Восставший из ада

Вонг-Хон был очень замкнут и необщителен, все свободное время просиживал за лабораторным столом, изучая загадки земли.

В последнее время ему стали сниться навязчивые сны: будто он подходит к зеркалу, протягивает к нему руку, она, не встречая преграды, проходит сквозь стекло. Он просыпался от ужаса, веря в реальность снов. Ему казалось, что сон и явь поменялись местами. Он вспомнил высказывания гречанки Маседонии, которая любила повторять:

— Единственная подлинная реальность — это сон и воображение. Мир, бытие, реальность — это все сновидения наяву. Все существующее — сон, все, что не сон, — не существует. Действительность реальна только тогда, когда она — сновидение.

Откинувшись на спинку плетеного кресла, Вонг-Хон в задумчивости тер виски. Вот уже с неделю, как ему стало казаться, что он слышит доносившиеся из глубины зеркала неясные звуки, напоминающие отдаленное бряцание оружием. И он не мог понять их причину. Вонг-Хон боялся сойти с ума, не давая воли своим взвинченным нервам.

В который раз сегодня он подошел к зеркалу и хотел было снова приложиться к нему ухом, но заметил в его глубине тонкую полоску непонятного цвета. Отшатнувшись, он увидел, что полоска, извиваясь, как угорь, подплыла к краю зеркала и исчезла за резной рамой. В течение дня Вонг-Хон несколько раз замечал эту полоску, плавающую в глубине зеркала.

Ночью во сне его опять мучили кошмары, в которых ему особенно запомнилась безобразная рыба, вылезающая из зеркала. Раздувая жабры, она хватала Вонг-Хона холодными липкими плавниками. Проснувшись утром весь в поту, он обнаружил у себя на груди прилипшую пластину рыбьей чешуи. Только приняв освежающий душ, он пришел в себя и смог выстроить свои догадки в какую-то логическую цепь рассуждений. Этой ночью он решил экспериментально подтвердить правильность своей теории, согласно которой предмет имеет форму и облик, до тех пор, пока мы уверены, что эти форма и облик соответствуют данному предмету.

Наспех съев пару бутербродов и выпив чашку кофе, он надел легкий полотняный костюм, взял соломенную шляпу, и вышел на улицу, отправляясь к парому, чтобы переправиться на материк.

На набережной Каулуна было оживленно. Торговцы из разных частей света громко кричали, расхваливая свой товар. Повсюду сновали рикши, уступая дорогу редкому автомобилю, в котором обычно сидел, развалившись, холеный джентльмен, несмотря на жару, в котелке и галстуке, с сигарой в зубах.

Растолкав ринувшуюся на подошедший к причалу паром толпу, направлявшуюся на Вэнчай, Вонг-Хон быстро зашагал вдоль торговых рядов. Ему были нужны простые восковые свечи».

Раскуривая сигарету, Стив замолчал и, взглянув на внимательно слушавшую его рассказ Керсти, продолжил:

«Поздно вечером Вонг-Хон начал приготовления, время от времени прислушиваясь к звукам, исходящим из недр зеркала, и поглядывая на тонкую полоску, изредка пронзающую его гладь.

Прямо против большого зеркала Вонг-Хон установил точно такое же, прикрепив к его раме подсвечники с вставленными в них свечами. Отойдя вглубь комнаты, он критически осмотрел свою конструкцию и остался доволен. Облачившись в белую одежду и повесив на грудь медальон с изображением Соломона, сделанный из чистого золота, он дождался, когда стрелка на часах подойдет к цифре одиннадцать, приблизился к зеркалу и написал на нем сверху буквы «JHS», под ними поставив маленький крестик. Затем Вонг-Хон, подошел к алтарю, и зажег на нем листы алоэ и две свечи. Зеркала отражались друг в друге, образуя бесконечный коридор, освещенный по стенкам вереницей зажженных свечей. Взяв в одну руку шпагу с богато украшенным эфесом, в другую — склянку со святой водой и, встав между двух зеркал, он произнес:

— Повелитель мертвых, пусть прикажет тебе Владыка через живого и посвященного змея! Херуб, пусть прикажет тебе Владыка через Адама — Иотхавах! — с этими словами он простер руки к небу. — Блуждающий Орел, пусть прикажет тебе Владыка через Вестника и Льва! Михаель, Габриэль, Рафаель, Анаэль! Ангел с мертвыми глазами, повинуйся или исчезни вместе со святой водой.

После этих слов Вонг-Хон плеснул святой водой из склянки на четыре стороны света и продолжил:

— Крылатый Телец, работай или возвращайся к Земле, если не хочешь, чтобы я проколол тебя шпагой, — и он острием шпаги начертил в воздухе букву «Z», — Орел, прикованный цепью, повинуйся этому знаку или удались от этого дуновения, — с этими словами он дотронулся рукой до золотого знака Соломона.

— Ползущий Змей, скользи у моих ног или терзайся от священного огня и улетучивайся вместе с благовониями, которые я сжигаю. Вода, возвращайся к воде! Огонь, гори! Воздух, растекайся! Да упадет земля на землю силой Пентаграммы, которая есть утренняя звезда, и во имя тетраграммы, которая написана в центре креста света. Аминь.

Когда затихло последнее слово заклинания, по зеркалу прошла рябь и его поверхность исчезла, оставив вместо себя сизую дымку.

Вонг-Хон поставил на алтарь склянку, которую держал все это время в руке, и, крепче сжав шпагу, шагнул в неизвестность.

В глубине туннеля слышался звон оружия. Озираясь по сторонам, Вонг-Хон медленно двигался по полутемному коридору на звук металла. Вдруг, выскочив из стены, мимо промелькнуло довольно крупное существо серебристого цвета, похожее на рыбу с двумя головами. Глаза его были навыкате, губы отвислые. Оно было покрыто пятигранной чешуей и источало запах застоявшейся воды. От неожиданности Вонг-Хон отшатнулся и чуть не упал, с содроганием сердца признав в существе Рыбу из своего кошмара, только чуть подросшую. Взглянув под ноги, пытаясь рассмотреть, обо что он споткнулся, Вонг-Хон увидел лежащий на каменном полу скелет. На черепе, слипшиеся в грязные пряди, еще сохранились остатки белокурых волос, вместо ног был рыбий хвост. Утерев рукавом выступившие на лбу капельки пота, со шпагой наизготовку, Вонг-Хон двинулся вперед, оставляя за спиной вход в туннель.

В это время проем в резной раме зеркала вновь покрылся рябью, пространство преобразилось: с матовой до обыкновенной зеркальной глади. А Вонг-Хон все шел вперед, не оборачиваясь, изредка вздрагивая, он пронзал воздух острием клинка, когда Рыба проносилась слишком близко».

Раскурив потухшую сигарету, Стив продолжал:

«"Опять он не убрал за собой, — проворчала старая вьетнамка, которая приходила убираться к Вонг-Хону по утрам. — Зеркало зачем-то из гостиной притащил, а сам куда-то ушел из дома. Вот и свечи совсем оплавились, еще пожар будет", — и она затушила последнюю догоравшую свечу.

— Надо бы успеть навести порядок до его прихода, — с этими словами она взялась за тяжелую раму и повернула зеркало.

Все еще сохранявший до этого свои округлые очертания, полутемный туннель сомкнул свои стены — откуда-то из глубины послышался приглушенный крик.

Вздрогнув, вьетнамка чуть не выронила от неожиданности зеркало, подумала про себя: "Совсем старая стала, слышится всякое", — и потащила зеркало в гостиную, по-старчески тяжело передвигая ноги».

Стив выдержал паузу перед эпилогом и закончил:

«В эпоху Желтого Императора мир Зазеркалья и мир людей не были разобщены. Они сильно отличались, не совпадали ни их обитатели, ни их формы, ни запахи, ни цвета. Оба царства, Зазеркалье и мир людей, жили в согласии, а через зеркала можно было входить и выходить.

Однажды, грозовой ночью, народ Зазеркалья хлынул потоком на землю, сила его была очень велики, так как вместе с ним поднялись и все водяные твари, чтобы соединить водную стихию с царством зеркал и вернуть все в первоначальное состояние, когда землю покрывала единая толща океана. В ходе кровопролитной битвы на людей из туч сыпались водяные воины с острыми мечами — и не было им числа.

Желтый Император обратился со своими молитвами к Солнцу — и его лучи поглотили водяное воинство, а те, кто остались в живых, были заточены в зеркала, и им было приказано повторять, как в неком сне, все действия людей. Желтый Император лишил их силы и облика и низвел до рабского положения. Но наступит час, и они пробудятся от этой колдовской летаргии.

Первой проснется Рыба. В глубине зеркала появится тонкая полоска, и цвет ее будет не похож ни на какой иной цвет. Затем, одна за другой, пробудятся остальные формы. Постепенно они станут отличными от нас и перестанут нам подражать. Они разобьют стеклянные и металлические преграды, и на сей раз их не удастся победить…»

— Это был миф об эпохе царствования династии Желтого Императора, — завершил Стив свой рассказ, посмотрев на задумавшуюся Керсти.

— Скажи, ты сам все это придумал? — спросила она.

— Да нет, это просто мой перевод, — ответил Стив. — Я еще в колледже увлекся древним Китаем, а это написал, просто чтоб не забыть интересный сюжет.

— Да ладно тебе. Здорово получилось. Напечатать не пробовал?

— Нет, а зачем?

— Ну… просто, — пожала плечами Керсти, — А что там за молитва, я не хотела тебя перебивать?

— Это древняя молитва для вызова демонов, да и вообще умерших.

— Гм… — протянула Керсти.

— Это заклинание Четырех. Оно читается на латыни, но я перевел его, чтоб интересней было.

— А почему Четырех? — к Керсти вновь вернулось хорошее настроение.

— Не знаю… — ответил Стив, подумав, и поддал ногой ворох опавших листьев. — Просто так оно называется.

— Вот мой дом, — Керсти кивнула на большое невзрачное строение, возле которого они остановились.

На парадной двери висела пожелтевшая от времени табличка «Сдается внаем».

— Я бы пригласила тебя на чашку кофе, — смутившись, сказала Керсти, — но уже поздно… У меня есть разные безделушки, которые тебе понравятся. Я забрала их из дома отца, это наследство его брата.

— Хорошо, в другой раз, — сник Стив.

Когда он наклонился, чтобы поцеловать Керсти, она через его плечо увидела, что какой-то бородач в кепке и рваной накидке наблюдает за ними из-за угла соседнего дома. Было в нем что-то неприятное.

Керсти ничего не сказала Стиву об увиденном, решив, что это ей показалось, что не надо было так много пить и что ничего другого после страшной истории, услышанной от Стива, она уже не смогла бы увидеть.

Попрощавшись со Стивом, Керсти с улыбкой поднялась к себе в комнату. Со стен на нее глядели волосатые маски, сверкая стеклянными глазами.

Успев забыть о бородатом незнакомце, Керсти, вертя в руке полотенце, отправилась в ванную принять душ. Ей пришлось пройти по длинному коридору, по обе стороны которого тянулся ряд дверей, ведущих в другие, точно такие же комнаты, как у нее.

Включив воду и встав под прохладные струи воды, Керсти смыла с себя последние пары алкоголя, все еще дававшие о себе знать тяжестью в голове.

Постояв так минут пять, она завернула кран и босой ногой ступила на маленький квадратный коврик, лежавший на белом кафельном полу. Вода капнула, издав громкий булькающий звук. Керсти, посмотрев на кран, завернула его плотнее. Тщательно вытершись махровым полотенцем, Керсти набросила на себя халат, подпоясалась и пошла к себе в комнату.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В этот вечер Ларри напился, как никогда. Когда гости разошлись, его пришлось буквально втаскивать в спальню. После того, как Джулия проделала это, сил на то, чтобы его раздеть, у нее просто не хватило. Так он и остался на кровати в одежде.

Вообще-то Ларри не пил, но раза два в год позволял себе расслабиться. На своей свадьбе он тоже перебрал и был в аналогичном состоянии.

Джулия с неприязнью смотрела на пьяно посапывающего мужа и воспоминания снова нахлынули на нее сбивающим дыхание водопадом.

Волны наслаждения набегали, унося ее в неведомую даль. Джулия стонала и билась, как раненное животное, с ее губ срывались какие-то слова, слова рождающиеся из стона и продолжающие его; и были эти слова уже не словами, а неистовым криком наслаждения, вырывавшемся из глотки Джулии:

— Еще! Еще! Еще! Еще!

Потом она долго лежала без сил, с ног до головы в горячем поту, не открывая глаз. Фрэнк подумал, что она заснула. Наконец она открыла омытые страстью глаза и, тихо сказав, что получила наслаждение, поцеловала его в грудь.

Свесив ноги с кровати, Джулия с нескрываемым презрением смотрела на Ларри, ворочавшегося в хмельном сне. Чтобы не включать везде свет, она зажгла свечу и тихо выскользнула из спальни; пройдя по коридору, она вошла в комнату Фрэнка.

— Фрэнк, — тихо позвала она. — Фрэнк…

— Ты сделаешь? — вместо ответа отозвался Фрэнк.

— Да, сделаю, — тихо сказала Джулия. Она побледнела, когда слабый свет свечи выхватил фигуру, бывшую Фрэнком, выглядывающую из-за платяного шкафа.

Перед мысленным взором Фрэнка предстал медленно со скрипом вращающийся вокруг своей оси квадратный столб, с вершины которого на ржавых цепях свисали острые металлические крюки с клочьями человеческих внутренностей. Неясный свет выхватывал из темноты уши, прибитые к дереву столба, вытекшие из орбит глаза и обвисший силуэт ужасного существа, сплошь утыканного гвоздями. С трудом отогнав от себя кошмарное видение, Фрэнк произнес прерывающимся шепотом:

— Помоги мне…

Вытянув руки перед собой, Керсти шла, обволакиваемая плотным мертвенно-сизым светом. Где-то впереди плакал ребенок, которого отняли от материнской груди. Плач становился все громче и ближе с каждым новым шагом Керсти. Туман растекался по полу, клубясь около стены. Поворот, цель где-то совсем близко. Еще поворот. Кирпичная стена с цементом, вылезающим из швов кладки. Керсти огляделась. Дубовая дверь на бронзовых петлях. Ухватившись за кольцо, Керсти потянула ее на себя. Дверь поддалась с трудом, со скрипом поворачиваясь на старых штырях. Летает пух. Много пуха. Маленькие перышки-пушинки. Плач совсем близко. «Перья, — забилось в мозгу Керсти. — Маленькие перышки. А где же ребенок? Бедные птички». Склеп. Гроб, подвешенный к потолку. Качающийся гроб. Кач — Кач. И тучи пуха, взлетающие в воздух. Повсюду пух. От него некуда деться. Он лезет в нос, забирается под ночную рубашку и… сугробом оседает на гроб. В гробу тоже пух. Кач. Пух слетает чтобы снова опуститься. Кач. Под пухом саван. Белый саван. Белый, как пух саван. Керсти подошла к гробу и толкнула его. «Кач» — отозвался гроб. Она еще раз толкнула и ухватилась за край савана. Кто там? О, Боже! По телу Керсти прошла мелкая дрожь и горло сжалось, не пуская крик наружу. «Иди к папочке!»

— Папа!!! — с этим криком Керсти проснулась вся в холодном поту.

— Боже мой, — пролепетала она, вспоминая ночной кошмар, — Папа!

Предчувствуя недоброе, Керсти сняла телефонную трубку и дрожащей рукой набрала номер.

— Алло, — услышала она сонный голос отца.

Она помолчала, успокаиваясь.

— Слушаю вас, — снова отозвался Ларри, — Кто говорит?

— Па? Это я, — тихо проговорила Керсти.

— Керсти? С тобой все в порядке?

— Это я хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

— Со мной все, как никогда хорошо, а что такое?

— Знаешь, мне сон приснился. Не очень хороший…

— Ну-ну, сон — ведь это только сон. Спи спокойно. Я люблю тебя, дочь.

— Я тоже люблю тебя, па.

— Вот и хорошо, пока, Керсти, — и Ларри положил трубку на рычаг, немного удивленный этим звонком.

— Кто это был? — подала голос Джулия.

— Да, ерунда, кошмар приснился.

— Кому?

— Керсти, — Ларри почесал взъерошенную со сна голову. «Черт, — выругался он про себя. — Кажется, я вчера здорово перебрал. Голова раскалывается. А ведь еще на работу идти…» — и он полез в аптечку за аспирином.

Полдень застал Джулию в баре. Народу было мало. Завсегдатаи обычно собирались часам к пяти — шести, а в такое время бар частенько пустовал.

Джулия сидела за столиком и размышляла над тем, что с ней случилось. Все ей казалось диким и нереальным.

Фрэнк. В голове не укладывается. Как, почему он стал таким. Но это точно он. Голос его, манера говорить. Этот кулон с пожирающим себя львом. Фрэнк, Фрэнк!

— Что, не очень весело одной? — нарушил ее уединение лысоватый мужчина лет сорока, говоривший с немецким акцентом.

Джулия ответила не сразу, крутя в пальцах пустой бокал из-под пива.

— Да, не особенно, — согласилась она.