Блэк Свон Грин

– Ну да, ирландцы всегда славились своим умом. – Сказала мама.

Потом отец спросил меня, понравилась ли миссис де Ру его идея с дневником. Когда я ответил, что идея показалась ей «очень информативной», настроение отца сильно улучшилось.

– «Информативной»? Скорее уж «совершенно необходимой». Это основной принцип Умного Менеджмента. Как я сказал сегодня Дэнни Лоулеру: «любой сотрудник хорош лишь настолько, насколько хороши его отчеты». Без отчетов ты – Титаник, пересекающий Атлантику, полную айсбергов, без радара.

– Да, но радар был изобретен во время Второй Мировой войны. – Джулия проткнула вилкой кусочек мяса. – А Титаник утонул еще до того, как началась Первая Мировая.

– Здесь, дочь моя, важен принцип. Если ты не ведешь записей своих дел, ты никогда не сможешь понять – есть ли прогресс. Это универсальное правило – оно одинаково для всех: для продавцов, для учителей, для военных, – для любого человека в системе. В один прекрасный день, пытаясь сделать карьеру в Олд Бэйли, ты поймешь это на собственном опыте, и вспомнишь мои слова: «ах, – скажешь ты, – если б я только слушала своего мудрого отца. Он во всем был прав».

Джулия фыркнула – и это сошло ей с рук, потому что она Джулия. А у меня нет права говорить отцу то, что я думаю. Я чувствую, как неизреченные слова гниют внутри меня, как пораженный мучнистой плесенью картофель в мешке. Заика не способен выиграть спор – потому что стоит тебе один раз заикнуться и – п-п-п-пиши п-п-п-ропало, т-т-ты п-п-проиграл, з-з-заика! Когда я начинаю заикаться в разговоре с отцом, на его лице появляется смесь недовольства и разочарования – совсем как в тот раз, когда он купил новенький набор инструментов и, уже приехав домой, обнаружил, что там не хватает несколько важнейших отверток.

Мы с Джулией мыли посуду, а мама с отцом сели смотреть по телеку новое «интеллектуальное» шоу, под названием «Blankety blank» с Тэрри Воганом. Участники шоу угадывали пропущенные слова в предложениях и получали за это всякие дерьмовые призы, вроде «кружечного-дерева», на ветках которого вместо плодов висели кружки.

Поднявшись к себе в комнату, я засел за домашку – миссис Коскомби задала целый параграф, посвященный феодальной системе правления. Но вдруг новое стихотворение стало затягивать меня словно водоворот – стихотворение о мальчике, который в одиночестве катается по замерзшему озеру и думает о смерти, о том, каково это - утонуть, и видит призрак утонувшего мальчишки, и призрак разговаривает с ним. Я сел за стол и начал стучать по клавишам своей печатной машинки Silver Reel. Мне нравится, что у этой машинки нет цифры «1», и я использую вместо нее букву «т».

Моя машинка – это первое, что я стал бы спасать, случись в нашем доме пожар. Раньше на первом месте были дедушкины часы «Омега», но теперь они разбиты. И это самое ужасное, что случилось со мной в том запертом доме, в том страшном сне.

На экране будильника светились цифры 21:15. Осталось меньше двенадцати часов. Дождь дробил по стеклу. В звуке дождя я слышал ритмы сотен метро-гномов, и сотен стихотворений, и сотен дыханий – не только цокот капель.

Комната Джулии – прямо над моей; я слышал ее шаги – она прошла у меня над головой и спустилась вниз. Потом открыла дверь в зал и спросила у родителей, можно ли ей позвонить Кейт Алфрик – узнать что-то насчет домашки по экономике. Отец сказал «можно». Наш телефон располагается в коридоре, – что делает его ужасно неудобным средством общения. Если я подкрадусь к двери своей комнаты – я услышу абсолютно все.

«Да, да, я получила твою Валентинку, и конфеты тоже, но я звоню не поэтому. Я хочу узнать – ты сдал?»

Пауза.

«Просто скажи мне, Эван! Сдал или нет?»

Пауза (кто такой Эван?).

«Отлично! Прекрасно! Фантастика! Если б не сдал, я б тебя задушила. Я не могу встречаться с парнем, у которого нет водительских прав».

(«с парнем»?, «задушила»?) Сдавленный смех и пауза.

«Нет! Нет! Он бы никогда…»

Пауза.

Джулия издала звук «пфффф» – который она всегда издает, когда ужасно завидует. «О господи, ну почему у меня нет неприлично богатого дядюшки, который дарил бы мне спортивные машины? Может одолжишь мне одного из своих? Да брось, у тебя их больше, чем нужно…»

Пауза.

«Еще как! Может в субботу? Аххх, у тебя же утренние занятия, все время забываю…»

Утренние занятия в субботу? Этот Эван должно быть из Ворчестерской школы для мальчиков. Шикарно.

«… в кафе «Рассел и Доррел». Час тридцать. Кейт подбросит меня».

Коварный смешок Джулии.

«Нет, я определенно не возьму его с собой. Оно проводит каждую субботу по своему, ну знаешь: лазает по деревьям и роет норы».

Звук Девятичасовых новостей заполнил коридор, когда дверь в зал открылась. Джулия резко изменила интонацию: «Да, Кейт, я совершенно не врубаюсь в девятый вопрос. Мне лучше проверить твои ответы перед тестом. Хорошо. Угу. Спасибо. До завтра. Спокойной ночи».

– Разобралась? – Спросил отец.

– Почти. – Сказала Джулия, застегивая свой пенал для карандашей.

Джулия – гениальная лгунья. Она хочет стать юристом, и она уже получила пару предложений из серьезных мест. Мысль о том, что кто-то захочет поцеловать мою сестру, вызывает у меня рвотные рефлексы, но, странное дело, – несколько старшеклассников постоянно вьются вокруг нее. Готов поспорить, что Эван – один из тех сверх-уверенных в себе парней, что носят кожаные куртки, остроносые ботинки и укладывают волосы гелем. Готов поспорить, Эван говорит длинными, грамотно построенными предложениями, совсем как мой двоюродный брат Хьюго. Грамотная речь всегда звучит внушительно, как приказ.

Только Бог знает, кем я стану, когда вырасту. Но не юристом, это точно. В суде ты не можешь позволить себе заикаться. И в классе тоже. Мои одноклассники распнут меня. В мире не так уж много профессий для неразговорчивых людей. Я не могу быть профессиональным поэтом, потому что мисс Липпеттс однажды сказала, что никто сегодня не покупает книги поэтов. Я мог бы быть монахом, но церковь – это та-а-ак скучно. Когда я был младше, мама заставляла меня ходить в Воскресную школу, и это превращало каждое мое воскресное утро в настоящую пытку скукой. Через пару месяцев даже маме это надоело. Нет, я не смог бы стать монахом – быть запертым в монастыре равноценно самоубийству. Как насчет смотрителя маяка? Но нет – все эти бури, закаты и стопки «журналов смотрителя» закончатся в итоге тотальным одиночеством. Но с другой стороны одиночество – это то, к чему мне надо начинать привыкать уже сейчас. Ни одна девушка не пойдет на свидание с заикой. Ни одна девушка не захочет танцевать с заикой. Последняя песня в Блэк Свон Грин закончится раньше, чем я успею закончить вопрос: «п-п-п-потонцуешь с-с-со м-м-мной?» Или – что если я начну заикаться прямо у алтаря и не смогу произнести даже банальное «согласен»?

– Ты подслушивал?

Джулия стояла, оперевшись плечом о дверной косяк.

– Что?

– Я спросила: ты подслушивал, когда я говорила по телефону?

– Ты говорила по телефону? – Мой ответ был слишком быстрым и слишком невинным.

– Я считаю, что право на личное пространство – это неотъемлемое право каждого. – От взгляда Джулии мое лицо не просто покраснело – оно почти задымилось. – Если бы у тебя были друзья, и ты хотел бы поболтать с ними по телефону, я бы не стала подслушивать. А знаешь почему? Потому что этим занимаются только жалкие червяки.

– Я не подслушивал! – Как же жалко это прозвучало.

– Тогда почему твоя дверь была закрыта три минуты назад, а сейчас – широко распахнута?

– Я не – (Палач схватил слово «знаю», и мне пришлось оборвать фразу на середине). Какое тебе дело до моей двери? Здесь душно! Это все сквозняк.(Палач оставил «сквозняк» без внимания).

– Ну конечно! У нас же тут такие ветры дуют, что я едва на ногах стою.

– Я не подслушивал!

Джулия долго молчала, потом спросила:

– Эй, а кто разрешил тебе брать моих Эбби Роуд?

Футляр от ее пластинки лежал на крышке проигрывателя.

– Да ты ее почти ни разу не слушала.

– Даже если бы это было правдой, это вовсе не значит, что пластинка теперь твоя. Ты никогда не носишь дедушкины часы. Но это же не значит, что я могу считать их своими, правильно?

Она вошла в мою комнату – забрать пластинку. Переступила через мой рюкзак «Адидас» и бросила взгляд на печатную машинку. Сгорая от стыда, я прикрыл стихотворение своим телом.

– Так значит, ты согласен, что это плохо – вторгаться в чье-то личное пространство. – Сказала Джулия. – И если на кассете будет хоть одна царапина – тебе конец.

Сквозь потолок я слышал музыку – вовсе не Эбби Роуд, это была «Man with the child in his eyes» в исполнении Кейт Буш. Джулия включает эту песню только в двух случаях: если она гипер-эмоциональна или если у нее месячные. Должно быть у Джулии классная жизнь. Ей восемнадцать, и через пару месяцев она покинет Блэк Свон Грин, у нее парень со спортивной машиной, и карманных денег она получает в два раза больше, чем я; и она умеет заставлять людей делать то, что ей нужно – с помощью слов.

Всего лишь слов.

В ее комнате заиграла песня «Songbird» в исполнении Fleetwood mac.

***

Отец встает очень рано по средам – чтобы успеть в Оксфорд на еженедельное совещание в центральном офисе «Гренландии». Гараж находится прямо под моей комнатой, и я слышу, как его Ровер 3500 начинает рычать, пробуждаясь к жизни. Обычно если идет дождь, я слышу ш-ш-ш-ш шипящий звук луж под колесами автомобиля, выезжающего на дорогу, и после – на воротах гаража остаются грязные брызги. На экране моего радио-будильника ярко-зеленым светом сияют цифры 06:35. Мне осталось жить всего 150 минут. Мысленным взором я уже вижу лица одноклассников: гогочущие, озадаченные, возмущенные и – полные жалости.

Кто решает, какие недуги забавны, а какие трагичны? Никто ведь не смеется над слепыми или над теми, кто подключен к аппарату искусственной вентиляции легких.

Если бы Бог сделал так, чтобы каждая минута была равна шести месяцам жизни – то к завтраку я бы спустился уже взрослым человеком, и умер бы к как раз в момент, когда школьный автобус подъехал бы к нашему дому. Я мог бы спать вечно, я отбросил печальные мысли, откинулся на спину в постели и вообразил, что потолок – это поверхность планеты G-класса в созвездии Альфа-Центавра. Там никого нет. И мне не нужно говорить.

«Джейсон! Вставай!» - крикнула мама с первого этажа. Мне приснилось, что я проснулся в лесу, где на деревьях вместо листьев растут язычки синего пламени, и я нашел дедовы часы «Омега», целые и невредимые, среди огненных крокусов. Потом я побежал домой – и очутился в церкви Святого Гавриила.

«Джейсон!» – снова крикнула мама, и я увидел время: «7:41». Я буркнул «хорошо» и приказал своим ногам слезать с постели, и остальные части тела были вынуждены следовать за ногами. Я долго рассматривал себя в зеркале, надеясь увидеть следы проказы на щеках, но – тщетно. У меня был план для отступления – вымочить полотенце в горячей воде, приложить ко лбу, потом вытереть лоб, и пожаловаться маме на высокую температуру. Но это рискованно – маму не так легко обмануть. Мои счастливые красные трусы лежали в корзине для грязного белья, поэтому пришлось взять из шкафа другие – с узором виде бананов. Сегодня в школе не будет физкультуры, поэтому можно не опасаться, что кто-нибудь увидит мое нижнее белье. На кухне мама смотрела новое утреннее шоу по ВВС1, а Джулия нарезала банан себе в овсяную кашу.

– Доброе утро, – сказал я, – что читаешь?

Джулия показала обложку – «Лицо».

– Только дотронься до него, и я тебя задушу.

Это я должен был родиться, а не ты, прошипел мой Нерожденный Брат-Близнец, ты жалок.

– Чего уставился? – Спросила Джулия. Она не забыла наш вчерашний разговор. – У тебя такое лицо, словно ты намочил штаны.

Я мог бы осадить ее, спросив, что она сделает, если Эван дотронется до ее журнала. Но я не мог – ведь это значило бы, что я действительно подслушивал.

Кукурузные хлопья на вкус напоминали прессованные древесные опилки. Доев свой завтрак, я долго выковыривал остатки из зубов. Потом сложил книжки в рюкзак и ссыпал ручки в пенал. К тому моменту Джулия уже уехала. Она старшеклассница, и до школы ее подвозит Кейт Алфрик, у которой уже есть права.

Мама болтала по телефону – она рассказывала тете Эллис о будущем ремонте в ванной.

– Подожди, Эллис. – Прикрыв трубку ладонью, она спросила у меня. – Ты взял свои деньги на обед?

Я кивнул. Я решил рассказать ей о сегодняшнем выступлении.

– Мам, мне надо кое-что с––

Палач заблокировал слово «сказать».

– Быстрее, Джейсон. Ты пропустишь автобус!

На улице было ветрено и сыро, и лило так, словно над Блэк Свон Грин установили специальную дождевальную машину. Стены домов вдоль центральной улицы были покрыты грязными брызгами, мокрые пластмассовые гномы блестели в дворовых садиках, дождь пузырями прыгал по поверхности прудика, и дальше – потемневшая от влаги каменная изгородь. Лунно-серый кот смотрел на меня с веранды дома мистера Касла. Эх, если б я мог превратиться в кота.

Я прошел мимо низких ворот. Если б я был Грантом Берчем или Россом Уилкоксом или вообще любым мальчишкой с улицы Веллингтона, я бы просто ловко перепрыгнул через воротца, и последовал бы за тропой, куда бы она ни вела. Но я не мог так поступить – это просто не в моем характере. Мистер Кемпси тут же заметил бы, что меня нет на месте в тот самый день, когда мне нужно выступать перед классом. Он позвонил бы маме. Потом об этом бы узнал мистер Никсон. А дальше – они бы вызвали отца, прервав его еженедельное собрание. Они пустили бы ищеек по моему следу. Меня поймали бы, допросили и освежевали заживо, – и даже после всего этого мистер Кемпси все равно заставил бы меня выступать перед классом.

Стоит только подумать о последствиях – и вот они уже перед тобой.

Девчонки прятались под зонтиками. Мальчишки в Блэк Свон Грин не ходят с зонтиками, потому что это выглядит по-гейски. (только Грант Берч пользуется зонтиком, но это другое дело – зонтик держит его шестерка Филипп Фэлпс, который ходит за ним по пятам).

Благодаря шерстяному пальто я почти не промок, но стоило мне дойти до дороги, и проезжающий автомобиль окатил меня водой из лужи. Мои носки тут же промокли и хлюпали в ботинках при каждом шаге. Пит Рэдмарли и Гилберт Суинярд и Ник Юи и Росс Уиллкокс и все остальные крутые мальчишки, ожидая автобуса на остановке, прыгали по лужам, окатывая друг друга грязными брызгами. Подом подъехал глазастый желтый автобус. Норман Бэйтс смотрел на нас из-за руля как невыспавшийся мясник на молочных поросят. Мы зашли, и двери, шипя, сомкнулись у нас за спиной. Мои наручные «Касио» показывали 8:35.

В дождливые дни школьный автобус воняет мальчишками, отрыжками и пепельницами. Передние места уже были заняты девчонками-зубрилами, которые вошли на улицах Гарлфорд и Блэкмор. Самые крутые пацаны сразу заняли места в конце автобуса. Но даже самые крутые пацаны, такие как Пит Рэдмарли и Гилберт Суинярд ведут себя спокойно, когда за рулем Норманн Бэйтс. Все знают, что с ним лучше не шутить. Однажды Плуто Новак открыл в автобусе запасный выход. Бэйтс остановил автобус, прошел между рядами, схватил Новака за шкирку, протащил его вперед и буквально вышвырнул на улицу. «Я тебя засужу! Ты мне руку сломал, скотина!» – кричал Плуто Новак из кювета.

В ответ на это Норман Бэйтс чуть подался вперед, вытащил изо рта дымящуюся сигарету, высунул язык и медленно, спокойно затушил ее о кончик собственного языка. Мы слышали шипение. Бэйтс просто бросил бычок в кювет, вслед Плуто Новаку, потом вернулся за руль – и мы просто поехали дальше.

Никто и никогда с тех пор не прикасался к запасному входу.

Дин Моран зашел в автобус на остановке «Драггерский тупик», на краю деревни.

– Привет, Дин, – сказал я, – если хочешь, тут есть свободное место.

Моран был так благодарен мне за то, что я назвал его по имени на глазах у всех, что тут же уселся рядом со мной.

– Господи! Если этот ливень будет продолжаться, то к вечеру весь Аптон будет под водой. И Ворчестер. И Тексберри.

– Определенно. – Я старался быть дружелюбным. Сегодня после уроков даже Человек-Невидимка не захочет сидеть рядом с Д-д-д-жейсоном Т-т-т-ейлором, шк-шк-школьным з-з-з-заикой.

Мы с Мораном играли в крестики-нолики на запотевшем стекле. Моран успел выиграть еще до того, как мы добрались до перекрестка Велланд.

Моран учится в классе мисс Уэлч, его класс на предпоследнем месте в рейтинге успеваемости. Но Моран отнюдь не дурак. Проблема в том, что если он будет учиться слишком хорошо, его могут побить.

Я смотрел в окно и видел одинокую черную лошадь в поле – она выглядела несчастной. Но я-то знал, что через двадцать одну минуту я буду выглядеть еще несчастней.

Обогреватель под моим сидением работал так сильно, что через несколько минут мои штаны облепили мои ноги, как второй слой кожи.

Раздался громкий звук – кто-то пернул. Гилберт Суинярд закричал:

– Хлюпик сбросил газовую бомбу!

Хлюпик оскалился, обнажив коричневые зубы, потом высморкался в свой пакет для завтрака и швырнул его в ребят. Пакет завис в воздухе и приземлился на колени Робину Сауту в заднем ряду.

Как раз в этот момент автобус подъехал к школе, и все мы высыпались из него, как бобы из стручка. В дни, когда на улице сыро, мы все толпимся в школьном коридоре в ожидании звонка. На полу – целая мозаика из мокрых грязных следов, кругом – дети в мокрых куртках с капюшонами, и учителя, кричащие на них за то, что они слишком громко кричат. Я бросил взгляд на часы, висящие над входом в учительскую (туда обычно заводят провинившихся учеников и заставляют стоять в углу) – часы сказали, что жить мне осталось восемь минут.