Королева Алиенора, неверная жена

— Верно, — продолжает Томас, — в Ирландии надо снова вводить христианство. Наш Папа большой мастер таких перемен, в Скандинавии он показал, на что способен. Трудно навязать законы варварам, восстановить мир и заставить уважать волю Бога в монастырях.

— Твоему Папе это хорошо удалось. Отблагодарим его, если обещания на мой счет не будут пустыми, займемся непосредственно беспорядками в Ирландии.

— Он убежден, что его именем вы восстановите там вашу власть, — уверенно ответил Томас. — Он знает, что ваша популярность растет по всей Англии.

— Рождение моей дочери наверняка тоже что-нибудь значит, — пошутил Генрих.

— Конечно, — сказал Томас, снова вернувшись к своей теме, — бароны усмирены, украденные ими владения возвращены короне, как вы того желали.

— Да, надо было восстановить порядок, — подтверждает Генрих. — Дикие существа, полуголые, живущие в лесах в крайней нищете, сколько я таких насмотрелся. Теперь очень рад узнать, что снова восстановилась торговля шерстью, что наше животноводство и земледелие развиваются. Поддержим также мелких ремесленников. Как только финансы моего королевства будут поправлены, я, если не буду разорен из-за войн, займусь строительством, и не только в Англии. Анжу и Нормандия тоже в этом нуждаются. Нужно принять более строгие законы против воровства. Надо вернуть золото.

Он начинает пробовать одну из великолепных рыб, золотистых от трав и шафрана, которых приготовили в старой каске, превращенной в котелок, и вдруг замечает внушительную баржу, идущую против течения и груженную породистыми конями.

— Откуда идет этот караван? Я не вижу там коней из Перша, наших хороших турнирных и боевых коней, — восклицает он.

— Величество, — ответил один из молодых анжуйских дворян, — они идут из Нанта, а туда прибыли из Испании, теперь же отправляются на ярмарки Шампани.

— Пора уже призвать эту провинцию к порядку. Возможно, анжуйские бароны вступили в заговор с моим братом или с некоторыми бретонскими баронами, которые ненавидят Плантагенетов. Настоящий Ноев ковчег прогуливается у нас под носом по этой капризной Луаре. Нам следует отремонтировать ее весьма ненадежные дамбы, чтобы выдерживать такой флот. Знаешь ли ты Филиппа Фландерского, Томас? Он ближе к шампанскому дому и к Франции, чем ко мне, однако у этого вечного мальчика есть одно достоинство: он умеет поддерживать свою береговую линию, которую без его усилий засыпало бы песком. Надо будет послать к нему людей, знакомых с изучением вод и земляных насыпей. Они вернутся с новыми проектами. Нужно построить больше маленьких ветряных мельниц с квадратными лопастями, напоминающими паруса викингов, какие у нас уже есть в Нормандии. Уход за такими мельницами обходится дешевле, чем за водяными мельницами, построенными монахами-цистерцианцами, так что это будет выгодно.

Продолжая свой монолог перед сдержанным Томасом, король с аппетитом поглощает рыбу.

— Возвращаюсь к заговорщикам, Томас. Чтобы их остановить, я отберу Шинон у моего брата и сделаю из него неприступный сторожевой пост на границах трех графств: Анжу, Блуа и Пуату. Вьенн его защищает, дорожные пошлины и рыбный промысел приносят прибыли. Скалистый отрог послужит фундаментом нашим прочным постройкам. Мне нужна такая крепостная стена, чтобы она заставила дрожать захватчиков. Знаешь ли ты, что Шинон является ленным владением Анжу, что знаменитый Фульк Нерра, мой предок, сеющий ужас, отобрал его у Блуаского дома? Замок, такой как он есть, служил резиденцией для двора моего отца, который конечно же отдал ее моему брату Жоффруа. Мы осадим замок, и я туда вселюсь. У меня также есть желание реставрировать неф и трансепт собора в Маисе, в котором поженились мои родители, где меня крестили и который в день моих крестин был посвящен святому Юлиану, патрону этого диоцеза[41].

Томас знает все это, но он здесь для того, чтобы выслушивать своего властного краснобая-короля.

— Поговорим о женщинах в моей семье: все начинания моей матери, грозной Матильды, заканчивались плохо. Однако знаменитый каменный мост в Руане, который обошелся ей в целое состояние, держится хорошо, в то время как разливы Сены регулярно сносят деревянные мосты. По ее примеру рассчитываю построить такой же мост на Вьенне, а другой в Анжу. Итак, Томас, я, глазом не моргнув, соглашусь на то, что после епископальных каникул в Анже капитул отнимет у меня все права контроля за выборами епископа. Но это в порядке исключения… добровольно; хотя намерения твоего Папы Адриана на мой счет, по-видимому, достойны похвалы, но ты прекрасно знаешь, что у меня нельзя надолго отнять право контроля. Я вернусь к обычаям моих предков. Тебе хорошо известно, что королевские привилегии, предоставляемые некоторым аббатствам, не являются бесплатными. До чего бы я докатился, если бы потерял прибыли от этих льгот и все свои привилегии? До разорения!.. И особенно в Англии. Я могу делать только ограниченное число отступлений от правил, для Анже, например, потому что получил от Папы буллу об Ирландии. Это все надо будет изучить подробнее, вместе с секретарями и чиновниками, но с теми, кто допущен к королевским делам и хорошо оплачивается. Мне еще надо поговорить с тобой о регентстве, которое будет предоставлено тебе, когда я поеду в Бордо на празднование Нового года, и плед[42] с Алиенорой. Ты будешь меня здесь представлять. Прикажи записать инструкции, которые я тебе оставлю. Собери достаточное количество прево.

— Десяток?

— Маленькие местные сеньоры считают себя независимыми, объявляя, что они сеньоры волей Божьей. Они сводят на нет все усилия, уничтожают власть, завоевания, победы… Все исчезает, если перед тобой предатель, Томас. Семьи Краон и Мартине всегда были верными моей семье. Помни об этом… Никогда не забывай также, что Анже принадлежит мне, вместе со всеми окрестностями. Шатонеф в Сарте, Сомюр, Боже. Над всем этим с высоты своих башен господствует Шинон. Твоей и Господней милостью, потому что ты моя правая рука, старый приятель, и мы будем идти по этому пути вместе[43].

Мы создадим карты, на которых все будет указано. Мы принимаемся за работу римлян. А что касается Тура, города доброго святого Мартина, тебе рекомендую быть особенно бдительным с его архиепископом, потому что он спит и видит только французского короля, Людовика VII, «монаха».

— Очень хорошо, мы вернемся к этому вопросу, как только приедем домой, — сказал Томас. — Время идет, и близится ночь.

— Не забывай никогда то, что я тебе доверил: архиепископ Турский предан только королю Франции. В своих молитвах поручай Богу моих сыновей и маленькую Матильду, которая только что родилась в монастыре Сен-Мартен.

Глава 8

Перед Новым, 1156 годом, Пуатье

В конце ноября 1156 года Пуатье был для Алиеноры только этапом. Город ждал свою герцогиню и был прекрасно осведомлен о том, что произошло со времени тех волшебных дней ее замужества с Генрихом. Счастливая, сияющая, верящая только в добро, желающая совершать только добрые поступки герцогиня — этого город не забыл. Алиенора — луч солнца, и жители Пуату ее любят. Они счастливы, что она забыла свои обиды при дворе Франции и произвела на свет двух сыновей и дочь. Такая плодовитость им льстит. Подданные спешат Алиенору увидеть и проявить свою любовь, узнав, что ее первенец, маленький Гийом, умер, сраженный лихорадкой.

Генрих, заставивший баронов признать этого ребенка своим будущим преемником на английском троне, тотчас же заставил на его место назначить второго сына. Разочарованный, но не потерявший уверенности, король на время уехал от семьи, размышляя о том, что предпочел бы, чтобы его сын был жив, а присутствовать при рождении дочери он не хотел. Тогда еще Генрих не мог предугадать, что она станет его любимицей.

Алиенора же испытывала совсем другие чувства, она страдала от потери маленького Гийома. Дочь его не заменит, но она хочет любить всех своих детей и бороться против младенческой смерти. Во время переездов, а также в замке предпринимались все меры предосторожности, чтобы уберечь детей. Ее дорогого Гийома больше нет, и королева не так охотно улыбалась маленькой Матильде, которая была очень похожа на мать. Алиенору бранила старая кормилица, привязавшаяся к малышке: «Она как две капли воды похожа на вас в детстве, Алиенора!»

Жители Пуатье узнали, что король Генрих Плантагенет очарован новым канцлером Томасом Беккетом до такой степени, что стал даже пренебрегать супругой. Все, что шло из Англии, им не нравилось. Они опасались враждебности по отношению к своей герцогине и к себе. Со дня траура Алиенора не видела супруга и знала, что он готовит некие переговоры с Людовиком Французским, ни слова не сказав ей.

Если Людовик будет слишком открыто поддерживать Жоффруа Плантагенета в стремлении стать владельцем Анжу, Генрих II перестанет приносить ему вассальную присягу за свои континентальные владения, опираясь на тот факт, что Папа Адриан освободил его от клятвы уступить Анжу брату, данной отцу на смертном одре. В конце концов Людовик капитулировал. Алиенору это не удивило: она знала, что сопротивляться Генриху бесполезно. Ей неизвестно, заедет ли Генрих в Пуату или продолжит свою поездку в Бордо один. Они рассчитывали встретить там Новый год в семейном кругу и собрать плед. Генрих непредсказуем: он повинуется своим порывам, будит среди ночи своих людей и советников, если ему надо; спит под открытым небом, на краю дороги, если чувствует себя без сил. Он загоняет всех лошадей; Алиенора жалеет бедных животных, покрытых пеной, которые падают как подкошенные. Когда она сопровождает короля — что происходит все реже, — то заботится о сменных лошадях для своей прекрасной белой кобылы, которую хочет пощадить. Генрих же во время своих отчаянных скачек меняет лошадей как перчатки. В конце концов Алиенора стала опасаться, что он больше ни к чему и ни к кому не испытывает привязанности. Им движут только собственные амбиции. Конечно, аквитанцы не одобряли, что Генрих будет приносить присягу на их земле. Они предпочли бы, чтобы церемонию принятия титула герцога провела бы их Алиенора.

Итак, в Пуатье она недавно принимала визит Жоффруа дю Лору, бывшего настоятеля монастыря в Фонтен-ле-Конт, теперешнего архиепископа Бордо, который пытается добиться возобновления льгот, предоставленных его церкви герцогом Гийомом, отцом Алиеноры. Генрих появился как раз во время новой встречи, которую Алиенора предоставила Жоффруа. «Видно, этому королю Англии служат хорошие шпионы», — подумал Жоффруа дю Лору, увидев, как тот внезапно возник на пороге во время разговора дю Лору с Алиенорой. Бывший настоятель поднимается из вежливости и после низкого поклона тому, кто стал герцогом Аквитании, направляется к выходу, поклонившись Алиеноре. Она же, счастливая от встречи с супругом, тем не менее, удерживает гостя. Боится ли она Генриха? Хочет ли доказать, что умеет проводить совет и не дает себя прервать, будучи хозяйкой своего герцогства? Лору не знает, что делать, Генрих его удерживает, желая узнать, что происходит.

— Пусть мой приезд никак не нарушит вашу беседу, если я смогу на ней присутствовать.

Но его вид противоречил словам! Алиенора и Жоффруа пытаются помочь королю побороть смущение. Генрих всегда замечает между аквитанцами своего рода сообщничество — будь то чиновники или духовные лица, — когда они оказываются перед чужаком, даже если это принц, который будет ими править. Это его очень злит, но и толкает на принятие решения: никогда не вводить аквитанцев в свой совет, никогда не доверять им правительственные задачи. Он обещает себе обмануть этих нахальных и непослушных аквитанцев либо с помощью союзов, которые он решит заключить, либо назначением на высшие должности людей из Анжу, Англии или Нормандии, которые смогут держать их в узде. Однако свои мысли он хранит при себе.

Алиенора чувствует, что супруг готов ей противоречить. Она спешит, несмотря на все разногласия, которые их разделяют, завоевать его снова. Королева не из тех женщин, которые отказываются принять вызов, а этот она принять в состоянии. Материнство ее украсило, Алиенора это знает и чувствует, что в своем Пуату она любима, окружена двором обожателей, которые делают ее желанной.

— Отец мой, — говорит Алиенора, — вы получите свои льготы. Генрих, который здесь присутствует, не будет препятствовать, по крайней мере, я так думаю.

Внезапно ее взгляд заискрился лукавством: она прочла на лице Генриха, что он намерен отвечать сам, хотя и невежливо противоречить своей герцогине. Вот настоящий вызов. Однако к Генриху очень быстро возвращается хладнокровие. Та, которую он так часто унижал в Англии, еще будет артачиться? Алиенора решает показать супругу, как ее уважают здесь, даже если она просто жена. Но для Генриха государственные соображения — это абсолютная власть, и жены не имеют никакого отношения к делам. Его мать и жена могут быть полезны, только когда покорны ему.

Таким образом, он здесь присутствует словно на спектакле, обещая себе покончить с инициативами жены, как только они останутся одни. Но королева предлагает Жоффруа дю Лору — способ отомстить за вездесущность Томаса Беккета — поехать с ними в Сен-Савен. Архиепископ чувствует печаль в голосе этой женщины, призыв о помощи. Он знает, как сильно она переживает смерть своего трехлетнего ребенка, и не может ей отказать. Генрих, у которого вовсе не усталый вид, решает, что лучше сопровождать супругу самому, нежели видеть, как она плетет интриги с прелатом из Пуату, который, как и английские прелаты, ценит свои льготы и умеет всего добиться от женщин, исповедуя их и давая советы. Плантагенет позволяет себе вкратце рассказать историю аквитанского духовенства, мысленно отметив, насколько любимая поговорка покойного отца засела в его сознании. «Обычаи и нравы одной провинции не обязательно применимы к другой», — не уставал повторять Жоффруа Анжуйский.

По дороге в Сен-Савен, разместившись втроем в своего рода сундуке на колесах, обитом изнутри, запряженном хорошими лошадьми, Генрих без перерыва расспрашивает Жоффруа. Церковник не дает себя обескуражить этому молодому кондотьеру[44], моментально завладевшему виконтством Туар, городом Лиможем, где с наслаждением разрушил фортификационные сооружения, и который намерен играть поборника справедливости вплоть до Гаскони. Архиепископ молит Бога дать ему смелости противостоять этому человеку, в большей степени полководцу, чем человеку долга и чести.

— Я думаю, вам известно, — говорит он Генриху, — что знаменитый римский декрет от 13 апреля 1059 года является важной вехой в жизни нашей Церкви! Ваши герцоги приняли его к сведению. Этот декрет лишал императора всякой власти во время выборов Папы, и кардиналы были единственными, кто принимал участие в этом процессе. Воля вернуть Церковь ее слугам была проявлена в Аквитании, и у нашего герцога (он бросил взгляд на Алиенору) хватило мудрости подписать конвенцию, лишающую его права назначать епископов в Лиможе.

— В самом деле? — ответил Генрих. — Я приветствую покорность ваших герцогов, но была ли она эффективной?

Он выдержал паузу, которая становилась гнетущей, потому что этот намек на покорность герцогов Аквитанских по отношению к духовенству прозвучал довольно иронично. Всем было известно о конфликтах с Церковью, в которые вступал дед Алиеноры Гийом IX. Затем Генрих назидательно продолжил:

— Если герцоги Аквитанские были покорными, то император Фридрих Барбаросса, как только сел на трон, кажется, не слишком-то обращал внимание на этот декрет. Вы думаете, что он мог одобрить заявление Папы Адриана, в котором утверждалось бы, что его империя является ленным владением римской Церкви? Если Церковь царствует над умами, император рассчитывает на мечи франков, чтобы победить романизацию своих владений. Разве это смешно? И тем не менее, чтобы его унять, отовсюду посыпались советы, в том числе и от святой женщины Хильдегарды из Бингена. Увы! Ничего не помогло!

Алиенора промолчала, услышав имя той, к пророчествам которой сам Барбаросса был чувствителен. Хильдегарда сурово осудила Алиенору во время ее развода: «Ты посмотришь вокруг короля, но не найдешь мира. Уйди от всего этого! Останься верной Богу и людям!»[45]

— Успокойтесь, отец мой, — продолжал Генрих, — я не император Фридрих Барбаросса, но король, которому необходим разум, чтобы править и восстановить обескровленное королевство.

— В течение всего XI века, — перебивает Жоффруа, не отвечая королю прямо, — мы присутствовали здесь при беспримерном религиозном порыве. Почти повсюду вера торжествовала. На место хаоса пришел труд, уважение Господа и порядка. Аббатства соперничали между собой в рвении. Вот что надо нашей Церкви. Очистительный порыв и отказ от жестоких нравов, корыстолюбия, лени, роскоши, а также скупости.

Вмешалась Алиенора:

— Расскажите нам, дорогой отец, об этих приходах, которые возникают и возрождаются под строгим надзором тамплиеров. Их много, и они процветают, кажется, на плато Миллеваш и по соседству с Бугранефом.

— С опасностью для своей жизни, — ответил Жоффруа, — эти люди заставляют уважать Церковь Христа на Востоке и защищают его могилу. Однако герцогиня не упомянула наши крупные аббатства, большинство из них восстали из руин после разграбления Нормандии. С X века появляются замечательные аббатства Троицы, в Пуатье и в Миллезе, и, конечно, большой монастырь герцогов Монтьернеф[46], заложенный клюнийцами. Это старое бенедиктинское аббатство Сен-Савен, без сомнения, самое волнующее, потому что паломники приходят сюда издалека, чтобы учиться, а художники, которые сотворили фрески, выполнили наше пожелание: приобщить верующих к истории Христа и Сотворения мира. Потому что все наши верующие не умеют читать. Но скажите мне, сир, вы совсем недавно крестили еще одну маленькую христианку, маленькую Матильду?

— У меня едва было время увидеть ее хотя бы мельком, прежде чем присоединиться к моей супруге и к вам, — сказал Генрих. — Но рассчитываю, что буду часто ее видеть.

У Алиеноры были нехорошие предчувствия касательно первой встречи Генриха с их маленькой дочерью, после смерти старшего сына. Было ли это связано с воспоминанием о рождении первых дочерей, нахлынувшем на Алиенору, рождении, которое можно сравнить с божьим наказанием, а не с праздником? Казалось, она страшилась осуждения Плантагенета, как прежде Людовика VII.

Жоффруа дю Лору, который был в курсе всех перипетий распада пары Алиеноры и Людовика VII, констатировал, что последние слова Генриха оказали на нее благоприятное действие. Он молил Бога уберечь эту пару от всех опасностей супружеской жизни. Успокоенные, все трое подъезжали к Сен-Савену. Своим названием аббатство было обязано некоему Сабинасу, пришедшему из знаменитого аббатства в Лигюже в VIII веке[47]. В церкви раздавалось мелодичное пение, чистые голоса достигали нефа.

Переступив порог, они были ослеплены ярким светом в церкви и поражены удивительно слаженным пением. Вверху над кафедрой — восхитительная фреска: казалось, сам Христос, со строгим лицом и величественной фигурой, приветствовал их. В ней смешались Восток и Запад. Различные виды растений соседствовали друг с другом. Зонтичные сосны и древовидные папоротники, орешники и деревья, из которых добывали ладан; мирское и божественное перемешалось в праздничной путанице.

На хорах Алиенора узнала работу замечательного мастера, который учил молодых художников изображать фигуры в римской манере: их одежды напоминали драпировку античных статуй. Три доминирующих цвета фресок[48] — коричневый, желтый и светло-зеленый — словно играют различными оттенками в свете яркого и такого недолгого декабрьского солнца. Под купол храма уходят фрески замечательной работы. Алиенора останавливается в четвертом пролете под фреской, изображающей двери рая, и долго рассматривает портрет праматери Евы, сидящей на поросшем травой бугорке. Ева как будто находится вне времени. Она размышляет. Мощное веретено как доказательство того, что на ее долю выпал тяжелый труд, отягчающий ноги, огрубляющий кожу рук, а под складками одежды угадывается живот женщины, которой предстоит рожать в муках. К счастью, жизнь торжествует, и род человеческий продолжается. Алиенора чувствует себя ничтожной перед этой божественной фреской.

Генрих же направляется под своды нефа, к самому крайнему пролету, привлеченный семейством Ноя, выходящим из ковчега. Он видит в этом фрагменте символ будущего своего королевства. Виноградарь Ной ему нравится. Алиенора и Генрих оказываются в центре церкви и, будучи суеверными, почти бегут от фрески, изображающей Каина и Авеля. Прежде чем войти вслед за Жоффруа в крипту, они задерживаются рядом с молодым художником, воскрешающим краски на стволе колонны. Все краски получены из настоев растений. Каждый цвет по-своему символичен, но свой рецепт получения красок художники держат в секрете.

Воспользовавшись отсутствием Жоффруа, который остался в крипте[49], Генрих берет свою супругу за талию и, укрывшись за колонной, обнимает ее совсем как раньше. Конец тайной войне, соперничеству гордости, ревности, необходимости соблюдать этикет. Конец стычкам, вспышкам гнева, плохому настроению. К Алиеноре возвращается ничем не омраченное счастье. Генрих снова становится необузданным пылким рыцарем. Возможно ли, что он будет любить ее так же страстно, как и в первые дни супружества? Она все еще верит в это и, закрывая глаза, протягивает руки в горячей молитве.

— У вас получилась замечательная маленькая девочка, которая мне очень нравится, но у вас троих — моей матери, моей жены и моей дочери — едва ли хватит сил, чтобы дать мне отпор, — шутит он.

Когда Жоффруа поднимается из крипты и видит молодые, сияющие лица короля и королевы, ему очень хочется защитить счастливую пару от безумия власти, этой страшной болезни, пожирающей великих мира сего.

Глава 9

Праздник Рождества в Бордо

Рождественский праздник в Бордо обещает быть хорошим. Однако мнения об Алиеноре и Генрихе разделились! Некоторые приветствуют прибытие пары доброжелательно, число прошений, подаваемых им, все растет. Генрих весьма ценит Аквитанию. Он женился на самой прекрасной женщине, главное, наследнице этих земель. Став королем Англии, он может повысить цену на это так называемое гасконское вино, которое будет экспортировать в Англию. Кораблей с большим водоизмещением становится все больше, как и барж, соединяющих Жиронду с пристанями[50] города.

Более пессимистически настроенные жители Бордо видят вещи в мрачном свете. Они знают Плантагенетов и их аппетиты, прекрасно понимая, что для того, чтобы новый герцог отдал предпочтение винам Гаскони, а не винам Пуату и Анжу, нужно сразу же раскошелиться. Горе Бордо, если Плантагенету не будет оказано гостеприимство, которого он требует. Тогда, как и в Лиможе, он снесет с лица земли фортификационные постройки города, потом вытащит из своего капюшона какого-нибудь анжуйца или англо-нормандца и поручит тому править от имени короля. Он установит свою дисциплину. Осторожно, бравые парни из Бордо, берегитесь нового короля Англии! Он выберет вина архиепископа Жоффруа, если захочет, однако уже поговаривают, что плевать хотел Плантагенет на город Бордо, что его взгляд упал на Онис — конечно же из-за соли, — и теперь он собирается крошечный порт Ла-Рошель превратить в порт по своим меркам. Вот о чем шепчутся приближенные короля. Генрих не любит Бордо, и ему не нравится, что его принимают во дворце Омбриер, где происходила первая свадьба Алиеноры с Людовиком Капетингом.

Стремление воспеть Алиенору подхватывают молодые, и старики чувствуют себя покинутыми молодежью Бордо. Она готовит город к празднованию Рождества. Дворец украшен яркими разноцветными флагами, на ветру хлопают орифламмы[51]. Горожан просят собрать мусор у своих домов, но не выбрасывать его в тоненький ручей, бегущий через город. А у выхода из рынка стада гусей и уток, сбежавшие из-под навеса, переваливаясь, бродят по улицам. В ночь под Рождество они получат благословение, как и другие птицы и животные. Перед церковью уже распространяется заманчивый запах разогретого меда, приводящий в восторг детишек, которые в день Епифании будут торговать яблоками в меду, сухофруктами и заработают множество мелких монет. Бордо представит прекрасные, самые свежие плоды своих садов и огородов — последние, которые успели вызреть до холодов: капусту, морковь и сушеные фрукты. Без сомнения, будут опорожнены огромные пеньковые мешки с орехами для приготовления новогодних пирогов. Ожидают детей Алиеноры, которые, безусловно, внесут свежую струю в жизнь города. Все желают заставить герцогиню забыть недавний траур, и женщины молятся за свою герцогиню и за себя.

Однако Алиенора и Генрих не спешат въехать в город. Они пока далеко от него. Как всегда, Генрих любознателен и расспрашивает о том, что характерно для местности, по которой они едут. Выехав из влажных лесов в окрестности Пуатье, к югу, королевская чета видит, как крестьяне строят свою деревню. Быки под ярмом тянут за собой плуги с мощным лемехом, а рядом крепкие приземистые мужчины ударами пик и ломов корчуют пни поваленных деревьев. Все торопятся поскорее закончить дела. С четырех сторон будущей деревни уже возведены круглые прочные хижины, и теперь их покрывали известью; веселые костры внутри домов согревали работников, которые не теряли времени зря: на треножниках варилась похлебка из свинины с овощами. Генрих справился о новых хартиях относительно жилища, согласно которым строились эти новые деревни. Его интересовало все, и Алиенора ценила это любопытство.

Чтобы не закоченеть от холода, они разогрелись у мощных костров угольщиков и снова пустились в путь, положившись на выносливость своих лошадей и предоставив свите следовать за ними, и оказались на широких просторах степей, раскинувшихся на подступах к Гаронне. Однако постепенно прерия уступила место виноградникам — плодам трудов монахов и послушников, расчистивших площади и в течение веков дренировавших песчаную почву с помощью искусной системы ирригации, построенной сначала для выращивания фруктов, а потом винограда.

— Здесь от самого бедного и убого до самого могущественного, — говорила Алиенора своему супругу, — все выращивают виноград. Говорят, что первые черенки были завезены сюда греками. А римлянам лучше всего удавалось размножение черенками дикой лозы[52].

В морозном декабрьском воздухе смех и разговор Генриха и Алиеноры создавали вокруг них облачка пара, но они молоды и крепки, и холод не вызывает у них недовольства.

— У нас, — продолжает Алиенора, — еще празднуют Дионисии во время сбора урожая винограда. Красивые молодые девушки носят венки, сплетенные из плюща. Когда виноград убран и уложен на повозки сборщиками урожая, красивый юноша, переодетый в молодого сатира, гоняется за этими вакханками по винограднику, выбирая избранницу своего сердца.

— Вы меня пригласите на сбор урожая, моя дорогая? Вы же переодевались в нимфу в годы безумной молодости? И будучи молодой, уже были замужем за мрачным французским двором!

— Я никогда не переодевалась в вакханку, мой дорогой Генрих. Но я дегустировала критское вино при дворе императора Мануила Комнина в Константинополе. Он нас сильно напоил, и я увидела там, среди звезд, созвездие Диониса.

— У нас в Анжу, — продолжает Генрих, — тоже устраивают охоту за девушками. Хотя вместо Диониса выступает добрый святой Винсент. Вдоль рядов винограда сажают розовые кусты, которые благоухают в мае. К вашим услугам, моя дорогая.

Белая кобыла Алиеноры трется о гнедого красавца-жеребца. Генрих с любовью обнимает супругу. Они едут бок о бок, медленно проезжают виноградники, совершая смотр, словно это передовой отряд перед битвой.

— Вы видите, Генрих, у бордосцев нет ни роз на шапках, ни ветки ракитника (она гладит рыжую гриву своего супруга нежным и красноречивым жестом), но у них есть ивовые побеги, гибкие, с такими мягкими ветками, что их используют как опоры для усиков лозы.

— Наши две страны созданы, чтобы понимать друг друга. Я буду их главой. Но, скажите, много ли денег приносят эти виноградники вашим архиепископам?

— Они получают и более весомые деньги, чем деньги Пуату, например беарнские морланы, а также деньги из Бордо, бордосские дукаты.

— Мы тоже будем чеканить собственную монету, и у нас будут собственные виноградники, Алиенора. Я вспомнил Теотолона[53], который объявил, что сам посадил виноградники, отданные аббатству Сен-Жюльен.

На горизонте показались окрестности Бордо. Королевская чета приближается к городу, чьи укрепления, облепленные деревянными постройками и садами, расположенными террасами, уже обрисовываются на окрестных склонах.

Указывая на пустоши перед ними, Алиенора говорит:

— «Падуены» — участки земли, встречающиеся здесь повсюду, были присвоены жителями, которые пользовались ими, чтобы хоть как-то выжить. Как за пределами, так и внутри Бордо[54], они сжирают жизненное пространство и мешают развитию города, но в то же время необходимы простым людям: те сажают на них капусту.

— Мне остается только завоевать все, что ваши предки упустили, — шутит Генрих[55].— Но займемся теперь самыми богатыми землями, пережившими катастрофу. Может быть, даже в долине Дордони, а также Гаронны. Действительно, нужно ли дарить все эти виноградники вашему архиепископу в Бордо?

— Видите ли, Генрих, они принадлежат ему. Но Тулуза, город моей бабушки Филиппы, была ни за что ни про что конфискована у меня графами Тулузскими.

— Мы вернем Тулузу, Алиенора.

— Вы найдете хороших союзников, чтобы вернуть Тулузу. И прежде всего, это виконтесса Эрменгарда Нарбоннская, моя дальняя кузина, очень дорогая моему сердцу. У нее есть все выходы на море и почти полная монополия на торговлю с Генуей. У виконтессы сложилась репутация отважной женщины, когда она — юная сирота и после смерти брата в 1134 году единственная наследница винконтства, — вступив в союз с королем Арагона, вместе с ним прогнала мавров со своих земель. Эрменгарда окружена двором трубадуров, которые защищают ее крепость, и воинственными и независимыми женщинами, готовыми по первому зову надеть на себя кольчугу, чтобы завоевать победу виконтству Нарбонны и прогнать мавров.

— Теперь я понимаю, откуда в провансальском языке столько гордости, — сказал Генрих.

Глава 10

Приезд Эрменгарды из Нарбонны

Генрих ловко разыгрывает роль нежного супруга и готов пойти на уступки, чтобы получить то, что желает. Но это еще больше выдает его стремление к победам. Он не бежит от конфликтов. Сознательно вызывая некоторые из них, Плантагенет не избегает и остальных, но всегда использует сложившиеся обстоятельства в свою пользу. Настоящее воплощение леопарда с фамильного герба. Но что его страшит, так это измена. «Она может стать фатальной для любого полководца, — не устает он повторять, — если исходит от близкого человека, союзника, который дал присягу в верности».

Недоверие по отношению к окружению не проходит. Несмотря ни на что, он доверяет Алиеноре, она ему необходима. Она принесла ему значительное число владений. Подарила двух прекрасных детей, и она его любит. Он был бы безумцем, не ответив на эту любовь. Генрих еще совсем молодой и не утерял ни капли пылкости, но чувство ответственности возмужавшего с годами человека от этого не стало меньше. Вместе с Томасом Беккетом и друзьями по оружию он чувствует себя во время первых кампаний столь же блестящим, как Александр Македонский. Находясь в семье, чувствует себя постаревшим на десять лет.

Что ему нравится в Алиеноре, так это ее готовность и способность быстро все понимать. В самом начале супружеской жизни он увидел в ее глазах отражение собственного представления о себе как о герое, способном завоевать мир, и это восхитило его. Плантагенет всегда мнил себя героем, и это утешало его и в те времена, когда юному Генриху все приходилось доказывать и когда он видел, что корона Англии едва держалась на головах отца и матери под натиском армии Стефана. Союз Генриха и Алиеноры — это победоносный союз металла и нежности. Когда отношения этой пары находятся в гармонии, оба чувствуют, как их сила удваивается, и они кажутся непобедимыми. Но вмешательство третьего рискует ее уничтожить. Разлука им не мешает, при каждой новой встрече связь между ними становится все прочнее.

В это новогоднее время Генрих чувствует себя бесспорным хозяином своих континентальных государств и государств Алиеноры. Она его упрекнула в том, что он принес вассальную присягу Людовику VII за Аквитанию, Нормандию и Анжу. И не одна она: Робер де Ториньи — старый учитель Генриха — тоже не одобрил это.

— Ну хорошо, моя дорогая, — сказал Генрих, — вы прекрасно знаете, что без этой присяги жители Аквитании никогда не признали бы меня своим герцогом. К тому же во время нашей свадьбы вы сами видели, каково их настроение. Вассальный закон нам дорого обходится, но он может нас защитить.

Король приближается к супруге с видом леопарда, готового выпустить свои когти. И поскольку та принимает позу львицы, он встрепывает гриву рыжих волос и одним движением «лапы» посылает ее на ложе. Действие происходит в комнате в замке Омбриер, где они поселились, несмотря на тени прошлого. Генрих делает вид, что начисто забыл о первом браке Алиеноры, поскольку орифламмами с гербами короля Англии завешены все стены замка.

Молодые жители Бордо желают, чтобы остались позади несчастные годы бывшей королевы Франции, которую они так любят. Генрих, победитель, рассчитывает насладиться своей победой. Его супруга — лакомая и изысканная добыча. Он намерен насладиться по-своему и, занимаясь с ней любовью, ласками доводит Алиенору до полного изнеможения. Затем поднимается с ложа и с безразличием победителя выходит из комнаты. Старику Сальдебрёю[56], безусловно завидующему Плантагенету, оставалось только смириться перед авторитетом герцога Аквитании, короля Англии, обожаемого супруга Алиеноры. Никто не мог сопротивляться ему. Старый галльский континент сдался. Однако Генрих остается прежде всего анжуйцем. В данный момент юг его мало интересует. Он снова обращает свой взгляд на Англию, Уэльс и непокорную Бретань.

Перед ним настойчиво маячат образы короля Артура с его гигантским мечом Эскалибур, напоминающим меч Роланда, который сверкает по вечерам, освещаемый тысячами свечей, по дороге на Сантьяго-да-Компостелла и высоту Рокомадура[57]. Ну да! Конечно же Эскалибур! Как еще Генрих мог получить послание Артура, до сих пор живого в умах британцев? Речь идет о том, чтобы принять новые вызовы на битвы и стать новым непобедимым полководцем! Он хочет войти в историю. Супруга уже помогла ему, так как знает летописцев, которые прославят подвиги Плантагенета. Ну да, Алиенора думает, что нашла человека с нужным положением в лице Васа[58], который только что закончил свою «Британскую поэму».

— Все Алиенора, Алиенора… — забывшись, Генрих заговорил вслух и в коридоре наткнулся на хрупкую женщину, миниатюрную, с кошачьими повадками. Это была Эрменгарда Нарбоннская.

— Я только что от Алиеноры, — сказал он, — она отдыхает и будет рада вас видеть.

Затем он продолжил свой путь, сообщив слугам и своей свите:

— Седлайте моего коня, мне не терпится поближе познакомиться с этой страной и ее добрым вином.

Эрменгарда Нарбоннская внимательно разглядывает этого человека, который произвел на нее впечатление. Будучи натурой искренней и прямолинейной, она догадывается, что Генрих не раскрывается до конца и под маской ироничного краснобая не чувствует себя уверенным. Интуиция, которая редко ее обманывала, подсказывает, что это незаурядный человек, но коварный и опасный, полная противоположность Людовику, которого Эрменгарда очень ценила. Плантагенет, очевидно, проглотил бы ее одним махом, и виконтесса беспокоилась за свою кузину.

Алиенора вышла из своей комнаты, желая что-то сказать Генриху; ее распущенные волосы струились по спине и груди, тело было еще влажно от удовольствия. Однако Генрих уже не слышал жены. Королеву внезапно окружает целый рой молодых смеющихся девушек, и она не успевает ускользнуть. Это молодые аристократки ее двора. Они замечают, что Алиенора непричесана и волосы не спрятаны под сеткой, как ранним утром. Девушки делают реверанс, готовые отступить, как вдруг перед дверью появляется гибкая фигура элегантного молодого человека. Бернарт де Вентадорн склоняется в глубоком поклоне перед своей королевой.

— Донна, — говорит он, — мы все скромные пастухи, ответившие на призыв Христа, готовы петь об этом божественном рождении и отпраздновать этот дар жизни. Пусть будет благословен день, который обещал мне, что я увижу вас!

В своем волнении он не смог сдержаться, чтобы не попытаться вымолить одобрение королевы, забыв, что подобная попытка уже не раз оборачивалась унижением. Верно, что в игре куртуазной любви, в которую ей нравилось вступать, разница положений не принимается во внимание, воздыхателя судят по его достоинствам, смелости и верности своей даме. Но когда свечи гаснут и каждый занимает свое место, мечты о свободе, как и грезы любви, смутно предчувствуемые, много раз обещанные, исчезают.

Напрасно Бернарт говорил себе, что женщины из высшего света отыгрываются на мужчинах более скромного происхождения, словно мстят за оскорбления и грубость, которые испытывают от своих благородных супругов; он был полон горечи и упреков по их адресу. Бернарт окутывает Алиенору взглядом, полным нежности. Он догадывается, что королева только что была в объятиях своего супруга, но она не стала менее желанной. Юношу охватывает такая сильная ревность, что он готов проклинать своего короля. Алиенора, узнав Эрменгарду, пользуется этим, чтобы покинуть Бернарта и ускользнуть к себе.

— Дорогой юный и талантливый Бернарт, — говорит Эрменгарда, — надеюсь, что вскоре вы появитесь при моем дворе в Нарбонне… если это позволит королева. У меня находится молодой талант по имени Пейре Божье, который желает следовать вашему примеру. Мне и моему труба-дуру вы доставите большое удовольствие, если поучите его.

Вежливо, но решительно отталкивая юных фрейлин, Эрменгарда закрывает за собой дверь.

Бернарт понимает, что его деликатно выпроводили. Как только Алиенора оказалась в своей комнате, молодые женщины расхохотались.

Генрих отправился в город. Он спешит принять до праздника Рождества баронов, преимущественно гасконских, которые выбрали Плантагенета герцогом без ходатайства в его пользу, в то время как другие ожидали его вассальной присяги Людовику, чтобы в свою очередь выразить свою лояльность. Он не собирается устраивать совет в отсутствие Алиеноры, в противоположность тому, как он поступал в Англии. Не следует вызывать возмущение этих воинственных сеньоров, оскорбляя их герцогиню. Они вместе будут творить суд после Рождества. Генрих намеревается сократить свое пребывание здесь, проехав через Лимож, чтобы приказать восстановить разрушенные им стены, а затем отправиться обратно в Англию. Он возвращается в замок, неслышными шагами поднимается в покои, которые делит с Алиенорой, убежденный, что супруги там нет. На пороге он слышит голоса и останавливается, узнав Эрменгарду, которая разговаривает с Алиенорой. Разговор женщин не может оставить короля равнодушным.

— Если ты видела Генриха, то должна была бы понять, почему я избрала именно его, — сказала Алиенора.