Помоги проекту - поделись книгой:
Жертвоприношение духам-врагам стало законом, его совершали по правилам. Люди перестали кидать беспорядочно пищу и предметы, а начали сносить их и складывать в условленных местах или у жилищ старцев, которые все знают и во всем могут помочь. А для духов оставались жесты покорности, пляски и пение. Люди стали думать, что не мясо, не зерно и не чаши нужны беспокойным и враждебным теням, а только добрая воля отдать им все, что они могут пожелать. Заклинатель произносил, опьяняясь от движения, непонятные слова. Ему казалось, будто не он, а кто-то другой их произносит. Пляшущие отвечали ему неистовыми голосами. Плясали за себя и за врагов, и не было границ между действительным и воображаемым.
Как бы велики ни были знания стариков о жизни, сил у стариков не было. Между поколениями проходила черта непонимания. И потому старики делали вид, будто именно угасание дает им эти таинственные знания. Они ходили под солнцем, обоняя смерть, как юноши и мужи обоняли аромат затравленного зверя.
Старик без слов понимал старика. Когда двое их встречались в бессонные ночи среди затерянного в диких пространствах становища, мир обоим казался остывающим и пустынным. Радость обладания таинственными знаниями не могла заменить им солнце, любовь и охотничьи подвиги. И потому области таинственного становились все шире, точно дым жертвенных костров стлался по доисторической земле перед далекою бурею.
Часть вторая
Отщепенцы
I. Удачник
И у старика и у молодого левый глаз одинаково смотрел в сторону. Этот недостаток делал их лица до смешного похожими. Вероятно, это были отец и сын. Родственные связи забылись еще тогда, когда сын едва научился ходить.
Старик целыми днями ловил рыбу. Он мастерски приготовлял костяные крючки для рыбной ловли, голова его от вечного ожидания добычи наклонилась вперед, пальцы плохо разжимались. Его прежние более почетные имена были забыты. Младшее поколение называло его Старым Крючком.
Молодой косоглазый не был ни особо сообразительным, ни более других одаренным человеком, но он был очень подвижен. Его сверстники, зрелые мужи племени и старики, если не охотились, не ловили рыбу или не ели, проводили дни в полном бездействии или сне. Только дети и подростки передвигались с места на место без цели или придумывали поводы для передвижений. Косоглазый, несмотря на то, что ему со дня на день должно было исполниться двадцать лет, сохранил детскую подвижность и детское любопытство. И при этом по странному стечению обстоятельств ему обычно удавалось все, что бы он ни предпринимал. Это свойство Косоглазого трудно было бы объяснить как-нибудь разумно, но оно отличало его от других людей племени. И старцы не терпели его. Он ни в ком не нуждался. Жертвоприношения казались при нем излишними. Все давалось ему в руки само.
Сверстники льнули к Косоглазому и повиновались ему, хотя он не искал над ними власти. Не хотел быть ни первым, ни последним, жил весело, играючи преодолевал опасности и не знал ночных страхов. С ним и другим было весело и беззаботно.
Один из юношей, помоложе, ходил за ним, как теленок за маткой. Вернее всего, дети одной матери или, быть может, товарищи по детским играм, они даже жили в одной хижине. Щедрость Косоглазого удивляла того, другого, что жил с ним, и была ему выгодна.
Светловолосые — их было тоже двое — резко отличались мастью от большинства мужчин в становище. Одни говорили, что светловолосыми они родились оттого, что матери зачали их в голодный год, когда племя почти не видело мяса. Другие объясняли это тем, что матери — или одна мать — рожая, прижимались головой к белой известковой глыбе, упавшей когда-то с потолка пещеры и отгораживавшей угол для нечистых. От белого камня и родились белые дети. Отметина вызвала насмешки и сблизила светловолосых. Были они не совсем своими среди племени и совсем понятные друг другу и Косоглазому. Тому, другому, что жил с Косоглазым, светловолосые были безразличны: туповатый и жадноватый, он заботился больше о добыче и, насытившись, спал едва ли не круглые сутки.
Отвращение старцев к Косоглазому выражалось в том, что они сторонились его. Один лишь Старый Крючок проявлял свои чувства иначе. Он ходил за Косоглазым по пятам и жадно, враждебно, по-старчески остро следил за его делами. На заре, днем и ввечеру приходил старик к его жилищу и ощупывал степы беспокойными глазками.
— Где ты нашел этот большой кремень? — спрашивал Крючок.
— На изгибе реки, в том месте, где река изменила русло. Там очень много таких же чистых кремней, — беззаботно отвечал Косоглазый.
Старик с отвращением в лице откладывал кремень в сторону, отбирал половину дневного улова, сердито трогал недоделанный дротик и все, кроме дротика, уносил с собой.
— Когда окончишь дротик, я его возьму, — говорил Крючок на прощание. — Не отбивай так тонко острее кремня. Дротик — не игла, острее обломается при первом же ударе.
Косоглазый улыбался. Темные желваки его сильных скул шевелились. Он любил, чтобы острее было тонкое и длинное. Оно разило вернее широких прадедовских наконечников.
— Завтра буду рыбу ловить, — сказал, приготовляя снаряд, Косоглазый Старому Крючку. Он слегка поддразнивал старика, как волчата поддразнивают волчицу.
— Я пойду с тобою, — угрожающе отвечал старик. — Но улова у тебя не будет. Идет гроза. Горные потоки замутят воду. Будет гневаться Носящий Тучи. А когда он гневается, не следует ловить рыбу и бить зверя.
Когда старик на рассвете пришел к землянке Косоглазого, зола в очаге была холодна, жилище пусто. Старый Крючок сердито постучал посохом по кровле, по очагу, по полу и унес с собою плохо укрытые листьями остатки пищи. Он пошел по обрывистому берегу, сел на камень и стал вглядываться в береговые камыши. Косоглазого не было видно.
В назначенное старцем время налетели меднокрылые растрепанные тучи. За ними наползала тяжелая, грохочущая сизая громада. Ветер срывал листья с ветвей. Жуткая тучевая бахрома стремительно мела сгибающиеся кудрявые вершины. Но дождь не пролился. До вечера стояла духота. Темная речная глубь покрылась разорванной пеной, комары и мотыльки липли к кустарникам и к заводям.
Перед закатом начался рыбий шабаш. Кругами заколыхалась согретая зноем вода. Косоглазый работал без передышки, то забрасывая в воду крючки, то поражая рыбу легким гарпуном.
На ночь он завалил пойманную рыбу камнями, а сам укрылся в камышах. Он подстерег выдру. Уснул он только после восхода солнца. Убитую выдру пришлось тоже завалить камнями, так как Косоглазого тянуло к высоким холмам, лежавшим на юг от становища на расстоянии двух дней пути.
Итти было трудно. Холмы приближались медленно. Ветер расчистил тучи, но зноя не убавил. Солнце казалось больше обычного. Косоглазый громко пел, несмотря на то, что кругом были незнакомые места.
По пути попадались утиные гнезда с пушистыми птенцами. Косоглазый убил цаплю. Мясо ее оказалось невкусным, но оперение было ярко. Мир вокруг Косоглазого сиял всеми своими богатствами, радуя его ветром, водами, лесами, зверьем, вкусными корешками и ягодами. Порою Косоглазый останавливался и прыгал, притопывая на одном месте, — так весело ему было жить на свете. Каждый день был хорош, но следующий мог быть еще лучше. Каждое место было превосходно, но где-то рядом было совсем замечательное.
Сначала на холмах Косоглазый не встретил никаких неожиданностей. Здесь было меньше дичи, чем на заливных лугах и в камышах береговой полосы: не стало болотных птиц, мелкое зверье попряталось в чащи. Косоглазый подумал, что, пожалуй, не стоило ходить так далеко.
Но, углубившись в холмистую страну, он достиг берегов незнакомой быстрой реки. Она бежала по глубокому каменистому ложу, и воды ее были скорее зелеными, чем синими, они несли с собой частички меловых берегов. Внезапно речка исчезла. Косоглазый протер с недоумением глаза и кинулся на вершину холма. Речки не было. Любопытство овладело охотником. Не помышляя об опасностях, он стал спускаться к реке.
И вправду: река уходила под землю, прорыв русло в складках высокой известковой гряды. Бело-зеленые уступы охраняли широкий вход. Огромные глыбы камня пенили и разбивали течение речки. Широкие, промытые в известняке террасы вели вдоль течения и углублялись в стороны в виде огромных, связанных между собою покоев — пещер.
Потолок основной пещеры когда-то обвалился. Высоко над головою синело в узкую щель небо. Зеленые отсветы лились в пещеру от провала. Края его заросли травою и деревьями. Бледная листва залитых солнцем березок свешивалась в темный пролет.
То глухо, то гулко отдавались под сводом шаги Косоглазого. И вдруг он, резко вскрикнув, отпрянул в сторону: перед ним лежали, протянувшись вдоль стены, человеческие кости. Череп и ребра были целы. Человек умер либо от болезни, либо от голода.
Первым движением Косоглазого было итти назад. Однако тишина, плеск воды и равномерное постукивание падающих с потолка капель успокоили его. Вдали виднелся просвет.
Он спрятался за камень и ждал. Никого, ничего. Только плеск речной становился сильнее впереди, за просветом. Косые пороги протягивались от берега к берегу. Проход суживался. Кости мелких зверушек валялись на земле. Скалила зубы челюсть лошади. Какой-то большой хищник хозяйничал когда-то в пещере. Из-под слоя мягкой земли торчал желтый могучий бивень.
Бурная радость кинула Косоглазого к занесенным многолетним илом остаткам мамонта. Не ему — племени его нужен этот драгоценный материал. Косоглазый покачивался, точно от хмеля. Вот почему его звало сюда солнце! Духи-покровители любят его… Он еще раз испытал силу их покровительства. Им — поклонение, им — жертва, им — страх, да не оставят и впредь.
Века, века лежали здесь эти желтые кости, и он чувствовал лёт этих веков.
Подняв высоко мохнатые брови, с открытым ртом двигался Косоглазый вперед, ожидая новых чудес. Река внезапным прыжком одолела последние пороги и в космах пены, бурля и вертясь в маслянистых кругах, в туго стянутых омутах, уходила на середину широкой закрытой со всех сторон котловины. Пещерные своды остались позади.
Косоглазый почувствовал приступ смертельной усталости. Он свернулся в нагретой солнцем куче сухих листьев и уснул, забыв о голоде.
II. Охотничьи рассказы
Старый Крючок, дремавший на мшистом камне над обрывом, то вспоминал о прошлом, то предавался злобе. Было бы ре худо, если бы застигнутый грозою Косоглазый не возвратился вовсе…
Воображению старика грезился гнев небесного охотника, мечущего громовые стрелы, труп Косоглазого, обожженная молнией добыча нечестивца. Ему стало казаться, что все это уже произошло на самом деле. Крючок чувствовал себя причастным гневу громов, совершивших справедливую казнь.
Как терпеть среди племени человека, который живет сам по себе, ни в ком не нуждаясь? Он весел и беззаботен, точно ребенок, бродит по окрестностям, но игры эти приносят ему удачи, каких нет у самых мудрых и сильных мужей племени. Нет, тут что-то не ладно. Такой человек — язва на теле племени.
Старик зажмурился от приятного сознания собственной силы. Он собрался было проковылять к другим старцам, но неожиданно почувствовал, что без ежедневной борьбы с Косоглазым его старая жизнь станет пустою. К тому же его мучило любопытство. Где он сейчас? Куда завела его нечестивая спутница — удача? Старик нетерпеливо передвигался на камне, вглядываясь в даль.
А Косоглазый возвращался к становищу, нагруженный добычею и рассказами о виденном. Наскоро снятая шкура цапли лежала у него на плече, и по походке видно было, что он гордится этим украшением. Он нес с собой выдру, убитых уток, большие кремни и рыбу. Хотелось петь обо всем, но поводов для песни было так много, что у Косоглазого путались мысли, и только левый глаз сердито косил на привлеченных запахом рыбы шакалов, кравшихся среди зарослей.
Был полдень, когда приплясывающая фигура Косоглазого показалась в виду становища Старый Крючок оценил по достоинству вызов — цапля накинута была на плечо Косоглазого — и впервые за много лет расправил полукруглую свою спину.
— Разве я не запретил тебе ловить рыбу в день, когда гневается Носящий Тучи? — закричал он пронзительным голосом. — А ты что сделал? Наловил рыбы, украсил себя, как победитель, пестрыми перьями. Тебя убить надо за это.
Косоглазый ускорил шаги. Он думал, что не худо бы перебить старику ноги, но не смел нарушить правил почитания старших. Крючок бежал за ним, ловя воздух сведенными пальцами. Морщины на его темном лице прорезались глубже. Глядевший в сторону глаз круглился от ярости, встречаясь с веселым взглядом молодого охотника.
Войдя в черту поселения, Крючок круто повернул к жилищам старейшин, а Косоглазый, скинув ношу на пол своей хижины, стал разжигать огонь в очаге, постукивая кремнем о кремень. Ему приятно было и то, что он снова дома, и то, что удалось избавиться от старика, и то, что его ждет отдых, и то, что к его жилищу уже тянутся молодые и старые охотники в ожидании занимательного рассказа.
Лица подростков лоснились от жары, бега и любопытства. Зрелые люди скрывали нетерпение. Все тщательно ощупывали добычу, произносили краткие слова и растягивались на траве у жилища. Солнце стояло высоко, тени ложились у самых ног. Огонь был бледен среди солнечного полудня. Прикрывшие вход шкуры издавали приятный запах.
К вечеру почти все молодые мужчины становища собрались вокруг очага Косоглазого. Темные волосатые руки рвали на куски слегка опаленное мясо и передавали его сидящим дальше. Пахнущий дымом сок стекал по подбородкам. Глаза сверкали под резко очерченными надбровными дугами. Трудно сказать, что пьянило больше — мясо или рассказы. Косоглазый нашел нужные ему слова и повторял подходящим в одиночку и группами все одни и те же найденные им слова:
— Там река уходит в землю. Мамонтовы бивни — желтые, как мед, твердые, как самый твердый камень. Один мамонт? Может быть, под землею их два? Или тьмы? В заводях — стаи рыб. Они не уходят от тени человека, а стоят и ждут удара гарпуна. Два выхода у пещеры, и много ходов внутри. Безветренная долина. Непуганная дичь. А рядом пересохшее старое русло, где кремней больше, чем песка. Вот выдра из той страны. Вот пестрая цапля. И женщинам нашим раздолье. Много плодов зреет в лесу, и ячмень стоит в полном цвету среди трав.
— Почему ты заговорил о женщинах, Косоглазый? Ты уйдешь из становища и возьмешь своих женщин?
Косоглазый покачал головою. Подвижное лицо его стало очень серьезным.
— Женщины не уйдут из становища так легко.
— Женщине одной — без племени — не жить, — подтвердили ближайшие.
— Когда я уснул, — глухим голосом продолжал Косоглазый, и его волнение передалось окружающим, — из стены вышло племя живших в пещере мамонтов. Они — серые, на спинах и на ушах у них ил времен, и, хотя ярко светило солнце, я видел, что тени не было у них…
Косоглазый примолк.
— Говори, что было дальше.
— Я боюсь говорить… Узнают старики…
— Разве мы не друзья тебе?
Косоглазый знал, что все обещания такого рода — ложь, как лживы бывали и его обещания. Сейчас пообещали молчать, а завтра неудержимо захочется сказать. У каждого дня — свое желание, своя особая воля.
— И они, без тени, проходя, останавливались передо мною. И когда останавливались, бивни их падали на землю как раз в тех местах, где я увидел эти бивни, когда не спал. Потом они ушли один за другим уже без бивней, тихие, как лани.
— А потом?
— Потом я проснулся и стал кричать им вслед, прося, чтобы они не возвращались больше. Я не даром кричал. Издалека ответили они мне все, один за другим. Они отдали мне пещеру и бивни. Они отдали пещеру и бивни племени.
Слушатели сразу успокоились и повеселели. Все кончилось хорошо. Бывает так, бывает и иначе. Иногда за радостным сном — болезни, поражение, смерть. Иногда, запутав людей в сеть ночных страхов, вдруг удовлетворяются духи дарами человеческой почтительности и уходят обратно в свои гнезда — в горные расщелины и в дупла вековых дубов.
Одни наивно завидовали Косоглазому, другие слушали его без всякого внутреннего движения, третьи, закрыв глаза, переживали так, как будто рассказанное случилось с ними. Светловолосые сидели в хижине бок о бок с ним, гордились его удачами, точно это были их удачи. Высокий охотник зрелых лет, закутанный в рысьи шкуры, сочувственно глядел на Косоглазого. Хотя разница в летах между ним и Косоглазым была велика, охотник в рысьих мехах был жаден к вещам, любил перемены, часто не соглашался со старейшинами на совете племени и вопреки обычаю взял жену из поселения на бобровом озере, с которым его связывали какие-то таинственные охотничьи дела, возбуждавшие любопытство молодых и осуждение сверстников. Тот — другой, что жил с Косоглазым — с жадным хрустом ел брошенную ему рыбу. Он был скуп и думал о том, как бы сохранить остаток запасов. Он отрывался от еды только затем, чтобы окинуть голодным взглядом пол хижины, где неряшливой грудой лежала добыча.
— Старики из племени бобров говорят, — сказал Рысьи Меха, — что в те времена, когда здесь жили предки наши, с полудня пришло бродячее племя. Люди этого племени были темнее нас, и волосы у них были совсем черные.
Они принесли с собой много разноцветных раковин и легкое оружие из неломкого дерева. Дротики из этого дерева летят вдвое дальше наших.
Все старались угадать, к чему клонит Рысьи Меха, Рассказ о неломком дереве был хорошо известен, но дротиков никто из младших не видал, так как один лишь Рысьи Меха поддерживал близкую связь с племенем бобрового озера. Люди любили повторение интересных рассказов. Могли слушать одно и то же десятки раз. Косоглазый из вежливости спросил:
— Кто видел разноцветные раковины и неломкое дерево?
— Рысьи Меха видел.
— Все племя бобрового озера видело.
— Пришельцы брали меха, бобровый жир и медвежьи зубы и отдавали раковины к дротики. Мена за мену. Потом между людьми бобрового озера, и пришельцами произошла ссора. Черноволосые когда-нибудь возвратятся и снова принесут раковины…
— Раковины из края, что у теплых вод, — сказал один из светловолосых словами из поколения в поколение повторяемого рассказа. Никто из соплеменников не бывал у теплых вод, но все знали о них и о благодатных их берегах.
— Да, из края, что у теплых вод, каких у нас нет, и от солнца, тоже не нашего.
— Солнце одно!
— Там, за холмами, другое солнце…
— Расскажи еще раз, — попросил младший из светловолосых, слушая всем существом своим.
— Я не все сказал, — спокойно ответил Рысьи Меха.
— А какие наконечники на дротике, как у нас: из кремня и твердой кости? — спросил Косоглазый, пытаясь установить какую-нибудь связь между рассказом Рысьих Мехов о пришельцах и о дротиках из неломкого дерева и найденными им мамонтовыми бивнями.
Рысьи Меха не торопился. Медлительность его не возбуждала ни нетерпенья, ни недовольства. Торопить его было бы неучтиво. В медлительности рассказа была своя прелесть. Ближайшие друзья рассказчика слушали равнодушнее других. Они наизусть знали историю раковин и неломкого дерева и знали еще много такого, чего Рысьи Меха не решился бы рассказать вслух менее близким из людей своего племени.
— Наконечники у них были из кремня, такие же, как у нас, только острее.
— И длиннее? — переспросил Косоглазый. — Когда снова придут черноволосые, опять будет ссора? Как сделать, чтобы они отдали нам свое и не отбирали нашего? — с волнением в голосе продолжал он. — Они придут к бобровому озеру, а не к нам? Это, должно быть, сильные и хитрые люди.
Поделиться книгой: