Хрустальный шар (сборник)

– Не хотелось мне читать. Лучше расскажи.

– Несчастье нашей богатой страны, – начал Раутон, присаживаясь на столик, – заключается в том, что большими деньгами в ней обладают люди бесчестные, или хитрые, или счастливчики, а чаще всего бесчестные и хитрые счастливчики. Кроме того, они обычно идиоты. Если кто-то долго собирает почтовые марки или пудреницы фараонов, он не вреден. Хуже, когда люди начинают собирать доллары, причем собирают их намного больше, чем способны потратить в течение жизни вместе со всей своей семьей. Ты слышал что-нибудь о прибавочной стоимости?

– Прошу тебя, только не начинай лекции по социологии.

– Это прикладная экономика. Наши миллионеры в принципе неплохие люди, которые для своих очень, ну очень больших денег создали свою этику, религию, обычаи – одним словом, церемониал священнодействия с капиталом, – но им приходилось спешить, потому что не один из них лет двадцать назад пас на себе вшей. То, что эти бедолаги вытворяют и что так интересует публику, свидетельствует о полном отсутствии воображения. Вчера, например, Томас Треверхорн, когда ему стало очень жарко, заказал десять тонн искусственного льда, который измололи в порошок и высыпали на его площадки для гольфа. С двенадцати до четырех, прежде чем все это растаяло, он с женой и знакомыми ездил на лыжах, хотя было сто десять градусов по Фаренгейту. Стоила эта глупость шесть с половиной тысяч долларов.

– Ты говоришь как агитатор на митинге.

– Нет, почему? Я прочитал об этом на первой странице «Санди уикли», а это вполне консервативный орган.

– Но тон, тон. Ладно, говори дальше, только покороче.

– Я немного знаю Гиннса со времен работы репортером, поэтому не советую тебе даже пытаться с ним познакомиться. У этих людей все перевернулось в головах. Из-за этого у нас два вида власти: правительственная и финансовая.

– Какое отношение это имеет к нам?

– Самое непосредственное. Гиннс и является такой финансовой властью. В прошлом году он был в Европе, где нанес визит нескольким коронованным особам. Это не проходит безнаказанно. Если ты будешь добиваться девушки, старик обратит на тебя особое внимание, и вся свора его людей будет идти за тобой по пятам. Это расстроит и мои планы. Пока у нас не будет первых десяти миллионов на счете, нас легко свалить.

– Первых десяти? Ну-ну, говори дальше.

– Это неправда, что богатство у нас можно сделать честным трудом. Честным трудом можно заработать на серийный радиоприемник, автомобиль и жену. Нужно на все закрыть глаза и заглушить мораль, вот тогда можно расправить крылья. Но мы должны, то есть ты должен, получить деньги за восемь недель.

– За семь с половиной.

– Нет, за восемь. Я ежедневно утром получаю информацию из больницы, у меня там есть свой человек. Если будет нужно, он подкрутит тому типу ножку, и тот полежит еще немножко.

– Ты не можешь говорить это всерьез.

– Нет так нет. Старику действительно нужны деньги и…

– Так какие у тебя планы? Скажи в двух фразах, без политики.

– И ты, Брут, называешь это политикой. Где же коллективное сознание пролетариата? – с явным сожалением сказал репортер. – Брат, посвящаю тебя в тайны первого уровня миллионерского состояния: я учредил «Трест твоих грез».

Раутон погасил сигару и добавил с отвращением:

– Все было бы хорошо, если бы не эти сигары, которые я вынужден курить в рабочие часы фирмы в представительских целях. Они вызывают у меня астму.

– Так что с этим трестом?

– А, трест? – сейчас.

Он позвонил секретарше и велел принести послеобеденные газеты. Через минуту перед ними появились: «Чикаго ньюс», «Ивнинг стар» и «Нью-Йорк геральд».

– Читай и учись, – сказал репортер, раскладывая еще влажные листы на столе.

На первой странице «Чикаго ньюс» красовалось объявление:

«ТРЕСТ ТВОИХ ГРЕЗ

10 000 человек исполнят твою самую интимную мечту.

ХОЧЕШЬ реализовать то, что представляется тебе совершенно невозможным?

ХОЧЕШЬ сблизиться с любимой женщиной?

ХОЧЕШЬ удовлетворить самый странный каприз?

ХОЧЕШЬ осуществить самую скрытую мысль?

ХОЧЕШЬ, чтобы кто-то думал о тебе и помогал тебе советом и действием днем и ночью всю твою жизнь?

Тогда приходи к нам!!!

ТРЕСТ ТВОИХ ГРЕЗ. 16-я авеню, 77/hd65».

А в «Нью-Йорк геральд» первую колонку занимал текст, напечатанный большими красными буквами, в зеленой окантовке:

«ЕСЛИ ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧЕГО ХОЧЕШЬ, ТО МЫ ТЕБЕ ПОМОЖЕМ.

ЕСЛИ хочешь встретиться с кем-то НЕПОХОЖИМ на твое окружение;

ЕСЛИ не знаешь, как познакомиться с особой, которая тебе нравится;

ЕСЛИ у тебя не складываются отношения с кем-либо;

ЕСЛИ ты возносишься разумом над людьми, которые этого не замечают;

ЕСЛИ у тебя плохие соседи;

ЕСЛИ книга, которая тебе нравится, заканчивается не так, как ты хотел бы;

ЕСЛИ у тебя есть скрытые желания;

ЕСЛИ хочешь быть счастливым —

приходи к нам, напиши нам, позвони нам.

ТРЕСТ ТВОИХ ГРЕЗ».

– Это выйдет в семи газетах общим тиражом полтора миллиона. Рассчитываю, что это прочитают по крайней мере пять миллионов человек, – сказал репортер и закурил сигарету.

III. Красная картина

Рекламная кампания началась. Раутон подписывал один чек за другим, а деньги на счете Трайсена таяли, как снег в лучах июльского снега. Тем временем клиенты приходили редко, и заявок было немного – до тридцати в день. Штаб, состоящий из одиннадцати человек, играл в покер, занимался флиртом и гаданием по руке. Неутомимый репортер висел на трубке рядом с черными дисконабирателями телефонов, бросая слова в глубь электрических проводов как магические формулы.

Художник приходил почти ежедневно около одиннадцати утра, несмело смотрел на клиентов – женщин в возрасте, неохотно усаживающихся в кресла, тощих подростков с бегающими глазами, а иногда – тучных служащих из Сити.

– Центрифуга работает порожняком… нет сливок… – ворчал Раутон. – Впрочем, мы еще не идем «всей мощью вперед». Далеко нам до этого, парень.

Трайсен пробовал рисовать в мастерской. С утра до вечера делал эскизы, но чувствовал, что он совершенно пуст. По вечерам выходил из дому, с облегчением смешивался с толпой. Тогда какое-то время он мог не думать. Ноги сами непонятным образом вели его в сторону дома Гиннса. Он обходил большой желтый портал, поддерживаемый бочкообразными колоннами. В глубине темнел парк. Долго ходил там, но ни разу не встретил ее. Еще его интересовали бюллетени из больницы, при чтении которых он не знал, смеяться ему или плакать. Состояние пациента улучшалось. Через неделю с него должны были снять гипс.

Когда Трайсен сидел в мастерской и пытался рисовать, не обращая внимания на то, что сумерки гасили цвета и краски на палитре начинали сливаться в серую массу, неожиданно пришел Раутон. За две недели он похудел, но глаза под полуприкрытыми веками у него блестели еще сильнее. Трайсен оставил палитру, выжидательно глядя на друга. Репортер ходил большими шагами от окна к дверям, резко поворачивая.

– В основном я принимал во внимание два фактора, – сказал он, – публику и нас.

Он стиснул зубы.

– Сейчас появился третий, которого я опасался.

Он с минуту молчал. В мастерской сгущались сумерки, и контуры картин становились все темнее, словно на стене висели черные полотна.

– Денег почти нет. Вчера утром мне удалось вытянуть из Борстона двадцать тысяч наличными на краткий срок. Помогли объявления нашего Хертли и демонстрация поддельных благодарственных писем, которые написал наш поэт. Я взял деньги сразу же, и это было счастье, потому что сегодня утром Борстон позвонил мне. Хотя перед этим он обещал мне кредит, сейчас сказал, что, к сожалению, вынужден отказать, поскольку ему вскоре предстоит платить по обязательствам, а также напомнил, что мы не должны задерживать возврат занятых денег. Это было во-первых. Во-вторых, – он приостановился перед художником, – во-вторых, «Ивнинг стар» и «Нью-Йорк геральд» больше не принимают от нас ни одного объявления. Понимаешь?

– Нет.

– Кому-то очень нужно, чтобы у нас ничего не получилось. Публика инертна, и можно рассчитывать на результаты по крайней мере через месяц. Тогда я собирался запустить проект на полную мощность, сделать десяток филиалов во всех крупных городах, особенно на побережьях. Специальные пункты приема с отдельными кабинками, чтобы клиенты не встречались друг с другом. Это важно. Интерьеры, нечто среднее между частным кабинетом и приемной врача. Я хотел нанять сто психологов. У меня есть эскизы меблировки, заказанные у перворазрядных архитекторов. Образцы писем осчастливленных, бюро для обслуживания провинциалов, картотеки постоянных клиентов и так далее. Но сейчас нам нужна реклама, реклама и еще раз реклама. Если мы ее лишимся, рухнем в течение пяти дней.

Он опять помолчал с минуту, затем встал, широко расставив ноги, у окна и сказал:

– Я знаю, кто нам вредит.

– И кто же?

– Джефферсон и Крейзи.

– А это кто такие?

– Они ведут «Ответы дядюшки Фредди» и «Советы бабушки Паулины» во всех газетах Херста. Имеют долю в его концерне и зарабатывают за год несколько миллионов. Они испугались нас. Херст не принимает от нас ни одного объявления. Осталась только «Чикаго ньюс», потому что независимая, но они готовы ее купить – газету или редактора, – это будет им даже дешевле. Тогда у нас останется только провинциальная пресса. Это будет конец.

– Ты так думаешь?

– Это они так думают. У нас еще есть десять тысяч. Кредитный банк нам отказал, остался только Промышленный. Его ответ у меня в кармане. – Раутон чуть смущенно улыбнулся. – Я не решился сам открыть конверт. Включи свет.

Трайсен щелкнул выключателем. Разорвав толстую бумагу, репортер расправил листок бумаги.

– Не дадут, – сказал он и засунул письмо в карман. Поднял голову и увидел висевшую на противоположной стене картину.

Это был темно-красный парк. Угольно-рубиновые деревья уходили в глубину, становясь все мрачнее, неторопливо повторяя мотив во все более темной тональности. Слева пурпур листьев очертил верхушку неба, очень далекого и легкого. Завершала перспективу аллеи ярко-красная мгла.

Репортер некоторое время рассматривал картину, было отвернулся, но еще раз бросил взгляд на дерево, опускающее к земле красное крыло.

Это было как гаснущая мелодия.

– Когда ты это нарисовал?

– В ту ночь, когда познакомился с нею.

Раутон кивнул.

– Я должен идти, – сказал он, – а ты рисуй. Рисуй!

Том не отвечал. У двери, держа в ладони руку друга, попытался заглянуть ему в глаза.

– Раутон, спасибо тебе за все.

– Глупости. Еще сегодня, через час, я начинаю атаку на всех фронтах, – сказал репортер, и в его голосе была ожесточенность.

IV. Бой

С полуночи до шести утра двести уличных сорванцов и продавцов газет изукрасили весь город короткими слоганами, которые придумал Хертли. У дворников было много хлопот, потому что краска была несмываемая. Утром заказанные по телеграфу самолеты разбросали над Вашингтоном и Нью-Йорком полтора миллиона листовок. А в двенадцать Раутону пришла в голову великая идея. После обеда было изготовлено несколько сотен резиновых печатей, рекламирующих Трест Твоих Грез. Они были розданы газетчикам, которые обязались ставить эти печати на каждый номер продаваемой газеты. Получили за это по десять долларов. С этой же целью Раутон разослал своих людей в Чикаго, Буффало и Нью-Йорк. Вечером сто девушек, раздетых должным образом, пронесли по улицам транспаранты. За этот день в контору обратилось более ста сорока лиц. Почта принесла около трехсот писем. В стопке утекающей налички осталось еще четыре тысячи. Раутон потратил их на то, чтобы снять большое помещение на центральной улице, которое в тот же день было обставлено мебелью и начало действовать. Тем временем стали прибывать судебные иски газет за рекламные злоупотребления (дело с печатками) и о неправомерном размещении рекламы в недозволенных местах. В три часа, когда усталый и голодный репортер собирался пойти на обед, появился мистер Гроггль.

Услышав, кто его ожидает за тонкой стенкой, репортер поднял трубку и сделал вид, что заканчивает телефонный разговор:

– Я очень вам благодарен, – говорил он, – значит, вы переведете деньги на мой счет еще сегодня, да? Эти пятьдесят тысяч действительно были очень нужны, но сейчас у меня все в порядке. Еще раз благодарю вас. До свидания, ваш покорный слуга.

Наконец впустили мистера Гроггля. Это был седоватый мужчина с высоким лбом и мелким тиком: его узкий подбородок иногда вздрагивал. Выглядело это так, будто юрист еле удерживался от плача. Гроггль предложил четыреста тысяч долларов за сворачивание предприятия. Репортер слегка погладил телефон и отказался. Адвокат тихим голосом прибавил еще столько же. Затем предложил использование конторских помещений, нанятых работников и Раутона в качестве персонального шефа и руководителя рекламного отдела. Репортер не проявил к этому интереса. Гроггль признательно улыбнулся, поблагодарил за сигару и ушел. У двери потер ладонью лоб и вспомнил, что может предложить долевое участие в оборотах.

– И сколько предлагают уважаемые дядюшка Фредди и бабушка Паулина? – спросил Раутон.

– Пять процентов, – улыбнулся юрист.

Раутон тоже улыбнулся и сам широко раскрыл входную дверь.

На другой день вечером Том был дома и, как обычно, сидел в темной мастерской, глядя на бледные отсветы городских огней. Пришел Раутон. Том открыл ему дверь и заметил, что друг прихрамывает.

Вошли в мастерскую. Трайсен пришел в ужас.

– Что с тобой? У тебя лицо в крови. Что случилось?

– Глупости, дядюшка Фредди подослал ко мне пару людей. Дай мне немного воды и чистое полотенце, пожалуйста.

– Напали на тебя?

– Работает свободная конкуренция, – сказал репортер, смывая засохшую на бровях кровь. – К счастью, у меня был с собой кастет. Вчера у меня был Гроггль от имени Джефферсона. Хотели купить всю лавочку. Я не согласился и блефовал, что получил ссуду. Мы нежно простились. Я знал, что этим дело не кончится, но не думал, что продолжение последует так скоро. Они работают в четыре руки.

– Позвонить в полицию?

Раутон тихо рассмеялся:

– Дружище, ты с луны свалился? Полиция тоже покупается, только чуть подороже. Буду постоянно держать при себе Бриза, этого довольно. Лучше слушай о результатах рекламной кампании. Сегодня у нас было триста клиентов из города и восемьсот писем. Чистая прибыль больше двух тысяч.

– Завтра ему должны снять гипс, – сказал Том, а репортер, который прилеплял пластырь над бровью, зажмурил глаза.

– Я согласился ввязаться во всю эту историю, – сказал Том, – но хорошо ли мы делаем, Раутон? Я не могу связать все это с девушкой.

Репортер посмотрел на картину. Она была закрыта холстом.

– Пойми меня правильно, – продолжал художник. – Ты делаешь для меня все, даже больше, но такого рода сватовство… Сегодня к тебе подослали бандитов.

– Америка, Америка, – сказал Раутон. Он прилепил себе последний кусочек пластыря. – Завтра открываем новый филиал, третий. Есть шесть спецов, главным поставлю Хертли. Он справится. Он уже «старый». А ты не мешайся. Если будешь философствовать, перестану тебе говорить правду. Понимаешь?

– Тебе нужно было продолжать писать стихи, – сказал Трайсен со вздохом.

V

В тот день, когда разбили гипсовый сапог, в который была одета нога Коллума от бедра до щиколотки, Раутон положил в филиал Федерального банка двадцать семь тысяч долларов. А на следующий день открыл в Нью-Йорке бюро Треста.

Через четыре дня, когда Коллум-младший принимал сидячую ванну, репортер переслал в банк следующие шестьдесят пять тысяч, причем текущие расходы покрывала уже фирма. Через неделю Коллум должен был покинуть больницу, но главный врач (по наущению снаружи) обнаружил в его ноге незначительную атрофию мышц, поэтому прописал пациенту комплекс массажных процедур и электризацию. Когда ему проводили пятую процедуру, счет Раутона составлял сто восемьдесят восемь тысяч долларов. К девятой процедуре счет увеличился до трехсот тридцати одной тысячи долларов. Когда не очень молодой человек принимал последнюю электризацию, Раутон открыл еще два филиала, в Лос-Анджелесе и Чикаго. Счет в банке уменьшился на сорок тысяч. Это было вызвано расходами на услуги типографии и закупку бумаги. Трест начал издавать собственную газету с разделом коротких новостей, но большую часть ее полос занимали ответы клиентам, советы и указания, как можно воспользоваться услугами фирмы. Два частных сыскных бюро работали на репортера, контролируя каждый шаг старого Гиннса и его зятя. Наблюдали также и за дочерью миллионера, хотя Том и просил друга, чтобы этого не делали. Срок женитьбы еще не был официально назначен. Двадцать второго сентября Трайсен вечером пришел в центр, который размещался в старом жилище Раутона.

Репортер просматривал банковские бумаги.

– У нас около полумиллиона наличными, сто тысяч в бумагах, и столько же нам еще должны.

– Он был у нее сегодня.

– Слушай, Том, дружище, – медленно сказал репортер, отодвигая от себя бумаги. – У меня есть для тебя предложение. Если согласишься, уверяю тебя, ты станешь миллионером и победишь. Но выслушай меня молча, а потом скажешь свое решение. Хорошо?

– Согласен.

– Младший Коллум исчезнет. Потом он появится целый и невредимый, но у тебя уже будут миллионы.

– Гангстеры?

Репортер не шевельнулся.

– Это плохое слово, но это так.

– Я не могу согласиться.

– Ты говорил во время нашего первого разговора, что согласился бы на все.