Слепой. Приказано выжить

Этот сигнал означал, что все прежние явки, пароли и каналы связи надлежит считать недействительными и не подлежащими дальнейшему использованию. Он означал, что с момента его получения Глеб может считать себя абсолютно свободным и действовать по своему усмотрению: залечь на дно и не высовываться, потихонечку проживая накопленные за годы работы наемным стрелком капиталы, сбежать за границу или на свой страх и риск попытаться выяснить, что случилось, и исправить положение.

Строго говоря, это была почти катастрофа. Каких-то особенных эмоций Глеб по этому поводу не испытал. Таких сигналов Слепой не получал еще ни разу, но катастроф на своем веку навидался предостаточно и успел понять, что суета, беготня, вопли и мелодраматические жесты от катаклизмов еще никого и никогда не спасали. Он лишь мимолетно порадовался тому, что благосклонная и предусмотрительная фортуна так вовремя ниспослала ему компанию ростовских гопников. Выражаясь их языком, пацаны конкретно попутали рамсы; как часто бывает в аналогичных ситуациях, им это дорого обошлось, зато Глеб заблаговременно уладил вопрос, в его нынешнем положении обещавший стать трудноразрешимым. Он ценой минимальных усилий обезопасил Ирину и развязал себе руки; обвести вокруг пальца шайку хулиганов-переростков оказалось несложно, но каково было бы проделать то же самое с бригадой опытных оперативников?

Служба в органах чем-то сродни армейской, а армейская тем и хороша, что на случай любой неожиданности всегда имеется наготове соответствующая инструкция, параграф устава, пункт приказа или строчка в боевом расписании. Солдаты всегда недовольны — кому же понравится, когда его с утра до вечера дрессируют, как цирковую собачку? Зато, когда в расположении части вдруг начинают рваться снаряды, всплескивать руками и думать, что теперь делать, некогда и незачем: все хватают, что за ними числится, бегут, куда следует, и делают, что положено по уставу, даже не особенно задумываясь, настоящий это бой или просто очередная тренировка.

Глеб выключил компьютер, быстро, но без суеты побросал все, что могло ему пригодиться, в дорожную сумку, оделся соответственно обстоятельствам и вышел из квартиры, старательно, на все обороты, заперев за собой оба замка. По пути в гараж он остановил машину у киоска союзпечати и приобрел вещицу, которой давненько не пользовался ввиду победного шествия по российским просторам несокрушимой когорты операторов мобильной связи, а именно телефонную карточку. Старикашка Ростелеком явно проигрывал в конкурентной войне, но пока не сдавался, и, поискав всего-то с четверть часа, Глеб обнаружил исправный, работающий уличный таксофон. Вставив карточку в прорезь, он по памяти набрал известный очень и очень немногим городской номер, по которому при некотором везении можно было дозвониться Федору Филипповичу в его служебный кабинет, минуя приемную.

Номер долго не отвечал. Потом трубку сняли, и незнакомый мужской голос, шелестящий тембр которого делал его очень похожим на голос действующего главы государства, без какой-либо интонации произнес:

— Слушаю.

Глеб выдвинул вперед нижнюю челюсть, напряг голосовые связки и хриплым прокуренным басом почти прокричал в микрофон:

— Але! Але, Федя? Федор, слышишь, это я!

— Вам кого? — прошелестел безликий голос.

— Федор, ты? Да нет, вроде, не ты… Але, любезный, Федора мне позови!

— Какого Федора? — с оттенком нетерпения уточнил голос.

— А у вас, что ли, по этому номеру их целый табун? — хамовато изумился Глеб. — Потапчука, какого же еще! Ты давай, служивый, ваньку-то не валяй, а то кореш мой закадычный об твой тощий зад всю портупею измочалит! Так и будешь потом по стойке смирно до самого дембеля служить…

Глеб Сиверов всей душой ненавидел хамство и прибегал к нему крайне редко. Но уважающий себя воин обязан владеть всеми видами оружия, в том числе и словесного. В данной ситуации применение именно этого типа личного вооружения себя вполне оправдало: выстрел попал в цель, и человек, который в эту минуту хозяйничал в кабинете Федора Филипповича, забыв о необходимости как можно дольше продержать абонента на линии, резко потребовал:

— Представьтесь, пожалуйста.

— Да щас, — сделал контрольный выстрел Слепой и повесил трубку.

Тут все было более или менее ясно: неприятности действительно начались и имели такой масштаб, что его превосходительство, как минимум, отстранили от несения службы. Думать о максимуме не хотелось, но его приходилось иметь в виду. Узнать, что именно стряслось с генералом, можно было сотней различных способов; не мудрствуя лукаво, Глеб выбрал из них самый простой, а главное, быстрый.

Выбирал он, уже сидя за рулем своей машины. Пока он этим занимался, только что покинутую им ракушку уличного таксофона занял какой-то немолодой, внушительной комплекции гражданин откровенно провинциальной наружности. Заметив в зеркале, как он вставляет в прорезь телефонного аппарата карточку и снимает трубку, Глеб передумал заводить мотор: ему стало интересно, что будет дальше.

Предчувствие его не обмануло, и долго ждать не пришлось. Провинциальный пузан еще тыкал пальцем в кнопки, после каждой цифры сверяясь с извлеченной из заднего кармана просторных брюк мятой шпаргалкой, когда появившийся неведомо откуда черный «мерседес», вылетев с проезжей части прямо на тротуар, резко затормозил у самого таксофона. Выскочившие из него молодцы в гражданском без преамбул принялись споро и деловито паковать провинциала, который был настолько ошеломлен, что даже не пытался сопротивляться. Его было немного жаль, но на войне не без урона. Полученная Глебом фора была мизерной, но она все-таки была: очень своевременно подвернувшийся толстяк на какое-то время вывел из игры не только молодцев на «мерседесе», но и несколько куда более опасных противников, которые в течение ближайших часов станут его допрашивать и тщательно проверять его показания.

Не дожидаясь окончания спектакля, Глеб запустил двигатель и плавно тронул машину. Он немного попетлял по центру, а когда убедился, что хвоста за ним по-прежнему нет, остановился у первой подвернувшейся станции метро.

Подвернулось ему, и неслучайно, именно то, что нужно. Изгнанные с московских улиц и площадей ларечники в данной точке пространства не разбрелись кто куда, а окопались в наскоро слепленном из гофрированных сэндвич-панелей и стеклопакетов павильоне, который гордо именовался торговым центром «Пассаж». Ваявший вывеску этого заведения оформитель то ли был большим (и вдобавок неумным) оригиналом, то ли бредил на удивление живучими идеями национал-социализма: двойное «с» в слове «пассаж» было мало того, что латинским, так еще и представляло собой две зигзагообразные молнии, как на эсэсовских петлицах и касках.

Несмотря на этот сомнительный изыск, торговали здесь не сувенирами с нацистской символикой и не абажурами из человеческой кожи, а примерно тем же, чем и в других подобных местах — говоря коротко и без лишних подробностей, барахлом преимущественно китайского производства. Глеб без проблем приобрел в одном киоске подержанный (и хорошо, если не краденый) мобильный телефон, а в другом — карточку мобильного оператора. Вернувшись в машину, он совместил свои покупки друг с другом, убедился, что батарея телефона заряжена, по крайней мере, на четверть, и набрал номер его превосходительства.

К некоторому облегчению Глеба, генерал ответил на вызов почти мгновенно, буквально после второго гудка.

— Алло, Филиппыч! — грубым базарным голосом сказал Глеб. — Ты сейчас где?

— А с кем, собственно, имею честь? — слегка брюзгливо и настороженно осведомился «Филиппыч».

— Не узнал, что ли? — удивился Глеб. — Да я это, я, Петрович! Ты печку хотел переложить, помнишь? Камин устроить и все такое… Или передумал?

Печка в загородном доме генерала Потапчука пребывала в полной исправности, и про камин Сиверов ввернул специально на тот случай, если противник об этом осведомлен или не поленится это проверить.

— Вот кретин, — с чувством произнес его превосходительство. Вслед за этим искренним и абсолютно правдивым выражением владевших им чувств товарищ генерал переключился на беспардонное вранье. — Это я не о вас, Глеб Петрович, это я о себе. Вообразите, совершенно забыл. Как отрезало!

— Бывает, — снисходительно посочувствовал Глеб. У него немного отлегло от сердца. — Так ты где — в городе или у нас, на воле?

— На воле, но в городе, — выдал исчерпывающую информацию сообразительный, как большинство старых чекистов, генерал. — Признаться, не ждал вашего звонка. Что-то случилось?

«Это тебе виднее», — подумал Глеб.

— Да нет, — сказал он вслух. — Просто выдалась паратройка свободных деньков, вот я про тебя-то и вспомнил. Надо бы, думаю, пособить хорошему человеку. Ты бы подъехал, что ли, объяснил толком, чего твоя генеральская душа требует. Этот, как его… эскиз бы, что ли, нарисовал. Ну, и аванс не помешал бы — вдруг кирпича прикупить понадобится, или еще чего…

— Это уж как водится, — сдержанно съязвил Федор Филиппович. — Я сейчас свободен, так что вполне могу подъехать. Когда вам удобнее?

— Сейчас-то я и сам в городе, — сообщил Глеб не столько генералу, сколько оператору в аппаратной прослушивания, — но с вечерней электричкой вернусь. Так что к вечеру и подъезжай. Заночуешь, благо свободен, бутылочку, ежели что, раздавим… Или у тебя завтра дела?

— Приеду, — пообещал Федор Филиппович, и на душе у Глеба стало еще чуточку легче. — Вы там поаккуратнее, Глеб Петрович. Москва — город шальной. И раньше был шальной, а уж теперь и подавно.

— Так я ж не в загул, — сказал Глеб. — Я — на рынок и обратно. Ну, давай тогда, до встречи, что ли. А то у меня батарейка садится.

Все было нормально — не то чтобы хорошо, но и далеко не так скверно, как можно было ожидать. Остальное должно было проясниться в ходе предстоящей встречи на лоне подмосковной природы. Еще немного погуляв по «Пассажу» и мимоходом опустив сослуживший ему добрую службу телефон в карман пиджака какого-то приезжего зеваки, Глеб вернулся в машину и, еще раз убедившись в отсутствии хвоста, направился прямиком в гараж.

Здесь он сменил так и не доставшийся Клюву и его команде «БМВ» на мотоцикл той же марки и уже совсем, было, собрался пнуть стартер, когда лежащий в кармане мотоциклетной куртки мобильник разразился серией сигналов: три коротких, два длинных и снова три коротких. В переводе с азбуки Морзе это означало CMC — или, если угодно, SMS, поскольку морзянка интернациональна, насколько это возможно. Чертыхнувшись, Глеб вынул телефон из кармана и ознакомился с текстом известного сообщения.

Когда вызванная этим сообщением оторопь прошла, Слепой вернулся в гараж, прикрыл за собой дверь, присел на верстак, закурил и задумался. Подумать было о чем; если отбросить не выдерживающую критики версию о внезапном помешательстве, по всему выходило, что дело швах. Секретный резерв, не успев покинуть укрытие, обнаружил себя окруженным и взятым в плотное кольцо вражеских штыков; припрятанный туз выпал из рукава и лежал у всех на виду, дожидаясь, когда его поднимут и отхлещут им по щекам незадачливого шулера.

Поразмыслив, Глеб пришел к выводу, что ключевым в этом провокационном послании является слово «завтра». Менять давно сложившийся и устоявшийся порядок вещей было рискованно, но неизвестный противник все же пошел на риск, вопреки заведенному графику отодвинув время встречи на целые сутки. Вряд ли это была ошибка: тот, кто сумел вычислить Слепого, на такие промахи заведомо неспособен, как неспособен и на бессмысленный риск. Значит, отсрочка была необходима; значит, до полудня завтрашнего дня противник планирует нанести еще один, по всей видимости, решительный, удар, после которого контроль над ситуацией целиком перейдет в его руки.

Этому нужно было помешать, но как? Как отразить удар, даже не представляя, кто и с какой стороны собирается его нанести? Что может остановить, скажем, диверсионную группу, вплотную подобравшуюся к никем не охраняемому стратегическому объекту?

Землетрясение может, подумал Глеб. Землетрясение или какой-то иной катаклизм схожего масштаба — неважно, природный или техногенный, главное, чтобы сильный — такой, чтобы земля под ногами горела и трескалась, и было бы уже не до диверсий.

Ввинтив окурок в донышко заменяющей пепельницу консервной банки, Глеб легко соскочил с верстака. Рабочий день едва перевалил за середину, и это было очень хорошо: Слепой уже придумал, как вызвать этот жизненно необходимый катаклизм, но на его организацию требовалось некоторое время.

Говорят, что миром правят деньги. Это правда, но не вся; временами деньги оказываются бессильны, или их элементарно не хватает. В таких случаях на первый план выходят полезные связи и знакомства; зная это, Глеб уделял установлению таковых едва ли не больше внимания, чем своему банковскому счету.

А еще говорят: кто владеет информацией, владеет миром. Смысл у этой поговорки широкий, и толковать ее, в зависимости от обстоятельств, можно по-разному. Например, так: если знаком с нужным человеком и знаешь о нем что-то, чего не знают другие, некоторые сложные вопросы можно решить и без денег.

Человек, которому он о себе напомнил, вовсе этому не обрадовался. Глеб и не рассчитывал на теплый прием, тем паче что на испытываемые старым, но не сказать чтобы хорошим знакомым чувства ему было наплевать с высокого дерева. «Ты знаешь, какой срок мне за это могут припаять?» — хмуро спросил старый знакомый, уяснив, чего от него хотят. «Могут припаять, а могут и не припаять, — сказал ему на это Глеб. — Это целиком зависит от тебя. Подумай лучше, сколько тебе вкатят, если на Лубянке узнают о твоих делах с Басаевым. А узнают или нет, зависит уже от меня. Я доходчиво излагаю?»

Судя по результату, изложил он все вполне доходчиво, а собеседник оказался достаточно умен и ловок, чтобы выбрать меньшее из двух зол и провернуть дело, не попавшись с поличным. Глеб был уже в сотне километров от Москвы, держа путь на северо-восток, когда примерно в половине шестого вечера старое здание на Лубянской площади мгновенно превратилось в разворошенный муравейник. Об этом его известил звонок по мобильному телефону. На бешеной скорости ведя мотоцикл, Глеб тронул кнопку беспроводной гарнитуры, и голос старого знакомого неприязненно процедил: «Почти два пуда мыла под парадной лестницей. Правда, мыться никто не захотел. Ты доволен?» — «Вполне, — с улыбкой ответил Слепой. — Молодец! Ведь можешь, когда захочешь!»

Удалось ли хотя бы на время связать противнику руки и упредить удар, Глеб не знал, но значения это уже не имело: большего он не мог сделать при всем своем желании.

Глава 10

Отстраненным от службы генералам служебные автомобили с водителями не положены, а обзавестись личным шофером Федор Филиппович не удосужился, поскольку не считал себя настолько крупной шишкой, чтобы содержать прислугу. Да и поездка намечалась такого свойства, что лишняя пара глаз и ушей создала бы массу дополнительных неудобств, которых генералу Потапчуку нынче и без того хватало с лихвой. К тому же Федор Филиппович, как и небезызвестный генсек, очень любил водить машину, хотя садиться за руль ему, как и дорогому Леониду Ильичу, из-за большой занятости доводилось нечасто.

Совмещая, таким образом, приятное с полезным, Федор Филиппович самостоятельно вел свое личное авто по направлению к своему же загородному дому. Следом, даже не пытаясь прятаться, двигался белый «фольксваген» группы наружного наблюдения. Машина была новенькая, мощная, и оторваться от нее нечего было и мечтать. Федор Филиппович и не мечтал: хвост длиной с Московскую Кольцевую автодорогу был неотъемлемым атрибутом его нынешнего статуса и пока что, слава Богу, не особенно ему докучал. Да и вообще, в этот раз наехали на него как-то удивительно мягко: под арест, даже домашний, не посадили, из города выпустили без звука… В чем тут соль, генерал не знал, но подозревал, что это не к добру.

Был конец рабочего дня, и вышеупомянутая транспортная магистраль здорово смахивала на один из наиболее оживленных кругов Дантова ада. Впрочем, Данте такое наверняка и не снилось; найдя, что МКАД и ад отлично рифмуются (видимо, неспроста), генерал с грехом пополам преодолел смрадное пекло двухуровневой развязки и, наконец, вырвался на оперативный простор. Машина, казалось, тоже была рада представившейся возможности в охотку пробежаться по прямому, без перекрестков и светофоров, скоростному шоссе; она, как застоявшийся конь, так и рвалась вперед, и генерал с удовольствием дал волю и ей, и себе.

В очередной раз посмотрев в зеркало заднего вида, чтобы проверить, не отцепился ли ненароком хвост, Федор Филиппович увидел, как позади белого «фольксвагена» блеснула яркая даже при дневном свете фара. Генерал поморщился: как большинство владельцев и водителей авто, он недолюбливал мотоциклистов, считая их опасной разновидностью самоубийц — опасной потому, что, пачками погибая сами, они то и дело норовят прихватить с собой кого-нибудь еще. Носятся они как угорелые, на правила дорожного движения им наплевать, и, пользуясь свободой маневра, которую дают два колеса, они петляют в транспортном потоке с непринужденностью дельфинов, затеявших игру в догонялки вокруг тихоходного морского конвоя. Бешеная скорость лишает других водителей даже того мизерного шанса избежать столкновения, который дают включенные в дневное время фары, и заметить двухколесного камикадзе сплошь и рядом удается только тогда, когда он уже кубарем катится по дороге, оставляя на асфальте запчасти от мотоцикла, ошметки экипировки и кровавые кляксы с комками мозгового вещества.

Подтверждая нелестное мнение генерала Потапчука о владельцах скоростных мотоциклов, байкер круто подрезал машину наружного наблюдения, заставив водителя опасно вильнуть вправо и панически надавить на кнопку клаксона. Это был именно байкер, а не мотоциклист, поскольку ехал он не на отечественном «Иже», «Ковровце» или «Урале», а на быстром, как пуля, одетом в сверкающие черным лаком обтекатели «БМВ» с объемом двигателя, которому могли позавидовать некоторые автомобили.

Федор Филиппович разглядел это, когда мотоцикл, как мимо придорожного столба, проезжал мимо его движущейся с приличной скоростью «тойоты». Поравнявшись с ней, приникшая к рулю безликая фигура в мотоциклетной кожанке и черном шлеме с непрозрачным пластиковым забралом повернула голову и посмотрела на Федора Филипповича. Генералу показалось, что байкер едва заметно кивнул; в следующее мгновение рука в кожаной перчатке повернула рукоятку газа, мотоцикл ускорился, буквально выстрелив собой вперед, и моментально скрылся из вида.

— Кретин, — вслух, ничем при этом не рискуя, потому что те, кто мог его в данный момент прослушивать, наверняка придерживались того же мнения, напутствовал байкера Федор Филиппович и, посмотрев на спидометр, снизил скорость до законопослушных и мало кем выдерживаемых девяноста километров в час.

Как всякий русский человек, он любил быструю езду, но в данной конкретной ситуации торопиться явно не следовало: нужно было дать байкеру время добраться до места и подготовить почву для предстоящих переговоров. Федор Филиппович считал поведение мотоциклиста, мягко говоря, рискованным, но у того наверняка имелись веские причины поступать именно так, а не иначе. Кроме того, дважды на протяжении нескольких часов обозвать человека кретином — этого вполне достаточно, чтобы довести до его сведения свое мнение и немного стравить пар.

Солнце все заметнее клонилось к горизонту, то и дело заглядывая в левое боковое зеркало налитым закатной кровью выпученным глазом. Впереди и немного правее машины бежала косая, горбатая, вытянутая и искаженная до неузнаваемости тень. Подмосковные поля и перелески окрасились в теплые бронзовые тона; спидометр показывал все те же железобетонные девяносто, и Федор Филиппович тихо злорадствовал, представляя, как бесятся те, кто поневоле составлял ему компанию в этом неторопливом путешествии.

Около семи у него зазвонил телефон. Он был помещен в специальный держатель на приборной панели, так что генерал, не беря его в руки, мог видеть, кто звонит.

Звонил генерал Суровцев, с которым Федор Филиппович поддерживал приятельские отношения на протяжении последней четверти века. «Интересно, что он скажет? — подумал Федор Филиппович. — Говорят, друзья познаются в беде. Вот сейчас мы тебя, Олег ты мой Юрьевич, и познаем».

Коробка передач в его машине была автоматическая, включить громкую связь тоже ничего не стоило, но генералу не хотелось упускать подвернувшийся случай еще немного потянуть время, а заодно и позлить своих сопровождающих. Поэтому он включил указатель правого поворота, съехал на пыльную обочину, остановил машину и вышел, с удовольствием разминая затекшие ноги.

— Привет, Федор, — сказал ему генерал Суровцев. — Я слышал, ты нынче вроде как под следствием?

— Вроде того, — сдержанно подтвердил Потапчук.

— Не дрейфь, перемелется — мука будет, — утешил его Олег Юрьевич. — Вечно у нас так: какая-то сволочь напраслину возведет, и все былые заслуги побоку. Я тебе специально звоню, чтобы порадовать. У нас тут такое творится, что я бы, лично, с превеликим удовольствием поменялся с тобой местами. Представляешь, какой-то ловкач исхитрился протащить в здание чуть ли не полцентнера тротила и оставил этот подарочек прямо в главном вестибюле.

— Хорошенькое веселье, — сказал Федор Филиппович. — Прямо обхохочешься.

— Да то-то, что обхохочешься. Чистый анекдот! Детонаторов-то нет, а без них этим тротилом хоть печку топи. В том ведь и соль, что это никакая не диверсия, просто кто-то нашей конторе в физиономию харкнул. Да как смачно харкнул-то!

Держа телефон у щеки, Федор Филиппович обернулся и посмотрел на машину сопровождения. Белый «фольксваген» стоял на обочине метрах в двадцати от него, и оранжевые огни его аварийной сигнализации размеренно моргали, попадая в такт таким же огням генеральской «тойоты».

«Вот кретин», — подумал Федор Филиппович, но на этот раз воздержался от озвучивания своего мнения: Суровцев мог понять его неправильно, а те, кто сидел на прослушке, наоборот, правильно.

— Я смотрю, Олег Юрьевич, тебе и впрямь не терпится составить мне компанию в арестантской роте, — сказал он. — Ты понимаешь, что нас с тобой слушают?

— Да на здоровье, — фыркнул генерал Суровцев, — нам не привыкать. Всех не пересажают. А пересажают, так самим же хуже: кто тогда работать-то станет? Чьими тогда руками все это дерьмо выгребать? Ладно, будь здоров, не кашляй. Я на совещание к Большому Шефу.

— Давай-давай. Там тебе как раз все и объяснят — и насчет кадрового вопроса, и насчет дерьма…

— Это уж как водится, — согласился Суровцев. — Везучий ты все-таки, Федор! А это, часом, не твоя работа? Я бы на твоем месте непременно что-нибудь этакое в отместку сочинил… Сочинил и учинил, чтоб служба медом не казалась.

— Иди ты к черту, — сказал ему Федор Филиппович. — На совещание опоздаешь.

— Так-то ты о руководстве отзываешься, — сказал Олег Юрьевич, невесело хохотнул и дал отбой.

Генерал вернулся за руль и тронулся в путь. Он почти не сомневался, что знает автора всполошившей Лубянку рискованной шутки, но никак не мог понять, зачем ему это понадобилось. Впрочем, гадать не стоило: вскоре все его недоумения должны были разъясниться.

К воротам своего деревенского дома он подъехал уже в сумерках. У ворот, щурясь и прикрываясь ладонью от света фар, отирался какой-то незнакомый Федору Филипповичу и похоже, что не местный мужик в расстегнутой до самого низа клетчатой рубахе навыпуск, замызганных рабочих штанах и растоптанных коричневых туфлях на босу ногу. Генерал вышел из машины и, следуя священному мужскому ритуалу, пожал протянутую незнакомцем руку.

— Здорово, Филиппыч! — приветствовал его незнакомец. Он не вполне твердо держался на ногах и распространял резкие ароматы недавно принятой внутрь водки и сырого лука. Тут все было понятно: генерал не напрасно тянул время, а Глеб, как обычно, сумел правильно и с пользой использовать полученную фору.

— Здорово, Петрович, — сказал мужику Федор Филиппович. — Погоди, я машину во двор загоню, и потолкуем.

Петрович — возможно, что и впрямь Петрович, а возможно, и нет, — помог ему открыть ворота, услужливо придержал норовящую захлопнуться левую створку, а когда машина въехала во двор, самостоятельно их закрыл. Федор Филиппович, таким образом, не заметил, где остановился белый «фольксваген», но был уверен, что где-то поблизости — спасибо, что не прямо во дворе.

В компании «Петровича», в лице которого, если только он не был настоящим печником, пропал большой артист, генерал прошел в дом, где его спутник внимательно обследовал печку. Процесс обследования сопровождался пространными узкоспециальными комментариями, из коих следовало, что печка ни к черту не годится и остро нуждается в реконструкции. «Разобрать на хрен до самого фундамента и на хрен заново сложить», — так из уст «Петровича» прозвучал окончательный вердикт. Генерал сказал, что подумает, после чего абориген удалился, унося с собой небольшую сумму денег и бутылку водки, которая пылилась в кладовке с прошлого Нового Года. Бутылку он порывался распить с хозяином, но, когда Федор Филиппович отказался от угощения, настаивать не стал, а, напротив, заметно воспрянул духом.

Проводив его до калитки, генерал вернулся в дом, включил свет и плотно задернул занавески. Когда, покончив с последней, он обернулся лицом к комнате, Слепой уже сидел за столом, положив ногу на ногу и катая в пальцах незажженную сигарету. Федор Филиппович снял с комода и поставил перед ним пепельницу, а потом выключил мобильный телефон и вынул из него батарею.

— Да, теперь можно, — ответил Глеб на его вопросительный взгляд. — Я проверил дом, жучков нет, все чисто. Что происходит, товарищ генерал?

— То, чего следовало ожидать, — ответил Федор Филиппович. — Скажи лучше, как ты провернул этот фокус с тротилом.

— Это не фокус, — отмахнулся Глеб. — Просто попросил одну сволочь вернуть старый должок, вот и все.

— А зачем?

— Вот и я думаю: зачем? Посмотрите-ка на это.

Глеб протянул Федору Филипповичу свой телефон с выведенным на дисплей сообщением от Чапая. Федор Филиппович прочел его дважды и озадаченно хмыкнул.

— Надо же, как оперативно они работают! Значит, завтра, в двенадцать, на Поклонной Горе…

— Завтра, — подчеркнул Слепой. — Значит, на сегодня у них что-то запланировано. Тут явно поработал кто-то из наших, вот я и подумал: может быть, человек на время отложит свои грандиозные планы, если его чем-нибудь занять?

— И, не зная, кого именно следует занять, занял всех, — подсказал генерал.

— Кроме непосредственных исполнителей, — уточнил Сиверов. — Если они надумали вас убрать, все мои старания — мартышкин труд, и ничего больше.

— Сомневаюсь, — возразил генерал. — Убрать меня они могли уже сто раз — да вот, хотя бы и по пути сюда. Я все думаю: с чего это со мной так мягко обошлись? Даже под замок не посадили — это после таких-то обвинений! Взятки, вымогательство, организация заказных убийств, воровство бюджетных средств — сам понимаешь, в особо крупных размерах… И — хоть бы что. Отстранили от службы — гуляй, где заблагорассудится! Как будто я не генерал ФСБ, а престарелый инвалид-колясочник. Ну, допустим, побег стал бы косвенным доказательством моей вины. Но они-то знают, что я никуда не побегу! А побегу, так черта с два меня поймаешь. Зачем это им — чтобы я убежал и продолжил под них копать? Выходит, им необходимо, чтобы я, во-первых, оставался на свободе, а во-вторых, был под рукой — когда понадобился, тогда и взяли. И что-то мне подсказывает, — он красноречиво посмотрел на лежащий между ними на скатерти телефон Глеба, — что взять меня планировалось не позднее завтрашнего утра, причем взять уже по-настоящему, без дураков. Подозреваю, что твоя выходка с тротилом возымела-таки желаемый эффект, и мероприятие, после которого мне было бы уже не отвертеться, ты благополучно сорвал. Правда, сдается мне, занял ты не преступника и не заказчика преступления, а, наоборот, жертву.

Глеб не стал ничего спрашивать. На основании уже услышанного простенькая логическая цепочка выстраивалась сама собой; в ней не хватало только имени конкретного человека, но даже его Слепой мог играючи угадать самое большее с трех попыток.

Все приходившие ему на ум имена принадлежали очень серьезным, влиятельным, но не публичным людям — таким, про которых говорят, что они широко известны в узких кругах. Никаких особенных, ярко выраженных эмоций по поводу того, что путем простенького шантажа спас важную персону крупного, государственного калибра, Глеб не испытывал: иметь дело с большими людьми ему было не привыкать, хотя обычно он их не спасал, а как раз наоборот, пускал в расход. Да и спасение, если таковое и имело место в действительности, было сугубо временное — не отмена приговора, а только отсрочка его исполнения.

— Ты обратно в Москву? — вторя его мыслям, спросил генерал.

— А есть другие предложения?

— Только то, которое давеча поступило от тебя же: печку посмотреть, эскиз набросать, бутылочку усидеть…

— Рад бы, да не могу, — отказался Глеб от приглашения, которого, по сути, не было. — У меня в полдень рандеву на Поклонной Горе, не забыли?

— Пойдешь?

— Думаю, стоит сходить. — Надумав, наконец, закурить сигарету, которую на протяжении всего разговора так и этак вертел и катал в пальцах, Глеб поднес ее ко рту и только теперь обнаружил, что по ходу его манипуляций добрая половина табака перекочевала на скатерть. Смяв полупустую сигарету в кулаке, он положил ее в пепельницу, а потом смел в ладонь и отправил туда же просыпанный табак. — Думаю, ничего страшного там со мной не случится. Самое страшное уже произошло: они меня вычислили. И, если бы хотели шлепнуть, выбрали бы местечко поукромнее и время суток потемнее. Как у Блока: ночь, улица, фонарь, аптека… Полагаю, тут одно из двух: меня хотят или перевербовать, или, что куда вероятнее, использовать для какой-то очередной подставы с мокрухой, а потом уже пришить, чтоб не путался под ногами. Как, извините за прямоту, и вас, товарищ генерал.

— Похоже на то, — согласился Федор Филиппович. Слова Глеба были не из тех, с которыми приятно соглашаться, но факты — упрямая вещь. — Мне бы, конечно, с тобой поехать…