Помоги проекту - поделись книгой:
– Да я всегда! – воскликнул Канцеляров. – Я всегда!
Ну вот… Через три дня свадьба. А я сижу, как дурак, перематываю-распутываю старые лески, перебираю дедовы мормышки. Погода отличная. Мороз, небо ясное.
Как будто ничего не происходит. Тишина по-прежнему. Что ж, возможно, приблизилась развязка. Если теперь я и начинаю понимать, к чему все подкатилось, то времени, чтобы что-то исправить, фактически не осталось. Перечитав написанное, я вижу, что у меня остался один-единственный друг, которому я, увы, не могу довериться, да и ему вряд ли под силу помочь мне разрешить мои проблемы. Я должен сделать это сам.
Не знаю, если что со мной, мне бы, пожалуй, не хотелось, чтобы эти записки попали к Елене. Поэтому оставляю их моему неугомонному Канцелярову.
Как это пишется в подобных случаях? Ничего умного не приходит в голову… В общем, простите, если что не так. За сим остаюсь с надеждой на лучшее – Ваш незабвенный Чемоданов».
Глава шестая
Чудо рождения новой любви
Елена Белозерова искренне надеялась, что записки Чемоданова, вытребованные у его приятеля, во-первых, развеют все тайны и вопросы, а во-вторых, укрепят память об утраченном женихе, успокоят сердце, оставив на душе лишь тихую скорбь. Но все вышло как раз наоборот.
То есть первое, что она почувствовала, закончив чтение, – неизъяснимое беспокойство, зудящее желание тут же позвонить Канцелярову, ближайшему другу жениха.
Сутки или даже двое она всячески сдерживала себя, но затем снова обратилась к нему. Нужно было кому-то излить мучившие ее мысли. Видимо, ни с подругами, ни с родителями она не находила возможным этим поделиться.
И вот уж совсем глухой зимой Канцеляров стал аккуратно ходить к ней вечерами – то в прекрасный светлый дом на Пречистенке, то в загородное палаццо, – и с готовностью подхватывал и услужливо развивал интересующие ее предметы, касавшиеся личности покойника, дорогого для них обоих. Собственно, не то чтобы услужливо. Просто по-человечески, по-дружески. Скорее, оттого, что душу имел отзывчивую, да и в своих теплых чувствах к Чемоданову мог поспорить с самой Еленой. К тому же, не таким уж он оказался карикатурно нелепым и тупеньким, каким выводил его в своих записках саркастичный Чемоданов.
– Что же это значит, Канцеляров? – был первый взволнованный вопрос Елены, обращенный к нему. – Что вы обо всем этом думаете?
– У меня есть много разных мыслей, – осторожно сказал Канцеляров.
– То есть это не случайность?
– Отчего ж, может, и совершенная случайность.
– Или кое-что похуже?
– А, может, и похуже… Если бы вот отнести записки в милицию, как вы того в начале пожелали, то они…
– Ни в коем случае! Следователи бы, конечно, решили, что он сумасшедший и покончил с собой, бросившись в страшные волжские струи, – горячо воскликнула Елена Белозерова. – Но ведь слишком многое… – несчастным голосом добавила она, – действительно указывает на то, что в последнее время он находился в определенном… душевном расстройстве, что ли.
– Еще бы!
– Это Тайное Братство Счастливцев! Эти страшные письма! Все это очень, очень странно.
– Более чем, – подтвердил Канцеляров. – Кстати, никаких нехороших писем я вместе с записками не обнаружил. – То есть вы хотите сказать, что это плод его больного сознания?
– Галлюцинация? – сдержанно уточнил Канцеляров. – Маниакально-депрессивный психоз? Синдром Кандинского-Клерамбо, то есть злокачественная мания преследования?
– Ах, я не знаю, ничего не знаю! Но я ужасно измучилась и совершенно потеряла покой!
– Вот видите, – печально вздохнул Канцеляров, – стало быть, он был прав, не желая, чтобы записки попали вам в руки… Не нужно было бы вам их читать. Это я виноват, – сокрушенно заявил он. – Не исполнил, так сказать, его последней воли. Вот теперь и вам неприятность. Вы мной недовольны… – Что вы, Канцеляров, наоборот, я вам очень признательна!
– Да ведь и я рассудил, – эмоционально продолжал он, – что Чемоданов как-никак писал записки, чтобы их когда-нибудь все-таки прочла любимая женщина.
– Я их и прочла, – сказала Елена Белозерова и первый раз тихо заплакала. Слезы полились с невероятной силой. Она сидела не шевелясь, словно не замечая того, как они капают ей на колени. Канцеляров внимательно смотрел на нее, словно о чем-то размышляя, а затем вдруг тоже ударился в обильные слезы.
Наплакавшись, они оба как будто ощутили некоторое облегчение.
В конце концов порешили на том, что Канцеляров попытается навести кое-какие справки, начнет изучать это дело, постарается разыскать и встретиться с личностями, упомянутыми в Чемодановских записках. То есть как бы займется расследованием произошедшего.
Специально для нее.И вот, с каждым разом Елена Белозерова ощущала, что ожидает появления Канцелярова со все большим нетерпением. Жадно ждала, чтобы Канцеляров припомнил еще какие-нибудь черты, черточки, подробности, и тот, потея от натуги, добросовестно перебирал в памяти прошлое. Вдвоем они пили виски и другие хорошие напитки и предавались воспоминаниям о дорогом покойнике, помногу раз повторяя одно и то же, как только возможно между очень близкими людьми, которые говорят о самом дорогом для них предмете. Канцеляров словно помогал ей воскресить образ любимого человека. Для разбитого сердца молодой женщины это стало не только отдушиной, но даже чем-то вроде наркотической зависимости.
Канцеляров искренне посетовал, что Бог не наделил его литературными дарованиями, чтобы он, Канцеляров, мог, подобно своему другу Чемоданову, даже в подражание ему, вести какие-нибудь романтические записки, красиво и выпукло изложить эти историю. Тогда бы Елена могла бы когда-нибудь их прочесть и проронить и над ними слезинку… Таким странным признанием Канцеляров немало смутил Елену Белозерову, но, поскольку признался он в этом по простоте душевной и наивности, она не подала виду и мягко успокоила его, сказав, что, в отличие от несчастного Чемоданова, у Канцелярова нет никакой надобности в подобных записках, поскольку он, слава Богу, живой и здоровый, практически в любое время может поговорить с ней лично.
Как и многие женщины, Елена была довольно суеверна и склонна к мистике. Все искала каких-то вещих знаков в прошлом, которые указывали на надвигавшееся несчастье. Канцеляров как мог разубеждал ее в мистике, уверяя, что все явления можно объяснить с научной точки зрения. Впрочем, однажды, когда они рассматривали фотографии, на которых были запечатлены Чемоданов и Елена, сам же и заметил, что определенная мистика в судьбе бедняги Чемоданова, видимо, все-таки присутствовала. Канцеляров обратил внимание Елены, что многие снимки были, что называется, «слепыми», то есть в момент съемки Чемоданов неудачно моргал, а потому выходил на них в жутковатом виде, жмурящимся-прищурившимся, чем-то похожим на покойника. Елена содрогнулась и машинально схватилась его за руку. Канцеляров, расчувствовавшись, крепко, прямо-таки страстно сжал ее руку в ответ. После чего она тоже покраснела и осторожно освободила свою руку из его руки.
Канцеляров всем своим видом показывал, как свято ценит оказанное ему доверие, как горячо стремится эдак благородно, подхватить «знамя, выпавшего из рук сраженного в бою товарища».
Кстати, что касается «выпавшего знамени». Канцеляров скромно напомнил Елене Белозеровой, что, строго говоря, идея об особых силовых и энергетических линиях первоначально действительно зародилась именно в его, Канцеляровской, голове, а Чемоданов лишь ею ловко воспользовался.
К сожалению, в результате не слишком для себя удачно. Вообще, ужасно жаль, что в свое время Чемоданов не советовался обо всем с другом. Канцеляров мог бы во многом помочь ему. Поскольку обладает многими способностями. И, возможно, Чемоданову удалось бы избежать фатальных неприятностей и ошибок, которые привели к такому печальному финалу.Канцеляров так рьяно и умело взялся за дело, что в самое короткое время ему не только удалось разыскать членов так называемого Тайного Братства Счастливцев и вступить с ними в контакт (он подробно информировал Елену Белозерову о своих визитах), но и добиться удивительного результата. Однажды он скромно, хотя и с затаенной гордостью, сообщил, что, судя по всему, и он, Канцеляров, сумел синтезировать-инициировать вокруг себя легендарное «веселое сияние».
В этот вечер Канцеляров между прочим преподнес Елене Белозеровой грандиозный букет, составленный из десятков благоухающих роз, желтых хризантем, ирисов и гортензий. Причем объяснил он это подношение несколько странно. Якобы именно в этот день много лет назад он познакомился с Чемодановым, который оказал на него такое благотворное влияние, сыграл такую громадную роль в его личной судьбе. В конце концов, если бы не Чемоданов, то он не познакомился бы с такой великолепной женщиной!.. Елена как будто уже немного привыкла к тому, что иногда Канцеляров бывал излишне витиеват и неловок, и букет с благодарностью приняла, то ли пропустив мимо ушей комплименты, то ли отнесясь к ним сочувственно. Весь вечер они, как водится, провели исключительно в воспоминаниях о Чемоданове.
И действительно, нельзя было не заметить, что в делах и карьере Канцелярова неожиданно совершился какой-то замечательный переворот. Кургузый костюмишко был похерен. Даже засипший голос как будто приобрел приятную бархатистость, благозвучность. Долгие годы полунищенского прозябания сменились очевидным материальным процветанием. У Канцелярова появились деньги и возможности. Объяснял он это просто. По его словам, стали наконец приносить плоды необыкновенные идеи и «проджекты», заложенные в свое время. Какого рода это были идеи и «проджекты»? На первый взгляд, странные и неосуществимые. Кстати, в свое время, когда он рассказывал о них Чемоданову, то даже умнейший и проницательный Чемоданов, хотя и посмеивался над ними, признавал, что идеи, конечно, странные, но вот если когда-нибудь начнут осуществляться, – тогда только держись, тогда Канцеляров сразу бог!
Взять к примеру, бесконечные почтовые рассылки (лотереи, письма известным людям и т. д.), над которыми Чемоданов не без основания иронизировал. Теперь это начало приносить плоды. К Канцелярову хлынул поток неисчислимых денежных и вещевых призов.
Также стали приносить баснословные дивиденды и более изощренные коммерческие проекты. Резко пошел в гору бизнес с заявками на передачу сообщений на тот свет. Каждую неделю количество заявок от желающих вступить в переписку с Господом Богом возрастало в геометрической прогрессии. Теперь работала целая контора, координирующая и вербующая новых «посланников». «Посланниками» именовались люди, которые находились при смерти и за определенное вознаграждение давали согласие выступить в роли курьеров. Канцеляров не без гордости сообщал, что попутно совершал благое дело, не только скрашивая таким образом последние дни обреченных на смерть людей, но и наполняя их жизнь новым смыслом.
И все это, безусловно, явилось результатом не столько эффекта набранной «критической массы», сколько имело самое прямое отношение к Тайному Братству Счастливцев, в которое Канцеляров, по его собственным словам, вошел как «нож в масло».
Что касается самого Тайного Братства, то, в отличие от трагически легкомысленного Чемоданова, Канцеляров собирался исследовать этот феномен серьезными научными и критическими методами. Он якобы уже вел соответствующие расчеты, подбирал-конструировал высокочувствительную аппаратуру, благо определенные возможности у них в конторе для этого еще оставались… Строил ли он новые тонкие измерительные приборы, при помощи крохотного волоска?
Наука наукой, однако с самого начала так повелось, что он и Елена то и дело возвращались к обсуждению мистической подоплеки происходящего, припоминали различные приметы и даже вещие сны, которые задним числом красноречиво свидетельствовали о том, что многие события действительно имели особую внутреннюю связь. Таким образом строгие естественнонаучные подходы и методы как-то замысловато переплетались с вещами потусторонними и магическими.
Похоже, сам того не замечая, Канцеляров все больше увлекался подобными разговорами, вдруг припоминал, а то и явно присочинял различные сюрреалистические случаи, поскольку через них ему удавалось производить на мистически настроенную молодую женщину более эффектное впечатление, завладевать вниманием. В частности, Канцеляров доверительно сообщил, что еще в детстве замечал в себе определенные сверхъестественные задатки – способности к телепатии, телекинезу, ясновидению, гипнозу и тому подобной экстрасенсорике.
– Ты, наверное, будешь надо мной смеяться? – как бы спохватившись, смущенно спросил он (с некоторых пор они перешли на «ты»). Но Елене Белозеровой, конечно, было не до смеха. Слишком многое ей довелось пережить на собственном опыте.
Между прочим, Канцеляров признался Елене, что уже довольно давно он, Канцеляров, испытывает что-то вроде омоложения плоти и «возвращения молодой физики», и судя по всему, приобрел некоторые дарования мага и экстрасенса. В качестве иллюстрации-доказательства привел один чрезвычайно странный случай, касавшийся его интимных отношений с Чемодановым. Якобы однажды пьяный Чемоданов в одной общей компании начал скандалить, а Канцеляров, как друг, попытался его урезонить. В ответ, разозлившись, Чемоданов ударил его прямо по физиономии. Канцеляров же, понятно, в драку не полез. Во-первых, элементарно побоялся, поскольку драчун Чемоданов несравнимо спортивнее и сильнее его, а во-вторых, это глупо и безнравственно, а в-третьих, – как ударить? – они же как-никак друзья! Канцеляров просто дал задний ход и ушел обиженный, механически бормоча про себя всяческие проклятия… Так вот после этого случая он невольно напустил на Чемоданова такую «порчу», что тот целую неделю, бедняга, обделывался во сне. Затем они, конечно, совершенно помирились…
Кстати, когда с Чемодановым произошло несчастье на малой Волге, Канцелярова мучила совесть, он глубоко сожалел о той насланной на друга «порче». В первый момент даже ужаснулся – не его ли экстрасенсорные, даже магические способности подействовали таким радикальным образом, не настигло ли Чемоданова возмездие за то, что тот однажды ударил друга? Заклятье-проклятье?.. Однако, учитывая все изложенное в записках, а главное, существование могущественного Тайного Братства Счастливцев и «нехороших писем», совесть Канцелярова могла быть абсолютно чиста.
Более того, проведя в этом направлении определенные научные исследования, Канцеляров мог с полным основание утверждать, что в своих экспериментах с «энергетическими полями» и «силовыми линиями» Чемоданов проявлял непростительную беспечность и наивность, общаясь с «братьями» и «сестрами», как с равными, как с обычными смертными. Простодушный! Он не подумал соблюсти элементарных правил безопасности, вторгшись в такую опасную мистическую область, как Судьба и Фатум. К примеру, «нехорошие письма» могли быть лишь концентрированно-материальным воплощением этих малоизученных энергий…
Ну уж он, Канцеляров, будет поумнее!
Постепенно Елена Белозерова стала заметно реже вспоминать о Чемоданове. А если разговор о нем возникал, то даже старалась перевести его на другие темы.
Канцеляров же пообещал Елене, что очень скоро представит ее вниманию серьезный научный отчет – и о случившемся с Чемодановым, и о самом Тайном Братстве. В частности, нарочно устроит ей «экскурсию», проведет по одному необычайно мистическому маршруту, над составлением которого он теперь трудился.
Якобы в самом центре Москвы, неподалеку от Лубянки есть несколько крайне странных кварталов-призраков – сплошь выселенные старые домишки, назначенные на реконструкцию, огороженные глухими заборами. Там, за заборами, – абсолютно безлюдные улицы и переулки, в окнах брезжит слабый свет, странно закамуфлированные магазины, кафе, булочные, – как будто они еще работают, только закрылись на небольшой перерыв. Как будто там все еще идет какая-то жизнь. На самом деле все как бы театрально-киношное, фальшивое, сплошные декорации. Фанера, гипс да папье-маше… Но секрет этого места заключается в том, что если пройти его по определенному маршруту – пересечь кварталы, пройти сквозь некие пустые магазины, квартиры, учреждения, – то через некий глухой дворик можно обратно попасть на обычные московские улицы, но это будет уже совершенной иной мир, другое измерение, хотя внешне ничем не отличающееся от реального…А пока суть да дело, Елена Белозерова и Канцеляров посещали шикарные рестораны и уютные кабачки. Проводили вполне семейные обеды и ужины с ее родителями. Катались по заснеженной Кремлевской набережной на лошадках. Елена на кауром Папирусе, Канцеляров на мухортой Принцессе. Нынешний Канцеляров был так мало похож на того сипло бубнящего Канцелярова, которого она впервые увидела на своей черной свадьбе. Ее мнение о нем необыкновенно переменилось. Перед ней был мужчина вполне обаятельный, умный, деликатный, энергичный и тому подобное. С чудесными пушистыми усами и сияющим взглядом. Поэтому, когда однажды вечером в прекрасном светлом доме Канцеляров бросил перед огромным пылающим камином тигровую шкуру, а сам встал на четвереньки и шутливо зарычал на Елену, молодая женщина ответила тем же – то есть именно опустилась на четвереньки, подползла к рычащему Канцелярову и тоже зарычала. Затем они подползали к бараньей туше, жарящейся в камине на вертеле, и хватали зубами славно подрумянившееся, ароматное мяско.
Глава седьмая
Путешествие к центру счастья (2)
Стало быть, Канцелярова ничуть не страшил печальный опыт своего друга и предшественника Чемоданова, и он самолично приступил к осуществлению дерзновенного проекта, в котором снова фигурировали силовые линии и энергетические поля.
Иными словами, Канцеляров предпринял новое, собственное путешествие к центру счастья.
– Если даже ничего подобного не существует, а является лишь плодом нашего воображения, – вполне здраво рассуждал он, – это, тем не менее, приносит отличные практические результаты и выгоды…
Попутно Канцеляров сформулировал эпохальную мессианскую задачу. Он вознамерился собрать всех счастливцев и основать нечто вроде новой религии. Аккумулировать такое громадное количество упомянутой энергии, чтобы совершить преобразование законов природы и, может быть, воздвигнуть новую вавилонскую башню и рай на земле. Теоретически этот беспрецедентный прорыв в истории человечества еще не был хорошо им просчитан, однако с самого начала было более или менее ясно, что, исходя из незыблемых законов сохранения энергий, новый рывок в царство вечной благодати и гармонии члены Тайного Братства Счастливцев предпримут на фоне Апокалипсиса для всего остального человечества.
Трудно сказать, что при этом Канцелярова увлекало больше – роль великого мессии или то, с каким сочувствием внимает его рассуждениями великолепная женщина Елена Белозерова.
Между прочим, с некоторых пор Елена стала избегать спиртных напитков, прогулок верхом и зачастила в клинику к одному знаменитому специалисту, светиле в области акушерства и гинекологии.
Говорил ли Канцеляров о своих экстраординарных магических способностях в шутку или всерьез (по крайней мере, сначала он не слишком в это верил), но теперь именно с их помощью собирался осуществить задуманное. Как бы там ни было, в соответствие с определенными магическими процедурами и ритуалами, он даже составил некий тайный список того, что должно случиться в его личной жизни. Все желания и мечты – прямо по пунктам.
То есть магический список сам по себе являлся инструментом воздействия на будущее и катализатором определенных событий. Кое-что из запланированного (он и сам был этим удивлен) уже, якобы, свершилось, например, заранее запланированное уничтожение неких препятствий на пути к центру счастья, и это безусловно указывало на то, что с такой же неотвратимостью свершится и все прочее.
Список, как уже было сказано, был тайным, но некоторые из его пунктов (хотя и без подробной конкретики) Канцеляров сообщил Елене Белозеровой. Должна же она понимать, с кем имеет дело. Словом, он аккуратненько все расписал.
В таком-то году, такого-то месяца и числа – Нобелевка.
В таком-то году, такого-то месяца и числа – покупка острова на Адриатике.
В таком-то году, такого-то месяца и числа – рождение наследника от лучшей из женщин. И так далее.
Впрочем, времени для встреч у Канцелярова и Елены теперь было очень немного. По причине кипучей деятельности, которая сутки напролет поглощала Канцелярова.
Из своей научно-исследовательской конторы Канцеляров не то чтобы уволился, а просто перестал там появляться. Общался с какими-то чрезвычайно влиятельными во всех отношениях людьми и как бы ожидал для себя какого-то нового назначения. Недостатка ни материальных, ни финансовых ресурсов он, как уже было сказано, не испытывал.
Теперь Канцеляров сам приятельствовал с Аркашкой Цветковым, полковником Петровичем, журналистом Ксавериным, помощницей Екатериной Сергеевной Утюговой и прочими. С родителями Елены Белозеровой отлично поладил. Кажется, они уже затруднялись решить, кто из двоих действительно роднее – этот замечательный молодой человек или дочь. Более того, снова весело замелькал поблизости исчезнувший было Гречишкин, маленький гражданин с повадками таракана. Как будто ничего не произошло. Дизентерийного вида лаосцы-бирманцы, было поселившиеся в его квартире, а также омоложенная старуха за его рабочим столом, исчезли, словно их и не бывало. За этим Гречишкиным Канцеляров следил с особенной тщательностью, хотя подружиться, вступить с ним в какой-либо ощутимый человеческий контакт ему не удавалось. Еще тот, видно, был тип, этот Гречишкин!
Пора было, пожалуй, поговорить и о свадьбе. Не год же носить траур, в самом деле.
Канцеляров сам назначил дату, и Елена Белозерова как будто не возражала. Нельзя сказать, чтобы она выглядела на этом фоне такой уж безбрежно счастливой и расцветшей. Скорее уж, какой-то рассеянной, покорно-решившейся. Когда родители спрашивали ее, как дела, она как-то тихо, словно виновато отвечала: «Пока все хорошо…»
Канцеляров и сам все больше досадовал, хотя и не без доли кокетства, что «общественная нагрузка», великие дела, закрученные им, не оставляют времени вплотную заняться собственной личной жизнью. Впрочем, на самых разнообразных увеселительных мероприятиях, особенно, если он проходили в загородном палаццо Белозеровых, присутствовал всенепременно…
Видимо, согласно его теории силовых линий и энергетических полей, он действительно приблизился к центру счастья, соблюдая при этом все возможные меры предосторожности и перестраховываясь. Во всяком случае, именно в таком духе живописал происходящее Елене Белозеровой.
И все-таки, как оказалось, где-то Канцеляров, должно быть, таки ошибся в расчетах. В какой-то момент система «засбоила», начало происходить нечто, что Канцелярову не понравилось. При этом, надо отметить, главный «индикатор» ситуации – чуткий гражданин Гречишкин – не проявлял абсолютно никаких признаков беспокойства – никуда не исчезал, не оставлял вместо себя лаосцев-бирманцев и так далее. Значит, по логике, все шло путем, никакой опасности. Да и «веселое» сияние никуда не улетучивалось, было тут как тут, стояло над Канцеляровской макушкой, словно нимб-рой золотящихся в закатном солнце мошек-комариков. То есть теоретически Канцеляров мог быть совершенно спокоен.
Как ни странно, но он как бы даже не удивился, что Гречишкин на месте, а неприятные симптомы появились. Его словно что-то ужасно нервировало-раздражало или он был чем-то недоволен. Хотя раздражение старался скрывать. Начал торопить Елену Белозерову с приготовлениями к свадьбе. Вероятно, действительно был наделен некими уникальными экстрасенсорными качествами и улавливал то, что не мог запеленговать даже сверхчуткий Гречишкин.
Что же так нервировало Канцелярова?.. Довольно быстро это приобрело вполне явные формы. Словом, начало происходить то же самое, с чего начались неприятности и у Чемоданова. Отчуждение. Канцеляров заметил, что его стали чураться члены Братства.
Однако, в отличие от Чемоданова, его не просто по возможности старались избегать, но в самом отношении к нему сквозили брезгливость и высокомерие, словно он был каким-то неполноценным существом. Ему, что называется, стали отказывать от дома, не приглашали на мероприятия, смотрели с удивлением, типа «а кто он, собственно, такой, чтобы быть среди нас?!», норовили отвернуться при встрече, а то и вовсе переставали замечать, как будто он был пустым местом… И это должно было показаться Канцелярову особенно обидным и унизительным, так как происходило в тот самый момент, когда им был практически подготовлен эпохальный форум, на котором, по его замыслу, как на каком-нибудь партийном съезде, должны собраться делегаты-представители всех городов и весей.
Между тем, довольно странным было то, что, по-видимому, Канцеляров не связывал эти неприятные проявления с какими-то мистическими или физическими причинами, вроде потусторонних воздействий, а также завихрений в силовых полях и побочных эффектов при прохождении сквозь сгустки энергетических линий. Его объяснения и подозрения были куда как обыденнее.
Он стал подозревать против себя какие-то внутренние интриги, наподобие внутрипартийной конкуренции. Хотя, в отличие от любой партии, в Тайном Братстве изначально не было никакой иерархии, организационных структур, формального членства, учета, идеологии и т. д. Все, как известно, существовало лишь в виде неосязаемых недомолвок, двусмысленностей, полунамеков, полусигналов; происходило исключительно при молчаливом понимании своей высшей принадлежности.
А вреднее всех, по его ощущению, был тот первоначальный, старый кружок членов Тайного Братства, определенный еще Чемодановым. Именно оттуда распространялись импульсы и волны обидной недоброжелательности и отчуждения. Не иначе, как Канцелярова пытались подвергнуть остракизму, – его, который вел Братство к новым сияющим вершинам!
Во время одного из визитов он со всей возможной дипломатичностью и неуловимостью повел окольный разговор о своей трудно-переоценимой деятельности в Братстве, но окружающие стали как будто демонстративно зевать и отворачиваться. Он говорил, что, именно благодаря принятым им мерам, они застрахованы от всякого рода нехороших историй, намекая, конечно, на разразившуюся недавно как чуму – трагедию с нехорошими письмами. Но и это не производило на «братьев» должного эффекта. Люди словно не понимали, о чем речь. Точнее, конечно, делали вид. Когда же он стал намекать, уже даже с некоторой нетерпеливостью, на некие неуловимые, неразрывные связи между ними, полковник Петрович проворчал в сторону:
– Кто он такой, что за фрукт? Был уже один такой, Чемоданов по фамилии, да плохо кончил. – Причем тут Чемоданов! – вспылил Канцеляров.
– Ну как же, – усмехнулся полковник Петрович, то ли бессмысленно, то ли, наоборот, с каким-то глубоким, одному ему ведомым значением, – ты ведь, кажется, был его лучшим другом. Так сказать, яблоко от яблони…
Канцеляров было тоже осклабился, пытаясь подделаться под тон полковника.
– Хе-хе!
– Не улыбайся так, – вдруг резко бросил ему полковник Петрович, глядя на Канцелярова такими ужасными пустыми глазами, что тому, лопающемуся от злости, пришлось прикусить язык.
Канцеляров чувствовал себя настолько уязвленным этим обращением, что даже на Елену поглядывал с подозрением. А что если и в ней засквозит высокомерие?
Несмотря на растущую подозрительность, точно так же, как он в свое время сделался для Елены совершенно необходимым собеседником, которому она могла излить то, что было на душе, – точно так же и она сделалась для него человеком, которому он спешил выложить то, что его беспокоило, злило и мучило.
Он сделался ужасно мнительным. Признавался Елене, что иногда у него возникает такое ощущение, что против него плетутся заговоры и интриги, что какая-то темная сила хитроумно направляет его самого, и он начинает гробить все своими собственными руками. И, что самое ужасное, все его попытки увернуться, что-то изменить, якобы оборачиваются еще более неприятными вещами и предзнаменованиями. Конечно, что-то подобное происходило в свое время и с Чемодановым. Но ведь он-то совсем другое дело!
Однажды Канцеляров признался Елене в удивительной вещи.
Якобы на самом деле вся так называемая идея Тайного Братства Счастливцев – не что иное, как от начала до конца плод его воображения. То есть заведомая чепуха, спекуляция. На самом деле он этому никогда не верил. Он, дескать, нарочно подкинул ее Чемоданову. Он твердо настаивал на этом.
– Зачем же ты это сделал? – побледнев, спросила Елена Белозерова.
– Так, ради шутки…
– Объясни!
– Ну, во-первых, хотел немного растормошить скучающего, скисшего друга, начавшего разочаровываться в науке. Отсюда все эти разговоры о силовых полях и энергетических линиях. Своего рода невинная мистификация и розыгрыш. Во-вторых, в глубине души, ты знаешь, я ведь большой романтик. Мне нравится облекать некоторые научные и коммерческие идеи в некие загадочные одежды. Конечно, я добился огромных успехов в своих начинаниях. Но это не имеет ничего общего с мистикой
– Значит, это полная чепуха? – повторила Елена. – Никаких центров счастья?
– Да! Да! Да! – с каким-то остервенением закричал Канцеляров, словно чувствовал себя загнанным в угол.
Он заявил, что и теперь, даже после всего случившегося, будучи человеком науки и культуры, ни на мгновение не верит, что нечто подобное может существовать. И вместе с тем постоянно ощущает какую-то внешнюю темную силу, может быть, вполне реальную, хотя явных фактов у него пока нет. То есть он стал бросаться из одной крайности в другую. Стал опасаться даже за саму свою жизнь… И все из-за какой-то нелепой шутки!
– Странная шутка… – едва слышно произнесла Елена Белозерова.
В конце концов, Канцеляров заявил, что мог бы бросить эту дурацкую игру в Тайное Братство в любой момент. Но его бесило само отношение этих людей к нему – к Канцелярову, который все это сочинил. Он философствовал о том, что рано или поздно любая компания, партия, братство разлагается морально и нравственно, загнивает, превращается в очередного «коллективного Распутина», становится опасной для самих себя и окружающих. Но, главное, он был уязвлен в самых святых чувствах. Он трудился, подбирал, объединял людей, составлял из них особый круг, а его самого в результате вышвырнули, как мусор. Как огрызок. Вышвырнули из собственной же чудесной фантазии. Да еще смотрят, как на сумасшедшего. Хуже! Как на расово-неполноценного. Фашисты! Сами себя любят, хвалят, а перед ним лицемерят, иезуитствуют, его унижают, тычут носом туда, откуда он, исключительно благодаря своим талантам, едва выбрался. Да как они смеют?! Ничтожества с гипертрофированным самомнением, воображающие себя какой-то высшей расой, кастой, корчат из себя богов. Это ж настоящий расизм! Он, конечно, понимает, что даже в животном мире каждый вид метит и охраняет свою собственную территорию. Но он не какой-нибудь животный вид! Если и вид, то самый высший. Если уж говорить о мистике, об энергетических линиях, если Канцеляров и сделал в этой области открытие, то оно заключается в том, что счастливцами не рождаются. А эти, видимо, считающие себя высшей расой, на самом деле никакие не счастливцы, а лишь прилипалы, паразитирующие на силовых полях и энергетических линиях, на таланте других людей. Не хуже него понимают, что все это ненастоящее, несуществующее. Он, Канцеляров, в миллион раз сильнее, умнее и решительнее их. Дураки! Он найдет себе другое Тайное Братство и так далее…
– Что случилось? Что такое? – удивленно спросила Елена Белозерова, когда он вдруг остановился и замер в одной позе, словно к чему-то прислушиваясь, а затем быстро подошел к окну и, осторожно отодвинув портьеру, выглянул на улицу.
– Ничего, – задумчиво пробормотал он, – ерунда какая-то…
Последнее время вокруг него действительно творилась какая-то ерунда. То перед дверью обнаружилась аккуратная колбаска кала неизвестного происхождения, то во дворе болтались и искрили оборванные электрические провода, то хулиганы подожгли газеты в его почтовом ящике, то на крыле машины появлялось слово из трех букв… Это, конечно, не кирпич на голову, не взрыв газового баллона и уж, конечно, не полынья на малой Волге, однако, согласитесь, никак не могло доставлять большого удовольствия.
– Но ведь Гречишкин, Гречишкин-то никуда не исчезает! – вырвалось как-то раз у Канцелярова. При всем при том, что он продолжал категорически отказываться верить, что, может быть, это все-таки имеет какое-то отношение к энергетическим полям и силовым линиям. Твердил об этом даже с чрезмерной горячностью.
– Ты, как женщина, конечно, суеверна, готова поверить в эту чертовщину, – отвечал он Елене, когда та, озабоченная и напуганная странными знаками, видя недобрые предзнаменования, высказывала опасения, как бы с ним не произошло какой-нибудь беды, наподобие того, что случилось с Чемодановым. Иногда казалось, что он немного заговаривается. Например, называя всю мистику и магию «собачьей чушью», а себя убежденным агностиком и естественником, в то же время вдруг принимался без удержу бахвалиться, что, если кто и обладает особыми мистическими качествами, то только он сам. О, может быть, он действительно противен и смешон, – но пусть тот, кто замышляет против него недоброе, поостережется! Мол, у него и фамилия особая. Вовсе не от «канцелярии» или «канцелярских принадлежностей», как это может показаться на первый взгляд. О, в ней, в его фамилии содержится гораздо более страшная сила! Нечто злокачественное, фатальное, разъедающее, непобедимое. Она происходит от слова «канцер», то есть рак. И он казнит своих врагов страшными египетскими казнями!
– Ну, ничего, – в конце концов успокаивал он Елену (а на самом деле успокаивал самого себя), – скоро погуляем на свадьбе, а затем отправимся в какой-нибудь сказочный круиз…
Порой на него было жалко смотреть. Почернел, сморщился, сам стал похож на обгорелую спичку.
Несколько дней ничего не происходило. Канцеляров лишь зло шутил и язвил. И вдруг, проходя мимо своего покоробившегося, обгорелого почтового ящика, который еще не успели заменить и из которого еще сеялся газетный пепел, он увидел там что-то белевшееся. Протягивая руку, чтобы достать почту, он уже знал, что это могло быть, хотя весь его здравый смысл кричал ему о том, что подобного не может быть. Не могло повторяться так буквально!.. Однако это было оно – «
На следующий день ровно в полдень Канцеляров позвонил Елене Белозеровой.
– Вот сижу на скамеечке напротив Храма Христа Спасителя, – рассказывал он, – дышу свежим воздухом. Думаю, все у меня отлично схвачено. Ты знаешь, я, кажется, определил причину возмущения энергетических линий и силовых полей. И принял, так сказать, симметричный ответ. Чтобы все враждебное было истреблено на корню. Бетон, железо, как говорит полковник Петрович. Что теперь со мной может случиться?.. Елена молчала.
– Вот, кстати, – продолжал он, – гроза собирается. Странная, зимняя. Вот черные тучи, обсыпанные мерцающей электрической пудрой. Сейчас, поди, и молния врежет. Ведь не убьет же, а? Не убьет?.. – Немедленно приезжай ко мне, – сказала Елена Белозерова.
– Ты что, боишься за меня? – удивился он и, неожиданно, она даже не успела ничего ответить, расхохотался. – Я еду! – сказал он.
Чтобы доехать до прекрасного светлого дома на Пречистенке, Канцелярову потребовалось каких-нибудь пару минут. Прыгнул в дежурящую на углу машину, бросил личному водителю небрежное: «К ней!», и вот уже звонит у дверей чудесного особняка.
Ему открыли родители Белозеровы.
– А вы… – воскликнули они, – разве не улетели?
– Куда? – изумился Канцеляров.
– Ну как же! Да ведь вы же с Еленой собирались слетать перед свадьбой на Святую Землю…
– Да я… – пробормотал Канцеляров, по лицу которого словно прошла страшная судорога, – только что говорил с ней по телефону, я ехал к ней, она меня ждала!
Канцеляров пошатнулся, едва не грохнувшись в обморок. Родители Елены, поняв, что происходит что-то неладное, смотрели на него с ужасом. Потом набросились на него с расспросами, куда исчезла дочь Елена?
Он мрачно молчал, соображая. Его снова пронзили самые черные подозрения. Чувствовал, что от бешенства его затошнило. Он протиснулся между хозяевами и ринулся в дом. Пробежал по всем комнатам сверху до низу.
Он все еще не понимал, ему не верилось, что это не игра, не отговорки, не интриги. С черным лицом выслушал, что еще вчера Елена действительно объявила родителям, что улетает с ним, с Канцеляровым, на пару дней поклониться Святым местам и т. п. Теперь родители припомнили, что последнее время она вообще вела себя как-то странно. Якобы, разговаривала сама с собой – что-то странное о нехорошем письме, проклятых волжских струях, о какой-то зажигалке…
– Объясните, наконец, что происходит! – взмолились родители, обращаясь к Канцелярову.
Но теперь тот сделался словно каменный. Все еще не мог поверить… Как же так? Он только что с ней разговаривал! Он набрал номер, медленно приложил телефон к уху. Но теперь ее телефон молчал, связи не было. Глухо. Намертво. Где-то на задворках неба погрохатывал отдаленный гром.
Канцеляров не верил, но теперь должен был поверить: молния, которой он так опасался, все-таки ударила. Но попала не в него.
Глава восьмая
С точки зрения Господа Бога
С тех пор прошло несколько лет. Цветут жасмин, вишня, сирень, черемуха и прочие прелести. Живут в домике у реки на окраине провинциального русского городишки он и она. Живут не без трудностей, бедно, невзрачно, но в целом терпимо, дружно. Тихо-тихо. Он запустил бороду, учительствует, но не пьет. Она медсестра в фельдшерском пункте, но не гуляет. Плюс огородик, кролики, рыбалка, несколько ульев. Ходят в церковь. Не то беженцы, не то вынужденные переселенцы. Таких всегда полгосударства, ищущих не то чтобы счастья, а хотя бы покоя. Кроме Бога, ни на кого не надеются. Детишек аж четверо. Гришка, Мишка, Машка и Наташка. Все погодки. Кто в мать, кто в отца. Ужасно похожи. Кроме старшего, блекло-рыжеватенького, зеленоглазенького и плосколицего, засипшего, с вечными ларингитами, – сколько ни отпаивали парным молочком.
Теперь разве что в страшном сне этим двоим может присниться, как когда-то они вдвоем спасались-бежали сломя голову и куда глаза глядят, как Иванушка с Еленой Прекрасной из русских сказок, за которыми гналась баба-Яга. То гребень бросят на дорогу – и лес вырастет. То косынку – и река разольется. И т. д. Как покупали второпях кое-как слепленные фальшивые паспорта, а к ним еще кучу липовых бумаг в придачу, выложив немалые деньги, в каком-то московском грязном, продуваемом ледяными сквозняками подземном переходе-трубе у какой-то седой и косой бабы. А настоящие свои паспорта закопали в таком месте, что теперь и сами не припомнят. Никто не вспомнит и не узнает.
Но Господь-то Бог все видит и все ведает.
Если бы тому, что произошло в тот достопамятный зимний день на малой Волге, нашелся случайный свидетель, то последний, пожалуй, не поверил бы своим глазам, и потом еще долго спрашивал бы себя, уж не пригрезилось ли ему увиденное, и уж, конечно, не смог бы рассказать ничего вразумительного, не говоря о том, чтобы когда-нибудь это объяснить.
Какой-то мужик, по виду обыкновенный рыбак, с рюкзаком, в тулупе и в валенках спустился к реке, окинул взглядом широкие сверкающие просторы заснеженной малой Волги, посмотрел на часы и направился прямиком к середине, где едва виднелась, угрожающе колыхалась огромная, еще не застывшая полынья.
Не доходя до полыньи двух десятков метров, мужик остановился, снял рюкзак, сбросил с себя тулуп, снял валенки. Под тулупом оказался полный, под горло костюм аквалангиста. Затем достал из рюкзака пару баллонов и маску и, надев их, двинулся дальше, прихватив с собой и тулуп с валенками и облегченный рюкзак. Еще раз остановился, чтобы еще раз пристально осмотреться и взглянуть на часы. Вокруг, сколько достигал взгляд, не было ни единой живой души. Затем продолжил путь, уже не останавливаясь. За два-три шага до полыньи лед под ним подломился, и мужик в гидрокостюме ухнул вниз. Так и ушел бесследно под воду со всем своим барахлом – с тулупом и валенками под мышкой. Вокруг воцарилась полная тишина и безлюдье. Сияло солнце, снег блестел.
Приблизительно через полчаса на берегу появился другой мужик, который кряхтя притащился тем же путем. Беспокойно озираясь по сторонам, он ступил на лед, но, сделав всего несколько шагов, словно что-то осознав, встал как вкопанный, а затем в ужасе, все быстрее и быстрее попятился назад. Выбравшись на берег, постоял, переводя дыхание, а затем уже без остановок поспешил обратно на станцию и уехал в Москву.
Между тем пару километров вниз по течению, как раз за изгибом реки, из другой страшной полыньи не без труда выбрался на лед давешний странный аквалангист. Тулуп и валенки, судя по всему, так и были унесены черными волжскими струями. При нем был лишь рюкзак. Немного отдышавшись, оглядевшись, мужик снял баллоны, гидрокостюм, под которым оказалась теплая фланель, достал из рюкзака полиэтиленовый пакет и, развязав его, извлек оттуда все сухое – ботинки, брюки и легкую пуховую куртку. Быстренько одевшись, он упаковал в рюкзак баллоны и гидрокостюм, а затем широким и сильным движением, как шар на кегельбане, отправил рюкзак прямиком в полынью, в которой рюкзак тут же и сгинул. После чего, уже совершенно налегке, оправился на станцию и в Москву.
Это был, естественно, не кто иной, как сам «утопший» – Чемоданов.
Кстати, никто еще не развеял весьма сильных, хотя и смутных, подозрений, что его гибель отнюдь не была случайной.
Кто, кроме Бога, ведает, что в этот момент творилось у него в душе!Глава девятая и последняя
Все или почти все разъясняющая
Опустившись в битком набитое московское метро я наконец почувствовал себя в безопасности и облегченно вздохнул.
Теперь, стало быть, я должен был найти своего убийцу.
Но где-то нужно было временно скрыться и отсидеться. У меня заготовлен один-единственный вариант. Ничего другого в голову не приходило. Да и не было. Я собирался спрятаться у моего Канцелярова. Залечь на дно и наблюдать за тем, как разворачиваются события оттуда, из подмосковного домишки, укрывшись за ширмой и ночуя на кровати покойной Канцеляровской бабушки. Хоть что-то в этом варианте мне претило. Не идеальный вариант. Хотя бы тем, что я мог невольно подставить под смертельный удар товарища.
Я шел по подземным переходам, меня толкали со всех сторон, был час пик, я был погружен с себя.
На сверхглубокой станции метро я вдруг ощутил нечто особенное. Каким-то боковым зрением, с изумлением снова обнаружил поблизости то самое веселое сияние, утраченное некоторое время тому назад.
В торце перрона стоял розово-мраморный постамент, на котором помещался такой же розово-мраморный бюст какого-то допотопного деятеля. На голове у деятеля, как водится, сидела пара голубей. Это было что-то феноменальное, какой-то сюр. Если учесть, что станция располагалась на сотни метров под землей. Откуда там взяться птицам?! Еще несколько голубей сидело на карнизах под сводчатым потолком. Как они сюда залетели, как жили под землей, чем питались? Уму непостижимо. Теперь здесь уж не пахло никакой клубникой. Пахло склепом и налетали пронизывающие до костей сквозняки.
Около постамента расположился черный-пречерный монах, жутко бородатый и с изумительной благостью на лице, медной банкой для сбора милостыни на груди. Никого не осуждай и всем мое почтение. Христос воскресе радость моя. Видимо, его прислало сюда церковное начальство искупать какие-то прегрешения. Вот здесь это веселое сияние и проступило буквально из ниоткуда.
Я выгреб из кармана горсть мелочи и аккуратно ссыпал в медную банку.
– Спаси Господи, – сказал монах и перекрестил меня. Я достал еще бумажку и сунул в прорезь в банке.
– Крещеный? – сурово спросил монах.
– А как же.
– Туда иди, – вдруг сказал монах, кивнув лопатой-бородой направо.
Я увидел, что часть веселого мерцания как бы отделилась от того места, где расположился монах, и автономно куда-то поплыла, рассеивая окружающий черный вакуум.
– Спасибо, брат, – сказал я.
– Спаси Бог, – ответил монах. Я, естественно, двинулся следом за путеводным сиянием. Впрочем, долго путешествовать мне не пришлось. Уже в следующий момент передо мной возникла красная кепочка с рельсами и шпалами на кокарде, форменный китель, юбка, чрезвычайно вытянутая талия, эллиптические бедра, короткие ноги, лодыжки, как бутылочные горлышки…
– Адель!
Короче говоря, я въехал непосредственно в Аделаиду, и тут же понял, что это именно тот идеальный вариант, который мне сейчас так необходим. Никакого Канцелярова, ни в коем случае.
Аделаида дружески, хотя и довольно бессмысленно, улыбнулась и поманила за собой. Я нырнул вслед за ней в какую-то маленькую дверь. Мы пошли по узкому, как кротовая нора, служебному коридору-туннелю, ведущему в сторону от станции. Адель указала на другую дверь.
– Отлично! – кивнул я. И, усмехнувшись, вошел в каптерку. Каково же было мое удивление, когда, оказавшись в комнатушке, я обнаружил себя в компании других покойников, жертв «нехорошего письма»: застрелившегося Тривайлова, выбросившегося из окна Варакуты, отравившихся супругов Филиппских, а также удавившегося на подтяжках Алевтина Пальцева. Плюс сверхчуткий Гречишкин. Все как один. Ни дать ни взять маленькие гномы в сказочном подземелье. Плюс заторможенная Белоснежка Адель. Вот, где сосредоточилось самое сияние!
– Как, – воскликнул я, – вы ожили?!
– Но ведь и ты ожил, – резонно заметили мне они. Чему тут удивляться?
И верно.
Компания сердечно поприветствовала меня, поздравила с удачным воскрешением, а, следовательно, и наступившей вечной жизнью. Стало быть, я прошел главную инициацию – посвящение в члены Тайного Братства Счастливцев. Вроде того.
Все происходило по заведенной процедуре. Все они в свое время, как и я сам, обнаруживали вокруг себя эти странные, явно злонамеренные приготовления, какую-то дьявольскую возню. Так же как и я пережили несомненные покушения на жизнь. А уже после получения одинаковых загадочных писем, в которых некий анонимный доброжелатель предупреждал адресата, что тот навлек на себя гнев некоего тайного братства, якобы, каким-то своими легкомысленными действиями, и ему угрожает смертельная опасность, так или иначе имитировали самоубийство.
И теперь все они искали настоящего убийцу.
С этого момента у нас потекла странная, практически потусторонняя жизнь. Мы единодушно решили перейти на самое строгое нелегальное положение, пока не докопаемся до истины. Нельзя было открыться даже самым близким людям. Нам удавалось сохранять полное инкогнито. Мы действовали абсолютно законспирировано – от лица того или иного члена Братства, так как в конечном счете все-таки не знали, кому можно доверять, а кому нет.
Днем мы расходились, чтобы сновать по Москве невидимыми шпионами и соглядатаями, собирать информацию. Каждый действовал по своему направлению, в соответствие с собственной предысторией. Мы умело пользовались возможностями и прикрытием Тайного Братства Счастливцев, что было несложно, поскольку нам были известны все особенности и механизмы его функционирования. Затем появились кое-какие факты, начавшие приоткрывать завесу тайны.
Первое удивительное открытие я сделал, когда узнал о существовании, а затем и обнаружил у Елены Белозеровой (тайно проникнув к ней в дом) некие записи-дневники, написанные, якобы, мной самим, но которых я в действительности вообще не вел, да и никогда не имел такого обычая.
Странные, очень странные записки. И в то же время пугающе реалистичные. В какой-то момент я даже засомневался, а, может быть, я страдал редкостной формой расстройства психики, раздвоения сознания, при которых в одном теле как бы сосуществуют две абсолютно изолированные друг от друга личности, и, находясь в таком умопомрачении, я сам же и писал дневник?
Каково было его происхождение? Кто подбросил его моему приятелю Канцелярову? И с какой целью?.. Вот вопросы, которые я должен был решить во что бы то ни стало!По ночам мы, «гномы», собирались отсидеться в тесной комнатенке у нашей заторможенной Белоснежки Адели, которая поила нас очень сладким чаем, ласкала, присутствовала при наших умных разговорах об энергетических полях и силовых линиях, слушала, ни бельмеса, впрочем, не понимая.
Несколько раз она как будто порывалась о чем-то рассказать, но, смущаясь звучащими в каптерке умными речами, не решалась раскрыть рта, да если б и раскрыла, то, будучи умственно неполноценной, ничего связного сказать все равно бы не смогла.
Каждый из «покойников» находил указания на то, что в какой-то момент в прошлом у каждого из нас начинались однотипные проблемы, которые неизбежно приводили к трагедии. Все более мы погружались в темные глубины теории Счастья и Несчастья, выдвигали гипотезы, одну фантастичнее другой, – об особых энергиях, питающих всю систему Мироздания.
Нынешнее же развитие событий со всей определенностью указывало, что на этот раз после череды головокружительных взлетов и успехов тучи начинали сгущаться и над моим бедным и тупеньким другом Канцеляровым. Сможет ли он сберечь себя, как смогли мы?
В нашем подземелье мы горячо дискутировали об источнике этой опасности и о том, какие меры мы может принять для спасения Канцелярова, – только, естественно, так, чтобы самих себя при этом не обнаружить, не поставить под удар.
Однажды, когда дискуссия достигла невероятного накала и сгущения, с нашей заторможенной Белоснежкой вдруг случился припадок.
Точнее, сидя в своему уголку, Аделаида впала в специфическое сомнамбулическое состояние. Наши монотонные философствования ввергли ее в состояние гипнотического транса, сродни тому, в который по особой методике вводят пациентов врачи-гипнологи, чтобы докопаться до скрытых и заблокированных в сознании переживаниях и опыте, или того состояния, в которое намеренно вводят себя чревовещатели, чтобы узреть мистическую изнанку реальности и сообщить истину о ее устройстве. Глоссолалия. Что касается нашей Адели, то она начала изъясняться в нехарактерной для себя, разумной и даже интеллектуальной манере.
Первые же фразы, выговоренные ею с изумительной отчетливостью и ясностью, заставили нас умолкнуть и разом обернуться к ней, чтобы послушать историю, которую она вознамерилась нам сообщить.
А история эта оказалась из ряда вон выходящей.
Я сразу понял, что речь идет о той лунной летней ночи, в которую Канцеляров лишился своей изрядно застарелой девственности. Ведь я уже слышал однажды об этом кое-какие подробности от самого Канцелярова.
Аделаида поведала, что, когда Канцеляров вернулся после прогулок по лесополосе обратно к ней в постельку, с ним приключился припадок болтливости, неудержимую потребность исповедаться, настоящее словесное недержание. Подобный феномен, как известно, случается с мужчинами в такие расслабляющие моменты. Кстати, насчет сохранения своей исповеди в совершенной тайне, учитывая умственную неполноценность Аделаиды, он, пожалуй, мог быть вполне уверен.
Судя по всему, его, с одной стороны, охватило отвращение к самому себе и Аделаиде, которую он считал женщиной недостойной и непотребной, с которой он вынужден иметь унизительные для себя отношения. С другой стороны, его заедало самолюбие, и, чтобы как-то оправдаться и возвыситься в ее и своих глазах, а также, чтобы она, недостойная, ничего о нем и себе не возомнила, Канцеляров принялся объяснять свои истинные, высшие убеждения и идеи.
Прежде всего, торжественно объявил, что на самом деле давно и серьезно влюблен в другую, ошеломляюще красивую, чистую и всячески достойную девушку. Эту девушку он увидел в электричке и влюбился с первого взгляда. Проследил и со временем выяснил, кто такая, где живет. К сожалению, трезво оценивая свои данные (так сказать внешние, природные), понимал, что чудесная девушка, конечно, никогда его не полюбит. Даже подойти, приблизиться к ней вот так запросто – он и помыслить не мог.
Между тем его ум и достоинства – особого рода, известные лишь ему самому, запрятаны глубоко внутри. И он, без сомнения, гений.
Однако, будучи гением, Канцеляров измыслил небывалый способ завоевать любовь своей недоступной избранницы. Способ, основанный на точном расчете и знании женской натуры. Своего рода оригинальный психологический маневр. Как все гениальное, план Канцелярова был прост и эффективен на двести процентов.
У Канцелярова имелся друг-приятель, некто Чемоданов, как раз обладающий всеми замечательными внешними мужскими качествами, которыми природа так несправедливо обделила самого Канцелярова. В нем, отчасти, он видел свое второе «я». В этого друга, беспечного и довольно поверхностного шалопая, влюблялись все женщины напропалую.
Канцеляров решил подставить друга этой своей любимой. Та в него, несомненно, тут же влюбится, найдя в нем свой идеал, и так далее, согласиться выйти замуж… Что дальше? Сделав свое дело, мавр должен уйти. То есть сразу после того, как между ними вспыхнет эта бешеная любовь, друг должен исчезнуть. То есть Канцеляров найдет какой-нибудь радикальный способ устранить его, имитируя его самоубийство или несчастный случай. Просто накануне свадьбы тот бесследно пропадет. Например, провалится под лед или что-нибудь в этом роде…
Странный план, мягко говоря, но, нельзя возразить, вполне логичный.
Однако Канцелярову он вовсе не казался странным. В состоянии крайнего возбуждения, он заговорил о роковой, даже демонической своей любви. Вообще о настоящей любви. Впав в раж, уверял, что ради обладания такой женщиной, готов на любое преступление, даже убийство. Причем вовсе не оттого, что он такой злодей, а оттого, что именно ужасные происшествия, из которых самое ужасное – человеческая смерть, позволяют действительно переломить судьбу, направить ее в совершенно другое русло. То есть тут была и теоретическая основа.
Таким образом, после исчезновения друга Канцеляров рассчитывал явиться к девушке в качестве ближайшего приятеля ее покойного жениха. Грубо говоря, подлезть в самый подходящий момент.
Убитая горем девушка без сомнения найдет в общении с Канцеляровым отдушину, возможность воскресить, хотя бы в воспоминаниях, потерянного любимого. Совершенно естественно, что Канцеляров при этом унаследует, в некотором смысле, ее любовь к жениху. По меньшей мере, абсолютное доверие. Она же будет бессознательно искать в друге, обаяние и прекрасные качества, свойственные жениху. То есть, сама того не замечая, перенесет неутоленную любовь на друга, который со временем превратиться для нее в двойника, обладающего всеми достоинствами исчезнувшего мужчины, и даже равноценную ему замену.
Конечно, многое в этой игре будет зависеть от избранной тактики. Так сказать общего антуража. И ради такой женщины, убежденно твердил Канцеляров, не только можно, но даже необходимо идти на любое преступление. Именно не нужно смущаться масштабами. Вот для чего потребуется гений! К тому же, тот, кто готов убить одного – легко убьет двух, семерых, сто человек. Это как раз даже самое простое средство – достигать своих целей, выйдя за границы, о которых другие, заурядные личности, и помыслить не могут. Чем серьезнее и трагичнее будет ситуация, в которую будет помещена девушка, тем сильнее будет поражена, – ведь это тоже своего рода гипноз – ужас, тем скорее и надежнее удастся ею манипулировать. По тем же самым соображениям разумно использовать также женскую склонность к суевериям, веру во все сверхъестественное, таинственное. Например, предварительно запустить какую-нибудь остроумную мистическую или магическую теорию…
«Ты хоть понимаешь, дурочка, о чем я тебе толкую?» – досадливо щипал Канцеляров Аделаиду, видя, что та напряженно морщит лоб, безуспешно стараясь осмыслить то, что он ей нагородил, – нет, опять-таки ни бельмеса не поняла.
Рассказ Аделаиды меня убил. В первый момент я вообще не мог поверить, что подобное возможно.
Однако другие «гномы» тут же вскричали, что с самого начала подозревали нечто в этом духе.
Я лишь возмущенно мотал головой: нет, не может быть! Канцеляров? Да он – мой друг! Не зная, какие доводы привести в подтверждение чистоты и наивности своего друга, я мычал что-то нечленораздельное, а затем у меня вырвался довод, показавшийся мне самым убедительным:
– Да ведь он даже подаренную мной зажигалку – поцеловал и спрятал поближе к сердцу, как драгоценный амулет!.. При этих словах Адель словно очнулась от сомнабулии. Встрепенулась и уже совершенно обычным, своим слегка тормознутым голоском сообщила:
– А зажигалочка эта, не амулет, она у него в огородном сортире на полочке лежала. Он ею, для благовония, поджигал газеты… Я ее оттуда и скрала… – виновато призналась она.
Я только руками всплеснул.
– Где же она? – пробормотал я, только чтобы что-то спросить.
– Нету! – сокрушенно вздохнула девушка.
– Как нету?
– Елена отобрала…
Якобы однажды Елена Белозерова специально приезжала к ней на станцию, чтобы расспросить обо мне, утопшем, а, увидев у нее мою зажигалку и узнав, как она к ней попала, отобрала. Бедняжка, даже плакала. Адель то есть. Впрочем, и другая, Елена то есть, тоже всплакнула.
Сколько мы потом не бились, больше не могли выудить у Аделаиды никаких других подробностей. Умственное напряжение и так было для нее чрезмерным. Да и пора ей было отправляться дежурить на свой перрон.
Как бы там ни было, удивительный рассказ Аделаиды поставил все точки над i. Все мгновенно связалось и стало выстраиваться в одну стройную логическую цепочку.
В частности, теперь разъяснилась предельно таинственная история с «нехорошими письмами». То есть сами по себе эти письма действительно не содержали в себе ничего фатального или злокачественного. По крайней мере, до такой степени, чтобы кого-то свести с ума, психопрограммировать, довести до самоубийства.
Впоследствии, кстати, были обнаружены неоспоримые свидетельства, что сам Канцеляров эти письма и рассылал. Причем предпринял он эту аферу с письмами именно в целях дальнейшего нагнетания мрачной мистической окраски происходящего, для еще большего запутывания ситуации и прикрытия собственных злодейств. Что ж, надо признать, до известной степени это ему отлично удалось.
Итак, теперь, словно въяве, мы увидели перед собой настоящую физиономию Канцелярова. И с этого дня повели свою контригру.Мы решили воздействовать на злодея в духе его собственных методов, то есть погрузить его в соответствующую атмосферу мистики и подозрительности, необъяснимого ужаса, лишить уверенности, обезоружить, проучить, вытолкнуть вон из Братства.
Но это была невообразимо сложная и опасная игра.
Дело в том, что Канцеляров успел войти в большую силу. Даже видавших виды членов Братства, вроде полковника Петровича, не говоря уж про легкомысленного Аркашку Цветкова, было бы не так-то легко убедить в его преступлениях и, может быть, еще более злодейских умыслах. Да и само Братство, которое, как уже было сказано, не имело никакой формальной структуры управления и иерархии, оказалось по-своему в довольно уязвимом положении, так как Канцеляров, действуя хитроумно и напористо, как раз сумел выстроить подобие параллельной структуры и легко манипулировал большей частью Братства.
Ситуация становилась все более драматичной. Казалось, события разворачивались явно не в нашу пользу. Канцелярову с удивительной последовательностью удавалось двигаться к своей цели. Он оставался дьявольски невозмутим. Казалось, его невозможно сбить с толку никакой мистикой или суевериями, направить по ложному пути. К тому же, несмотря на нашу идеальную конспирацию, он все-таки явно начал что-то подозревать, сделался стократ осторожнее.
Не было никаких сомнений, если бы кто-то из нас допустил оплошность, повел себя неосторожно и Канцелярову удалось его вычислить, он бы, конечно, не остановился бы ни перед чем. Для разоблаченного это было равносильно смертному приговору.
Тем удивительнее и необъяснимее было то неожиданное сопротивление, на которое он вдруг наталкивался. Причем мы не имели к этому ни малейшего отношения. Как, например, та внезапная и резкая антипатия, которую он стал вызвать у того же полковника Петровича и у некоторых других. Может быть, он и впрямь не смог полностью блокировать «силовые поля и энергетические линии»?
В конце концов Канцелярову все-таки удалось организовать тот самый эпохальный форум, который в свое время, по наивности, намеревался созвать еще я. Дата форума была назначена, и отменить его не было никакой возможности. Были приглашены все самые видные члены Тайного Братства Счастливцев.
Черная цель Канцелярова была для нас очевидна. К сожалению, только для нас.
Хотя ни формальной повестки форума, ни программы вообще не существовало, но собрание действительно должно было совершить глобальный прорыв во всемирной истории, прорыв в царство вечной благодати и гармонии, – даже если это обернется великими бедствиями и Апокалипсисом для всего остального человечества.
Чтобы спровоцировать подобие цепной реакций, грозившей разнести мир вдребезги, членам Братства нужно было, во-первых, собраться в одном месте, а во-вторых, на некоторое время оказаться в полной изоляции от всего остального мира. Например, на борту подводной лодки, которая заляжет на морские глубины, или в каком-нибудь пустынном высокогорном монастыре, или в заоблачных высях на борту авиалайнера… Кстати, был избран как раз этот, последний вариант.
Именно об этом, уверенный в своей всесильности, Канцеляров говорил
Елене Белозеровой, с которой мечтал соединить судьбу.
Таким образом, в назначенный день несколько сотен человек, с виду совершенно случайных и незнакомых между собой (а на самом деле члены Тайного Братства) купили билеты на один и тот же рейс громадного аэробуса под видом экскурсии на Святую Землю. Этому находящиеся в глубоком подполье Чемоданов и другие «покойники» не могли помешать.
Канцеляров гениально все это подготовил и провернул. Он действительно мог собой гордиться. Но он, бедняга, не мог знать лишь одного – что это грандиозное мероприятие обернется против него самого.
На борту его ожидало неминуемое и позорное разоблачение. Те, кого он считал покойниками, успешно воскреснут. Проникнут на борт аэробуса, элементарно дав взятку сторожу, который запечатает их в один из грузовых контейнеров. Сторож, кстати, феноменальный пройдоха – занимался контрабандой лет двадцать, отправлял через границу не то что отдельных людей, а и целые футбольные команды и воинские бригады при полном вооружении. Словом, уже в полете, мы выберемся из контейнера и откроем себя судьбоносному форуму – к вящему ужасу Канцелярова. Мы намеревались свидетельствовать против него перед лицом всего Братства.
А до этого момента, в целях обеспечения строжайшей конспирации, мы затаились в своем метро-подземелье, решив, что самое разумное – вообще абсолютно ничего не предпринимать, а спокойно ждать своего звездного часа.Накануне ночью Варакута, который все это время шпионил за Канцеляровым в Интернете, используя свои компьютерные навыки, в частности, подбирал коды и подключался к каналам сотовой телефонной связи, а также снимал информацию с кабелей, соединяющих систему камер наружного наблюдения по всей Москве, сообщил, что Канцеляров только что также получил «нехорошее письмо».
– Дерзко! Кто из вас так весело пошутил, ребятки, а? – поинтересовался Варакута. – Мы вроде бы об этом не договаривались…
Все недоуменно пожимали плечами. Никто не отправлял Канцелярову никакого письма. Никто и не думал так опасно шутить. Очень странно. Никто ничего не понимал.
Впрочем, было решено, что это уже не имеет большого значения. Не пройдет и суток, как эта гнусная история наконец закончится. С тем и улеглись немного подремать до утра.
Все тут же захрапели, только я не спал, мучительно соображая, что могло значить это письмо. Но так и ничего не придумал.
На следующий день в Москве происходило нечто чрезвычайно странное.
Хотя ни москвичи, ни гости столицы, ни даже самые компетентные службы об этом не имели никакого понятия.
Со всех концов в загадочный, заброшенный и закамуфлированный район-призрак подтягивалась разношерстная публика. Люди молча, не останавливаясь, сосредоточенно двигались по улицам, словно совершали некий ритуал, сворачивали в определенный переулок, шли к определенному ветхому строению, по виду закрытый на реконструкцию магазинчик «Гастроном», заходили внутрь, не останавливаясь, проходили сквозь него и, выйдя через черный ход наружу, прямиком отправлялись в аэропорт, чтобы попасть на один и тот же рейс.
Я тоже двигался тем же самым ритуально-магическим маршрутом. Это было необходимо для того, чтобы привести силовые поля и энергетические линии в определенную благоприятную конфигурацию. Счастье так легко спугнуть. Все условия и негласные традиции Тайного Братства нужно было выполнить с абсолютной точностью. Пока я находился под эгидой Тайного Братства мне не о чем было беспокоиться.
Я и мои товарищи-«покойники» вышли гораздо раньше остальных, чтобы заранее укрыться в контейнере.
Шагая по Москве, я старался думать о приятном – о Елене Белозеровой. Она тоже должна быть на форуме. Само собой. Это я знал наверняка. Я видел тайные списки участников. Как только мы проведем наш славный форум, разоблачим и нейтрализуем Канцелярова, отправим его, скажем, в ссылку – в какое-нибудь дикое африканское племя шаманом, я немедленно объяснюсь с Еленой, выпрошу у нее прощение за то, что подверг ее таким страданиям своим исчезновением.
Ей-Богу, как мне не хотелось залезать в этот чертов контейнер, пока я не увижу ее хотя бы на мгновение!
Поэтому мне и пришло в голову спрятаться около декоративного «Гастронома», чтобы тайком увидеть ее перед вылетом, а уж потом догнать моих товарищей и присоединиться к ним. В контейнер я ведь всегда успею!
Я забежал в заброшенный дом напротив, поднялся по пыльной дряхлой лесенке на второй этаж и стал смотреть сквозь пыльное стекло в переулок, по которому проходили «братья» и «сестры», чтобы скрыться за дверью фальшивого магазинчика.
Сначала я не подозревал ничего дурного. Но время шло. Ни Елена Белозерова, ни мой заклятый друг Канцеляров все не появлялись.
Один за другим передо мной проходили «братья» и «сестры». Странная процессия. Это было похоже на сон. Я словно потерял ощущение времени.
Потом оно снова появилось. Но теперь переулок был совершенно пуст. Все прошли. Я остался один. Не может быть, чтобы я их пропустил. Значит, все-таки пропустил. Нужно было спешить, чтобы успеть занять свое место в контейнере, пока его честь по чести не опечатал мошенник-сторож.
Я машинально потянулся за сигаретой, затем сунул руку в карман, чтобы нашарить зажигалку… Вытащил копеечную пластмассовую зажигалку, не то, что моя серебряная, щелкнул кремнем, брызнули искры…
Зажигалка!
Я все понял. Как я мог этого раньше не понимать! В тот момент, когда Елена случайно увидела и отобрала мою зажигалку у Аделаиды, она уже, конечно, понимала, что моим убийцей был не кто иной, как Канцеляров. А может быть, еще раньше? У нее не было доказательств, но любящей женщине и не нужны доказательства.
Как я сразу этого не понял, болван! Она решила отомстить. И разработала для этого свой собственный план. Ради этого решила пожертвовать даже собой. Ради этого сблизилась с убийцей. Именно ей удалось достичь того, что не удалось нам – вывести Канцелярова из равновесия, заставить нервничать, подозревать, что, может быть, и над ним нависло проклятье, которое преследует каждого, кто пытается проникнуть в Тайное Братство Счастливцев, таковым по сути не являясь.
Последнее нехорошее письмо!
Именно она послала его Канцелярову.
Я услышал, как в пыльном окошке дребезжит надтреснутое стеклышко. Это письмо могло означать только одно. Это был приговор. Канцеляров был обречен. И его убийцей должна была стать именно она, моя любимая. Моя Елена Белозерова.
Как я мог допустить, чтобы моя любимая женщина совершила такой грех, стала убийцей, пусть даже такого ужасного человека, как Канцеляров, пусть даже из самого благородного чувства – чтобы отомстить за любимого?
Дребезжание стеклышка словно острой кромкой врезалось в мой мозг. Мне ли не знать, как коварен и опасен Канцеляров! Меня ужаснула мысль, что, скорее всего, он разгадал намерения Елены, играл с ней, и теперь она находится в смертельной опасности…
Ни она, ни Канцеляров не собирались на самолет. Елена была увлечена своей жаждой мести. Что же касается Канцелярова, то его-то меньше всего волновали энергетические поля и силовые линии. Переворот, который он намеревался совершить заключался вовсе не в прорыве в царство благодати. Он собирался убрать конкурентов-счастливцев, чтобы получить возможность строить новое Тайное Братство, в котором уже будет полновластным диктатором.
Я судорожно взглянул на наручные часы. Я безнадежно опоздал. Дребезжало вовсе не треснутое стекло в окошке. Это оттуда, из поднебесья доносился практически неслышимый гул взлетевшего аэробуса, который уже был в воздухе и взял курс на Святую Землю. Не нужно было быть провидцем, чтобы предсказать его неизбежную катастрофу.
Самолет упал, пересекая Черное море. Не было найдено ни одного тела. Но мир не рухнул. На то они и счастливцы. Для них, что Черное море, что малая Волга – все одно. Иллюзия. Поисковые команды напрасно искали хоть каких-нибудь фрагментов. В конце концов было решено, что все утонуло в Черном море, навечно засосано в его илистые и ядовито-смрадные сероводородные глубины.
В этот момент мне показалось, что у меня начались галлюцинации. От счастья подкосились ноги. В переулке показалась Елена Белозерова.
Она остановилась и достала мобильник. Поскольку теперь в переулке была абсолютная тишина, я отлично расслышал ее разговор с Канцеляровым. «Немедленно приезжай ко мне!» – сказала она. Затем она вытащила из сумочки смешной дамский пистолет и переложила его в карман пальто. После этого решительно направилась к двери фальшивого гастронома. Я сломя голову бросился за ней. Это был наш последний шанс, и я его не упустил.
– Елена! – прошептал я. Или, точнее, послал мысленный импульс. Она обернулась.
– Любимый!..Наше бегство было сумасшедшим, но удачным.
Как и положено счастливцам, мы двигались по маршруту в точном соответствии с пресловутыми «энергетическими линиями», которые и привели нас в благословенные края, истинное братство счастливцев, царство любви и благодати, бесконечно удаленное от тех мест, той бедной стороны, где подвизался, сделал фантастическую карьеру, правит и еще долго будет править наш злой гений Канцеляров. Теперь уж, может быть, его называют вовсе не Канцеляровым, а как-нибудь еще.
И даже если мы доживем благополучно до глубокой старости, я не стану искушать судьбу и посылать ему ехидную открытку, чтобы сообщить о своем счастливом существовании. Самолюбие меня не дергает. Это по его части. Черт с ним, и Бог ему судья.Татьяна Фетисова
Апрель
Пришел весёлый парень,
В зубах цветок зажат,
Заприте двери спален,
Не спите, сторожа.
Я не могу смириться,
Я не могу терпеть,
Разыгрываю в лицах
Всё то, что буду петь.
Подснежника прострелы
Сквозь жёлтую траву
И солнечные стрелы
Нас держат на плаву.
На удивленных лицах
Не слёзы, а капель,
И снится мне, все снится
Смеющийся апрель.
Осень в Сухуми
Запретный плод скользит в ладонь,
А время пахнет виноградом
И водорослью, и не надо
Бояться смуты городов.
А мы топили в доме печи,
Как порох, вспыхивал сушняк,
Смешались луны, лампы, свечи,
И солью в двери дул сквозняк.
И снова осень, снова осень —
Хурма, гранат и мандарин,
И вновь дорог и ветра просит
Ушедший было пилигрим.
Подражание Пастернаку
Недвижный Днепр, ночной Подол, дрожат гаражи,
И верный пёс от нас ушёл, не взлаял даже,
И дыма запах, и рассвет, и дух полынный,
И знак беды – нам места нет под небом стылым.
Но май, росой отягощен, лицо подымет,
И лакированным плющом он нас обнимет.
В нём яблонь цвет, полно примет и птичье пенье,
Ты возвращаешься ко мне сквозь мглу сирени.
Осень [1]
В тугой пучок связала стебли и травинки,
А в них сквозили земляничные кровинки.
Вода сверкнула сквозь стекло и грань стакана,
Куда плеснули горстью холод из-под крана.
И колокольцы, бубенцы и кастаньеты,
И дух полыни, чабреца – из глуби лета.
Пунцова лента горизонта на рассвете,
Когда ещё не просыпались дети.
Упругий звук – то волчий посвист – осень,
Мы бересты и лапника в огонь подбросим.
Я прислонюсь к тебе щекой, рукой, медвежьим ушком,
Как знак того, что я навек тебе послушна.
Всё так же… дует из угла… сквозняк, как прежде —
Не улетевшие крыла былой надежды.
А осень заморозки шлёт и белит мелом,
Зеркальной грани поворот —…свеча горела…
И начинает круговерть теперь и прежде
Несостоявшаяся смерть в другой одежде.
А мухи в сумерках летят и застят белым,
А иней – множеством карат на листьях прелых.
Замёрзших капель перезвон из чёрных дыр и
Замерший свет не выйдет вон. Тоннели вырыв.
И перемычки наведя в другую крайность,
Из белой бездны выйду я, тебя касаясь.
Вера Чайковская
Правда поэтов
Человек, конечно, накладывает отпечаток на профессию, которую он выбрал. Но и профессия неизгладима.
Андрей Андреевич Евгеньев познал опасность своей безобиднейшей профессии на собственной шкуре.
Он был искусствоведом, причем не современным art-критиком, что еще как-то сопрягается с «мужским родом», а историком искусства, что в наш век невольно ставит под сомнение «мужественность» субъекта. Разве «настоящие мужчины» станут заниматься столь неденежным и эфемерным делом?
К тому же его угораздило выбрать самый вялый и идиллический раздел русского искусства – сентиментализм.
А ведь по виду был вполне «мужик»: росту высокого, статен и бородат. Но невольно приходило на ум, что всё это маскировка. Что избранная профессия затаилась где-то в глубине и определяет жизнь. Да так оно, в сущности, и было!
Нет, он не был мямлей или того хуже – «бабой». Мог и за себя постоять, и приятеля защитить. И голос у него был не писклявый, а басовитого тембра, и борода росла густая и красивая.
Профессия сказалась в другом. Он на дух не переносил грубости и хамства. «Репортерского» стиля, «рекламных» интонаций. Не любил «политических новостей» и «злободневных» сюжетов. Не переносил в отношениях лжи и панибратства. Кроме того, у него была идиосинкразия к курящим женщинам, к навязчивой косметике, к вульгарным манерам…
Короче, это был очень странный тип, которому трудно было отыскать просто «подружку», не говоря уже о чем-то более серьезном.
Ведь всех этих современных молодых девиц он измерял масштабами «Бедной Лизы», безоглядностью чувств, искренностью душевных движений и утонченностью их проявлений.
«Где же такие женщины ныне? Где же прошлогодний снег?», как с мстительным удовлетворением констатировал поэт.
И остаться бы нашему Андрею Андреевичу, уже давно защитившему кандидатскую и работающему над докторской, вечным одиночкой, брюзгой и женоненавистником, если бы судьба не подбросила ему шанс.
Он давал уроки абитуриентам, собиравшимся поступать на искусствоведческий. Проф
Она же ходила в чем-то темном, вышедшем из моды или даже никогда в нее не входившем, и ясно было, что мода интересует нашу Нюшу (ее звали Анной) в последнюю очередь.
Но зато с каким старанием она записывала себе в тетрадку продиктованную Андреем Андреевичем библиографию. С каким восторгом читала тексты поэтов-сентименталистов! Как пылко анализировала портреты кисти Левицкого и Боровиковского, почти дословно воспроизводя комментарии Андрея Андреевича из недавно им подготовленного альбома.
Нет, к этой Анюте, Нюсе, Аннушке необходимо было присмотреться!
Современную женскую красоту Андрей Андреевич ни в грош не ставил. Она вся была искусственная, «сделанная». Его же сердце жаждало «естественности», наива, простодушия – всего того, что давно вошло в Красную книгу, растаяв вместе с прошлогодним снегом.
Анна Скворцова приехала из какого-то глухого провинциального городка, не то Калуги, не то Рязани, жила в Москве, как он случайно узнал, у тетки. И, вероятно, поэтому сохранила некоторую «провинциальную» неделанность и простоту облика, а также стремление лгать хотя бы через слово.
Давая ей уроки, Андрей Андреевич был строг и сдержан. Говорил только «по делу», лишних вопросов не задавал. Но иногда бросал на нее, как ему казалось, незаметные взгляды.
Да, да, вот эта «естественная» полнота фигуры, над которой не стали издеваться с помощью различных диет. И эти красные щеки – признак здоровья, а не изобретательного макияжа.
И эта широкая, правда, несколько косолапая и неуклюжая походка. С девочкой не занимались балетом и не старались заменить естественную грацию искусственной, придуманной жеманными и женоподобными «дядями»-балетмейстерами…
Ему казалось, что Анна Скворцова не замечает его как бы случайных взглядов. Но она их замечала и истолковывала совершенно превратно. Она думала, что красавец-преподаватель всем своим видом дает понять, что таких непроходимых дур и уродин он никогда не видал. Что он ее выносит только из вежливости и из-за тех денег, которые она ему платит. (Анна знала о ничтожных ставках профессоров-искусствоведов, но даже это не могло ее отвратить от безумной мечты – поступить на искусствоведческий!)
Попав в Москву, она сильно понизила уровень самооценки своей внешности. Если в родной Рязани ей ставили за нее, метафорически выражаясь, твердую четверку, то здесь она балансировала где-то между двойкой и единицей. Она боялась, что высокомерный и капризный преподаватель вот-вот от нее откажется.
Нужно было что-то срочно предпринимать! Его отстраненный вид, брюзгливая и недоверчивая мина на лице, его иронические взгляды ее прямо-таки пугали.
Она решилась выкрасить волосы в желтый цвет. У нее они были темно-русые, тусклого и неброского оттенка. В Москве же по бульварам ходили длинноногие блондинки с пышными распущенными волосами.
В парикмахерской-салоне «Луч» неподалеку от дома тетки на Чистых прудах ей не только выкрасили волосы в бледно-желтый цвет, но еще и выщипали брови, которые стали не широкими и густыми, а узенькими, как ниточки.
Молодая, яркая и нахальная парикмахерша окинула Анюту, робко вжавшуюся в кресло, ястребиным взглядом, и сказала, что можно еще покрасить тушью ресницы.
– Может, в следующий раз? – пролепетала Анюта. Лицо парикмахерши сделалось скучным и безразличным.
– Как желаете, – проговорила она, сдергивая с Анюты покрывалопопону.
– Давайте сейчас! – решилась Анюта.
Оставив в салоне «Луч» значительную часть денег из той суммы, что присылали ей родители на месячное проживание, Анна Скворцова поначалу даже боялась подойти к зеркалу. Но потом подошла. Какая-то незнакомая девушка с волосами цвета сливочного масла и громадными черными ресницами, делающими ее небольшое круглое личико еще меньше, с ужасом глядела на нее. Впрочем, тетка перемену облика племянницы одобрила. Ей, давней столичной жительнице (тетка работала буфетчицей в школьной столовой), хотелось, чтобы Нюша была побойчее и поярче. Иначе тут, в Москве, можно и затеряться. Анюта тоже постепенно привыкла к своему новому облику, и он ей даже понравился.
А единственная ее подружка Ритка, тоже приехавшая из Рязани и уже поступившая в Финансовую академию, увидев Анютку, глупо захихикала и сказала, что таких толстых русалок даже в сказках не бывает. Но Анюта не обиделась. Русалок же, а не крокодилов!
И смело пошла на занятия к Андрею Андреевичу в его квартиру возле Таганского метро. (Он жил с матерью, которая при Анютиных визитах ни разу не появилась, вымуштрованная строгим сыном.)
На этот раз взгляды Андрея Андреевича были не косвенные и словно бы случайные, а прямые и прямо-таки грозные.
Поделиться книгой: