотивом: скорбь и страдания народа, надежда и вера в возрождение вольной Украины. Все представители украинской национально-политической, научно-исторической и культурно-художественной литературы, которые воспевают независимость Украины от России, числятся в советской историографии в «реакционерах» и «буржуазных националистах». Этой своей оценкой советские историки только повторяют то, что говорится во всех монархических учебниках истории дореволюционной России. Разница только та, что царские историки прямо и честно защищают интересы державной нации, а советским историкам для защиты тех же интересов приходится лицемерить, лгать и грубо до примитивности фальсифицировать общеизвестные исторические факты и события. Теоретически крайне убогая, исторически антинаучная схема советских идеологов по истории и культуре Украины следующая: в древние и средние века украинцы в сущности не составляли отдельного народа, являясь лишь ответвлением русского народа. Их национальное самоназвание «Украина» указывает не на их этническое происхождение, а на их географическое положение на «окраине» России, отсюда выводят и название «украинцев», которых в старой России называли «малороссами».

Издревле, аргументируют советские историки, Русь делилась на три ветви — Великая Русь (Великороссия), Малая Русь (Малороссия) и Белая Русь (Белоруссия). Скоро образовалась и четвертая ветвь — Новороссия. Вся прошлая история этих ветвей — их перманентная борьба за воссоединение вокруг их общей матушки — Великороссии. В этой борьбе, доказывают советские историки, образовались два лагеря в украинской политике и культуре: большой прогрессивный лагерь сторонников воссоединения Украины с царской Россией и маленький реакционно-националистический лагерь против России. По этой схеме гетман Богдан Хмельницкий — прогрессист и герой, а его сын и гетман Правобережной Украины Юрий Хмельницкий реакционер и националист, потому, что сын хотел исправить ошибку отца и восстановить украинскую независимость от Москвы, опираясь на Польшу, как эту ошибку хотел исправить и второй гетман после Мазепы — Павло Полуботок (1722–1724). Узнав, что гетман Полуботок готовит выход Украины из России, царь Петр I заточил его в Петропавловскую крепость, подвергая пыткам. На допросе гетман Полуботок заявил Петру I: «Ни страх тюрьмы, ни отвращение к кандалам не заставят меня отказаться от моего отечества. Я предпочитаю ужасную смерть, чем жить, постоянно созерцая страдания моих сородичей» (И. Нагаевский, История современного Украинского государства. Мюнхен, 1966, стр. 11 (по-английски)). За два года до смерти Петра I — в 1723 г. — Полуботок умер в тюрьме. Вот таких бесстрашных украинских героев и великих мучеников в борьбе за независимость большевики называют «изменниками». Украинская культура, наука и исторические источники толкуются по этой же схеме. Исторические документы — летописи, хроники и труды, в которых можно вычитать или предположить прорусскую ориентацию, — считаются достоверными и ценными, исторические источники и труды, в которых явственно звучит мотив величия украинского национального духа в борьбе как с «ляхами», так и с «москалями», — объявляются сомнительными и вредными. Апология запорожской казачьей вольницы в трудах украинских историков признается «старшинско-дворянской концепцией». Классические труды выдающихся украинских историков XIX и XX веков запрещены для использования в высших школах Украины как труды националистические. Классики украинской исторической науки Антонович и Грушевский числятся в списке «буржуазных националистов», а руководитель украинского исторического фронта тридцатых годов, коммунист и талантливый историк Яворский был объявлен австрийским шпионом за его отличный немецкий язык и происхождение из Галиции и расстрелян. Но так поступить с академиком с мировым именем Грушевским, долголетним профессором Львовского университета, первым президентом Украинской народной республики, не осмелился даже Сталин. Ему предложили поехать на отдых на Кавказ, в Кисловодск, где он заболел гриппом и умер от лекарства, которое прописал ему врач. Если мы вспомним, как, по заданию Сталина, шеф НКВД Генрих Ягода подобными же лекарствами умертвлял Менжинского, Куйбышева и Максима Горького, то все станет на свое место. Грушевский умер за пять дней до убийства Кирова Сталиным.

Совершенно аналогична советская схема по истории украинского фольклора, литературы и искусства. Фольклор, в котором достается «москалям» — реакционно-националистический, но фольклор, в котором достается «неразумным хазарам», «ляхам», туркам — прогрессивно-революционный. Украинские писатели и критики, их таланты и их творчество тоже оцениваются не по тому, как они создавали родную литературу, развивали родной литературный язык, служили собственной национальной идее, а только по одному критерию — кто и как из них служил русской великодержавной идее. Такой «интернациональной» чистке подвергаются даже такие основоположники украинской литературы, как Котляревский, Квитка-Основьяненко, Гулак-Артемовский, Гребенка, Метлинский, Боровиковский, Костомаров. Кто наиболее ярко рисует трагедию родного народа под царской Россией и тоскует по восстановлению былой свободной Украины, того советская критика зачисляет в разряд «пессимистов» и «реакционных мечтателей». У них, по утверждению советского официального органа БСЭ, «преобладали пессимизм, тоска по невозвратному историческому прошлому Украины, рисовавшемуся им в идеализированном свете» (т. 26, третье изд., М., 1977, стр. 575). Это значит, что если Котляревский в своей знаменитой поэме «Энеида» (1798 г.), украинизирует Вергилия в стиле бурлески, оплакивает гибель Запорожской сечи, возмущается превращением ее вольных казаков в крепостных рабов и тоскует по вольной Украине, то он пессимист и пребывает в ностальгии по «невозвратному историческому прошлому Украины».

Искушенные мастера литературных манипуляций, советские идеологи превосходят самих себя, когда они берутся доказывать, что в XIX столетии на Украине не было единой патриотической литературы, а были две литературы: националистически реакционная, которая замыкалась в узкие украинские рамки или ориентировалась на Запад, и прогрессивная гуманистическая литература, которая старалась включить украинскую литературу в общероссийский литературный процесс. К представителям второй литературы советские литературоведы причисляют даже того же Котляревского, заявляя, что он «в большей мере способствовал включению новой украинской литературы в общероссийский литературный процесс», только потому, что его «Энеида» была впервые издана в 1798 г. в Петербурге на русском языке без его ведома. Позже, в 1809 г. «Энеида» вышла и на украинском языке. Зато основоположник современной украинской прозы Квитко-Основьяненко обвиняется в том, что идеализирует патриархальную Украину и проповедует христианскую мораль. Еще больше достается писателям второй половины XIX века Костомарову, Стороженко, Корсуну и Кулишу: они объявляются консерваторами и реакционерами за их враждебное отношение к царизму и русскому империализму. Наиболее выдающемуся из них — Кулишу — историку, писателю и революционеру (он был осужден вместе с Шевченко за участие в «Кирилло-Мефодиевском братстве») пришили еще ярлык «буржуазного националиста», литературное определение, известное только в советской изящной словесности. С некоторыми классиками украинской литературы советские литературоведы поступают так, как они поступают с русскими классиками и критиками — Белинским, Герценом, Некрасовым, Чернышевским. Эти ярые враги деспотизма и рабства в любой форме давно числятся в полубольшевиках под названием «революционных демократов». В этот же сан с прорусской ориентацией произведены украинские классики Леся Украинка, Иван Франко, Коцюбинский, гениальный Шевченко. Замалчивая фундаментальное кредо их творчества — самобытность украинского народа и философию его самостийности и независимости, советские историки подчеркивают их человеколюбие, чуждое любому шовинизму, в том числе и антирусскому. Отсюда делается ложный вывод: украинские классики стояли на русско-имперских позициях. Как это удается доказать? Очень просто. Издавая собрания сочинений украинских классиков, советские издатели и цензоры не включают в эти издания наиболее ярких патриотических произведений старых украинских писателей. Об этом недавно рассказывал один украинский писатель в советской печати: издали собрание сочинений Ивана Франко не только без включения туда многих его наиболее ярких патриотических произведений, но даже с большими купюрами и в тех вещах, которые решили издать.

Однако, были времена, когда советская историческая наука еще была действительной наукой и, считаясь с фактами, событиями и исторической достоверностью, признавала, что Богдан Хмельницкий был «предатель и первый враг национально-освободительного движения Украины», а его Переяславский акт присоединения Украины к России явился «юридическим оформлением начала колониального господства России над Украиной». Именно так трактовала национальную трагедию Украины Большая Советская Энциклопедия 1935 г. (т. 39, первое издание). Сравните с этим, что пишут новые советские историки об аннексии Украины царской Россией в той же самой Большой Советской Энциклопедии последнего, третьего ее издания: присоединение Украины к России «сыграло великую прогрессивную роль в ее дальнейшем экономическом, политическом и культурном развитии» (т. 26, третье изд., М., 1977 г.). На Украине восторжествовал колониальный режим царского абсолютизма, на Украину распространяется русское крепостное право, на Украине запрещены украинская культура, литература и сам украинский язык. И все это советские монархо-марксисты называют «великим прогрессом». Воистину бездонно советское наукообразное шарлатанство!